Текст книги "Салка Валка"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

– Как ты можешь целовать такие уродливые лапищи?

– Я верю в них, они сама действительность!

– Арнальдур, – начала девушка серьезно, – обещай мне сделать то, о чем я тебя попрошу.

– Что?

– Обещай мне, Арнальдур, как только я надоем тебе, сказать мне об этом. Я не переживу, если ты будешь оставаться нежным и предупредительным после того, как перестанешь любить меня.

Арнальдур молча посмотрел па нее.

– Ты обещаешь мне это, Арнальдур? Он спрятал, как ребенок, свое лицо на ее груди и прошептал:

– Салка, ты не представляешь, как я беспомощен перед любовью. Прими меня, как глупого младенца. Держи меня крепко около себя.

Она посмотрела ему в лицо по-матерински нежно глубокими, чистыми и любящими глазами, хотя трудно было догадаться, поняла ли она смысл его мольбы.

– Давай пройдемся еще немного, – сказала она наконец. – Посмотрим на наши следы на росе. Скоро взойдет солнце и осушит их.

Глава 22

На следующее утро на лестнице послышались тяжелые шаги, от которых дом заходил ходуном. Раздался стук в дверь. И кто же появился на пороге дома Салки Валки? Стейнтор Стейнссон, наш прославленный герой, взлохмаченный, в зеленом потрепанном плаще.

– Здравствуй, – сказал он.

– Что тебе здесь понадобилось?

Стейнтор усмехнулся, оглядел комнату.

– Странно, что ты поселилась здесь, – сказал он.

– Вот как?

– Нелегко догадаться, что вам, женщинам, вдруг взбредет в голову.

– Я тебе не женщина.

– Неужели? А что думают по этому поводу некоторые другие?

– Гм… Если у тебя ко мне дело, говори.

– Все зависит от того, что ты называешь делом.

– Ах, так? Тогда я тебя сейчас же вышвырну вон.

– Ничего другого я от тебя и не ждал. Вот как ты встречаешь своего отчима, который в кои-то веки зашел проведать тебя.

– Ах-ах-ах… Ну и что дальше?

– Послушай, дорогая Салка, не лучше ли нам поговорить спокойно, разумно. Я уже не в том возрасте, когда находят удовольствие в перебранках.

– Чего ты хочешь? – спросила девушка.

– Ну… например, – сказал он, растягивая слова и сплюнув в окно, – я хотел бы знать, что ты собираешься делать с Марарбудом?

– Ничего, – ответила девушка.

– Ты являешься законной владелицей дома.

– Я вовсе не хочу владеть им.

– Мне, конечно, все равно, кому он принадлежит. Недалек тот час, когда я стану хозяином всего поселка.

– Ты?

– Да, я, – сказал он с вызовом. – Все это проклятое местечко будет моим, стоит мне только захотеть.

– Ну что ж, пожалуйста.

– Кстати, – спросил он уже спокойнее. – Как обстоит дело с вашей лодкой? Что думают твои партнеры? Я хочу сказать, какой прок от нее в настоящих условиях? Сейчас, когда фирма не может обеспечить вам заем?

– Ты что, собираешься купить ее? – спросила она по-деловому.

– Не знаю, возможно. Хотя в ваших местах мало пользы от открытых лодок. Ты же помнишь, что случилось со мной зимой… Но ты даже ни разу не навестила меня, когда я лежал обмороженный. Похоже на вас, женщин.

– От твоих разговоров можно заболеть, – сказала девушка.

– Что-то ты стала очень чувствительна в последнее время. Но вернемся к лодке…

– Ты же знаешь, я не единственная ее собственница. У меня только пятая доля в ней.

– А если я поговорю с другими пайщиками?

– Богесен отдал нам ее под залог.

– Чепуха! Я куплю ее со всеми долгами. Вашу долю я оплачу наличными. Это не так уж много. Сейчас лодки упали в цене. На аукционе ее можно купить почти задаром. Насколько мне помнится, она не новая, вы ее получили уже сильно подержанную. Но переменим разговор. Сколько ты обещала кооперативному обществу?

