Текст книги "Цотнэ, или падение и возвышение грузин"

Автор книги: Григол Абашидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Кустарник понемногу редел. Вместо отдельных невысоких скал появились неприступные утёсы. Труднее стало следить за кровавым следом среди огромных, до неба вознёсшихся громад. Пот ручьём льётся с лица Цотнэ. Тяжело дыша бежит лань. Она лучше преследователя проскальзывает в знакомые ей расщелины. Но странным образом не отрывается от охотника, держит лишь его на расстоянии, чуть-чуть превышающем дальность полёта стрелы. Знала бы она, что Цотнэ и в голову не приходит натянуть лук. Вот она всё ближе и ближе. Сейчас упадёт, обессиленная, и достанется торжествующему охотнику. На краю скалы мелькнули её бурые бока и маленький чёрный хвостик. Цотнэ стремительно ринулся туда и закружил в растерянности. Только сейчас была здесь раненая лань. Дальше бежать она не могла – так куда же она делась? И цепочка красных капель оборвалась на камнях. Не сквозь землю же она провалилась. Или всё же прыгнула вниз? Охотник подошёл к краю пропасти, посмотрел и глубоко внизу, в зелёной, похожей на чашу котловине увидел работающих людей. А точнее монахов, черноризников. Их было много. Одни собирали плоды, другие ухаживали за лозами. На склонах, на окружающих котловину зелёных, пестрящих разноцветными цветами холмах, как грибы, стояли бесчисленные пчелиные ульи.

Воздух гудел от мириадов жужжащих пчёл. Цотнэ казалось, что это не пчёлы жужжат, а гудит сам нагретый солнцем воздух. Он проследил взором и выше холмов увидел вздымающуюся до небес отвесную островерхую скалу, а в ней множество отверстий, казавшихся отсюда маленькими. Но Цотнэ сразу понял, что это пещеры, что это и есть один из скальных монастырей. Правее в скале виднелась многоступенчатая, узкая, с поворотами, лестница. Она вела из зелёной долины к пещерам.

Цотнэ поглядел ещё правее. Там вилась дорога, заканчиваясь у железных ворот.

Цотнэ, прыгая по скалам, побежал вниз. Послышался шум текущей воды.

Оглядевшись по сторонам, отрок увидел, как мощная струя воды выбивается из скалы, собираясь в небольшом бассейне. Переливаясь через край бассейна, вода превращалась в ручей, орошающий сады и виноградники. Цотнэ опустился перед ручьём на колени и вволю напился. Он пил бы ещё, но вдруг услышал около себя незнакомый голос:

– Как ты здесь очутился? Откуда пришёл? – Монах снял со спины корзину, полную плодов, и присел на камень. Взяв одно румяное яблоко, протянул отроку.

После целого дня утомительной погони Цотнэ проголодался и не заставил себя просить.

– Куда направляешься? – снова спросил монах, утирая потное лицо.

– А ты кто? – ответил Цотнэ вопросом на вопрос.

– Я недостойный послушник этого монастыря.

– В этих пещерах монастырь? А кто начальник?

– В монастырях начальников не бывает. Наш настоятель в миру был знаменитым одишским князем, эриставом эриставов и бывшим визирем великой Тамар – Вардан Дадиани.

– Вардан Дадиани? Бывший князь? – спросил Цотнэ с заметной тревогой в голосе.

– В миру был Вардан, а ныне зовётся Кирионом. Знаменит наш настоятель своей святостью и усердием.

Цотнэ удивился. Сама судьба как видно привела его, сбившегося с дороги, к вратам того самого монастыря, о котором ему рассказывал Махаробел Кобалиа. Словно пудом Цотнэ оказался в обители своего дяди. Но это значит, что мечта его не исполнилась. Теперь он точно птица, попавшая в сеть. Завтра отец пришлёт своих людей, и старший брат, в миру Вардан, а ныне игумен Кирион, собственноручно вернёт отрока одишскому князю, чтобы навеки закрылся путь служения господу.

– Ты так и не ответил, откуда ты и к кому пришёл?

Цотнэ очнулся от дум.

– Давно ты монахом в этом монастыре?

