Текст книги "Мемуары безумца"

Автор книги: Гюстав Флобер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Гюстав Флобер
Мемуары безумца

Г. МОДИНА. ЭТЮДЫ К ПОРТРЕТУ ХУДОЖНИКА

Автобиографическая проза Флобера

«Я стал сочинять, едва научившись грамоте», – вспоминал в 1840 году Гюстав Флобер (1821–1880). Действительно, уже в девять лет он преподнес в подарок матери историческую новеллу «Людовик XIII». Страницы были разлинованы карандашом, буквы выведены старательно, с нажимом. На первом листе – посвящение: «Моей маме в день ее именин». И с этого времени юный писатель пробует силы в самых разных литературных формах: «словно какая-то творческая жадность, желающая «вместить все», владела Флобером, заставляя его менять стиль и отдыхать от одного жанра в работе над другим». [1]1
  Б. Реизов. Творчество Флобера. М., Художественная литература, 1955. С 30.


[Закрыть]

Флобер долгое время не желал издавать своих произведений. «А знаешь, неплохая идея – сидит себе этакий молодчик лет до пятидесяти, ничего не публикует, и вдруг, в один прекрасный день, издает полное собрание сочинений», – писал он другу, Максиму Дю Кану, в мае 1846 года. [2]2
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. М., Художественная литература, 1984. С. 69.


[Закрыть]Но «книги имеют свою судьбу». Случилось так, что полного собрания сочинений Флобера пока не существует. [3]3
  Первый том нового собрания сочинений, куда вошли произведения 1831–1845 годов, появился во Франции только в 2001 году: Gustave Flaubert. (Euvres completes. T.l. Paris, Gallimard, Bibliothcque de la Pleiade, 2002. В настоящее время продолжается работа над вторым томом.


[Закрыть]Славу ему принес роман «Госпожа Бовари». Он стал абсолютным центром творческой биографии Флобера – первую свою новеллу он написал в 1831 году, за четверть века до публикации «Бовари», и ровно столько же оставалось ему жить и писать в 1856 году, когда вся Франция в первый раз читала историю Эммы. Большинство собраний сочинений Флобера открываются этим романом, и трудно найти книгу о Флобере, автор которой не цитировал бы фразы: «Эмма Бовари – это я!»

Действительно, роман об Эмме Бовари отмечен чертами автобиографизма, однако сам он называл эту книгу беспристрастной картиной нравов, [4]4
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. Указ. изд. С. 387.


[Закрыть]а в письмах часто говорил о стремлении не описывать в ней себя, а изображать всеобщее. А вот среди его ранних произведений есть такие, где все внимание автора обращено к собственному сознанию и душе. «Агонии», «Мемуары безумца», «Дневник 1840–1841 годов» и повесть «Ноябрь» образуют автобиографический цикл, позволяющий судить о «воспитании чувств» писателя.

Правда, уже в 1835 году Флобер делает попытку говорить о себе от первого лица. В этом году в рукописном журнале «Искусство и прогресс. Вечерние этюды» он «публикует» два своих произведения. Журнал издавали ученики Руанского коллежа, а Флобер был его редактором.

Сохранился лишь второй выпуск этого журнала. Он открывается этюдом Флобера «Путешествие в Ад», в котором Сатана показывает герою свое царство – весь мир. В плане интертекстуальном «Путешествие в Ад» связано с Евангелием от Луки, где повествуется о том, как Дьявол, возведя Христа на высокую гору, показывает ему «все царства Вселенной во мгновении времени», [5]5
  Лк,4,1-13.


[Закрыть]а затем ведет его к Иерусалимскому храму, [6]6
  Там же..


[Закрыть]а также с драматической поэмой историка и писателя Эдгара Кине «Агасфер». Ее Флобер часто перечитывал в юности и знал наизусть.

