Текст книги "Цотнэ, или падение и возвышение грузин"

Автор книги: Григол Абашидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Началось пиршество. Чормагон занял место во главе трапезы. По сторонам от него расположились нойоны.

Грузинского князя Чормагон посадил напротив себя, приставив к нему переводчика.

Точно изголодавшиеся, набросились монголы на поданное им мясо. Терзали руками и зубами огромные куски, время от времени вытирая жирные руки об одежду слуг, стоящих за их спинами и кидая назад обглоданные кости. Эгарслан не был хорошим едоком. Огромный человек удовлетворялся малым. Понемногу беря с каждого блюда, обычно он быстро насыщался и оставлял стол. Обильное угощение с многочисленными яствами никогда не прельщало его. Он больше любил хорошее вино и остроумную беседу, умеренные тосты и ублажающие слух песни. Словом, Эгарслан садился за стол для развлечения и увеселения, а не для еды.

Все удивлялись, как это такой огромный человек удовлетворяется столь малым количеством пищи. Благодаря умеренности в еде, а также тому, что постоянно сидел на коне, часто бывал в походах, любил конные состязания и игру в мяч, благодаря всему этому человек такого роста, уже пожилой и поседевший, сохранил тонкий стан и был поджар в животе.

Он взял хлеба и сыра. Съел немного и мяса, наблюдая за разыгравшимся аппетитом нойонов, которые горстями запихивали в рот пищу. Видя их обжорство, он догадывался, откуда такие огромные животы у них, вовсе ещё не пожилых людей. Им приходилось переносить бессонные ночи, преодолевать длиннейшие дороги. Не было недостатка и в сражениях. Всю жизнь они проводили в седле и всё же едва таскали огромные животы.

Оказывается, главное – это их ненасытность, в которой соревнуются их желудки и их глаза. «Говорят – ястребом будешь есть и лёгок будешь, как ястреб, свиньёй будешь жрать и живот будет, как у свиньи», – вспомнил Эгарслан грузинскую пословицу. Улыбка невольно появилась у него на губах, и тотчас Чормагон, отвалившись от еды, пристально поглядел на эристава Кахетии.

– Почему наш гость ничего не ест? Если он опасается отравы, скажи ему, – враги монголов гибнут на поле брани, а в постели никто из них ещё не умирал.

Пока переводчик передавал его слова, Чормагон оторвал от поданного ему телёнка лопатку и положил её перед Эгарсланом.

– Пусть ест. Только что забитый телёнок, даже кости тают во рту.

Старейший нойон уже утолил первый голод, отдышался и крикнул слугам:

– Что стоите, наливайте кумыс!

Слуги развязали бурдюки и наполнили чаши шипучим кумысом.

Эгарслан поразился. Монголы, не помянув ни бога, ни своего властителя, схватили чаши и мигом их опорожнили.

Чормагон бросил пустой сосуд на стол и уставился на грузинского князя.

– Непобедимые монголы и в напиток не подмешивают яда! Пей, грузин, кумыс полезен для здоровья и приведёт тебя в хорошее настроение. Пей, не кривляйся, словно девушка!

«Выпью, чего бы мне это ни стоило», – решил Эгарслан и наклонился над чашей. Он прикоснулся к ней губами и сразу почувствовал тошноту, но зажмурился и, не задерживая во рту, вылил в горло перекисшее молоко. Его не стошнило. «Не так уж плох этот кумыс, всё зависит от привычки», – подумал он и вытер губы.

– Ну как оно? Ваше вино лучше? – спросил нойон Чагатай, хитро улыбаясь и щуря и без того тонкие, как щёлки, глаза.

– Мы больше привыкли к вину. Я привёз в подарок нойонам лучшее грузинское вино, и если дозволите его принести…

– Давай, давай… Посмотрим! – мотнул головой нойон и подмигнул своим.

Немного погодя четверо кахетинских воинов внесли бурдюк вина, развязали его, и из горловины потекла красная, как кровь, влага.

Побывавшим в Иране и Адарбадагане монгольским нойонам хорошо был знаком вкус шербета, но всё же они с удивлением глядели на текущую из бурдюка неведомую жидкость.

