355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Халлдор Лакснесс » Салка Валка » Текст книги (страница 31)
Салка Валка
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 18:54

Текст книги "Салка Валка"


Автор книги: Халлдор Лакснесс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Глава 26

Занеся однажды в конторские книги имена людей, Йохан Богесен вот уже сорок лет держал их на своем попечении, он не давал умереть с голоду ни молодым, ни старым. Однако оказалось гораздо важнее то, что заносится за счет Йохана Богесена людьми, которые стоят над ним. И вот теперь дело приняло совсем другой оборот. Там, в высоких сферах, вдруг списали все прибыли и убытки вместе взятые. Национальный банк лопнул. Новоизбранный альтинг, заседавший в последние дни августа, большинством голосов отклонил требование банка возместить убытки стоимостью в тридцать пять миллионов крон. Эти события имели последствия и для Осейри у Аксларфьорда. Король назначил уполномоченного, который описал все имущество Йохана Богесена и всех тех, кто связан с его фирмой. Так что все до последней мелочи было инвентаризовано и продано с аукциона, за исключением белого дома и его красивой обстановки. Дом стал собственностью фру Богесен еще до того, как ее муж был признан банкротом. В конце лета Стейнтор Стейнссон купил этот дом со всем имуществом. Этот авантюрист умел пользоваться удобным случаем, он занялся ловлей рыбы в нужный момент и, по слухам, только в течение этого лета заработал около пятидесяти тысяч крон. Согласно принятому закону, на Юге был учрежден новый банк, названный Рыболовецким банком, с постоянным государственным капиталом. Директором банка стал один из ближайших соратников Кристофера Турфдаля. Сам Кристофер Турфдаль занял видное положение в новом парламенте. Одновременно «Вечерняя газета» наградила его новой кличкой – «самый отъявленный исландский реакционер и губитель нашей промышленности», так как считалось, что банкротство Национального банка подорвало всю народную промышленность. По ходатайству Кристофера Турфдаля кооперативное объединение в Осейри получило заем и за бесценок приобрело все хозяйство Йохана Богесена. На общем собрании объединения, состоявшемся в начале сентября, председателем был избран Стейнтор Стейнссон. Это он в свое время оказал самую мощную поддержку объединению в поселке. Свейн Паулссон был назначен управляющим с приличным годовым заработком. Кооператив выписал себе с Юга опытного бухгалтера. Отныне имена людей уже заносились в большие книги кооперативного магазина, и, как прежде, они принялись брать в кредит, расплачиваясь, как и в старые дни, своими трудами. И жизнь в Осейри у Аксларфьорда потекла своим обычным чередом.

Затем уехал Йохан Богесен, этот замечательный, благородный человек. Ни одна душа не спустилась на пристань, чтобы сказать «прощай» этому добродетельнейшему старейшине, когда он в последний раз, без пальто, покидал родной поселок. Неблагодарность – единственная награда в этом мире. Он направился на пароход один, в лодке, принадлежащей кооперативному объединению, уплатив за проезд пятьдесят эйриров. Он уезжал в Данию, где последние годы жила его супруга. Его сын построил себе там большую роскошную виллу. Может, и для старика найдется там небольшая каморка где-нибудь под чердаком. Позже стали ходить слухи, что Йохану Богесену удалось утаить небольшую сумму – каких-нибудь полмиллиона. Они как-то растворились в датских банках, и, несмотря на все усилия королевского уполномоченного, их так и не удалось разыскать. Одно было совершенно очевидно: Йохан Богесен жил, как и положено человеку на старости лет. Правда, среди опасных датчан, снискавших у нас на родине столь дурную репутацию. Но, по всей вероятности, людям только показалось, что этот достойный старец с грустью и печалью покидал родные пенаты. Наверняка иллюзорной была и его бедность, хотя иначе трудно объяснить, почему он покидал Осейри в этот день без пальто. Люди склонны переоценивать моральные качества друг друга.