Но «Путешествие в Ад» не было подражанием известным образцам. Этот ранний текст отмечен глубоко личным характером. В нем тринадцатилетний автор впервые строит повествование от первого лица, впервые он представляет себя одиноким созерцателем, каким явится перед читателями в более поздних автобиографических произведениях. В 1835 году Флобер уже осознает себя художником. Он полон творческих идей: обдумывает вариации на тему «Дон Кихота», пишет комедии в духе Мольера, увлеченно работает над романом об Изабелле Баварской и пьесой о смертельной вражде средневековых королев Фредегонды и Брюнгильды, и призывает друга, Эрнеста Шевалье: «Будем же по-прежнему заниматься искусством, оно всегда пребудет с нами, оно живет в восторгах наших, увенчанное диадемой божества». [7]7
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. Указ. изд. С. 25.


[Закрыть]Путешествие героя в Ад начинается с подъема на вершину и продолжается как полет над землей. В разных культурных традициях полет символизирует «постижение тайных вещей и метафизических истин». [8]8
  М. Элиаде. История веры. Т. II. М., Критерион, 2002. С. 172.


[Закрыть]Образ полета в «Путешествии в Ад» связан с идеей инициации – приобщения к священной для юного автора сфере искусства. Это первое путешествие становится странствием в существующий как возможность, но еще не сотворенный художественный мир, самым ранним свидетельством внутреннего опыта Флобера.

В седьмой вечер «Этюдов» Флобер поместил лирический набросок «Мысль», по форме близкий стихотворению в прозе. «Поэт» – так в юности Флобер называет всякого творца и самого себя, а слово «поэзия» выступает для него синонимом слова «искусство». Совершенство же поэзии он видит в единстве «божественной природы, чувства и мысли». [9]9
  Gustave Flaubert. CEuvres completes. T.l. Paris, Gallimard, 2002, p. 400.


[Закрыть]И настоящая героиня этого поэтического наброска сама мысль – мысль о любви, ее движение стремится запечатлеть автор. «Для меня предел возвышенного в искусстве – это мысль, то есть ее выражение столь же стремительное и духовное, как она сама», – скажет он в первом опыте автобиографии, названном «Агонии, скептические мысли».

«Агонии» – посвящены и подарены самому близкому и любимому другу Флобера – Альфреду Ле Пуатвену. Молодые люди были больше, чем друзьями, они были крестными братьями. В письмах Флобер не раз признавался в том, что между ним и Альфредом была « тайнамыслей и чувств, недоступных для остального мира». [10]10
  Выделено Флобером. Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. Указ. изд. С. 71


[Закрыть]Альфред умер в 1848 году, и его смерть была для младшего друга глубокой утратой. Альфреду посвящены не только «Агонии», но и автобиографическая повесть «Мемуары безумца» (1839) и новелла «Похороны доктора Матюрена» (1839). А в 1874 году памяти друга Флобер посвятил книгу, которую считал трудом всей своей жизни – философскую драму «Искушение святого Антония».

В 1838-м Ле Пуатвен изучал право в Париже, и весной, на пасхальной неделе Гюстав послал ему в дар свои «скептические мысли», начатые еще два года назад. Рукопись была сложена так, как складывали письма, и на первой странице остались следы красного сургуча. «Агонии» – текст личный, понятный адресату, понятный автору, но во многом неясный постороннему читателю.

В посвящении к «Агониям» Флобер писал, что посылает их в память о беседах, что вели они в ушедшем году. О чем говорили друзья? Позже сам Флобер назовет книгу, позволяющую судить об этом: «Читала ты книгу Бальзака под названием «Луи Ламбер»? – писал он Луизе Коле в 1852 году. – ‹…› Она вонзилась в меня тысячью шипов, Ламбер этот – почти копия моего бедного Альфреда». [11]11
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. Указ. изд. С. 238.


[Закрыть]

Герои книги Бальзака, юный философ Ламбер и его младший друг, говорят о силе воображения, о таинственном взаимодействии слова и мысли, об основах психической организации и творческих возможностях человека, о смерти и бессмертии, о судьбе художника. «Я, – пишет Флобер, – нашел там наши фразы (времен оных), почти дословно: беседы двух друзей в коллеже – это те, что вели мы, или очень схожие». [12]12
  Там же, С. 239.