Первую чашу Бакурцихели поднёс Чормагону. Тот насупил брови и уставился на сосуд.

– Что это, человеческая или лошадиная кровь? – рассерженно спросил Чормагон.

– Грузины не пьют крови людей и животных, великий нойон! Это сок плодов нашей лозы, и в нём нет ни капли какой-либо примеси. Он, как кровь, вливается в тело человеческое, придаёт ему силы и развеивает печаль.

– Хи-хи-хи! – и Чормагон поднёс чашу к губам. Запах вина привлёк его, губы затрепетали от вожделения.

Только он собирался прильнуть к чаше, как нойон Бичу воскликнул:

– Подожди, не пей! Может, оно отравлено!

– Да, да! – закричали Чагатай и Сирмон в один голос. – Пусть сначала выпьют сами грузины!

– Правильно! – рассердился Чормагон на самого себя, заодно и на грузин. – Сначала выпей сам и дай выпить всем твоим спутникам! Потом уж и мы попробуем.

– Да, да! – поддержали все и уставились на Бакурцихели.

Эгарслан позвал свою свиту. За его спиной в несколько рядов выстроились кахетинские вельможи. Эгарслан поднял полную чашу:

– У нас, грузин, есть один обычай: мы не пьём вина во время пира, пока во всеуслышание не произнесём здравицу. Первая здравица в честь бога и за здоровье властителя. Дай бог столько лет жизни покровителю всего мира, вашему великому и непобедимому хану, сколько солдат воюет в его непобедимом войске, сколько коней пасётся на полях покорённых им стран, сколько листьев шелестит на деревьях в лесах, раскинувшихся на необозримых просторах его владычества, сколько капель вина в этом бурдюке и в этой чаше. Да здравствует непревзойдённый мудрый военачальник, богоподобный хан! Ваша! – Как гром с неба, в один голос загремело «ваша» кахетинских вельмож.

Бакурцихели и его спутники не переводя дыхания опорожнили чаши и перевернули их вверх дном.

Толмач перевёл нойонам слова Эгарслана. Они остались довольны.

– Молодец, молодец, грузин! – раздались одобрительные возгласы.

Эгарслан вытер губы, вновь наполнил чашу и подошёл к Чормагону. Преклонив колено перед старейшим нойоном, протянул ему чашу:

– Извольте, властитель!

– Раз все выпили, и мы выпьем, – сказал Чормагон и, подав знак своим, приник к чаше.

Выпив половину вина, он удовлетворённо осклабился, приподнял голову, облизал губы и с восторгом проговорил:

– О-о! Это и вправду шербет! – потом опять приник к чаше и теперь уже по глоткам, с перерывами, вкушая и наслаждаясь, продолжал пить.

Чаши опорожнили и приступили к еде.

Некоторое время ели, громко чавкая и хрустя.

– Выпьем ещё? – спросил Чормагон и уставился на Эгарслана.

– Пейте на здоровье! – Эгарслан протянул чашу виночерпию.

– Не напьёмся? – спросил Чагатай и, хитро засмеявшись, тихо добавил: – «Яса» великого Чингисхана считает опьянение самым постыдным делом для монгольского воина.

– Не извольте беспокоиться! Таких мужей, как вы, вино не берёт!

Нойоны, не говоря ни слова, опять опорожнили чаши. Но теперь они пили причмокивая и облизывая губы. Снова похвалили сладковатый, приятный напиток. Чормагон приступил к еде, понукая Эгарслана:

– Ешь, ешь! Говоришь ты складно, но когда на столе такая пища, не до разговоров!

– Теперь выпьем за вас, знаменитых нойонов непобедимого хана. Чтоб наша страна, наш народ были счастливы под вашими знамёнами.

Бакурцихели видел, что его красноречие пропадает даром, никто его больше не слушает, поэтому он пригубил вино, но пить до конца не стал. Чормагон заметил это и, не отрываясь от еды, проговорил:

– Пей до дна, князь. Ты что, вино бережёшь или отравы опасаешься?! – он протянул пустую чашу виночерпию, взял её и опять выпил до дна.

Теперь никто ни на кого не смотрел. Чаши беспорядочно наполнялись и тотчас опустошались. Шум нарастал, за столом поднялся настоящий галдёж.