В один из холодных, сырых дней в середине сентября к Салке Валке пожаловал гость. Это был новый председатель кооперативного объединения. Ни под одним человеком так угрожающе не трещит стул, когда на него садятся, как под ним. Как могло случиться, что, когда он вновь появился в прошлом году в этих местах, Салка Валка не разглядела, насколько он опаснее других? Сейчас она видела, как мощно развернулись его плечи, а к наглости, запечатленной на его лице, примешивалось теперь выражение уверенности и силы. Его зубы, в золотых коронках, поблескивали между толстыми, но хорошо очерченными губами, а челюсти у него были такие сильные и крепкие, что, казалось, выдержали бы удар лошадиного копыта. В его глазах по-прежнему горел дикий, неукротимый огонь, который мог бы сжечь любую преграду. Он не гнушался никакими средствами, и в то же время в нем как-то странно сочетались ребенок и злодей, преступник и благодетель.

– Только ради тебя я бросил пить и вернулся к человеческой жизни, – сказал он.

– Нам всем было бы куда лучше, если бы ты продолжал пить.

– Вот как! И женился бы на твоей матери и прижил бы с ней тринадцать голодающих детей? Нет, Салка, я вовремя уехал и вовремя вернулся сюда. Мне интуиция подсказывает, как надо поступить. Все, что я делал, было правильно. Теперь мы можем пожениться.

– Ты, кажется, единственный в поселке, кто не знает, что я помолвлена.

– Арнальдуру Бьернссону никогда не быть здесь управляющим кооперативом. Для наших мест он конченый человек. Он дал себя провести во время выборов и уехал, когда ему следовало остаться. На выборах председателя кооператива он получил всего несколько голосов. За него голосовало два-три сумасшедших «красных», преданных ему, да ты. Он конченый человек.

– Это ты строишь ему козни за его спиной?

– Кристофер Турфдаль знает его лучше, чем я или ты, но и он говорит, что Арнальдур всего-навсего истеричный болтун.

– У него есть идеалы, – гордо сказала Салка.

– Да он просто жалкая размазня!

– Ложь! – воскликнула девушка. – Не думай, что я побоюсь вышвырнуть тебя вон только потому, что ты обманом пролез в кооперативное общество и используешь против народа победу, которую он одержал в борьбе с миром Богесена. Знай же, я готова пожертвовать всем на свете ради Арнальдура, готова работать на него днем и ночью, родить ему тринадцать детей и опять стать самой жалкой нищенкой, в Осейри.

– Ты никогда не совершишь подобной глупости, Салка, дорогая, хотя бы потому, что Арнальдур Бьернссон не даст тебе этой возможности. Он скорее заставит тебя сделать тринадцать абортов. Не такая уж ты для него недосягаемая мечта. Послушай, Салка, ты видишь, мне сейчас во всем везет. Я даже решил поиграть в политику и подразнить политиканов. Кончилось тем, что эти негодяй пришли ко мне на поклон. Я теперь, как говорится, соль земли в поселке. Я больше не презренный пьяница. Дом Богесена принадлежит теперь мне.

– А в чем заключаются твои идеалы? – спросила Салка. – Что ты собираешься сделать для здешнего народа?

– С какой стати я должен делать что-то для народа? Я предоставлю им возможность жить так, как они жили прежде. Тебя же я приглашаю в свой дом, в покои Богесена, и этой же осенью ты сможешь поехать за границу.

– Мне не к чему ехать за границу, и я презираю твой дом с покоями Богесена, который ты отнял у меня и таких, как я.

– Вот как! – сказал он с саркастической улыбкой. Он встал, вытащил из кармана табакерку, взял щепотку табаку и положил в рот.

– Совать грязные пальцы в рот – прекрасное зрелище!

– Я плачу за табак свои собственные денежки! – сказал Стейнтор с гордостью бедняка, видимо не вполне еще освоив роль богача.

– Не сомневаюсь, только тебе не удастся меня этим купить. Я ценю людей не по тому, могут ли они заплатить за свой табак. До сих пор я была в состоянии содержать себя и оплатить свой табак, если бы мне вздумалось его употреблять. Так что тебе незачем приглашать меня в дом Богесена. Я не продаюсь.