[Закрыть]

«Агонии» – не только воспоминания о беседах с другом, но своеобразное продолжение их диалога и спор, в котором младший занимает свою позицию. В начале первой части «Агоний», озаглавленной «Тревоги», звучат два голоса: «Так ты ни во что не веришь?» – спрашивает один из собеседников (Ле Пуатвен). «Нет», – отвечает ему другой (Флобер). Незадолго до этого старший друг пережил религиозный кризис. В 1836 году в журнале «Колибри» он опубликовал поэму «Час тревоги», пронизанную горьким сомнением в милости Творца и тревогой смерти. «Вечное горе – вот жизнь в этой бездне», «Бог забавляется, глядя на слезы», [13]13
  Alfred Le Poittevin. Line Promenade de Belial et oeuvres inedites. Paris, Les Presses franchises, 1924, p. 67–70.


[Закрыть]– пишет Альфред. Герой его поэмы готов принять смерть бесстрашно, как древний стоик, но все же он взывает к Богу с просьбой о милости, и «высший свет» озаряет его душу, воскрешая в ней надежду.

Тревога смерти, сомнения в справедливости и милосердии Создателя стали основными мотивами первой части флоберовских «Агоний». «Нищета и несчастье правят людьми. Бог развлекается, мучая людей, чтобы узнать, до какого предела можно довести страдания», – вторит он Альфреду.

Но если само название поэмы Ле Пуатвена подчеркивает краткий и преходящий характер сомнений и тревоги, то название, объединяющее «скептические мысли» Флобера, говорит о предельном страдании, кризисе, состоянии между жизнью и смертью. Гюстава страшит не только смерть и небытие, в это время более всего его волнует будущее, судьба. Год спустя он напишет другу Эрнесту Шевалье: «Вопрос «кем ты будешь?», брошенный человеку, – это бездна, зияющая перед ним и приближающаяся с каждым его шагом. Кроме будущего метафизического ‹…› есть еще будущее в жизни…». [14]14
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. Указ. изд. С. 32.


[Закрыть]

Ответ на вопрос о будущем связан с проблемой выбора: быть ли ему писателем, о чем думал он сам, или юристом, как видел его будущее отец, впрочем, не принуждая к этому. Выбор сделать должен был сам Гюстав.

Флобер осознает творчество как свое предназначение. «Я чувствую в сердце тайную, невидимую силу», – признается он в одном из заключительных фрагментов «Агоний», но страдает от невозможности подчинить мысль слову, воплотить ее в форме такой совершенной, какой она ему представляется. «Неужели это проклятие на всю жизнь – быть немым, желать говорить и чувствовать, как вместо слов на губах от ярости вскипает пена», – терзается он в «Агониях», называет эту книгу «причудливой и неопределенной, как жуткие гротескные маски» и утверждает, что «писал, не заботясь о стиле».

Однако тут же он замечает, что «вместил в эти несколько страниц бездонную пропасть скепсиса и безнадежности», то есть осуществил все-таки сложный замысел, заключив в конечную форму бесконечную мысль. И возможно, фрагментарность и внешняя несвязность «Агоний» не случайны, возможно, Флобер сознательно придает эти черты первому автобиографическому наброску. Жанр «Агоний» Флобер определил как «мысли». А фрагмент – это «субъективная форма художественного мышления, материализующая в тексте идею незавершенности и диалогичности мысли, картина рождения и угасания безначальной и бесконечной мысли». [15]15
  В. Грешных. Художественная проза немецких романтиков: формы выражения духа. Автореф. дис…. д-ра филол. наук. М., 2000. С. 11.


[Закрыть]Фрагментарность отличает все автобиографические сочинения Флобера, от написанного строфами «Путешествия в Ад» до повести «Ноябрь» с подзаголовком «Фрагменты в неопределенном стиле».

«Агонии», свидетельствующие о мучительных сомнениях в своих творческих возможностях, вместе с тем стали итогом определенного творческого периода. Фрагменты первой части в миниатюре воспроизводят ситуации исторических и психологических новелл, созданных в 1836–1837 годах, а завершается она сокращенным вариантом видения «Путешествие в Ад». Флобер предлагает другу «энциклопедию» тех жанров, которыми владел, и, посылая ему в пасхальные дни свои «скептические мысли», он словно говорит: «Вот каков я теперь, вот как думаю и вот как пишу», и одновременно он задает вопрос себе: «Каким же я буду?»