Раньше всех опьянел Чормагон. Сначала он что-то выкрикивал, потом осоловел, изо рта потекли слюни, и он начал бессвязно, непотребно ругаться. Остальные нойоны гоготали, похлопывая друг друга по плечу, нещадно матерились, точно воздавали друг другу хвалу. Переводчики краснели и ничего уже не переводили. Потом Чормагон внезапно уронил свою громадную голову на грудь и сразу заснул.

Нойоны ещё некоторое время продолжали пить и гоготали. Заметно было, что они издеваются над своим начальником. Потом начали угрожать друг другу, и чуть было не вспыхнула драка.

Эгарслан глядел на опьяневших нойонов, ему хотелось понять причину их ссоры, но переводчиков тоже одолел хмель, переводить и объяснять было некому. Наконец всё угомонились и тут же, кто где сидел, захрапели.

К Эгарслану подошёл вооружённый до зубов монгол. Толкнув, разбудил переводчика и, когда тот пришёл в себя, сурово сказал:

– Растолкуй грузинскому князю. Я начальник охранного отряда нойонов. Да будет ему известно, что если в вино была подмешана отрава и наши властители заболеют, никто не останется в живых из прибывших сюда, да и всех остальных грузин перебьём. От вашей страны не оставим камня на камне!

– Пусть не беспокоится начальник охраны, – беззаботно ответил Эгарслан, вставая из-за стола.

В ту ночь не спалось Эгарслану. Его тревожило, в каком настроении проснутся завтра нойоны.

Кварельское красное вино не могло повредить человеку. Со дня сотворения мира ещё ни у кого не болела от него голова, но непривычные к вину монголы выпили через меру, кроме того, они обожрались. В случае чего монголы всё свалят на эгарсланово вино!

Наконец он с трудом задремал, но спать не пришлось. Разбудили и сказали, что зовёт нойон Бичу. Эгарслан поспешно вскочил.

Что-то тут не к добру. Бичу не стал бы будить его понапрасну среди ночи. Наверное, произошло что-нибудь из ряда вон выходящее, случилось какое-нибудь несчастье.

Монгольский нукер ждал его у выхода. Они молча прошли между тёмными шатрами к большой юрте. Нукер приподнял полог и пропустил грузинского князя внутрь.

Нойон Бичу полулежал на постели, перед ним стоял столик с фруктами.

– Заходи, князь! Ты не обиделся, что мы среди ночи тебя призвали?

– Что вы, великий нойон! Мы всегда готовы вам служить. – Эгарслан не услышал в словах Бичу ничего, что говорило бы о несчастье.

– Очень понравился ваш напиток. Я много выпил, но, поспав, проснулся свежим и бодрым, будто и не пил. Не болит и голова. Если хочешь, выпьем немного, познакомимся получше друг с другом, поговорим о том, о сём.

– Что может быть лучше этого, если вы удостоите меня попировать с вами, – поклонился обрадованный Эгарслан и бросился за вином.

После пиршества монгольский нойон и грузинский князь разошлись, обнимаясь, целуясь и клянясь в верности друг другу.

На другой день была составлена бумага о покорении Кахети. Кахети освободилась от некоторых податей. Взамен их увеличили подать винную. В особую статью записали, сколько и в какое время кахетинцы должны были посылать отборного кахетинского вина монголам.

Радостным вернулся Бакурцихели из Орды. Отныне его вотчина может вздохнуть, кровопролитие и разгром прекратятся. Условия замирения были тяжёлыми, но по сравнению с другими князьями ему всё-таки кое в чём уступили.

Тяжелее всего была воинская повинность. От каждых десяти душ кахетинцы должны были выставлять двух бойцов. Но воинская повинность для всех была одинаково тяжела, никому не облегчалась и если бы нойоны даже очень захотели, они не могли бы облегчить этой повинности, узаконенной для всех покорённых Чингисханом народов.

Покорившимся князьям, и среди них Эгарслану, единственным утешением служило то, что на целом свете в его представлении не осталось почти не покорённых монголами народов и воевать было уже не с кем!

Но мир был велик, и оставалось в нём ещё много непролитой крови.