– Я перестану жевать табак, если тебе не нравится, – вдруг сказал он по-детски. И вытащив изо рта табак, он вышвырнул его за окно. – Я буду делать все, что ты захочешь. Ты только помни – дом Богесена ждет нас.

– В дом Богесена ты сможешь внести только мой труп. Живая я никогда туда не войду.

Несколько секунд он смотрел на нее угрожающе, он был похож на море перед началом шторма; он стиснул кулаки, так что побелели суставы, глаза расширились. Однако голосом своим он еще владел.

– Это ведь только слова. Что бы ты ни говорила, ты все равно любишь меня. Ты никогда не сможешь полюбить другого. Придет время – и ты это осознаешь и забудешь все остальное, не успеешь и оглянуться. Вот сейчас ты стоишь гордая, недоступная, а завтра ты будешь ползать у моих ног, перед моим бренным телом, – и он потряс кулаком под самым ее носом, – перед этими несчастными костями, которые никто так не презирает, как я сам, которые даже море отказалось принять в свои глубины. Я видел жизнь во всем ее многообразии и должен сказать, что ценю ее не больше, чем пыль, по которой ступаю, я плюю на всю вашу с Арнальдуром болтовню об идеалах и справедливости. Я здесь все – и соленая рыба, и само местечко. Нет силы превыше меня. И я добьюсь тебя! – Он так ударил кулаком по столу, что содрогнулся весь дом.

– У человека, которого я люблю, – гордо сказала Салка, – глаза излучают любовь ко всему человечеству.

Наконец она получила письмо от Арнальдура. Оно было послано с Севера полмесяца назад. Он только что вернулся с гор и решил дать лошадям отдых, перед тем как вернуться в Силисфьорд. Кроме этого сообщения и обычных сердечных приветствий и пожеланий, в письме ничего не было. Но она засыпала с ним на груди и покрывала его тысячами поцелуев, пока оно не превратилось в истрепанный обрывок бумаги. «Он скоро приедет, – думала она. – Неужели он действительно скоро приедет? Возможно ли это?» По утрам она перечитывала письмо, чтобы убедить себя, что это не сон и что Арнальдур вправду скоро приедет. Казалось, она не видела его много лет.

Она решила идти вместе с ним всю свою жизнь, стоять рядом всегда-всегда. Она была уверена, что он добьется большого успеха и в созидательной работе, а не только в ниспровержении старых порядков. В течение одного года он сумел покончить с властью Богесена. В следующий год Арнальдур добьется процветания кооперативного объединения. Теперь очень важно, чтобы альтинг принял решение оказать экономическую помощь коммунальному рыболовству и кооперативному сельскому хозяйству. Пока Арнальдур будет занят организационной работой, она будет трудиться за двоих. Она сумеет содержать их обоих – теперь зарабатывать деньги, кажется, будет легче. Рыбной ловлей будет заниматься кооператив; Свейн Паулссон решил тоже не отставать, а о Стейнторе Стейнссоне и говорить не приходится. Присоединится и еще кто-нибудь. Виды на работу хорошие, да с рынком сбыта дело тоже, кажется, обстоит неплохо. Испанцы охотно покупают рыбу, а их король держится на троне увереннее, чем когда-либо. Салка была убеждена, что она сможет заработать десять крон в день на чистке рыбы, а возможно, она станет бригадиром. Но и это ненадолго. Вскоре начнутся большие работы – постройка фермы, домов для рабочих, разбивка цветников, сооружение детских площадок.

Салка Валка сшила для Арнальдура две сорочки из ситца в полоску. Она всегда все делала тщательно и шила хорошо. Она одолжила машинку у соседки, зажгла лампу и работала до полуночи, любовно выстрачивая каждый шов.

Он приехал в ясный сентябрьский день. В местечке сильно пахло последним сеном. Она встретила его в дверях, преисполненная любви, с блестящими глазами, обвила руками его шею, ей трудно было поверить, что она видит его, что он наконец приехал. Она смеялась от счастья, а глаза се были полны слез.