Исповедальный разговор с другом, начатый «Агониями», Флобер продолжил в повести «Мемуары безумца». В начале января 1839 года он послал ее Альфреду как новогодний подарок. В посвящении Флобер называет эту повесть «мыслями», «страницами», в которых «заключена вся душа», но тут же перебивает себя вопросом: «Моя ли это душа или кого-то другого?», и пишет, что задумана была книга как «личный роман».

«Личный роман» – особый литературный жанр, возникший в творчестве французских романтиков – Жермены де Сталь, Шатобриана, Бенжамена Констана, Альфреда де Мюссе. Жанр этот во многом исповедальный, он предполагает рассказ от первого лица об индивидуальном опыте героя, его сложной духовной жизни, разочарованиях и глубоком разладе с миром. К тому времени Флобер уже читал повесть Шатобриана «Рене» и «Исповедь сына века» Альфреда де Мюссе, и зимой 1839 года он пытается представить историю своей души в этой новой для него форме. В «Агониях» он назвал себя немым, яростно жаждущим говорить, а теперь, желая довести скепсис «до пределов отчаяния», видит себя безумцем и призывает друга помнить, что «писал это безумец», и потому книга эта не имеет ни четкого плана, ни определенной формы: «Я просто собираюсь излить на бумагу все, что придет мне в голову, мысли, воспоминания, впечатления, мечты, капризы».

Однако именно мотив безумия, развиваясь в разных вариациях, придает внутреннюю цельность этому на первый взгляд хаотичному и непосредственному рассказу о себе и мире.

Мотив безумия возникает как предельная степень противостояния героя, наделенного поэтическим воображением, врожденным чувством прекрасного, стремлением к творчеству, и мира, с его материализмом и здравым смыслом. Безумие – знак индивидуальности, исключительности героя, то, что отличает его от заурядных, смеющихся над ним «глупцов». Вместе с тем это гамлетовское безумие – маска «шута в слезах», «философа в раздумье». Скрывшись за ней, можно прямо высказать все, «что творится в сознании и душе». Такое безумие оказывается сродни мудрости. «Безумец мудр, мудрец безумен… Безумие – прекраснейшее изобретение мудрости», [16]16
  Flaubert G. CEuvres completes. Т. I. Paris, Gallimard, 2001, p. 325.


[Закрыть]– эта мысль уже прозвучала в его исторической драме «Людовик XI», написанной в марте 1838 года. Безумие – это свобода от мнений, прописных истин, правил и авторитетов. Книга «безумца» не похожа ни на роман, ни на драму с четким планом, где идея «вьется змеей по размеченным бечевкой дорожкам».

Герой открывает бесконечную сложность своей души и одновременно обнаруживает невозможность «выразить в речи ту гармонию, что рождается в сердце поэта». Сомнения же в собственных творческих возможностях ведут к сомнению в разуме, Боге, к сомнению во всем, а сомнение оборачивается верой в небытие и невозможностью творчества. Но мир без творчества оказывается гигантским безумцем, «что столько веков кружится в пространстве, не сходя с места, и воет, и брызжет слюною, и сам себя терзает». Хаос, дисгармония – состояние безумного мира и состояние души поэта, усомнившегося в себе – безумца.

Первые девять глав «Мемуаров», где речь идет о детских впечатлениях и фантазиях, о грустной и одинокой жизни в коллеже, о мечтах и разочарованиях, жажде славы и дальних странствий, были написаны весной 1838 года. В них соединились вымысел и автобиографическое начало, как это свойственно было личному роману. Наступило лето, Гюстав вместе с семьей отправился к морю в Трувиль, работа была прервана. Он вернулся к повести только через три недели и, начиная десятую главу, заметил: «Здесь начинаются настоящие Мемуары». Так личный роман превратился в автобиографию. «Я писал, мои чувства пронизали сюжет, пером водила душа и сломала его», – объяснял он эту перемену в посвящении.