Эгарслан Бакурцихели старательно выполнял условия замирения: подати и налоги выплачивал своевременно, сам предводительствовал посылаемыми в поход кахетинцами, сам отважно сражался на поле боя. Он держался вдали от монголов, но старался сохранять с ними хорошие отношения, и это удавалось ему так искусно, что ни грузины не могли его попрекнуть в чём-нибудь, ни у монгольских нойонов не было причин к нему придираться.

Грузины не привыкли к чужому господству, и монгольское ярмо скоро стало в тягость. Почти за всё, кроме воздуха, они в своей же стране платили подати. Это ещё было бы терпимо. Но нескончаемые войны утомили и сломили грузин.

Лучшая молодёжь Грузии, осаждая неприступные крепости, умирала в бою, гибла от болезней и заразы.

Царица Русудан скончалась. Оба наследника соперничали в Каракоруме за право владения троном и короной, а тем временем в Грузии настало бесцарствие. Грузинские князья постоянно находились в монгольских походах, воевали вдали от родины, а страна оставалась без хозяина. Этим пользовались кочующие соседи, они нападали на Грузию, грабили и разоряли страну.

Поскольку единая цель и единая корона уже не объединяли страну, то несогласованные действия отдельных княжеств сами по себе не приносили пользы Грузии в целом.

Передовые люди государства чувствовали пагубность этой разобщённости и осознавали свою ответственность перед народом и будущим. Необходимы были своевременные меры. Надо было помочь стране и народу, пока не началось окончательное вырождение.

Тогда грузинские князья, которых заботила судьба Грузии, устроили заговор против монголов, они собирались в Кохтастави для окончательного решения, кому и сколько выставить воинов, когда и где начать восстание.

Крепость всегда предают изнутри. Есть подозрение, что и среди благородных рыцарей оказался предатель, который выдал заговор.

Но поскольку не существует достоверного свидетельства, трудно обвинить кого-нибудь в предательстве и приписать ему иудин грех.

Как раз поэтому, повествуя о Кохтаставском заговоре, летописец проявляет похвальную осторожность.

«Татары, услышав о собрании грузин в одном месте, выступили. Бичу и Ангург, прибыв в Кохтастави, застали там всех высокопоставленных князей Грузии».

«Татары, услышав…», можно понять, будто монголы случайно услышали о заговоре грузин. Никто не упоминается конкретно, не подозревается в измене и предательстве.

В жизни государственных деятелей случаются такие душевные переломы, которые совершенно меняют цель и направление их деятельности. Самоотверженные люди редко смиряются и покоряются врагу. Потерпев поражение на поле брани, они всё же противоборствуют победителям и стремятся к свободе. В конце концов все передовые силы страны объединяются одной целью, готовятся к последнему бою, надеясь, что этот последний бой с врагом завершится победой.

Но человек рассуждает, а бог посмеивается.

Восстание терпит поражение, заговорщики наказываются, а оставшиеся в живых патриоты становятся вернейшими слугами завоевателей.

После неудачи Кохтаставского заговора грузинские князья, а среди них и Бакурцихели, окончательно убедились в бессмысленности борьбы. Желая спасти страну и самих себя, они начали искать новые пути примирения и сотрудничества с врагом. Эгарслан пошёл по этой дороге.

Если до заговора он избегал чрезмерной близости с нойонами, если чувство стыда и самолюбие не разрешали ему жить в обнимку с поработителями родины, то теперь ему ничто не препятствовало. Никто не мог сказать, что он не пытался бороться с монголами и предпочёл верно служить им.

Вся страна прекрасно знала, как стойко встретил Эгарслан Бакурцихели нагрянувшего врага, как долго оказывал он сопротивление его укоренению в Кахети и принял участие в заговоре, обрекая себя на смерть.

Со связанными руками и ногами, обмазанный мёдом, облепленный осами, голый валялся он на камнях, и его жгло солнце пустыни. Если бы не подоспел Цотнэ Дадиани и его сказочное появление не спасло бы Эгарслана Бакурцихели, то он вместе со всеми другими заговорщиками валялся бы теперь где-нибудь в овраге с переломанным хребтом.

С обожжённой от жары кожей, искусанный осами, с опухшим лицом, Бакурцихели спасся от смерти. Его на арбе привезли в Кахети. Три месяца он был на грани смерти.