И только когда они пришли в себя после первых поцелуев и она стала пристально всматриваться в него, в ней шевельнулось сомнение – он ли это. Таким она никогда его прежде не видела. У него был красивый загар, глаза счастливые, движения непринужденные; казалось, раньше он был заколдован, а теперь сбросил с себя колдовские чары. Его каштановые волосы блестели, одет он был, как заграничный турист: отлично сшитый костюм, коричневые кожаные краги, зашнурованные до колен, голубая сорочка, кепка с большим козырьком. Во рту он держал трубку. Невольно она вспомнила Аунгантира Богесена. Сорочки, которые она сшила для него, в сравнении с его новой были грубы и уродливы.

– О, какой ты нарядный, – сказала она. – Тебя прямо не узнать.

Он поцеловал ее, рассмеялся и поднялся с места.

– Что же ты мне ничего не расскажешь о своей поездке? – спросила Салка несколько неуверенно.

– Да, собственно, рассказывать-то нечего. О таких поездках забываешь, как только они кончаются. Мы провели месяц в горах. Я сопровождал двоих мужчин из Калифорнии и женщину. Один из них – судья; другой – владелец большой фруктовой плантации, считает себя натуралистом. Его дочь – поэтесса, она разведена с мужем, работает редактором одного из самых больших американских журналов, издаваемых обществом защиты животных. Между прочим, она коммунистка.

– Какая удача для тебя!

– Да, было занятно поговорить с ней. Образованный буржуа в капиталистическом мире живет многосторонней интеллектуальной жизнью. Коммунисты часто бывают слишком строги в своих суждениях, считая всех зажиточных людей преступниками. Правда, довольно трудно сыскать даже среди весьма образованных буржуа достаточно просвещенных в социальных вопросах, способных понимать основы коммунистической морали, не говоря уже о том, чтобы разделять их. Они обещали оказать мне хороший прием, если я приеду к ним на запад. В общем, они пригласили меня в гости.

Салка Валка поднялась с места и подошла к окну.

– Очень жаль, что тебе пришлось расстаться с новыми друзьями, раз они такие культурные, – сказала она, повернувшись к нему спиной. – Должно быть, нужно иметь немалое образование, чтобы проникнуться учением о социализме и одновременно проявлять интерес к охране животных. Я тебе по-настоящему сочувствую, ты был вынужден покинуть их и вновь оказаться среди нас – мы ведь больше похожи на животных. Будь я на твоем месте, я, не задумываясь, последовала бы за ними.

– И это было бы весьма недурно, – сказал он с легкостью.

– Что же это я? Ведь я обещала Свейну Паулссону разбросать сено. Не успеешь оглянуться, как хлынет дождь.

В дверях он обнял ее за плечи.

– Почему ты такая холодная, чужая? Выходит, в твоем присутствии нельзя упомянуть имя другой женщины, даже если она живет в другом полушарии. Ты сразу же начинаешь ревновать.

– Да, да, это не в первый раз ты говоришь о такой женщине. Теперь, надеюсь, ты нашел ее. Что же, желаю тебе счастья.

Вечером они пытались делать вид, что все по-старому, что они по-прежнему представляют единое целое. Но это была только попытка обмануть самих себя. Он был уже не тот. Он играл роль влюбленного, стараясь всячески уверить свою подругу в необоснованности ее ревности; ее же роль сводилась к упрекам, слезам, причитаниям; все кончено, все пропало. В конце концов она поддавалась уверениям и в блаженном забытьи бросалась в его объятия. Но это был спектакль. В душе она чувствовала, что он уже не тот. Он был словно мертвец, явившийся к человеку во сне, как, например, ее мать, которая вот уже много лет снится ей по ночам нарядная, цветущая, а настоящий облик Сигурлины Йоунсдоттир из Марарбуда, живший в памяти, вытеснился этим образом, являющимся во сне. Так же точно и Арнальдур сейчас казался веселее, непринужденнее, чем в жизни. Конечно, она не сомневалась, что это он. И тем не менее ее угнетало чувство неопределенности, неуверенности; каждое его движение, каждый его жест говорил ей о том, что он перестал быть самим собой.

