Текст книги "Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца."
Автор книги: Григорий Градовский
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Наш отряд состоял из всей кавказской гренадерской дивизии (лейб-Эриванский Его Величества полк, Грузинский, Тифлисский и Мингрельский), одного саперного батальона, сводной кавалерийской дивизии князя Чавчавадзе, в состав которой входили два драгунских полка, несколько казачьих и дагестанских полков и принадлежащей к этим дивизиям артиллерии. С этими силами нам предстояло идти на Саганлугский хребет и, при случае, встретиться с войсками Мухтара-паши.
В прошлую войну Саганлугский хребет и ведущая через него главная дорога из Карса в Эрзерум не представляли других препятствий, кроме физических. Главным образом приходилось бороться тогда с трудностями подъема на довольно высокий хребет по дурным, мало разработанным дорогам, а также с холодом, господствующим на этих горах даже среди лета. Известно, что тогдашняя стоянка наших войск на Саганлугском перевале названа была сметливым русским солдатом «холодным лагерем». В настоящее время, по имеющимся сведениям, Саганлугский хребет, кроме физических, представляет еще искусственные препятствия. Мухтар-паша, или Мухтарка, как его часто называют, имеет где-то на склоне Саганлуга укрепленный лагерь, откуда он с удобством может приходить на помощь карсскому гарнизону или препятствовать нашим операциям, если б они имели целью занятие Эрзерума.
В точности неизвестно, какой целью руководствовался Мухтар-паша, оставляя Карс, но в поступке этом нельзя не видеть некоторой опытности в военном деле. Мухтар-паша, очевидно, не захотел повторить ошибку, сделанную турками в 1855 г., когда почти вся анатолийская армия заперлась в Карсе, благодаря чему взятие этой крепости сделалось равносильным завоеванию почти всей Малой Азии или, по крайней мере, всей восточной ее половины. В нынешнюю войну, несмотря на ардаганский погром, турецкий главнокомандующий не потерял головы. При приближении наших войск к Карсу Мухтар-паша немедленно выступил оттуда с восемью батальонами пехоты и большей частью кавалерии, оставив в Карсе достаточно сильный гарнизон для защиты первоклассных укреплений, окружающих этот город. Взятие Карса не составляет, поэтому, альфы и омеги нынешней кампании; но, вместе с тем, нельзя и не считаться с такой важной крепостью в случае движения на Эрзерум против Мухтара-паши. Во всяком случае, Мухтар-паша поставил нас в такое положение: осаждая Карс, мы ежеминутно должны оглядываться на Саганлуг, не предпринимает ли неприятель какой-нибудь диверсии на помощь осажденному гарнизону или на один из наших побочных отрядов. Двигаясь же против корпуса Мухтара-паши, мы не можем оставить без наблюдения Карс, гарнизон которого простирается, по имеющимся сведениям, от 15 до 20 тыс. человек. Все это показывает, что Мухтар-паша далеко не дюжинный полководец...
III
Ночь с 9 на 10 июня мы провели на бивуаке за Бегли– Ахметом, расположившись по обоим берегам Карс-чая. Утром отряд возобновил движение, но подвигался медленно благодаря обозу, который направлен был сначала по болотистой дороге, так что каждую повозку приходилось вытаскивать на людях. Потребовалось личное вмешательство командующего корпусом, чтоб исправить оплошность чинов Генерального штаба: кое-где был положен фашинник, а в одном месте саперы живо устроили настилку в виде моста. Поджидая обоз, Корпусный штаб сделал привал. Под палящими лучами солнца мы пролежали на земли часа четыре. Внимание наше занял молодой, красивый турок, явившийся за охранным листом к корпусному командиру и изъявивший желание не покидать наших войск. Турок этот – сын богатого помещика, имение которого расположено было невдалеке от места движения отряда. Действительная ли симпатия к русским руководила молодым турком или просто желание предохранить свое имение от разорения, которое в турецких понятиях тесно связано с движением войск по неприятельской стране, но дело в том, что с того дня этот красивый молодой человек не покидал отряда и почти всегда следовал вместе со штабом. На вопросы, которыми мы его засыпали, он отвечал, между прочим, что его хотят женить в Эрзеруме, но в Эрзеруме женщины некрасивы.