Призванные со всех уголков страны лекари не жалели сил и знаний, ночами не спали, применяя десятки мазей и лекарств, питали его полезной пищей, поили целебными напитками, ухаживали так, что он начал понемногу поправляться, а потом и вставать.

Эгарслан видел, что только тот, кто смог установить хорошие отношения с монголами, и сам чувствовал себя хорошо и вотчина его жила мирно. Кто имел право упрекнуть кахетинского эристава за его сближение с монголами? Кто испытал больше него несчастий и злоключений?!

Когда он поправился и смог сидеть на коне, сразу же послал нойонам большие дары.

Немного погодя он и сам явился к нойону Бичу с драгоценными подарками, выманил его на охоту. Больше недели охотились они в Кахети.

Эгарслан покорил монгольского нойона. Ни такой охоты, ни таких празднеств нойон в жизни не видел. Каждый день изобретались всё новые и новые развлечения, одно лучше, приятнее и привлекательнее другого. Как только Бичу раскрывал глаза, начинались развлечения, а засыпал нойон пьяным. Но был всем доволен, так как на другое утро был бодр и полон сил и вставал в прекрасном настроении.

Где бы они ни отдыхали во время охоты – в недоступных горах или в глухом лесу, всюду их встречал накрытый стол. Танцы и песни услаждали непривычного к изысканным развлечениям монгола. Захмелев, он и сам пытался плясать, топтался, как медведь, и надоедливо вопил одну и ту же непонятную песню.

Он не хотел уезжать из Кахети, наверное, долго бы оставался там, если бы не ильхан, который призвал его на войну.

С болью в сердце он собрался, взяв с собой Эгарслана и кахетинских воинов. В этой войне Бакурцихели показал большое военное искусство, проявил необычайную отвагу и вместе с кахетинскими воинами первый взломал вражескую крепость, ворвался в неё и учинил там страшный разгром.

Хулагу-хан издали наблюдал за штурмом крепости. Напор и бесстрашие кахетинского великана понравились ему. После взятия крепости он справился о Эгарслане. Нойон Бичу похвалил кахетинского эристава, однако в меру. Он знал, что если встретятся за столом Бакурцихели и Хулагу-хан, то потом властитель без него за стол уже не сядет.

– Отважный воин. Не призвать ли его к нам и не наградить ли его? – спросил Хулагу-хан, испытующе поглядывая на нойона.

– Он и вправду достоин награды, властитель. Но ранен и не сможет явиться к нам. Если будет на то ваша воля, я передам ему ваш приказ – это обрадует и поощрит его на большую верность, – кланяясь, сказал Бичу.

Нойон Бичу не посмел бы соврать хану: Эгарслан действительно был легко ранен в колено, эристав лежал в своей палатке, но не так уж плохо ему было, чтоб он не мог явиться к хану. И тяжёлое ранение не остановило бы его, он бы вскочил и не пожалел сил, чтобы сблизиться с ильханом. Посмеялся бы над своим ранением и посмешил бы и властителя, заставил бы забыть заботы, выпил бы сам и напоил бы его…

Как раз этого и не хотел нойон Бичу. Потому он и доложил хану о ранении. Он знал, что Хулагу не будет горевать о болезни грузинского князя и не будет выяснять все обстоятельства.

Бичу не допустил грузинского князя к хану, но зато не отпускал от себя, никуда не уезжал без него, каждую неделю звал в свой шатёр.

Всё, относящееся к управлению Грузией, он согласовал с Эгарсланом, обо всём, что касалось этой страны, советовался с ним, а если требовалось, то с другими князьями расправлялся только с согласия кахетинского князя.

Дело зашло так далеко, что явившихся с жалобой грузинских князей он не принимал, а отсылал их к Бакурцихели:

– Скажите, что мне некогда. Пусть отправляются к кахетинскому эриставу. Как тот решит, так и будет.

Впрочем, дары он оставлял себе, Эгарслану же оставлял только жалобы.

Князья, гордые своим высоким происхождением и богатством, лопались от злобы.

– Свиную вошь сгонишь с ноги, так она на голову заберётся!

Что только не пытались делать Шанше, сын Захария, и Варам Гагели. Даже жаловались Хулагу-хану, но все их жалобы и челобитные попадали к нойону Бичу, а тот слышать не хотел никаких жалоб на Эгарслана. Только что царём не назывался Эгарслан, а страной управлял по-царски.

Высокородные князья постепенно смиряли собственное самолюбие, понемногу склоняли шею и старались свыкнуться с подчинением Эгарслану.

Они бы и свыклись, если бы…

Шанше Мхаргрдзели свалила в постель болезнь. Наследник прославленного военачальника великой Тамар, сам мандатурухуцеси царицы Русудан, последнее время часто болел. Если б его спросили, на что он жалуется, он не смог бы ответить, но всё время чувствовал слабость, постоянно был в плохом настроении, не хотел выходить из дома.

Он лежал лицом к стене и думал. Думать же бывшему визирю скончавшейся царицы и первейшему князю государства было о чём.

Судьба Грузии повернулась вспять. Государство, которое было грозой других и которое только вчера готовилось к освобождению Иерусалима и взятию Багдада, сегодня само было покорено и порабощено. На него было надето монгольское ярмо, крылья, готовящиеся к высокому полёту, были обрезаны.

Сейчас Грузия сама является данницей. В отчизне Шанше утвердились завоеватели, и во владениях самого Мхаргрдзели – Аниси, обосновалась Орда. Пока монголы не укрепились в Грузии, они ещё считались с грузинскими князьями и некоторое время ещё гладили их по головке, но когда грузины отказались от бессмысленного сопротивления и отдали завоевателям все свои замки и крепости, монголы умерили свои милости, ни о чём больше не спрашивали грузинских князей и, окончательно обнаглев, обращались с народом так, как им хотелось. Высокородным грузинским князьям они оставили единственное право командовать своими войсками, но, увы, в составе монгольской армии.

Говорят, сила солому ломит. Высокородные князья свыклись с данничеством и со службой. Они уже не стыдились своей судьбы. Постыдно было только то, что монголы посадили им на шею не более родовитого, чем они, чем Мхаргрдзели и Тмогвели, Сурамели и Цихисджварели, Дадиани и Гагели, не более достойного, чем все они, кахетинского эристава – Эгарслана Бакурцихели. Этот временщик принял от монголов почёт, как должное, непомерно раздулся и обнаглел. Разве что не сидел на троне Багратионов и не тянулся к их венцу, в остальном же мало чем отличался от царя, страной управлял по своему разумению, а тех князей, рядом с которыми и встать не смел бы ещё вчера, сегодня заставлял ждать у своих дверей, а иногда даже не удосуживался выслушать их.

Не вынес самоуправства монгольских нойонов Аваг Мхаргрдзели – двоюродный брат визиря Шанше и отправился в Каракорум. Спокойный от природы, привыкший к привольной жизни, Аваг не предпринял бы столь трудного и опасного путешествия, если бы единственная надежда на восстановление попранных прав не зависела от Каракорума. Оставалось только одно – явиться к великому хану, рассчитывать на его милость.

Отправиться в Каракорум для грузина было всё равно, что отправиться на тот свет.

Вот уже второй год от Авага нет никаких вестей, никто не знает, жив он или мёртв. Сколько раз Шанше в душе осуждал Авага: сидел бы дома и жил как все. Не только же над грузинами господствуют монголы. Цари и князья многих других стран покорены ими, думал про себя Шанше Мхаргрдзели и жалел, что не помешал двоюродному брату отправиться в столь опасный путь. Но это было в прошлом году. Тогда Эгарслан ещё не так возвысился и не так обнаглел. Если бы Аваг увидел Эгарслана окончательно распоясавшимся, то не только в Каракорум, отправился бы и в пекло, только бы не оставаться в Грузии и не терпеть господство Эгарслана.