– Давно. Я был твоих лет, когда меня привели сюда.

Я рано осиротел, бездомного ребёнка поручили монастырю.

– Кто тебя привёл?

– Родственники.

– Господь не призывал тебя?

– Господь? Нет, господь не призывал.

– А мне приснился господь. Во сне я видел и этот монастырь. Господь спустился с облаков, коснулся меня и сказал: «Встань и следуй за мной».

– Правду говоришь? – монах разинул рот от удивления.

– Клянусь господом!

– Ты видел во сне этот монастырь?

– Этот самый… Эти пещеры. Этот родник и эту лестницу…

– Неужели?

– Давно уж я его видел, но не знал дороги, а то пришёл бы сразу.

– А сейчас как добрался?

– Не поверишь… Точно в сказке… Я был на охоте. Меня привела сюда раненая лань, привела, а сама исчезла, точно её поглотила скала. Не знаю, куда она делась.

– Воистину чудо! Куда она могла исчезнуть?! Но ещё большее чудо, что раненая лань привела тебя к монастырю, на путь господен.

Монах очарованно глядел на незнакомого отрока, призванного самим господом. В его сознании Цотнэ уже был окружён ореолом святости.

– Раз на то воля господня, пойдём, я провожу тебя в монастырь. Игумен сейчас на вечерней молитве. Когда он закончит молитву, ему доложат о тебе. А пока пойдём, отдохнёшь в моей скромной келье.

Монах взвалил корзину на спину.

– Следуй за мной.

В знак уважения он согнулся вдвое и пошёл впереди отрока, призванного в монастырь самим господом.

Весть о том, что в обитель явился чудесный юноша, мгновенно распространилась по всему монастырю. Поглядеть на «святого» потянулись монахи со всех сторон. Они не решались зайти в келью, а тем более заговорить с пришельцем и лишь разглядывали издали да расспрашивали друг друга, а потом, переиначив и преувеличив, благоговейно пересказывали другим.

Доложили настоятелю.

Бывший визирь счёл появление отрока за великую милость монастырю со стороны господа бога. Он приказал зажечь свечи и во главе всей братии с песнопением направился к уединённой келье. На пороге настоятель упал на колени и воздел руки к небу.

Озадаченный чрезмерным вниманием Цотнэ забился в угол.

Лицо торжественно молящегося игумена, озарённое мерцающим светом свечей, смутило отрока. Как грива старого льва, на плечи старца спускались седые волосы. Эта грива, судя по рассказам, была когда-то рыжей, каштановой. Так и есть, ещё и теперь кое-где проглядывали красные волосы, а когда Кирион воздел руки к небу и поднял лицо, Цотнэ окончательно был пленён величественной внешностью старика. Настоятель закончил благодарственную молитву и направился к отроку.

Свечи слепили мальчика. Он испуганно оглядывался по сторонам и мечтал только о том, чтобы дядя не догадался, кто он, и не отправил бы обратно домой. Он надеялся на то, что дядя не узнает его. Главное – не проговориться. Настоятель отпустил монахов и остался с отроком наедине. Осторожно расспросил обо всём и внимательно выслушал всю историю о видении во сне, о преследовании лани и об исчезновении её у скального обрыва.

– Это чудо, большое чудо! Поэтому все должны узнать о нём. Завтра же рано утром я сообщу обо всём одишскому князю и его супруге, накажу, чтоб явились вместе с приближёнными и собственными глазами увидели тебя.

При словах об отце и матери Цотнэ побледнел и тотчас опустил голову, чтобы проницательный игумен не прочёл смятения в его глазах.

– А ты какого рода, сынок? По одежде ты сын какого-нибудь вельможи, – сказал настоятель, оглядывая отрока с ног до головы.

Настоятель не дождался ответа – отрок безмолвствовал.

– Родители знают, что господь призвал тебя? – спросил бывший визирь.

Цотнэ готов был провалиться сквозь землю.

– Я должен сообщить обо всём твоим родителям, если они не знают. Я позову их в монастырь, только скажи, где их искать.

– Не надо, отец! – Цотнэ сполз со скамьи, встал на колени и обнял ноги игумена.