– А в Карсе?
– О! В Карсе чудо какие!
– Так подождите, – заявил кто-то, – мы возьмем Карс и женим вас.
Турчонок закачал в знак согласия головой и улыбнулся, продолжая уписывать холодную баранину, которой мы угощались и которая, кстати сказать, страшно надоела.
На этом же привале мы увидали князя Чавчавадзе, начальника кавалерии отряда, и генерал-майора Лорис– Меликова, которого все здесь называют «маленьким Лори– сом», в отличие от корпусного командира. «Маленький Ло– рис» также командует какой-то частью в кавалерии. В этот день кавалерия сделала ложное движение вправо, чтоб скрыть истинное направление отряда. Из Бегли-Ахмета можно было идти по главной эрзерумской дороге, но командующий корпусом предпочел направиться южнее, на Сара-камыш. Этим путем мы более сближались с эриванским отрядом генерала Тергукасова. Наши разъезды нигде не встретили турок. Саганлугские проходы были, по-видимому, свободны, и ничто не препятствовало нашему движению. Эти вести приводили некоторых в отчаяние. «Очевидно, – говорили, – Мухтарка ушел; нам не поймать его».
Подходя к Саракамышу, мы имели удовольствие увидать горные вершины, щедро покрытые сосновым лесом. Местность приняла очень живописный вид. Со степного пригорка, на котором мы находились, расстилалась обширная равнина, изобилующая ручьями и густой, темно-зеленой травой. Налево виднелся голый, скалистый пик, возвышавшийся в виде пирамиды между зеленеющих гор. Все расселины этого пика были покрыты снегом, ярко освещенным склонявшимся к западу солнцем. Прямо перед нами протянулись предгорья Саганлугского хребта, обещавшие нам прекрасный бивуак среди соснового леса.
Уж почти стемнело, когда отставший несколько от отряда г-н де Кутули (корреспондент «Le Temps») и я въезжали в место расположения отряда. Войска стали бивуаком в лесу, и огромные костры быстро запылали, застилая дымом всю окрестность. Солдатики рады были добраться до леса. Кругом слышался стук топора, и смолистая сосна весело трещала на огне. Вот один из эриванцев чуть не целую сосну тащит на плече. Тяжело, но на лице написана радость: точно человек добился давно желанного и теперь ему уж ничего не нужно.
– Эй, земляк, надорвешься!
– Ничего, ваше благородие, штука редкая! – и, продолжая волочить по земле шуршащий иглами обрубок сосны, солдат радостно улыбается, почти бегом приближаясь к своей роте. А оттуда ему вторит веселое гоготание и слышится упрек ротного резонера.
– Что маленькую-то выбрал, не по росту!
Несший сосну солдат был небольшого роста.
– Ишь, ведь турецкого лесу жаль! – подсаливает кто– то. И снова взрыв общего хохота.
Из темноты и серого дыма вырастает вдруг перед костром солдатик другого полка.
– Дайте, братцы, огоньку грузинцам.
–Нешто своего нет?
Не отвечая, солдатик выхватил головешку и пропал так же быстро, как явился.
– Вишь, прыткий какой!..
– Держи!..
И опять гоготание и веселость не сходит с запыленных и усталых лиц.