Уезжая, Аваг обещал уладить дела Шанше и непременно уладит, если только жив. Но вот прошло столько времени, а от него ни слуху, ни духу. Жив ли он – никому неизвестно. Эгарслан неодобрительно отнёсся к путешествию Авага в Каракорум. Поначалу он, наверное, думал, что, кто его знает, может быть, Аваг вернётся, обласканный ханом, а поэтому с Шанше держался осторожно, стараясь не проявлять силы. Но в последнее время, когда надежда на возвращение Авага поколебалась, Эгарслан потянул руку и к его землям, начал командовать и над Шанше Мхаргрдзели. Шанше возмутился, приказов Бакурцихели не выполнял и жаловался нойонам. А когда увидел, что жаловаться бесполезно, заперся в своей вотчине и не переступал её границ. Он не выходил из дому, лежал, повернувшись лицом к стене, предавался тяжким раздумьям и не находил никакого выхода.

Раздались шаги, кто-то вошёл в комнату.

– Слышь, отец?

Не поворачивая головы, Шанше рукой показал, что не спит.

– Монголы едут. Вот-вот будут здесь.

– Что?! – Шанше встрепенулся, приподнялся на постели и повернулся к сыну: – Напали на нас? – спросил он взволнованно.

– На нападающих не похожи. Едет малый отряд. Проехали всё наше княжество, ничего не тронув, нигде не останавливались и не грабили. Направляются прямо к нам.

– Что им надо? – Шанше заскрипел зубами, потянулся за одеждой и поспешно стал одеваться. – Ворота запереть, а домочадцев завести в крепость. Людей вызвал?

– Всех поднял на ноги. Женщин и детей сейчас же заведём в крепость. Хотя идёт малый отряд, и я не думаю, что они с плохими намерениями…

– Трудно их понять… Могут сделать как раз то, о чём и не думаешь.

Шанше взял меч, кинжал, и оба вышли на двор, где уже собрались вооружённые воины.

– Нойон Бичу в сопровождении десятка воинов! – доложил начальник крепости.

– Хотел бы я знать, что надо нойону Бичу? – спросил Шанше, обводя взором собравшихся.

Перед ним стояло около пятидесяти до зубов вооружённых отборных воинов, готовых к бою. Они ждали только приказа.

– Женщин и детей завести в крепость. Ворота не закрывать, – распорядился Шанше. – Этих воинов укрыть в крепости. Если они понадобятся, я позову.

Начальник крепости Захариа поклонился и повёл воинов в крепость.

Женщины и дети шумно двигались к замку. Мужчины успокаивали их, но гомон не стихал, раздавались проклятья.

– И ты заходи в замок, Захариа! – приказал Шанше.

– Я останусь с тобой, одного не оставлю, – решительно сказал Захариа.

Не привыкший к непослушанию сына Шанше нахмурился.

Поглядев на караульного, стоявшего на наблюдательной башне, спросил:

– Далеко они?

– Ещё не видны, князь.

– Ворота закроем, лучше быть осторожными. Нойон Бичу не предупреждал нас и не может сказать, что мы заперли перед ним дверь.

Захариа подал знак привратникам, и железные ворота медленно захлопнулись.

– Поднимемся наверх!

Отец с сыном выглянули из бойницы башни. Вдали показался столб пыли. Потом в пыли постепенно стали вырисовываться фигуры наездников. Приблизившись к крепостной стене, всадники перешли на шаг. Отряд действительно был небольшим – нойона Бичу сопровождало всего семь человек.

Нойон выехал вперёд. У железных ворот остановил коня и прокричал:

– Гей, хозяин!

Захариа хотел было выглянуть из окна, но отец не разрешил, потянул его назад.

– Подумают, что мы заперлись в крепости… Не годится так встречать… Спустимся вниз и откроем ворота!

– Хозяин! – опять прокричал нойон и постучал в дверь копьём.

Караульные выглянули из бойницы крепостной стены.

– Доложите вашему князю, что я с хорошей вестью!

Шанше подал знак, и железные ворота медленно открылись. Монголы въехали в ворота. Князь и его наследник спокойно направились им навстречу.

Нойон Бичу остановил коня и спешился.

– Князь, мне причитается с тебя за добрую весть! – нойон с распростёртыми руками двинулся к Шанше. – Атабаг Аваг вернулся с миром и милостью хана.

Шанше не поверил собственным ушам:

– Неужели!

– Прощённый и награждённый великим ханом Аваг сейчас находится у нашего властителя Хулагу-хана.

– Неужели жив?