– А тебе какое дело?

– Может быть, мы сможем уладить дело с этим долгом сейчас? Не исключено, что со временем я буду иметь некоторое влияние в кооперативе.

– Ты взаправду возомнил себя важной персоной?

– Мне думается, ты не совсем осознала, Салка, что то время, когда я находил единственное утешение в водке, давно миновало. Но поскольку я обязан тебе больше, чем кому-либо другому – это ты разбудила меня несколько лет тому назад, – я всегда чувствую, что должен как-то отблагодарить тебя. В особенности меня мучает эта мысль с тех пор, как мне удалось выйти живым из той передряги, в которую я попал зимой.

Она смотрела на него. Какой он большой и крепкий! Какой дикий огонь горит в его взгляде! Как сильны в нем первобытные инстинкты и как далек он от высоких стремлений! На мгновение ей показалось, что она поняла всю его сущность, все его мысли, и ей стало страшно.

– Как ты думаешь, чье имя я повторял прошлой зимой, когда ледяные волны обжигали меня почти целые сутки и пальцы превратились в сосульки?

Он вытащил из кармана правую руку и показал ей – два пальца были укорочены, хотя рука, как и прежде, была крепкая, жилистая, волосатая.

– Я сочинил поэму, когда лежал больной.

Она рванулась к нему, пытаясь зажать ему рот, и в ужасе закричала:

– Прекрати, ни слова больше, я не могу слушать, – и отвернувшись от него, она пальцами заткнула уши.

– Значит, не будем говорить о любви сейчас? – спросил он.

– Мне нужно идти чистить рыбу.

– Ну, это не к спеху. Рыба, которую ты собираешься чистить, уже принадлежит мне. Так что время, потраченное на разговор со мной, не потеряно даром. Ты вообразила, что истеричный придурок, с которым ты ходишь по ночам, лучше меня…

– Ты недостоин завязывать шнурки на его ботинках. Такой негодяй, как ты, не имеет права поносить честных людей.

– Не я первый назвал его истеричным придурком. Так называл его в моем присутствии человек поумнее меня, самый умный человек в Исландии.

– Ты лжешь! Кристофер Турфдаль лучший друг Арнальдура.

– Сколько бы ты раз не отрицала то, что я говорю, ты же сама знаешь, что это правда. Поэтому меня ни чуточку не беспокоит, что ты ходишь с Арнальдуром Бьернссоном. Я знаю, в душе ты не веришь ни единому его слову. И в один прекрасный день ты обнаружишь, что все его слова – обман.

– Ладно, – сказала она с напускным безразличием. – А кооператив, по-твоему, тоже обман? Кто организовал его?

– Кристофер Турфдаль и я.

– Какой ты подлец! Можно поверить вдове из Герда, которая видела во сне, как ты столкнул с киля в воду своих товарищей, спасая свою шкуру.

– Ей это приснилось? Если хочешь знать – это правда. Да, я столкнул их. Одного за другим. Я колотил по их побелевшим пальцам, а стоило мне заметить, что кому-то из них все же удалось вынырнуть из волн и снова ухватиться за киль, я колотил их по голове! Я повторял твое имя и бил их до тех пор, пока они все не погибли. Если хочешь, можешь представить меня именно таким. Вряд ли у Арнальдура Бьернссона хватило бы духу убить других, чтобы выжить самому, сколько бы он ни прикидывался влюбленным в тебя. Нет, он поспешил бы утонуть первым – ради общества!

В этот день Салка Валка услышала историю о том, как разбогател Стейнтор Стейнссон в Америке. Он ограбил банк и убил человека. Среди бела дня он заявился в один из больших банков в Америке, прошел к директору, убил его и унес мешок с десятью тысячами долларов. И хотя в американских банках в вестибюле установлен фотообъектив, снимающий каждого, кто выходит из банка, Стейнтор Стейнссон нашелся и здесь. Что он сделал? Он вышел из банка спиной, так что на снимке получился только его зад. Потому-то и не удалось поймать его.