Действительно, давно мы не видели дерева и забыли, что такое хороший костер в прохладную ночь. Под Карсом, на склоне одного из холмов, окружающих его укрепления, с югозападной стороны каким-то чудом уцелело одно дерево. Несколько раз проходили мы мимо, и всякий раз я удивлялся, что оно не пало жертвой топора, а остается нетронутым среди голой степи, где каждая щепка составляет своего рода драгоценность. Здесь же, на Саганлуге, среди леса расходилась широкая русская натура: топор шибко застучал, и высокое пламя бесчисленных костров засветилось на всем пространстве расположения отряда. Солдаты раздевались и грелись возле огня, как в бане. Вот сквозь ярко освещенную зелень мелкой сосны видно, как один снял рубаху и вытряхивает ее над пламенем; другой выгнулся в дугу и, вертясь как вьюн, чуть не подсмаливает себе голую спину. Загорелые, разогретые огнем лица кажутся медно-красными. Забывшись, можно подумать, что вы очутились среди диких людей, справляющих какое-нибудь священнодействие вокруг огня.
И в штабе было весело среди пылающих в сосновом лесу костров, и мы долго не хотели отходить от огня, с наслаждением вдыхая здоровый, смолистый воздух. Слабогрудые жаловались, впрочем, что им нечем дышать. Действительно, мы находились уж на высоте семи тысяч футов.
IV
На другой день, 11 июня, мы сделали переход от Саракамыша к Мелидюзу, поднявшись на перевале на высоту в 8000 футов и спустившись опять на тысячу футов ниже. Движение было медленное. Приходилось или подыматься на высокие горы, или спускаться с крутых скатов по невыразимо дурной дороге, на каждом шагу перерезанной громадными выбоинами и усеянной камнями. Саперы целый день работали, срезывая косогоры, засыпая ямы и устраивая гати на топких местах, которыми изобилует каждое дно оврага, благодаря многочисленным источникам, просачивающимся с горных вершин, покрытых еще во многих местах снегом. Однако, несмотря на все старания саперов, орудия при каждом спуске приходилось тормозить на оба колеса и, вдобавок, придерживать на ремнях, прицепленных сзади; наоборот, на подъемах припрягались лошади и часто надобилась еще помощь людей, если крутизна была слишком велика. То же самое происходило и с обозом.
Состояние дорог может служить прекрасным мерилом образованности страны. Турецкие дороги наглядно доказывают, что такое Турция. Если здесь и встречаются прочные мосты, в виде каменных арок перекинутые через реки, то это лишь памятники древней цивилизации края в эпоху процветания персов или господства римлян. Такими же памятниками служат развалины замков, часто попадающиеся в этой части Армении. Они являются свидетелями царившей здесь когда-то феодальной системы. Турецкое владычество все это разрушило и нивелировало, ничего не дав взамен, кроме произвола, бесправия и полуживого прозябания, без всяких надежд на лучшее будущее. Во многих местах мы видели следы бывших поселений и печальные остатки разрушенных армянских церквей.
Одна из подобных развалин сильно дымилась, когда мы, в расстоянии версты, проезжали мимо. Г-н Николадзе, г-н де Кутули и я поскакали узнать, что бы это значило, и вместе осмотреть развалины. Опередив своих спутников, я объехал четырехугольное, без крыши, здание и наткнулся на какого-то турку в синем военного покроя пальто. Я уж собирался вынуть револьвер, когда из глубины подвального этажа вышел наш драгун.
– Что вы тут делаете?
– Котелок разогреваем.
– А что это за турок?
– Кто его знает! Говорят, домой пробирается!..
– Что ж вы его не представите?
Драгун как-то отчаянно махнул рукой и скрылся в подземелье. Пока мы разговаривали, турок исчез в лесу. На миг У меня мелькнула мысль догнать и остановить его, но я вспомнил, что в качестве частного лица и зрителя мне не следует впутываться в военные дела, особенно в присутствии разъезда, который, вероятно, имеет свои инструкции. В это время подъехали мои спутники, и мы вместе через дыру в стене вошли в нижний этаж бывшей церкви. Над нами были полуразрушенные своды, некогда поддерживавшие верхний этаж, в котором помещалась, вероятно, церковь и который в настоящее время представляет разваливающиеся обломки стен. Повсюду виднелись следы пребывания лошадей; у одной из стен оказался род камина, где два драгуна что-то такое варили или жарили. Можно было заключить, что бывший храм служит в обыкновенное время притоном для пастухов или для шаек разбойников, которые безнаказанно, как известно, рыскают в Малой Азии. Тщетно поискав какой– нибудь надписи и не найдя ничего достойного внимания, мы покинули развалины и медленно присоединились к отряду. Кстати сказать, еще раньше нам указали на дороге продолговатый, отесанный камень, под которым, по словам окольных армян, похоронено тело одного нашего офицера, убитого во время войны с Турцией в 1828 г., когда Паскевич, идя на Эрзерум, разгромил турок близ того места, где мы теперь проходили. Фамилии этого офицера никто не мог назвать.