Даже его поцелуи казались другими. Он не заговаривал о том, что у него было на душе, и его ничуть не трогало, что его лишили поста председателя кооперативного объединения. Салка не решилась предложить ему поужинать с нею. Когда он ушел, она спрятала приготовленные для него сорочки на самое дно комода.

После этого короткого равнодушного свиданья она не могла заснуть. Она провела самую ужасную ночь в своей жизни, такую ночь, когда даже рыдания застывают в душе, рушится замок за замком, падает крепость за крепостью, и не слышно ни единого звука. Кажется, в тишине гибнет вся история человечества, земля вновь превращается в пустыню и тьма опускается под зияющей пустотой.

Придя к Салке на следующее утро, Арнальдур не застал ее дома. На дверях висел замок. Он справился о ней в соседних домах – в одном, в другом, но никто не имел понятия, куда она девалась. Он не на шутку встревожился, а кое-кто даже подумывал, что берег – самое подходящее место, где ее следует искать. К вечеру удалось выяснить, что рано утром Салка ушла в долину помочь своим знакомым сушить сено. Все спешили с уборкой сена, пока стояла хорошая погода. Думали, что вечером Салка вернется. Но прошло три дня, а она не возвращалась. Наступило воскресенье. Арнальдур пошел в долину в своих шикарных крагах.

Там ему сказали, что Салка еще в обед ушла в горы собирать ягоды. Кто-то даже показал Арнальдуру, в каком направлении она отправилась. Он пошел по тропинке, протоптанной коровами, оставлявшими после себя следы, вдоль горного склона, вглядываясь в каждую ложбинку. Наконец он увидел ее. Она спала, лежа под кустом. Густые светлые волосы разметались на скошенной траве. Рот полуоткрылся, обнажая белые сильные зубы. Губы у нее были синие от черничного сока. Одна рука лежала на траве, другую она положила себе на грудь. На ней была серо-голубая фланелевая юбка, обсыпанная сеном и мхом. Сильные, крепкие ноги в дырявых бумажных чулках выглядывали из-под юбки, а полные округлые бедра чудесно гармонировали с контурами ландшафта. Она спала в лучах осеннего солнца. Туфли она сняла, и они стояли на траве рядом с ней, как два маленьких преданных зверька. Тут же рядом лежал узелок с ягодами. Салка дышала глубоко и ровно, как будто свалилась от большой усталости. Арнальдур долго сидел около нее, потом наконец положил ей на лоб руку и разбудил ее.

Она встревожено открыла глаза, приподняла голову, в замешательстве оглянулась вокруг с полуоткрытым ртом, точно но сразу узнала его и не могла сообразить, где она. Потом она беспомощно замигала глазами.

– Ты что, уезжаешь? – взволнованно спросила она и добавила с еще большей тревогой в голосе: – Ты пришел попрощаться со мной?

И боясь услышать его ответ, она спрятала лицо у него на груди, дрожа всем телом.

– Нет, моя дорогая, – сказал он нежно. – Я не уезжаю, я просто разыскиваю тебя.

– Арнальдур! – простонала она. – Говори только правду, только правду. Я боюсь всего, кроме правды. Не получив ответа, она заглянула ему в лицо.

– Ты покидаешь меня? Скажи мне правду. Мне в тысячу раз будет легче остаться одной, чем сделать тебя несчастным, да и себя заодно. Я понимаю, я ничего не значу для тебя. Если бы ты только сказал мне это прямо! Никакая правда не может быть страшнее неопределенности.