– Я уверена, что все это враки, – сказала Салка Валка. – Стейнтор не подлее других.

– А как он поступил с твоей матерью? Ты забыла? – спросил Салку собеседник.

– Он не первый в этих местах, кто покидает женщину, – возразила она.

– А что он сделал с тобой, когда ты была еще совсем девочкой? Что говорит об этом Арнальдур?

– Все это ложь, будто Стейнтор Стейнссон когда-то дурно поступил со мной, – это не что иное, как выдумки и бабская болтовня; постыдились бы повторять ее, На мой взгляд, убить директора банка в Америке, в сущности, не большее преступление, чем иметь детей в Осейри у Аксларфьорда.

Глава 23

Любовь делает людей ласковыми и приветливыми. Совершенно исчезла грубость в отношениях между Салкой и Арнальдуром, из их разговоров, из обращения друг с другом. Они не произносили теперь ничего, что могло бы оскорбить их чувства. Кто мог поверить, что это полудетское лицо, порой так беспомощно покоившееся у нее на груди, могло принадлежать тому же человеку, который был так резок на собраниях, непреклонен и тверд во время забастовки? А кто думал, что она, так близко принимавшая к сердцу все, что касается денег, острая на язык в перебранках и такая напористая, когда речь шла о рыбе, могла быть такой нежной и покорной? Она гладила его кудри и спрашивала себя, точно во сне, удавалось ли когда-нибудь господу богу создать голову, более прекрасную, чем эта?

Когда он обнимал ее, он ощущал запах рыбы, идущий от ее платья; даже ее поцелуи были соленые. Собственно, она даже и целоваться-то не умела. Она только приоткрывала рот и закрывала глаза. Смерть и любовь во многом сходны.

Но подчас, когда их ласки заходили слишком далеко, ее охватывал страх. Что-то нераспознанное в глубине собственного существа пугало ее. Это неизвестное было для нее причиной смертельного страха еще с тех пор, как она стала понимать природу своей матери, природу женщины, которая жала и умерла так прискорбно и трагично из-за любви. Все ее существо восставало против познания этого неведомого мира, состоявшего из любви, позора и смерти. И тогда она вырывалась из его объятий. Не понимая сама, что делает, она прятала лицо в ладони, содрогаясь всем телом. Быть может, она плакала. Когда он нежно спрашивал, что с ней, она отвечала:

– Не знаю. Я боюсь.

– Ты боишься самой себя, Салка, – шептал он. Открыв лицо, она взволнованно отвечала:

– Нет, нет, нет, я боюсь судьбы моей матери. – И опять, спрятав лицо, она умолкала, но ненадолго.

– Да, Арнальдур, я боюсь себя, – говорила она и, помолчав, добавляла: – Я боюсь, что потеряю себя… И никогда не найду себя вновь…

Страстно прильнув к нему, прижимая к груди его голову, она шептала:

– Арнальдур, дорогой, любимый мой! Скажи, я причиняю тебе ужасные муки? – И с тревогой смотрела ему в глаза, со страхом ожидая, что-то он ей ответит.

– Арнальдур, скажи мне, я очень мучаю тебя?

И не получив никакого ответа, еще больше встревоженная, она спрашивала его дрожащим голосом:

– Арнальдур, ты не любишь меня больше?

Во время одной из таких сцен он наконец ответил:

– Я с каждым днем все больше убеждаюсь в том, что мне пора давно было бы знать: в глубине души ты возлюбленная Стейнтора, и твоя любовь ко мне нелепа до абсурда.

– Арнальдур, – перебила она. – Как можешь ты говорить заведомую неправду?

– Что ж, Стейнтор скоро станет благородным человеком, – продолжал он, не обращая внимания па ее слова. – Скоро он станет богачом. Он не только скупает рыбу, но сумел даже сдружиться с Кристофером Турфдалем.

– Арнальдур, – прошептала она и обняла его за шею, как бы моля о пощаде.