День склонялся уже к вечеру, когда мы прибыли на место, называемое «урочище Мелидюз». Это было довольно обширное плато, представляющее все условия для того, что на военном языке именуется хорошей позицией. Влево от нас виднелись только что пройденные лесистые вершины Саганлуга; впереди же – крутой, почти обрывистый спуск, открывавший, в виде расширяющегося, окаймленного сосновыми рощами ущелья, обширную, волнообразную местность, которая, протянувшись причудливыми холмами и террасами, оканчивалась на дальнем горизонте высокой цепью гор. В северной части этого горного кряжа мы увидали нашего знакомца: тот самый пирамидальный пик, который привлекал наши взоры накануне у Саракамыша. Мы обошли этот пик слева и глядели на него теперь с другой стороны.
В то время, как многие любовались живописной картиной, расстилавшейся у подножия мелидюзского плато, между высшими лицами штаба замечалось особое оживление. Бинокли переходили из рук в руки; командующий корпусом слез с коня и отошел в сторону с генералом Гейманом и начальником штаба. Кавалерия, шедшая впереди, остановилась у противоположной окраины плато, а оставшиеся позади батальоны, один за другим, подходили с музыкой и песнями. Почему остановились, разве здесь будет лагерь?
– Турки видны! – раздался вдруг неожиданный ответ.
– Где, где?
– А вот, смотрите, дым направо, внизу – это их лагерь, а вот еще другой лагерь на горе; прямо против нас, это, опять-таки, турки.
Дым, поднимавшийся справа, верстах в пятнадцати, был явственно заметен даже без бинокля: другой же лагерь я никак не мог найти, так как, по рассказам, он был расположен на одной из террас самых отдаленных гор, в расщелинах которых было еще много снега; этот снег при настроенном на воинственный лад воображении легко было принять за палатки.
– Ну что, видите? Вот правее этой седлины, прямо вниз и немножко влево... Да вы не туда смотрите! Станьте сюда... Видите теперь?
– Вижу, вижу, – отвечал я, хотя, в сущности, ничего не видел.
– Так вот это и есть лагерь Мухтарки...
– А не Тергукасов ли это?
– Нет. Тергукасов дальше, за горами.
– А направо, где дымит, что у них такое?
– Это укрепленный лагерь при Зевине. Там только несколько батальонов под начальством какого-то Измаила-паши или Беги-паши.
– Должно быть, Беги, потому что, как придется бежать, так такого пашу впереди хорошо иметь.
– Ну, господа, сегодня без палаток будем.
– Это почему?
– Обоз далеко... Мы, вероятно, не будем ждать и ночью подойдем, чтоб с рассветом атаковать.
– Как бы только они не заметили нас и не ушли... Вы не поверите, лучше кавалерии бегут! После Ардагана остатки турецкой пехоты на другой день уж за 70 верст были...
– А тут еще Беги-паша есть! Нарочно, должно быть, выбрали...
В то время, как между нами, простыми смертными, происходил этот разговор, оживленный ожиданиями чего-то нового, неизведанного, начальствующие лица кончили свое совещание и во все стороны поскакали офицеры Генерального штаба и ординарцы. Войскам передавались приказания насчет бивуака. Решено было спуститься вниз и расположиться, не доходя селения Меджингерта. Велено было зажечь как можно более костров и пустить заревой выстрел. Мне показались странными эти распоряжения. Кругом меня рассчитывали на неожиданное появление перед турками, опасались, как бы они не ушли, а тут костры, заревой выстрел... Точно хотели предуведомить беспечных турок о нашем приходе. Все это как-то не клеилось в моих мыслях.
Когда Корпусный штаб снова тронулся в путь, я, воспользовавшись удобным случаем, подъехал к генерал– адъютанту Лорис-Меликову и поздравил его с открытием неприятеля. К удивлению моему, на лице командующего корпусом не было и признака той радости, которая замечалась в его окружающих. Напротив, он смотрел сосредоточенно, почти печально. Из немногих, но веских слов, сказанных мне генерал-адъютантом Лорис-Меликовым, я понял наше положение. Никогда не забуду двух фраз, слышанных мной от него в этот вечер. Одна из этих фраз говорила: «Быть может, всем назло, придется здесь лечь», другая состояла в следующем: «Эх, было хорошо, да дымом заволокло!» Объяснением первой служил зевинский бой, вторая объяснится только историей нынешней воины.
У меня раскрылись глаза на истинное положение дел. Почти беспрепятственное занятие Карсского пашалыка и необыкновенно удачное и быстрое взятие такой сильной крепости, как Ардаган, поселили здесь слишком легкий, пренебрежительней взгляд на турецкие силы. Подступя в начале мая к Карсу, большинство уверено было, что эта крепость так же легко может нам достаться, как и Ардаган. Быть может, уверенность эта и имела основание. Турецкий гарнизон в Карсе, как говорили, был в паническом страхе под влиянием ардаганского погрома; Мухтар-паша, казалось, бросил его на произвол судьбы; население, не ждавшее ниоткуда помощи, громко, будто бы, протестовало против осады, требуя, чтобы гарнизон или вышел в открытое поле сражаться с нами, или же сдал нам город. Рассказывали, будто начальник турецких войск в Карсе со дня на день обманывал жителей, что Мухтар-паша не сегодня-завтра придет из-за Саганлуга и прогонит русских: только этими, будто бы, уверениями успокаивалось карсское население. Но, как бы то ни было, были или не были справедливы подобные надежды на возможность легкого взятия Карса, явились обстоятельства, заставившие нас промедлить не менее месяца у его стен. Этой проволочкой как нельзя лучше воспользовались турки. Успехи, приобретенные ими на черноморской береговой линии, известны. В свою очередь Мухтар-паша не терял времени. Он быстро занялся формированием сильной армии частью из местного населения, частью из подвезенных ему подкреплений, как говорят, через Трапезунд. Кроме Эрзерума, Мухтар-паша избрал опорным пунктом для своей армии сильно укрепленную позицию при Зевине. Устроившись, он главными своими силами опрокинулся на небольшой отряд Тергукасова, чересчур выдвинувшийся вперед, в то время, как 13-тысячный корпус турок со стороны озера Вана неожиданно подошел к Баязету, занял этот город и осадил баязетскую цитадель, в которой заперся один наш батальон, стоявший здесь гарнизоном. Уже две недели, как батальон этот геройски защищался от окружавшего его неприятеля. Генерал Тергукасов не только не мог идти на выручку Баязета, но сам вынужден был отбиваться от наседавшего на него корпуса Мухтара-паши. Несколько дней уже сообщение с эриванским отрядом было прервано.
Все посланные были перехвачены турками или возвращались, не успев пробраться к Тергукасову. Обещана была награда в 2 000 р. тому, кто проникнет в эриванский отряд и привезет оттуда известие.
При таких-то обстоятельствах двинулись мы за Саган– луг. Не охотиться «за Мухтаркой» шли мы, как почти все думали, а освободить эриванский отряд из того критического положения, в которое поставил его турецкий главнокомандующий Мухтар-паша. Оставив только одну дивизию под Карсом с осадной артиллерией и всеми тяжестями, нам выпало притянуть на себя превосходные силы неприятеля, чтоб дать возможность эриванскому отряду отойти назад, на выручку Баязета.
– Во что бы то ни стало я освобожу Тергукасова, – сказал мне генерал-адъютант Лорис-Меликов.
Прошло не более получаса, как мы съехали с плато, с которого радостно приметили турок, и спустились вниз, к месту бивуака у селения Меджингерта; а между тем целая пропасть отделяла то настроение, которое владело мной тогда, от душевного состояния, охватившего меня теперь, когда я узнал истинное положение дел! Войска по-прежнему бодро и весело, с музыкой и песнями спускались в ущелье и занимали предназначенные им места; а мне думалось: кто и сколько из вас, мои дорогие и близкие, ляжет здесь, кто не увидит своей родины, кому суждено в последний раз глянуть завтра на Божий свет, чья мать или жена будет напрасно считать дни и часы, когда возвратится ее милый?.. И представился мне кабинет петербургского журналиста и в виде какого-то дикого чудища вспомнились слова, прославлявшие войну во что бы то ни стало, хотя бы для того, чтоб «новую монету подержать в руках».
Добрую часть этой ночи мы провели у костров. Поздно пришел, впрочем, обоз, и разбили палатки. Я понял теперь, почему приказано было зажечь как можно более костров и сделать заревой выстрел. Одинаково важно было дать знать о нашем прибытии и Тергукасову, и Мухтару-паше. Присутствие наше ободряло Тергукасова и могло принудить к отступлению окружавшие его турецкие полчища. Силы Мухтара-паши исчислялись в 45—50 батальонов; у нас их было только 17, считая и саперный батальон.
На другой день, 18 июня, мы ожидали сражения. Первый вопрос, бывший почти у каждого на устах: «Не ушли ли турки?» Я очень хорошо знал, что они не ушли и не уйдут, но общее настроение заразительно: вчерашние впечатления, вынесенные из разговора с командующим корпусом, показались мне слишком преувеличенными и мрачными; через несколько часов мне тоже думалось, что турки не посмеют принять сражения и отойдут к Эрзеруму. Действительно, присутствие нашего отряда за Саганлугом, по-видимому, разом изменяло положение дел в нашу пользу. Турецкий лагерь при Зевине был у нас под рукой: мы могли разгромить его прежде, нежели Мухтар-паша, занятый Тергукасовым, может приблизиться со своими силами; завладев же зевинским лагерем, мы могли наброситься на корпус Мухтара– паши. Таким образом, мы разрезали турецкую армию и могли разбить ее по частям. Подобные же соображения имелись в виду и в среде начальствующих лиц нашего отряда. По крайней мере, все готовилось к сражению. Кавалерия выдвинута была вперед за Меджингерт, на пресечение сообщений между зевинским лагерем и Мухтаром-пашой; офицеры Генерального штаба производили рекогносцировку прилегающей к Зевину местности.
Следует заметить, что во время нашего движения на Саганлуг, из числа офицеров Генерального штаба, состоящих при корпусе, наиболее заметен был подполковник Войнов. Он провел несколько лет в Малой Азии и, по его словам, знал отлично этот край, население, дороги и другие важные в военном отношении условия. Корпусный штаб возлагал, очевидно, большие надежды на эти познания г-на Воинова, и он в нашем отряде представлял нечто вроде колоновожатаго. Накануне он открыл неприятельский разъезд и «чуть не захватил его в Еникеве». В этот день, 12 июня, он отправился на рекогносцировку и очень любезно пригласил меня с собой. Я с радостью принял это предложение.
Часов в десять утра мы сели на коней и в сопровождении 30—40 казаков поехали к Зевину. Понятно, с каким нетерпением я ожидал увидеть неприятельский лагерь. От места нашего бивуака дорога шла по длинному, местами крутому склону. Налево, из-под высокого холма виднелось селение Меджингерт с развалинами старинного замка. Говорят, возле этого селения существует очень редкая армянская церковь: она высечена в скале и издали трудно отличается от окружающих ее камней. К сожалению, мне не удалось осмотреть эту достопримечательность. Мы свернули вправо и, переправясь через небольшой ручеек, поднялись по косогору на противоположную высоту. Потом мы поехали по неглубокой ложбине, с правой стороны которой возвышалась круглая гора, скрывавшая, как говорили, вид на неприятельский лагерь. В то время, как я любовался прекрасной, густой травой и самыми разнообразными цветами, в виде восточного ковра пестревшими по бокам узенькой дорожки, по которой мы ехали крупной рысью, впереди нас показался казак, сломя голову скакавший нам навстречу.