– Жив и скоро будет здесь. Великий хан дал ему ярлык, признал первым князем Грузинского царства. Теперь и мы все должны признать его первенство.

– Твоими устами мёд пить, нойон! – воскликнул Шанше и преклонил колено.

– Не надо… князь, не надо. Поздравляю, от души поздравляю! – Бичу обнял князя. – Я тебе, князь, и письмо привёз от Авага. – Бичу достал из-за пазухи свиток и протянул Шанше.

– До чего я дожил! Пожалуйте в дом! – по-детски радовался Шанше. – Закариа, зови слуг, пусть накрывают на стол!

– Мы не привыкли к тяжёлым стенам, – сказал Бичу. – Лучше где-нибудь здесь, в тени. Да и времени у нас немного, – и пошёл в тень огромного ореха.

– Как пожелаете! – согласился Шанше.

Слуги засуетились. Расстелили под орехом ковры. Растопили тонэ. Зарезали телёнка.

Пока готовили угощение, Шанше Мхаргрдзели отошёл в сторону, чтобы прочитать письмо Авага. Со слезами на глазах читал он неправдоподобный рассказ Авага о тяжёлом и опасном пути, о том, как добрался он до столицы Батыя и Мангу-хана и какие перенёс испытания.

«Вам даже не представить, какие трудности и опасности пришлось преодолеть. Но божьей милостью всё закончилось хорошо, и я возвращаюсь, облагодетельствованный ханом», – писал Аваг.

А в конце иносказательно приписал, что после прибытия поведёт всех в Кахетию охотиться на кабана.

После пира Шанше Мхаргрдзели богато одарил нойона Бичу и распростился с ним.

Через два дня Шанше созвал князей – бывших правителей Грузии. Даже с запада пригласил Цотнэ Дадиани и рачинского эристава. Среди князей отсутствовал только первенствующий князь Эгарслан Бакурцихели.

– Позвал бы ты и его, всё равно ведь узнает! – посоветовал Шанше осторожный Сурамели.

– Узнает, ну и чёрт с ним! Не сделает же больше того, что делал до сих пор! – расхохотался Мхаргрдзели и громко прочитал собравшимся письмо Авага.

Бакурцихели узнал и о посещении Шанше нойоном Бичу, и о собрании князей. До него доходили слухи, да и сам он догадывался, что недовольные эриставы что-то затевают, добра от них он не ждал и не сомневался, что, как и прежде, в случае чего без труда разделается с ними. Нагруженный дорогими подарками, явился он ко двору Бичу.

– Их имущества и земель я не трону, но и Аваг и остальные князья должны подчиняться мне, – самодовольно заявил Эгарслан и посмотрел в упор на нойона.

Бегающие как ртуть глазки на мгновение застыли в узких прорезях и насмешливо уставились на князя.

– Не то что тебе, князь, а и мне самому не будет больше подчиняться Аваг Мхаргрдзели! – Бичу захихикал и ударил руками по коленям.

– Это невозможно! – ужаснулся Эгарслан.

– Ничего нет невозможного, когда в руках Авага ярлык великого хана… И пока не состарится этот ярлык… Потом, возможно, мы опять согнём атабага. Но это уж без меня… Хулагу-хан призывает меня ко своему двору.

Я должен навсегда покинуть эти края, и обузданием Мхаргрдзели придётся заниматься другому нойону.

– Шутите… – Эгарслан от удивления открыл рот.

– Какие там шутки!.. На днях прибудет новый нойон!

– Но почему тебя должны заменить? В чём твоя вина?

– Кто знает, дорогой Эгарслан? Я слишком долго пробыл с вами и привык… – лицо Бичу смягчилось, и взор его затуманился.

Эгарслан видел: отныне сам Бичу должен искать покровителя, а надеяться на него при управлении страной было уже нельзя. Значит, до тех пор, пока не явится новый нойон и пока не удастся с ним сблизиться, Эгарслан должен притворяться, будто больше всех рад возвеличению Авага Мхаргрдзели и его возвращению на родину. Пусть будет пока так. Потом время само подскажет, как с кем вести себя. Нойон Бичу по природе своей осторожный человек, но и у него сорвалось, что время состарит ярлык Авага!