Текст книги "Цотнэ, или падение и возвышение грузин"
Автор книги: Григол Абашидзе
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
От автора
Подвиг Цотнэ Дадиани и весь рассказ о Кохтиставских заговорщиках изложен в «Картлис цховреба» настолько кратко, что я не смог преодолеть соблазна и весь этот эпизод предпослал предлагаемой читателю книге в качестве эпиграфа.
Смелая попытка грузин отложиться от могущественной и бескрайней монгольской империи имела, конечно, в те времена большой отклик, но письменных документов об этом сохранилось ничтожно мало.
Есть одно свидетельство, одно место в воспоминаниях итальянского миссионера при Кара-Корумском дворе по имени Плано Карпини, между прочим, друга юности святого Франциска Ассизского, да ещё один смутный отклик сохранился в армянских летописях. И это всё.
Этой красивейшей и благороднейшей страницы грузинской истории никто больше не подтверждает, но никто и не отрицает.
При чтении этого пленительного рассказа из «Картлис цховреба» невольно возникает у писателя желание передать его более широко и подробно, в образах и деталях.
Это желание давно уж овладело и мной. Но почувствовав себя готовым к изложению жизни и подвига Цотнэ, я всё же решил ограничить свою задачу и хочу показать героя в минуты самых решительных испытаний его благородства, патриотизма. Этим решением обусловлено то, что основное место в моём рассказе отведено детству и отрочеству Цотнэ, а также той социальной среде, которая сформировала его характер и подготовила будущего героя к самому значительному поступку в его жизни.
Впрочем, такой подход к фактам обусловлен и тем, что в годы возмужания и зрелости Цотнэ жил и общался с людьми, о которых рассказано в моих романах «Лашарела» и «Долгая ночь». «Цотнэ» есть продолжение этих двух романов, то есть последняя часть трилогии «Грузинская хроника тринадцатого века», поэтому я ограничился кратким, к тому же ретроспективным изложением событий, происшедших в юные и зрелые годы героя.
Раздумья над судьбой и подвигом Цотнэ, естественно, заставляли искать причины неудачи Кохтиставского заговора, наталкивали на поиски изменника. Но дело затрудняется тем, что упоминаемые летописцем заговорщики и после Кохтиставского эпизода продолжают действовать на страницах летописи, и летописец Жамтаагмцерели даже намёком не пытается возбудить подозрение к кому-либо из них. Всё же, чтобы сделать их жизнь объектом более глубокого и пристрастного наблюдения, я выделил некоторых из них и посвятил им особую новеллу или художественно-исторический очерк-эссе.
У этой книги нет претензий восполнить все пробелы в жизни Цотнэ и в его подвиге, конспективно изложенном безымянным летописцем, условно именуемым некоторыми нашими историками, как «Жамтаагмцерели». Книга не ставит себе целью показать «как всё это было в действительности». Наша задача, как это было отмечено выше, более ограничена. И если эта книга отвечает поставленной задаче, то это будет достаточным оправданием моего труда.
«И собрались в эти смутные дни все правители Грузии в Кохтастави. Пришли с запада и востока, херетцы и кахетцы, месхи и торийцы – Эгарслан, Цотнэ Дадиани, Варам Гагели, Куаркуаре, Шота Купри, Торгваи, Торели-Гамрекели, Саргис Тмо– гвелй, и все говорили: «Что предпринять?»
«Не осталось царя из грузинского рода, чтобы руководил нами и бороться бы нам с монголами. А мы отступились друг от друга и не в силах противостоять монголам. И они притесняют нас зло и гонят нас воевать Аламут. Терпим невзгоды и испытываем всяческие притеснения. Нет больше сил терпеть. Несмотря, на то, что нет у нас царя, надо воссоединиться нам всем и сразиться с татарами!».
Собрались главари Грузии и утвердили войну. Установили место в Картли, где собраться войскам.
Дальние князья Цотнэ Дадиани, Бедиани, человек добрый и одарённый всеми духовными и гражданскими добродетелями, а также рачинский Эристав отправились раньше других снаряжаться, дабы вовремя прибыть с войсками к месту сбора. Татары услышали о собрании грузинских князей в одном месте и выступили под водительством Бичу и Ангура и, прибыв в Кохтастави, застали там всех высокопоставленных людей Грузии. Некому было противостоять татарам, схватили всех и погнали в страну Анийскую в местность, именуемую Ширакаван. И когда предстали они перед нойоном Чормагоном, то спросил он у них: «Что ваше сборище имеет целью, если не отступничество и не измену?» Князья ответили: «Мы собрались не ради отступничества, а для того, чтобы обсудить, как нам лучше собирать и выплачивать дань». А дань именовалась татарами «хараджа».
Не поверил Чормагон князьям, приказал оголить их всех, связать и посадить на площади, на жаре и спрашивать каждый день, зачем собрались они в Кохтастави. И если не признаются и не скажут истину, то угрожал предать смерти всех упомянутых князей. Они же твердили одно: «Для того, чтобы обсудить, как платить подати». И так как не могли убедить в том нойона, то продолжалось это много дней.