– Ваше высокоблагородие! Там кавалерия, – проговорил запыхавшимся голосом казак, круто останавливая лошадь.
– Где?
– Вот за этим бугром, ваше благородие; увидели нас и спускаются...
– Много их?
– Много... Сейчас он, как увидел нас, в балку стал спускаться, а другие пошли в обход.
Несмотря на недоброе известие, мы пустились вперед, усердно работая нагайкой. Выскакав за возвышенность, скрывавшую от нас лагерь, мы очутились на углу довольно обширной равнины, замкнутой со всех сторон более или менее высокими горами. Несколько вправо, впереди, на сравнительно невысоком гребне разъезжало около сотни всадников. По объяснению казаков, другие спустились вниз и объезжали нас с обоих флангов. Подполковник Войнов, не видя возможности податься вперед, решил взъехать на бывшую у нас справа гору, о которой я уже упоминал и с которой можно было осмотреть неприятельский лагерь. Оставив казаков внизу, которые выстроились на всякий случай к атаке, мы, т.е. подполковник Войнов, еще один офицер Генерального штаба и я, поскакали на гору. Поднявшись на эту высоту, мы увидели верстах в шести или в восьми ярко белевшие палатки. Это был зевинский лагерь. Мы слезли с лошадей, и офицеры начали осматривать в бинокль неприятельскую позицию. Я присел на камень и тоже смотрел туда, где был он. По словам г-на Войнова и его спутника, турок было немного, батальонов шесть, много восемь. Впереди лагеря я заметил несколько черных полосок, из которых некоторые особенно выдавались. Это были ложементы и батареи. Я передал свои наблюдения.
– Да, это у них четыре батареи, – отвечал г-н Войнов,
– А нет ли у них еще лагеря сзади? Вон виднеются палатки.
– Нет, это кухни, – сказал опять г-н Войнов непреложным тоном.
Я замолчал, думая, что разыгрываю роль надоедливой мухи, от которой приходится отмахиваться во время серьезного дела. Прошло еще несколько минут, и мы поспешили к своим лошадям. Оставаться долее было бы рискованно. Неприятельская кавалерия была уже близко и, заметив нашу малочисленность, могла нас охватить. Подполковник Войнов, казалось, был вполне удовлетворен своими наблюдениями; мое любопытство, напротив, было крайне возбуждено. Мне казалось, что мы очень мало узнали. Приписывая, однако, эти сомнения своему невежеству в военном деле, я заставил себя преклониться перед опытностью и мудростью специалиста. Мы вернулись в лагерь, преследуемые на некотором расстоянии турецкими всадниками. Г-н Войнов немедленно отправился к начальству отдать отчет в произведенной «рекогносцировке».
Ожидали, что в тот же день, часа в четыре, мы выдвинемся вперед, чтобы с рассветом атаковать зевинский лагерь. Решено было иначе: весь день и ночь мы оставались на месте; движение должно было начаться только утром.
Всю ночь с 12 на 13 июня в нашем бивуаке при селении Меджингерт слышался оживленный говор и смех. Почти никто не спал, ужиная и греясь у костров. Надежды всех, наконец, оправдались: давно желанная встреча с турками была близка. С вечера многие части войск тревожились вопросом, кто пойдет в битву и кому выпадет прискорбная доля сторожить вагенбург. Решено было весь обоз и запасный парк вернуть несколько назад, на ту позицию при урочище Мели– дюз, с которой мы впервые заметили неприятеля. Охранять этот вагенбург назначен был один из батальонов Грузинского гренадерского полка, саперный батальон, за исключением одной роты, и 5-я батарея гренадерской бригады. Все остальные войска в числе 15 батальонов, пяти пеших батарей, вся кавалерия с артиллерией должны были идти в битву. Удовольствие этих избранных кавказских войск было, поэтому, всеобщее: ни одна часть не была обижена, так как обидой здесь считается неучаствование в сражении.