– Я боюсь, ты меня не понимаешь, Салка, Я знаю, что ты единственная настоящая любовь в моей жизни. Больше, чем любовь. Ты воплощение самой действительности, самой жизни, такой, как она есть. И тем не менее, Салка, тем не менее – не буду отрицать – я хочу уехать. Я всего-навсего несчастный мечтатель, слоняющийся всю жизнь то там, то сям, и всякий раз, когда мне кажется, что я готов совершить что-то необыкновенное, значительное, судьба становится на моем пути. Ты сама понимаешь, что в Осейри для меня все потеряно. Сейчас я чувствую себя здесь дома, не больше чем когда я предавался детским безрассудным фантазиям в хижине моего деда. И теперь, когда за мной сожжены все мосты, мне негде преклонить голову. Возможно, мне следует поехать в самую замечательную страну и обосноваться там.

Арнальдур достал из внутреннего кармана пиджака пачку фотографий с изображением красивого дома, окруженного пальмами, бамбуком, кактусами и другими тропическими растениями. На одной из фотографий у двери дома стояла стройная женщина, одетая по последней моде, в шляпе, в перчатках. Она держала на поводке собаку.

– Да, Арнальдур, – сказала Салка, не отводя глаз от фотографии. – К такой красивой женщине ты стремился всю свою жизнь.

– Ты даже представить себе не можешь, Салка, до чего я беспомощен. Даже если я и хочу уехать, даже если я и чувствую, что какой-то неведомый голос зовет меня туда, все равно я знаю, что ты – сама правда моей жизни, тот рубеж, перешагнуть который я смогу только после смерти. Наверно, глупо с моей стороны рассчитывать, что ты или кто-нибудь другой поймет меня, но я ничего не могу поделать. Этот невидимый магнит, влекущий меня, эта мятежная сила сильнее меня, сильнее всего, что есть сильного во мне, сильнее тебя! Я чувствую, что ничто не в состоянии удержать меня, и в то же время я знаю, что, когда я уйду от тебя, я буду громко звать тебя, Салка, я буду молить тебя отпустить меня и буду молить удержать меня, помочь мне уехать от тебя – и разрешить мне остаться, уехать и жить – и вернуться к тебе, и умереть. Что мне делать, Салка?

– Если ты уедешь, Арнальдур, я представлю себе, что ты умер. Так разреши мне любить тебя, пока ты не умер.

Она горячо обняла его, потом выпустила из объятий, оттолкнула от себя и ничком упала на траву, вцепившись пальцами в землю и кусая зубами вереск. Видя ее отчаяние, он не выдержал. Присутствие духа покинуло его. Он пытался заключить ее в объятия и утешить. Нет, нет, говорил он, он просто фантазировал. Она не должна принимать его слова всерьез. Не может быть и речи об его отъезде… Он просто наболтал глупостей. Если даже у него и хватит денег купить билет до Калифорнии, все равно у него нет пятисот крон, необходимых для того, чтобы въехать в Соединенные Штаты. К тому же он коммунист, и этой причины достаточно, чтобы сомневаться, пустят ли его в страну. Слова Арнальдура понемногу успокаивали девушку, она притихла. Он привлек ее голову к своей груди, нежно гладя по волосам.

– Значит, Арнальдур, я буду думать, что тебе осталось еще несколько дней жизни. И теперь я молю тебя только об одном: разреши мне любить тебя эти несколько дней, пока ты не умер… А потом я провожу тебя на плаху, где, у меня отнимут самую красивую голову, когда-либо созданную богом. Скажи «да», Арнальдур, только одно слово «да» – и больше ничего.

– Да, – ответил он.

– Тогда пусть завтра они отрубят тебе голову.

Такова была их любовь, так мучились они в ясный осенний день.

К вечеру, еще до того, как спустились сумерки, они вышли из долины, направляясь к поселку. Они перешли мостик через ручей недалеко от того места, где своей фантазией они воздвигли большое кооперативное хозяйство, оснащенное по последнему слову техники, вокруг которого должны были расстилаться необъятные вспаханные поля. Здесь однажды весенней ночью они бродили и глядели на свои следы, оставляемые на траве, покрытой росой.

Сейчас, в осенних сумерках, они шли рука об руку молчаливые, покорные своей судьбе, избегая смотреть на воздвигнутый ими замок.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю