Текст книги "Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне"

После войны почти в каждом сельском доме лежала в сундуке или комоде похоронка, а на стене, на самом видном месте, а то и возле образов висели портреты убиенных – в черной рамочке или с черной ленточкой.

Портреты были и фотографические, и рисованные. Рисовали их, увеличивали бродячие художники, которые плату за «исполнение» брали охотнее натурой: мукой, салом, яйцами, яблоками… Кто что даст. Увеличивали с крошечных фотографий из паспорта или удостоверения, а то и из районной газеты, где печатали до войны ударников руда. Других фотографий в сельских семьях чаще всего не оказывалось.

В большом лесном поселке, где я после войны обзавелся семьей, бродячие живописцы появлялись весьма редко. Я же еще в школе неплохо рисовал, и когда, движимый чувством любви к жене, сделал карандашный рисунок ее головы с роскошной косой, она вдруг стала упрашивать меня увеличить портрет ее погибшего брата. Мог пи я отказать ей! Моя старательность и подсказки жены увенчались, кажется, успехом: родственники узнавали нарисованного. И ко мне потянулись вдовы. В селах ведь ничего не скроешь.

Сколько я ни отказывался, сколько ни убеждал, что не могу ручаться за сходство, женщины умоляли попытаться. Иногда со слезами. И я сдавался.

Пришла как‑то с девочкой совсем еще молоденькая женщина и стала уговаривать увеличить портрет ее мужа, погибшего под Смоленском.

– Вы, кажется, тоже под Смоленском воевали, – тихо произнесла она, чтобы убедительнее подействовать на меня, и протянула шоферское удостоверение с маленькой истертой фотографией.

– Я с удовольствием сделал бы уважение для семьи человека, воевавшего на одном фронте со мной, но тут же не за что зацепиться глазу!

Мне казалось, что после такого аргумента женщина откажется от затеи.

– Другой‑то фотографии нет у меня. Сниматься не любил он… А Верочка не помнит его, годика не было, как ушел… Надо ведь ей отца‑то знать – почитать… Я вам подсказывать буду, где какую черточку поправить.

Она положила руку на головку Верочки, словно призывая ее помогать матери упрашивать упрямого дядьку. Девочка подняла на меня голубые умоляющие глаза, в которых было столько мольбы, что я был

обезоружен.

– Ладно, попробую, – согласился я, вспомнив, что у жены есть увеличительное стекло, которое сможет помочь мне.

Первый набросок так и не удался, я порвал его. Взял листок ватмана поменьше – вспомнил мудрый совет мастеров: в маленьком этюде – маленькое вранье, в большом – большое… Когда закончил «потение» над необычным заказом, пригласил женщину, чтобы она высказала свои замечания. Каково же было мое удивление, когда она, впившись глазами в творение моих рук, тихо и удовлетворенно сказала:

– Ну вот… получилось же. А вы не хотели… Теперь Верочка увидит своего папу, – она помолчала несколько мгновений, за которые я, конечно же, успел понять, что хоть и мало похож портрет, но не это главное в ее заказе, потому, может быть, она и не взяла с собой на этот раз дочку.

– Только исполните еще одну мою просьбу? – вдруг спросила, стеснительно склонив голову. – Сделайте ему глаза голубыми…

Я не сразу понял, о чем она просит, ведь портрет исполнен простым карандашом!

– Если бы вы знали, какие у него были голубые глаза! – воскликнула она тихо, продолжая смущенно отводить свой взгляд в сторону. – Я, наверно, и гюлюбила‑то его именно за эти глаза… Подрисуйте, пожалуйста!

Я пожал плечами: вообще‑то так обычно не принято, но если хочет…

Достал из коробочки огрызок синего карандаша и легкими касаниями «подголубил» глаза шофера с большим чубом, не любившего фотографироваться.

Женщина снова пристально посмотрела на портрет и радостно улыбнулась:

– Ну вот… теперь и мне он светить со стены будет своими голубыми, и Верочке запомнится красивым…

Это был вежливый намек на то, что я сделал его красивее, чем он был, но она с этим согласна. Верочке нужен красивый отец с голубыми глазами, о котором, конечно же, не раз она рассказывала дочке.

Сергей ХОХЛОВ