Этим чувством была любовь к Элизе Шлезингер (1810–1888). Флобер встретил ее летом 1836 года в Трувиле (в «Мемуарах безумца» он назван городком в Пикардии). Ему было пятнадцать лет, госпоже Шлезингер исполнилось двадцать шесть. На морской курорт она приехала с мужем, Морисом Шлезингером, и годовалой дочерью.

«Она была необычайно красива, – вспоминал Максим Дю Кан, друг Флобера. – Гладко причесанные на прямой пробор иссиня-черные волосы окружали овал ее лица, подчеркивая матовость янтарно-смуглой кожи; на губах играла улыбка, но взгляд оставался печальным; огромные и очень темные глаза контрастировали с ослепительно белыми зубами, легкий пушок едва темнел над верхней губой ‹…› С ней всегда была огромная собака, ньюфаундленд по кличке Неро». [17]17
  Maxime Du Camp. Souvenir Litteraires. Paris, Aubier, 1994, p. 337–338.


[Закрыть]

Десять лет спустя, в 1846 году, Флобер назвал чувство к Элизе единственной в его жизни настоящей страстью. [18]18
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. Указ. изд. С. 95.


[Закрыть]И много позже, 1872 году, он писал в ответ на ее письмо: «Старинная моя подруга, моя былая Нежность, я не могу без волнения смотреть на Вашу подпись! ‹…› Я так хотел бы принять Вас у себя, поместить Вас в комнате моей матери. ‹…› Я теперь Старик.Будущее ничего не сулит мне. Но прошлое встает в памяти, окутанное золотой дымкой. – Из сияющей бездны милые тени протягивают ко мне руки, и одно лицо среди них сияет ярче всех – это Ваше лицо! – Да, Ваше». [19]19
  Flaubert. Correspondence. Paris, Gallimard, Bibliotheque de la Pleiade. Т. IV.1997, p. 170.


[Закрыть]Черты Элизы будут вновь и вновь возникать в образе героинь Флобера – Эммы, Саламбо, госпожи Арну. Все они похожи друг на друга и на Элизу Шлезингер.

Но тогда, летом 1836 года, переживая первую любовь, Флобер не отдавал себе отчета в этом, а вернувшись в Трувиль в конце августа 1838 года и не найдя там госпожи Шлезингер, он понял, что любил ее, и воспоминания о встрече с нею превратили начатую книгу в «настоящие Мемуары».

В повести Флобер дает Элизе другое имя, он называет ее символическим именем – Мария. Встреча с ней – один из важнейших этапов воспитания чувств юноши-поэта, открытие новых свойств его души, переживание не только чувственное, но во многом эстетическое, похожее на рыцарское поклонение Прекрасной Даме. Испытывая «странное мистическое чувство», в котором сливаются «мучение и радость», он становится «взрослым и гордым», взгляд ее зажигает «божественный огонь» в его душе, он пронзительно ощущает бесконечную гармонию, что раньше открывалась ему лишь в природе и поэзии. Сравнение Марии с Венерой, сошедшей с пьедестала, придает этому биографическому эпизоду смысл иерофании – явления божества, превращающего смертного человека в существо более совершенное.

Прерывая рассказ о Марии, Флобер включает в повесть написанный в декабре 1837 года эпизод о первой полудетской влюбленности в маленькую англичанку Каролину Голанд (1820-?), гостившую в их доме. Первоначально этот автобиографический набросок не был предназначен для «Мемуаров безумца», но его элегический и одновременно чуть ироничный тон позволяют оттенить исключительность чувства к Марии. За рассказом о Каролине следует короткая глава о связи с неизвестной женщиной, связи плотской, без любви. Флобер оставляет эту женщину безымянной, и это так же символично, как имя Мадонны, данное им госпоже Шлезингер. В главах, посвященных Марии, мотив безумия звучит лишь однажды как «безумие любви» – «нежное упоение сердца» и «блаженство», гармония души.