– Сейчас он собирается купить ваши лодки вместе с закладными и освободить вас всех от долгов, с тем чтобы вы опять поверили в частную инициативу и начали наживать новые долги.

– Арнальдур, любимый…

Она смотрела на него умоляюще, с глубокой любовью во взгляде.

– Любимый мой, прости меня. Ты ведь знаешь… Нет, я не могу выразить словами… Но когда-нибудь я докажу тебе… как-нибудь по-иному. Когда-нибудь в другой раз, только не сейчас, Арнальдур.

– Ты не в первый раз так говоришь.

– Прости меня, только не сейчас. Я так боюсь… Я боюсь, что потеряю себя и никогда, никогда не смогу обрести себя вновь.

Однажды в дождливый воскресный день он пришел к ней в сильном унынии, снял туфли и положил ноги на ее колени. Она стала чинить ему носки. Время от времени он заводил о чем-нибудь разговор, неожиданно обрывая его, рассеянно целовал девушку, вставал, опять садился, снова вставал, подходил к окну, мрачно смотрел на серое небо и неприветливые облака. Наконец, после мучительной борьбы с собой, сделав усилие, он спросил глухим, беззвучным голосом:

– Стейнтор уплатил тебе за лодку?

– Почему ты спрашиваешь об этом?

– Так просто.

И тем не менее она заметила, что это был не простой вопрос, что за ним что-то скрывалось, и, возможно, чем равнодушнее звучал его голос, тем серьезнее были его мысли. Ее охватило дурное предчувствие.

– Ты скоро станешь настоящей капиталисткой, – сказал он, тщетно пытаясь шутить.

– Это все мои сбережения, – ответила она.

– Послушай, Салка, – заговорил Арнальдур быстро и решительно, будто слова жгли ему рот… – Я должен признаться тебе: на днях я получил письмо от товарища с Юга, моего хорошего приятеля. В прошлом году он дал мне взаймы двести крон. Сейчас мне нужно вернуть эти деньги. У него захворала жена. Он думает, что, раз я занимаю пост управляющего кооперативным обществом, мне ничего не стоит выложить несколько сот крон… Но ты-то знаешь, что кооператив еще на полпути, и я даже не получаю жалования. Дело в том, что у меня не будет денег до тех пор, пока не закончатся выборы; да и то только в том случае, если нам удастся победить партию независимых.

– Дорогой! – обрадовалась Салка. Все оказалось не так серьезно, как она боялась. – Ради бога, не терзайся. Разреши мне дать тебе взаймы эти две сотни крон!

Но когда она выдвинула ящик комода и принялась считать деньги, он сморщился, как от сильного удара, и закрыл лицо руками. Трудовые гроши этой девушки были тем более священны, что она с легкой душой отсчитала для него большую долго своих сокровищ. Она считала серьезно, неторопливо, как человек, знающий цену деньгам, но без малейшего признака жадности или крохоборства, хотя в этих бумажках воплощались все ее мечты еще с тех пор, когда она была самым грязным и самым обездоленным ребенком в поселке.

– Вот, пожалуйста, бери, – и она радостно протянула ему двести крон – плоды своих трудов. Он поспешно, по-воровски сунул их в карман и смиренно и благодарно склонил голову на ее сильную грудь.

– Ты не можешь себе представить, как я признателен тебе, – сказал он.

– О чем ты говоришь, дорогой, это пустяки! Если б ты только знал, как я рада, что могу оказать тебе какую-то услугу. Тебе, которому я так много обязана.

Они бросились друг другу в объятия, взволнованные до глубины души, как это часто случается, когда признательность и благодарность вплетаются в любовь. Даже среди влюбленных идеалистов деньги имеют большое значение.

Расставаясь, они любили друг друга сильнее, чем когда-либо.