Настоятелю было неловко, что чудесный отрок сам упал ему в ноги. Он обнял его за плечи и попытался поднять.

– Что тебя тревожит, сын мой? Боишься родителей? Опасаешься, что не разрешат?

– Да, настоятель, не разрешат.

– Никто из смертных не должен препятствовать воле господа и велению судьбы. Скажи мне, кто твои родители. Я поклянусь на кресте, что не позволю тебя увести.

– Правда, отец? Правда, не отдашь меня? – Цотнэ поднял лицо и умоляюще посмотрел в глаза дяди.

– Клянусь верой Христовой, не дам увести тебя отсюда. Успокойся. Помолимся господу, сын мой, дабы внушить твоим родителям благие мысли. Кто твои родители?

– Шергил Дадиани и супруга его Натэла…

Настоятель подскочил, словно укушенный змеёй.

Крепко схватился он за подлокотники кресла, а глаза его чуть не вылезли из орбит. Потом лицо его мертвенно побледнело.

Цотнэ испугался, не умирает ли настоятель. Вскочил, увидел на окне кувшин, налил воды на ладонь и брызнул на игумена. Старик встрепенулся, схватил мальчика за руку:

– Не нужно…

Глубоко вздохнул, откинувшись на спинку стула, и еле слышно проговорил:

– Опасался и сбылось!

Несколько минут настоятель сидел, словно окаменев, с остекленевшими глазами. Потом поднялся и медленно поплёлся к дверям.

Цотнэ хотел помочь ему, подставить плечо, но старик отстранил отрока и тихо сказал:

– Теперь уже поздно. Завтра будет день и будет злоба его. Ложись, отдыхай до утра, – он перекрестил гостя и, пятясь, вышел из кельи.

На дворе бушевала буря. Молнии извивались в небе. Гром сотрясал землю. Хлынул проливной дождь, и мрак ещё больше сгустился.

Кое-как добравшись до своей кельи, игумен упал перед распятием и начал молиться.

– Отпусти мне последний грех, тягчайший из всех моих прегрешений, ибо не избавился раб твой от помыслов о величии государства и от забот о делах царства. Отпусти грехи и прими мою душу, господи.

Он приглушённым голосом твердил молитву, бился лбом о каменный пол и крестился.

Наконец, укрепившись в вере и набравшись сил, старец сел к столу и принялся писать. Закончив письмо, позвал послушника.

– Дождь перестал?

– Перестал, отче.

– Сейчас же возьмёшь мула и отправишься во дворец князя Одиши. Лично княгине вручи это письмо. Передай только ей в руки, не показывай никому.

Послушник поклонился, облобызал полу рясы. Настоятель благословил его. В это время отдалённый шум достиг опочивальни игумена. Кто-то ломился в ворота монастыря, кричал, вызывал привратника. Потом всё затихло, очевидно, стучавшего впустили в обитель. Игумен хотел было узнать, в чём там дело, но послышались шаги и в дверь постучались.

– Кто там?

– Я это, наставник княжича Цотнэ, раб божий Ивлиан.

– Да святится имя твоё, господи! – перекрестился настоятель. – Отдай! – он протянул руку к послушнику и отобрал у него письмо…

…Цотнэ долго не мог уснуть. Ему казалось, что страшная гроза – это гнев господен на его голову. Он дрожал и крестился.

Потом, когда дождь уже перестал, раздался стук в ворота монастыря. Через некоторое время в монастыре начался какой-то шум. По коридору быстро ходили, бегали то туда, то сюда. Наконец в двери кельи постучались, и на пороге появился монах.

– Настоятель призывает тебя.

Цотнэ поднялся.

– Весь монастырь всполошился, неужели ты не слышал?

– Что там произошло?

– Игумен… – начал послушник и зарыдал. – Плохо ему. Очень плохо. Уже принял святое причастие…

– Что ты? – Цотнэ поспешно собрался. Монах шёл впереди, показывая дорогу, и княжич едва поспевал. Монах рассказывал:

– Обрадовавшись твоему появлению, настоятель, оказывается, всю ночь не спал. На рассвете ему стало совсем плохо. Среди наших монахов есть лекари. Они применили всё своё искусство, но ничем не смогли помочь. Игумен твердит, что это господь призывает его. Составил завещание, принял святое причастие и велел привести тебя.

Цотнэ понял, что нарушило мирную жизнь настоятеля. Приход племянника, испуг, который он испытал, как видно, сразили старца. Если б не Цотнэ, кто знает, сколько бы ещё прожил он! Послушник открыл дверь, и взволнованный Цотнэ осторожно вошёл в келью настоятеля.

На постели, учащённо дыша, лежал старец с закрытыми глазами. Руки бессильно протянуты поверх одеяла.

В углу кельи, опустив голову и сложив руки на груди, сидел Ивлиан. При виде его у Цотнэ задрожали колени. Старец приоткрыл глаза и улыбнулся вошедшему.

– Пришёл, сынок? Садись вот здесь, – шевельнув рукой, вымолвил он и одним глазом поглядел на Ивлиана. Воспитатель Цотнэ понял, что надо оставить дядю с племянником одних. Проходя мимо Цотнэ, он на мгновение задержался и проговорил:

– За что ты обрёк меня на эти мучения? С какими глазами я вернусь к твоим родителям!

– По божьей воле пришёл княжич в монастырь, я тебе это всё уже сказал. Родители не должны упрекать его, – жёстко произнёс игумен, указывая племяннику на сиденье.

– Прости, отче! – Ивлиан отвернулся и покинул келью.

Цотнэ сел на стул.

– Господь призывает меня, сын мой! Куда? Никому неведомо. Откуда же знать мне грешному? Ты единственный наследник владетеля Одиши эристава эриставов Дадиани. Моё последнее слово всё равно было бы обращено к тебе. И вот судьба привела тебя сюда. Велик был мой грех перед господом и перед венчанной моей царицей. Но богу ведомо, что не было в моём сердце измены. Только жажда возвыситься отдалила меня от трона и сделала изменником. Алчность ослепила меня, заставила забыть бесчисленные милости царицы царей и поднять меч против того, чему я посвятил все свои силы и способности. Тогда эту борьбу я не считал изменой. Я думал, что, возведя на грузинский трон русского царевича, сделаю доброе дело для моей родины, так как верил, что, укрывшись за спиной русских и сделавшись фактическим правителем страны, я укреплю наше царство, смирю разнузданных вельмож, сломлю их своеволие и во главе могучего войска двинусь за пределы Грузии, чтобы завоевать новые земли, приумножить могущество родины. Я был чист перед своей совестью, ничем не погрешил против неё, но я не понял того, что борьба против Тамар была борьбой против единства и могущества Грузии. Я не понимал, что вероломство по отношению к трону было вероломством и по отношению к стране. Если появилась хоть одна трещина, если человек отступил от своей веры, то он зачеркнул всё, за что боролся в течение жизни.

Старик дрожащей рукой потянулся к стакану и, освежив запёкшиеся губы, продолжал слабым голосом:

– Моё несчастье было в том, что я с детства не верил в бога и не любил рода Багратионов. Правда, я любил родину, но ещё больше я любил власть. Вот уж не думал я никогда, что, потерпев поражение на государственном поприще, буду искать утешения в религии. Но я оказался в монастыре. В Христе я начал искать утешения и пристанища, когда потерял всё, что имел, когда утратились все надежды. Сперва я на всё здесь смотрел с сомнением, свысока, осуждал, смеялся в душе, был не прилежен. Даже в монастырской тишине не находил пути к богу, а вместе с тем и душевного спокойствия. Мало, оказывается, молиться, соблюдать посты, умерщвлять плоть, главное, оказывается, в человеке не плоть, а душа. А я не мог очистить душу от скверны мирских соблазнов. Меня снедала тоска по власти. Хоть раз вкусив власти, человек навсегда теряет покой. Хоть осыпь его золотом, всё равно он будет недоволен, желание снова взять в руки бразды правления не покинет его. И я был заражён этим недугом. Я очень старался излечиться от него и не смог. Во время молитв я невольно, помимо желания, неотступно думал о том, кто из нашего рода должен продолжать борьбу за трон и венец. Мой младший брат Шергил отличный муж и воин. Но теперешний правитель Одиши и во сне не помышлял о короне Грузии. У него нет моей отваги и честолюбия. Одна у меня была надежда – на тебя. Ты был ещё совсем маленьким, когда я тайно поверял свои мысли твоей матери. Она часто посещала монастырь. Я постоянно наставлял её воспитывать в тебе наследника престола, внушать, что Багратионам трон и корона даны богом не на вечные времена. Воспитатели должны были убедить тебя, что ты ни Чем не хуже Багратионов и, будучи хорошо обучен, имел бы такое же право претендовать на трон Грузии, как потомки Тамар, потому что ещё недавно Багратионы были такими же князьями, как и мы. Неустанным усердием, умелыми действиями, упорным стремлением добились они своего и овладели троном и короной всей Грузии. Добродетельная, разумная Натэла внимательно слушала мои наставления и старалась внушить тебе мечту о грузинском троне. Поэтому именовали тебя наследником и другим велели исподтишка называть тебя царевичем. Так это было?

– Да, меня называли так.

– Так вот, совершенно не ожидал я у взращённого таким образом отрока стремления к монашеству. Поэтому точно молния сразила меня, когда я узнал, кто ты и что намерен принять постриг. Наверное, пастырь Ивлиан сбил тебя с толку?

– Пастырь Ивлиан не виноват, – вздохнул Цотнэ.

– Взволнованный твоим приходом, я всю прошлую ночь неустанно молился. Наконец господь вразумил меня сообщить обо всём Шергилу, вызвать твоих родителей. Когда я писал письмо, меня ужасало, что действую против воли господней, гублю отрока, вступающего на путь истинный. Явился Ивлиан, и я вздохнул с облегчением. Я понял, что господу угодно твоё возвращение домой, а не вступление в монастырь. Не плачь, княжич… Дай мне высказаться до конца. Самое великое служение господу – это служение государству. Царицу Грузии теперь все называют мечом Мессии. Поэтому служить ей и значит служить господу. Ибо грузины трудятся мечом не только ради расширения границ государства. Расширение наших пределов сегодня является и распространением учения Христа. Кто проливает кровь за это, тот проливает кровь за веру Христову и добывает себе не только счастье на этом свете, но и царствие небесное. Ты, наверное, знаком с жизнью святых Балавара и Иодасафа?

– Знаком, настоятель.

– Во времена Иодасафа веру Христа принимали только избранные. Они делали это тайно, потому что власть имущие преследовали проповедников истинной веры. В те времена цари и их наследники должны были показывать пример, отрекаясь от мирского величия, отрекаясь от тронов, отвергая беззаботное житьё. Пример Иодасафа и ему подобных обратил в веру бесчисленное количество идолопоклонников и неверующих. Теперь, когда вся Грузия служит Христовой вере, кому ты послужишь примером, покинув дворец и вступив в монастырь?! Или же, если, глядя на тебя и следуя твоему примеру, все двинутся в монастыри, кто останется защищать мечом учение Христа? Грузия ослабеет, а увидев её обессиленной, враги Христовой веры с огнём и мечом ринутся на нашу страну и уничтожат грузинское племя не только в городах и сёлах, но и в монастырях, а тех, кто останется в живых, принудят принять нечестивую магометанскую веру.

Настоятель утомился, немного передохнул, отпил воды.

– Ты ещё отрок, ещё не в силах сам разумно решить, что лучше для страны. Поэтому должен прислушиваться к мнению людей, более опытных и желающих тебе добра. Каждый шаг надо хорошо взвесить и только потом уж действовать. Искренне служить господу можно и вне монастыря. Ты, князь, из великого рода и если разумно используешь свои силы и влияние, то службой при дворе принесёшь больше пользы, нежели затворившись в тёмной келье монастыря. Знай, что Грузии сейчас нужен меч и государственные способности, а не одиночные молитвы, ибо наша родина, подобно островку, окружена морем ислама, напор которого сдерживается только твёрдостью и мужеством грузинских рыцарей. Как только ослабнет их стойкость и поколеблется их вера, взбушевавшееся магометанское море затопит наш остров и смоет неприступную твердыню христианского мира – Грузию вместе с дворцами и монастырями.

Дрожащей рукой настоятель опять потянулся к воде.

– Хорошенько поразмысли над моими словами, сынок, ибо перед лицом смерти меня побуждает говорить, только искренняя любовь к нашему народу. Подумай и не спеши. А войдя в разум, быть может, и сам решишь по-другому. Излишняя поспешность вредна и пагубна.

Я знаю это по своему горькому опыту. В жизни человека настают иногда решительные, роковые минуты. От принятых в те минуты решений зависит не только судьба одного человека, но честь и будущее целого народа. Человеку великой души в эти роковые минуты внутренний голос или внушение свыше подсказывают единственно правильный поступок. Потом он становится предметом гордости будущих поколений. Такой решительный момент в жизни отдельной личности или целого народа настаёт только для избранных. Из всего видно, сын мой, что ты избранник божий. Хорошенько это запомни. Не дрогни, когда придётся идти на самопожертвование. И в моей жизни были такие мгновения. Но честолюбие и властолюбие преобладали во мне, я не превозмог себя и не смог пожертвовать собой ради родины. А без жертвы никогда не свершалось ни одного великого дела, достойного потомков. Никто без этого не достигал бессмертия, – старик тяжело вздохнул. – Я не смог. Дай бог, чтобы в решительную, роковую для народа минуту ты принял правильное решение и предпринятый тобой шаг стал бы гордостью и величием народа.

Кириона похоронили с великими почестями. Оплакать бывшего визиря потянулся народ со всей Грузии. Из Тбилиси прибыл католикос, а сама царица царей Тамар выразила соболезнование, в котором с благодарностью вспомнила старые заслуги Вардана перед троном и родиной и высказала надежду, что господь простит покойному его прегрешения.

Не понадобилось долго уговаривать Цотнэ. Он последовал домой за родителями. Откровенный разговор с настоятелем глубоко запал ему в душу и заставил призадуматься. И действительно, какой смысл в том, чтобы единственный наследник правителя Одиши постригся в монахи, когда Грузии больше нужны воины, чем проповеди и молитвы? Если Грузия потерпит поражение в кровавой схватке с бесчисленными мусульманами, её церкви и монастыри будут разгромлены, а грузин принудительно обратят в магометанскую веру. Истинная вера в Грузии окрепла, но она нуждается в новых приверженцах. Первые проповедники христианства обращали в свою веру людей личным примером, отказываясь от власти и богатства. Но теперь – другое. Воевать за расширение границ Грузии значит воевать за расширение всего христианского мира. Главное служение Христу теперь – это борьба с язычниками и мусульманами. Отказ от этой борьбы – не только измена родине, но и вероотступничество.

Если нужно служить истинной вере мечом, то разве, находясь на пороге юности, наследник владетеля Одиши не должен стремиться к мечу?!

Ведь и несчастные родители единственным оправданием своей жизни считают воспитание сына как владетеля княжества. Они хотят, чтобы Цотнэ как можно скорее вступил в непобедимое войско Тамар и занял в нём место безвременно выбывшего отца.

Верно служа кресту и родине, Цотнэ покажет даже лучший пример соотечественникам и, возможно, именно силою меча вымолит у господа прощение за невольные прегрешения. А если будет на то воля божья, постричься в монахи, запереться в монастыре, как сказал настоятель Кирион, всегда успеется. А пока Цотнэ должен стать крестоносцем и воевать за освобождение могилы Христа.

Пастырь Ивлиан на примерах из мировой истории убеждал его, что цари многих стран достигли святости как раз на поле боя, воюя с идолопоклонниками и иноверцами.

Ивлиан восторженно рассказывал о подвигах великого деда Тамар и его преемников.

– То, что не смогли западные крестоносцы, должны совершить грузины. Мы обрушимся с тыла на мусульман, занятых войной с крестоносцами. Грузинские войска первыми вступят в Иерусалим и освободят от неверных святые земли. Великая Тамар давно думает о дальнем и доблестном походе. С тех пор, как пала мощь Византии, на Ближнем Востоке нет силы, равной Грузии. Грузинское войско должно освободить могилу Христа и присоединить Иерусалим к нашему государству. Это наш величайший долг. В исполнении этой миссии должен участвовать каждый грузин.

Княжич с восторгом слушал проповедь Ивлиана. Он с нетерпением ждал похода Тамар на Иерусалим. Он расспрашивал пастыря, какими путями должны грузины двинуться на Иерусалим, где надо плыть, а где продвигаться по суше. Где и какие войска придётся сокрушать, какие земли подлежат присоединению к Грузинскому царству.

Паломники, прибывшие с далёкого Запада, ещё больше окрылили Цотнэ.

– Начинается новый, невиданный доселе поход, – говорили они. – На войну с неверными собираются отроки, твои ровесники. Во Франции объявился некий двенадцатилетний пастух по имени Этьен, которому во сне явился господь и указал путь к освобождению Иерусалима. Теперь этот Этьен ходит по сёлам, свершает малые и великие чудеса и призывает своих ровесников в крестовый поход.

– И много их присоединяется к пастуху? – спросил внимательно слушавший Цотнэ.

– Много… Со всех краёв земли с крестами и знамёнами двинулись твои ровесники, чтобы образовать воинство юного пророка. Этьен обучает их стрельбе из лука, владению мечом и скоро поведёт в далёкую Палестину.

– А как поведёт своё воинство Этьен, по суше, или они поплывут морем?

– Из Франции до Палестины легче добраться морем. Христос сказал во сне Этьену, что волны морские расступятся перед его воинством и откроют путь юным крестоносцам.

– А нас, грузинских отроков, не возьмёт с собою французский пастух освобождать Иерусалим?

– До Франции отсюда далеко. Вам туда не добраться. Но если грузинское воинство будет готово к войне с сарацинами, мы сможем с юга, пройдя через Ирак, внезапно появиться в тылу врага и с божьей помощью первыми овладеем Иерусалимом. Освободив святые места от неверных, широко раскроем врата города и со знамёнами Горгасала и Давида встретим войско Этьена.

– Неужели всё так и будет? – восторженно вырвалось у Цотнэ.

– Непременно будет! Только и вы не должны сидеть сложа руки. Вы, грузинские юноши, наследные принцы, княжичи и сыновья правителей, должны принять участие в священной войне.

– Но как же, если невозможно соединиться с Этьеном?

– Вы должны склонить ваших отцов к крестовому походу, должны способствовать, чтобы царица Тамар ускорила поход на Иерусалим.

– Тамар далека и недоступна… – с сожалением сказал Цотнэ Ивлиану.

– Скоро ты увидишь её вблизи. Князь хочет послать тебя ко двору. Великая Тамар зовёт своего крестника во дворец…

– Неужели это правда? Отец ничего не говорил мне.

– Правда. При дворе Тамар ты будешь в большом почёте. Окажись же достойным своих родителей и воспитателей.

С этих пор Цотнэ начал мечтать о скором отъезде в Тбилиси, об участии грузинских крестоносцев в походе на Палестину.

Цотнэ грезились поход грузинских отроков через Иракскую пустыню, взятие Багдада и Иерусалима, встреча с грузинскими стягами войск Этьена. Он представлял, как наяву, удивление французов. Но что поделаешь, если освобождение могилы Христа досталось грузинам. Этьен спешится и преклонит колени перед грузинскими отроками.

Цотнэ благодарил судьбу за возвращение из монастыря. Наследник владетеля Одиши не мог лучше послужить господу, нежели принять участие в освобождении могилы спасителя, и он нетерпеливо ждал осуществления этой величайшей мечты христианского мира.

Долго готовили и собирали Цотнэ перед отправкой в Тбилиси. Сшили ему одежды, достойные царевича, выделили свиту, которая должна была сопровождать княжича, обмундировали и снарядили её, обновили конскую сбрую.

Правитель Одиши был уверен, что его наследник обратит на себя внимание двора и царицы воспитанностью и образованностью. Цотнэ был стройным, красивым юношей и, если предстал бы перед двором с подобающим ему блеском, то пленил бы царицу.

Пока шли приготовления, завершено было украшение и оборудование родового храма. На торжество освящения новой церкви ждали визиря Чкондидели, и все Одиши встало на ноги. Убирали и украшали дворец и все дороги к нему. Готовясь к пиру, отбирали овец, бычков, птицу. Всё было обдумано, рассчитано, взвешено, и только Махаробел Кобалиа никак не мог закончить роспись одного угла храма. Его торопили, да и сам он спешил, работу начинал спозаранку, а когда ночь заставала его за работой, то продолжал писать при свете свеч.

Утомляясь, Кобалиа подкреплял себя вином к поэтому, покачиваясь, спускался с лесов. В эти дни он словно испытывал судьбу. Он писал положение в гроб и постоянно твердил, что здесь найдёт своё успокоение. Глядя на красное от возлияний лицо мастера и не замечая на этом лице каких-либо страданий, никто не хотел верить его словам, но предсказание неожиданно сбылось…

Семья князя со свитой приближалась к храму. Уже издали Цотнэ заметил, что у входа в храм толпится народ.

– Там что-то произошло – сколько людей собралось, – сказала озадаченная Натэла и придержала коня.

– Наверное, Махаробел закончил работу. Сейчас откроют двери. Все стремятся первыми войти в храм, – успокоил её Шергил.

Между тем люди бежали к храму со всех сторон.

– Что случилось? – спросила княгиня у одного из бежавших.

– Художник упал с лесов…

– Господи помилуй! – запричитала Натэла, устремляясь к храму.

– Как он? Не расшибся ли? – спрашивал и взволнованный Шергил.

– При последнем издыхании, – доложили ему.

– Священника позвали? Успели причастить?

– Священник здесь. Но Махаробел отказался от исповеди и не принял причастия.

Толпа расступилась, и князья вошли в храм.

У стены на тюфяке лежал на спине Махаробел-Макариос. Это был как раз тот тюфяк, на котором он расписывал потолок и купол храма.

– Закончил работу, князь. Нет у меня перед тобой долга, – еле проговорил Махаробел.

– Время ли говорить о долгах, мастер! Как себя чувствуешь?

– Врагам твоим пожелаю так себя чувствовать, – не сказал, а простонал Махаробел. Хотел махнуть рукой, но только бессильно пошевелил пальцами.

– Не бойся, поправишься, – ободрил его Шергил. – Эй, лекаря позвали?

– Я здесь, князь, – отозвался бородатый старик и, поклонившись, подошёл к князю.

Посторонние вышли из храма. Лекарь шёпотом объяснял князю, и Цотнэ удалось расслышать несколько слов: «Лекарства теперь бессильны… Внутренности оборвались».

Потрясённый Цотнэ шагнул вперёд, отстраняя стоявших вокруг, и остановился около умирающего. Люди говорили:

– Какой был мастер! Вино сгубило несчастного!

– Очень уж он пил в последнее время.

– С такой высоты не то что пьяному, а и трезвому…

Махаробел открыл глаза. При виде Цотнэ взгляд мастера просветлел.

– И ты пришёл, княжич, поглядеть, как я умираю? Трудно умирать, если не веришь в бога. – Видно было, что художник напрягает последние силы и старается успеть выговорить всё, что у него на душе. – Мне кажется, будто падаю в тёмную пропасть, лечу и ничего не оставляю за собой. Лучшие годы я провёл на чужбине, служил чужим. Моя капля ничего не прибавила к чужому морю, ничем не обогатил я и свою страну. Даже имени своего не оставляю. Сколько ни старайся для чужих, своих они всегда предпочтут, а тебя быстро забудут. Кто сочтёт, сколько церквей и дворцов расписал я в Сирии, в Греции! Платили много, уважением я пользовался, но нигде меня не полюбили, потому что я не был им родным. Если человек не посвятит полностью жизнь и силы своему народу, на чужбине его труд всё равно никто не оценит. Я, несчастный, поздно понял это, поздно вернулся на родину, Всё, что я сделал на чужбине, потеряно для меня и для моей страны. Здесь же, если бы мне удалось зажечь хоть одну свечу, народ бы не забыл и сохранил бы моё имя для потомства. Но теперь поздно…