История о бездуховной связи с безымянной женщиной, безнадежность любви к Марии вновь возвращают рассказчика к состоянию душевного хаоса и сомнений. И все же в мире, подобном «гигантскому безумцу», есть возможность гармонии, раз существует искусство – единственная «вера, достойная поклонения», и творчество, возможное вопреки всем сомнениям, неудачам и доводам рассудка. Эта идея возникает в образе колоколов, звучащих в финале повести. Колокола, чей звон отмечает каждый этап человеческой жизни, лгут, как поэт, не нашедший точного слова. И так же как поэт, они безумны, ведь «бедная медь» заблудилась между небом и землей, вместо того чтобы «служить в полях сражений или стать конской подковой», но их голос, как голос поэта, окружает мир «сетью гармоний».

«Мемуары безумца», как и «Агонии», были своеобразным письмом, [20]20
  Yvan Leclerc. «L’auteur c’est bien moi»: Gustave Flaubert ou l’ecrivain-manuscrit, Bulletin Flaubert-Maupassant, 2002, n. 10, p. 78..


[Закрыть]обращенным к тому, кого Флобер называл своим «вторым я», к человеку очень близкому, но все же к «другому», а в 1840–1841 годах он единственный раз в жизни ведет дневниковые заметки.

Правда, это необычный дневник. В нем почти нет дат и последовательного рассказа о событиях, но есть размышления о себе и мире, об искусстве и философии, религии и науке. «Моя жизнь – не события. Моя жизнь – это мысль», – пишет Флобер в «Мемуарах безумца», и заметки в тетради, которую он вел в 1840–1841 году, и есть настоящее свидетельство самосознания двадцатилетнего писателя.

В это время Флобер уже не был учеником коллежа, в декабре 1839 года его вместе с двумя товарищами исключили из класса философии за «непослушание» и в назидание другим. К выпускному экзамену на степень бакалавра он готовился дома, успешно выдержал его, и 22 августа 1840 года отправился в путешествие на юг Франции и Корсику. Из путешествия Гюстав вернулся в начале ноября, и зимой 1841 года должен был готовиться к поступлению на факультет права, где учились его самые близкие друзья – Ле Пуатвен и Эрнест Шевалье.

В «Мемуарах безумца» представлено прошлое, завершенный жизненный этап. В «Дневнике» перед нами настоящее со всей неизвестностью будущего. Флобер и верит в свое призвание художника и сомневается в нем, стремится понять себя, и неопределенность собственной личности особенно тревожит его: «Я отдал бы целое состояние, чтобы стать или глупее, или разумнее, атеистом или мистиком, чем-то завершенным, целостным, идентичным, чтобы это можно было определить одним словом», – писал он Эрнесту Шевалье в 1839 году. [21]21
  Flaubert. Correspondence. Paris, Gallimard, Bibliotheque de la Pleiade. Т. 1.1973, p. 77.


[Закрыть]

В «Дневнике» он пытается сделать это, ищет свою точку зрения на мир. В первой части «Дневника», написанной до путешествия на Корсику, Флобер настойчиво противопоставляет два способа восприятия и познания мира: рациональный, научный и иррациональный, эстетический. Предпочтение он отдает последнему, полагая, что лишь так можно видеть и понимать мир в целом, не разрушая его единства.

В это время Флобер вновь переживает религиозные и мистические порывы. Но теперь к религии его влечет не тревога смерти, о которой он писал в «Агониях», а чувство эстетическое: страсти Христовы кажутся ему прекраснее всего на свете. Здесь намечается характерное для зрелой эстетики Флобера отождествление искусства и религии. «Хотите стать Богом – станьте поэтом», – пишет он.

В эстетических размышлениях 1840 года он настойчиво противопоставляет вдохновение размышлению, чувство разуму, откровение рассуждению, а вкусу – «нёбо», то есть способность ощущать «неуловимую чистейшую сущность» поэзии.