Едва стало рассветать, как послышались звуки трубы, забил барабан и заскрипели повозки. То собирались войска, и уходил на свою позицию обоз. Саперы усердно, еще с вечера, исправляли дорогу, чтоб облегчить движение артиллерии. Часов в шесть утра кавалерии, большей части пехоты и артиллерии уже не было на бивуаке. Я проснулся очень рано, думая, что и мы не замедлим двинуться. Однако пришлось ожидать очень долго. От нечего делать г-н Кутули (корреспондент газеты «Le Temps») и я бродили по полю, болтая о событиях переживаемых дней. Долго нам пришлось заниматься болтовней. Наконец, зашевелился и штаб. Уж и чай был выпит, и оседланные лошади давно были наготове, а мы все не двигались. В томительном ожидании многие смотрели в бинокли и зрительные трубки на лежавшие пред нами высоты. Кто замечал турецкий лагерь, кто говорил о движении неприятельских колонн, которые, однако, оставались для кого другого невидимыми.
Наконец, подан был сигнал к отъезду. Было ровно семь часов, когда мы тронулись: до Зевина насчитывалось не менее 15 верст.
Ехали мы знакомой мне дорогой; только она была гораздо лучше вчерашнего: саперы потрудились усердно – громадные выбоины были засыпаны, наиболее крутые косогоры срезаны. На спуске мы застали Тифлисский полк, внизу стояли грузинцы и часть артиллерии: остальные орудия с трудом вытягивались на гору; эриванцы помогали вывозить орудия, впереди которых, на высоте уж находились батальоны Мингрельского полка. Вся кавалерия с конными батареями была впереди на той ложбине, с которой вчера мы увидели турецкую кавалерию.
В то время, как мы проезжали мимо эриванцев, к командиру корпусом подъехал карапапах и вручил ему какой– то шарик. Это был посланный, пробравшийся к генералу Тергукасову и привезший теперь от него весточку. Кто знал критическое положение эриванского отряда, тот вздохнул свободно. Сообщение с этим отрядом снова было восстановлено, генерал Тергукасов освободился от превосходящего в силах неприятеля.
– Вот шарик, который стоит двух тысяч рублей! – сказал генерал-адъютант Лорис-Меликов, показывая приближенным небольшой, желтоватый шарик, в котором заключалась депеша генерала Тергукасова. И сумрачное до сих пор лицо командующего корпусом засветилось радостной улыбкой. Посланному, как я уже говорил, обещаны были две тысячи рублей: теперь он заслужил их. На ближайшей лужайке командующий корпусом слез с лошади и, вынув из шарика небольшой клочок тонкой бумаги с шифрованной депешей, приказал перевести ее. Это было краткое сообщение о геройском деле 9 июня. Отряд генерала Тергукасова, имевший не более пяти-шести тысяч, выдержал десятичасовое упорное нападение турок, имевших до 22 батальонов пехоты, соответственным числом кавалерии и артиллерии. Мухтар-паша, лично начальствовавший этим корпусом, был отбит с громадным уроном, так что просил перемирия для уборки тел. Нашу позицию защищали не только пехота и артиллерия, но и спешенные драгуны (Переяславский полк) и казаки. Сравнительно с численностью неприятеля, с упорством и продолжительностью нападения, потеря в эриванском отряде не была особенно значительна, простираясь до 400 человек, в том числе более 50 убитых.
Приятная весть, полученная от генерала Тергукасова, вселила еще большую уверенность в успехе предстоявшего нам боя. Заметив неподдельную радость командующего корпусом и помня вчерашнее мрачное настроение, я подошел и поздравил его.