Кто-то на берегу сказал, что захворала Гуйя, дочь Бейнтейна, правда, не очень серьезно. Салка Валка не стала расспрашивать, что случилось с Гуйей. Но вечером случайно она увидела, как Арнальдур прошмыгнул из полуразвалившейся хибары покойного Бейнтейна. Прошмыгнул и исчез где-то за пакгаузом. Разве он не заметил Салки Валки, идущей вдоль берега? Или он прикинулся, что не видит ее? Это был тяжелый удар для девушки. Она верила, что он любит только ее одну. Возможно ли, чтобы у него была другая возлюбленная? Ведь он, казалось, чувствовал себя таким счастливым, кладя голову ей на грудь! Неужели под ясным, чистым обликом любви таится предательство? Ревность клокотала в душе Салки Валки, не давая ей покоя. А при мысли о том, как унизил ее Арнальдур, связавшись с этой девчонкой, она пришла в ярость и направилась в Крук, намереваясь лично убедиться, действительно ли Гуйя возлюбленная Арнальдура, и призвать его к ответу. Пожалуй, наиболее ярко проявляется ревность в те моменты, когда человек, теряясь в догадках, мечется между надеждой и сомнением. Несмотря на сильное возбуждение и обиду, в душе она все же упрекала себя. Если он даже и был неверен ей в эти последние весенние дни после памятной ночи в Дюрадале, кто был повинен в этом? Разве ей не понятно, как безжалостно она мучила его, подпуская слишком близко к себе и в последний момент избегая сближения, диктуемого самой природой. Настроение у нее изменилось, ненависть и презрение к Гуйе уступили место жалости к Арнальдуру и злости на себя.

Перед дверью возилась целая орава грязных, обтрепанных ребятишек. Они играли камешками, ржавыми гвоздями и трухлявыми деревяшками; двое мальчишек стояли на коленях в грязной луже, воображая, что это открытое море, и пускали кораблики.

Гуйя лежала одетая на койке, прикрепленной к стене. Она не выглядела серьезно больной.

– Салка? – удивилась она. – Неужто это ты? Вот так новость!

– Я слышала, что ты захворала, – сказала Салка.

– Ну и что из того? Можно оставить меня в покое, когда я больна.

– Ну конечно, – сказала Салка. – Ты, слава богу, не выглядишь очень больной, я рада.

– Присаживайся сюда, на постель. В доме, к сожалению, нет кофе, и я не могу тебя угостить.

– Я ненадолго к тебе. Я только хотела с тобой поговорить.

– О чем?

– Я хотела поговорить с тобой о человеке, из-за которого мы повздорили на похоронах твоего отца, – сказала Салка, решив прямо перейти к делу. – Тогда я немало удивилась, что ты вдруг ни с того ни с сего приписала его мне. В то время для этого не было оснований, но с тех пор многое изменилось. Ты, конечно, знаешь, о чем болтают люди в Осейри. Поэтому я хотела спросить тебя, что у тебя с ним общего?

– Думаешь, я не знаю, что ты собираешься отбить его у меня?

– Мы помолвлены, – сказала Салка.

– Пожалуйста, забирай его. Придет время – ты пожалеешь.

– Я не отбивала его ни у кого. Он любит меня.

– Ха! Уж не собираешься ли ты убедить меня, что Арнальдур вообще любит кого-нибудь? Не так уж я глупа!

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я знаю наверняка, что Арнальдур не может быть верным вообще. Он любит всех и никого. Для него не существует отдельного человека, он мне сам в этом признавался. Он живет, как птица.

– Я не собираюсь с тобой ссориться, дорогая Гуйя, ни из-за него, ни по другому поводу. Я только прошу тебя сказать одно: когда в последний раз он был у тебя?

– А тебе что до этого?

– Я прошу тебя ответить мне, – сказала Салка, и глаза ее вдруг вспыхнули гневом.

– Он и тебя бросит, – выпалила девушка, тоже рассердившись. – Ты ничуть не лучше меня, хоть у тебя и есть пай в лодке. Ну что ж, если тебе так хочется знать, я могу сказать, что прошло всего-навсего три дня, как он был у меня последний раз. И то, что ты ему не позволяешь… – Тут девушка рассказала Салке все, что было между нею и Арнальдуром в прошлую субботу.