Но именно в размышлениях об искусстве ему особенно остро открываются не только противоречия идеи и материи, мысли и слова, но и необходимость привести их в гармонию: «Есть утверждение, довольно глупое, что слово выражает мысль. Точнее будет сказать, что оно мысль искажает», – повторяет Флобер, но в то же время определяет искусство как «перевод мысли формою». С этого момента и навсегда важнейшей проблемой для него становится стиль. Позже, закончив работу над романом «Госпожа Бовари», он скажет: «Форма и мысль для меня едины, и я не представляю себе одно без другого. ‹…› Точная мысль влечет за собой точное слово и является им». [22]22
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. Указ. изд. С. 410.


[Закрыть]

Первая часть «Дневника», где Флобер предстает «истинным романтиком», [23]23
  Jean Bruneau. Les Debuts litteraires de Gustave Flaubert 1831–1845. Paris, Armand Colin, 1963, p. 521.


[Закрыть]идеалистом, обрывается наброском в романтическом восточном духе. Флобер отправляется в путешествие на юг Франции и Корсику и на время оставляет дневник. Эта поездка стала одним из самых значительных событий в его жизни, домой он вернулся повзрослевшим и изменившимся.

В 1840 году, до путешествия, Флобер был мучительно недоволен собой, он по-прежнему называл себя немым, жаждущим говорить, отчаивался: «Себя я считаю освистанным, униженным, опозоренным, я больше не знаю, на что надеяться, чего желать, что есть во мне: я могу стать всего лишь жалким писакой, тщеславным ничтожеством». Вернувшись из путешествия, он снова берется за дневник и теперь в афористичных, пронумерованных римскими цифрами фрагментах, хладнокровно и отстраненно, черта за чертой набрасывает свой интеллектуальный портрет. Он больше не немой и не безумец, он ищет свое «я» и, не желая ограничиться какой-то одной точкой зрения на мир, принимает двойственность своей натуры: «Я ни материалист, ни спиритуалист. Если бы я стал кем-то, то скорее материалистом-спиритуалистом».

«Прощай, Гюстав», – говорит он на последней странице «Дневника», прощаясь с поэтом– романтиком в себе. Здесь начинается превращение Поэта в Художника. Другим прощанием с поэтом стала повесть «Ноябрь».

Флобер начал ее, возвратившись из путешествия на Корсику, и закончил осенью 1842 года. В это время он стал студентом юридического факультета и не сомневался в том, что сумеет получить диплом адвоката, но внутренне все больше противился этому и чувствовал, что наступило время разрешить, наконец, сомнения в том, способен ли он быть писателем. Сделать это можно было только одним способом: написать книгу и доказать себе, есть у него талант или нет. Флобер думает о трех произведениях в разных жанрах, требующих разной манеры письма. «Я вложу в них все, что сумею вложить, по части стиля, страсти, ума, а там – посмотрим», – пишет он своему бывшему учителю Гурго-Дюгазону в январе 1842 года. [24]24
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Т.1. Указ. изд. С. 42


[Закрыть]Речь идет о неосуществленном замысле восточной сказки, о первом «Воспитании чувств» и о повести «Ноябрь» – самой глубокой по содержанию и совершенной по форме из всех книг, созданных Флобером до 1845 года.

Ее название указывает на реальное время действия повести – вечер поздней осени, когда герою являются воспоминания обо всей его прошедшей жизни. Флобер дает повести подзаголовок – «фрагменты в неопределенном стиле», намекая на присутствие в ней разных «голосов». Она начинается от первого лица и продолжает исповедь, начатую «Мемуарами безумца». Но теперь автор выступает в облике тоскующего, обреченного на смерть поэта. В его воспоминаниях о детстве, юности, мечтах о дальних путешествиях, творчестве, славе и любви, нарушая законы автобиографии, воскресает голос героини, звучит ее исповедь. А после смерти поэта рассказ, от третьего лица, завершает его друг, и так происходит окончательное превращение автобиографии в повесть, исповедальный рассказ о себе становится отстраненным анализом «другого».

Несмотря на присутствие разных голосов, повесть обладает внутренним единством. Мотивы любви и смерти, возникая на первых страницах, придают цельность лирическим «фрагментам», в которых Флобер прощается с юностью.

Мотив любви возникает как «пленительная тайна женщины», неотделимая от тайны будущего, похожего на волшебную сказку. На смену детскому предчувствию любви приходит любовь отроческая, «когда чувственность ничего не значит и что-то бесконечное переполняет душу». Вслед за ней – взросление ума и сердца, мечты о страстях, известных по книгам и непреодолимая жажда испытать их все, пробуждение юношеской чувственности и встреча с женщиной, на которую обращена первая страсть.

Прообразом героини, куртизанки Мари, стала Элали Фуко де Ланглад, владелица гостиницы «Ришелье» в Марселе, где по дороге на Корсику останавливался Флобер. Хозяйка и молодой постоялец столкнулись во дворе у фонтана, когда Гюстав возвращался в гостиницу после морского купания. Днем Элали пришла в его комнату, а затем явилась к нему ночью. На следующий день Флобер уехал из Марселя и больше никогда не видел Элали. Они писали друг другу, но недолго – с января по август 1841 года. Именно в это время Флобер работал над повестью, и личный опыт немедленно трансформировался в художественное повествование.

Между Элали и Мари нет внешнего сходства. Ее облик напоминает Элизу Шлезингер, и даже имя, данное Элали в повести, созвучно имени, которым Флобер назвал в «Мемуарах безумца» госпожу Шлезингер. Мария – «любовь небесная», Мари – «любовь земная». Античная красота Мари, золотое сияние, окружающее ее в первой сцене, подчеркивают символический характер этого образа, и первый чувственный опыт героя приобретает смысл иерогамии – символического священного брака. Встреча с ней – завершающий аккорд «воспитания чувств» поэта: «Я пытался вернуть прежние фантазии, но в них вплеталась память о недавних впечатлениях, и все смешалось – призрачное и телесное, мечта и явь, женщина, только что оставленная мною, заключала в себе все – она была итогом прошлого, и с нее начиналось будущее».

Мари рассказывает свою историю, полностью вымышленную автором, и в повести возникает еще одно «я», настолько близкое герою, словно перед нами его символическая биография: «Незнакомые друг с другом, она – в разврате, я – в невинности, мы шли одной дорогой, к одной и той же бездне. Я искал любимую, она искала любимого, она искала в мире, я – в душе, но оба тщетно».

Герою важно обрести идеал не только в любви, но и в творчестве, однако, как иронически замечает третий рассказчик, «он был слишком поэт, чтобы преуспеть в литературе». Правда, голос этого повествователя, возникающий после смерти главного героя, с тем чтобы до конца довести рассказ, не тождествен голосу автора. «Разумный» друг героя предвещает появление Анри – героя первого «Воспитания чувств», а образ поэта предшествует образу Жюля, с которым Флобер «изживает свои юношеские романтические представления о стихийно-интуитивном творчестве». [25]25
  С. Зенкин. Двойной портрет художника в юности. Первый роман Флобера // Гюстав Флобер. Первое «Воспитание чувств». М., Текст, 2005. С. 12.


[Закрыть]

Разочарованный, утративший силы и желание жить, поэт угасает, «уничтожая себя одной лишь силой мысли». Смерть его символична и подобна мнимой смерти в обряде инициаций: юный автор словно приносит в жертву самому себе свое прежнее «я», [26]26
  Jeanne Bern. De Pautobiographie a la fiction. Un texte– clef du jeune Flaubert: Novembre // Images du mythe, images du moi. Paris, Belles Lettres, 2002, p. 134.


[Закрыть]но это не означает полного отрицания прежней личности.

Поэт «Ноября» должен умереть, чтобы возродиться Художником в первом «Воспитании чувств». Не случайно Флобер особенно дорожил этой повестью, читал многим своим друзьям, часто цитировал фрагменты в письмах. «Если ты хорошо слушала «Ноябрь», – писал он Луизе Коле, – ты должна была угадать многое невыразимое и, возможно, объясняющее, каков я. ‹…› «Ноябрь» был завершением моей юности. Осталось во мне от юности немного, но сидит оно крепко». [27]27
  Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Указ. изд. Т.1. С. 102.


[Закрыть]