– Ты бы постыдилась рассказывать. Так может говорить разве только гулящая девка.

– Оп бросит тебя тоже, – повторила девушка, – если только мои проклятья и молитвы дойдут до бога. Если я гулящая девка, то ты телка, бесполая телка! Да какому мужчине ты нужна такая? Кто захочет с тобой возиться? Ты не любишь никого, кроме себя. Ты думаешь только о том, как бы побольше накопить денег, и якшаешься с богачами, хоть и прикидываешься «красной», для того чтобы заполучить его. Лучше уж держалась бы за Стейнтора. Он как раз по тебе. К тому же он имеет право на тебя еще со старых времен. Он был у тебя первым и, наверное, будет последним.

Выражения с обеих сторон становились все сильнее и сильнее, а логичность их все более уменьшалась. Наконец возбуждение Гуйи достигло предела. Не договорив фразу, она разразилась рыданиями, такими сильными, что казалось, еще немного – и она окончательно захлебнется слезами.

– Ты такая богатая, красивая, – стонала она сквозь слезы. – Ты делаешь в поселке все, что только захочешь, и ты приходишь ко мне, к несчастной, бедной девчонке, у которой даже еда бывает не каждый день. Богу известно, что ни я, ни мои маленькие братья и сестры никогда досыта не наедаемся. И ты приходишь ко мне, когда я лежу больная, и обращаешься со мной, как с последней собакой, обзываешь меня гулящей девкой после всего, что я выстрадала за эту весну. Никто, кроме бога, не знает, что это было… А мне нет еще и шестнадцати.

И она плакала и плакала, уткнувшись в подушки. Только теперь Салка Валка заметила, что у Гуйи лицо маленького ребенка, которому причинили большую боль. Гнев ее тотчас же улетучился. Ей стало нестерпимо жаль девушку. Как могла она быть так жестока с этим бедным ребенком, больным, несчастным, которого соблазнил ее возлюбленный.

– Дорогая Гуйя, – обратилась к ней Салка Валка. – Прости меня, если можешь. Почему бы нам не быть хорошими друзьями, даже если мы обе любим его? Не могу ли сделать что-нибудь для тебя, Гуйя?

Девушка продолжала плакать. Нет сомнений, она была очень несчастна. Видно, не было предела жестокости, с какой мир и его создатель обращались с этой бедной молодой душой. Салка Валка села около нее и взяла ее за руки.

– Прости, что я обидела тебя, Любовь делает человека жестоким. Мне следовало бы помнить это еще со старых времен. Скажи мне, дорогая, что я могу сейчас сделать для тебя? Не могу ли я помочь тебе немного деньгами?

Девушка, плача, трясла головой и между всхлипываниями проговорила:

– Нет, нет. Ты мне уже помогла деньгами. Ты помогла мне…

– Что ты говоришь? – изумилась Салка. Ей показалось, что девушка лишилась ума.

– Ты думаешь, я не знаю, что это были твои деньги? Деньги, которые он достал, чтобы я могла избавиться от ребенка…

– Что ты говоришь, несчастная? Нет, ты действительно рехнулась!

– Да, они лишили меня ребенка, – плакала девушка. Доктор соглашался это сделать только за двести крон, не меньше. За это ведь легко попасть в тюрьму. Это свершилось в субботу вечером, и Арнальдур помогал ему. Дорогая, не говори пожалуйста, что я рассказала тебе. Он сильно рассердится. Ты ведь не знаешь, какой он бывает иногда сердитый.

Постепенно рыдания девушки утихли, как будто от признания ей стало легче.

– Можешь взять его себе, если хочешь, – сказала она наконец, как щедрый ребенок, отдающий свою единственную игрушку. – Ты такая сильная. Он, наверное, не посмеет быть с тобой таким, какой он есть на самом деле. Что поделаешь, он бросил меня, и моя жизнь кончена. Люди в этом мире не очень-то добры друг к другу.