Когда приблизилось время, то на условленное место встречи в Ркинисджвари, что расположено между Самцхе и Гадо, явился Цотнэ Дадиани с войском. И узнав, что всех князей-грузин угнали в Аниси, и услышав о злых мучениях всех находящихся там, опечалился безмерно и почёл это дело за позор для себя. Отпустив свои войска, он в сопровождении двух человек отправился в Аниси, чтобы положить свою душу, исповедуя завет господа, который гласит: «Нет большей любви, чем положить жизнь свою ради ближнего человека». Был этот человек, Цотнэ, честен, высокой нравственности, знаменит и достоин всяческого восхваления. Пришёл он в Самцхе и пришёл в Аниси, ибо в городе том были нойоны, а грузинские именитые люди нагие, связанные по рукам, сидели на площади. Когда Цотнэ увидел благородных людей обесчещенными и обречёнными на смерть, сошёл с коня, разбросал свои одежды, оголился и, связав себя по рукам, сел вместе с благородными людьми. Увидев это, татары поразились и тотчас сообщили нойонам, что «Цотнэ Дадиани прибыл с двумя людьми и, разбросав одежды свои, связанный, сел вместе с грузинами».
Зная хорошо Цотнэ Дадиани, удивились нойоны, позвали князя и спросили о причине странного поведения.
А он отвечал им так: «Мы все собрались в Кохтастави, чтобы обсудить, как нам лучше собирать и выплачивать дань. Это было причиной нашего сбора. Вы же сочли это злодеянием. И вот я пришёл, чтобы допросили меня. И если мы содеяли что-либо достойное наказания и смерти, пусть и я умру вместе с ними. Ибо не делали они все ничего другого, чего не делал бы вместе с ними и я. А если спасутся они, и я спасусь с ними». Выслушав Цотнэ, нойоны удивились его благородству и сказали:
«Если род грузинский столь добр и не лжив, то не обвинён будет. Ибо пришёл человек из Абхазети, чтобы положить жизнь за ближних своих и тем обрёк себя на смерть. Нет лжецов среди них. В силу этого считаем их невиновными и отпускаем их всех».
«Картлис цховреба»
По просторной поляне, по свежескошенной душистой траве мальчик гонялся за светлячками. У него уж много их было в шапке, но хотелось поймать ещё одного, а он не давался. Мальчик выбился из сил, да и светлячок уж едва светился, но всё же вспархивал опять и перелетал на новое место. Наконец около куста мальчик накрыл ладошкой упрямца, бережно подобрал и опустил в шапку. После этого он помчался к стогу сена, где сидела кормилица, лаская на коленях его сестрёнку. Кормилица сидела, прислонившись к стогу спиной, а девочка лежала к звёздному небу личиком. Когда подбежал брат, она села. Тогда мальчик всех светлячков, что были в шапке, высыпал на голову сестрёнке, на её густые тёмные волосы. Голова девочки заблестела и засияла.
– О, как ты вся засветилась, Тамар! – воскликнула женщина. – Словно звёздное небо. Словно царица в славе!
Вспомнив про небо, и женщина и мальчик посмотрели вверх.
– А всё же звёзд больше, чем моих светлячков. И они ярче…
– Ничего, Тамар сама будет сиять, как звезда. Поверь мне. А звёзд, правда, много. Помнишь ли ты стихи, которым я научила тебя? А ну, повтори.
Мальчик одним духом прочитал напевные строки:
– Молодец, помнишь.
– А я которая звёздочка, няня?
– Ты? Ты вот та звезда. Как раз она над тобой.
– А сестрёнка? Где-нибудь рядом?
– Тамар? Да. Ближе всего к тебе. Видишь, светится и горит голубым огнём. Очень яркая звезда у Тамар.
Тишину ночи нарушил громкий квакающий голос лягушки. Тотчас целый лягушечий хор загремел на разные голоса. Повеяло лёгким, но свежим ветерком, который словно раздул, как угольки, светлячков в волосах девочки. Они засветились ярче. А саму её сморил сон. Цотнэ ещё раз прошептал, глядя в звёздное небо:
Бжа диа чкими,
Тута мума чкими,
Хвича-хвича мурицхепи,
Да до джима чкими.
На поляну вышел мальчик лет пятнадцати, сын кормилицы.
– Гугута, помоги мне. Возьми девочку, она спит.
Гугута принял спящую маленькую княжну, бережно устроил на руках, прижав к груди. Кормилица взяла за руку Цотнэ, и все четверо пошли к дворцу, сверкающему огнями…
…Но не поляну со светлячками видит ночью мальчик Цотнэ.
Вот прикованный цепями к высокой скале Кавкасиони дремлет он, опустив голову и смежив веки. Как ни странно, улыбка играет у Цотнэ на губах. Он давно уж привык к цепям. Они врезались в его тело, срослись с ним и стали частью его самого. От них уже нет никакого неудобства. Холодное вначале железо давно нагрелось от теплоты его тела. Теперь от железа исходит тепло, проникает в Цотнэ приятной, сладкой истомой. Да, цепи срослись с телом, проникли в него до костей. Нескончаемая мука превратилась в блаженство, и герой, прикованный к скале Кавкасиони, недоумевает: как же должно исполниться пророчество, как же спадут в конце концов эти цепи, сковывающие его с незапамятных времён, и как же он будет жить без них? Но до этого ещё далеко. К тому же наступает четверг, кузнецы опять застучат по наковальне, и цепи, истончившиеся и ослабевшие за неделю, опять восстановятся во всей толщине и крепости.
В небе зашумело, и прикованный приоткрыл глаза.
Первые лучи солнца осветили снежные пики Кавкасиони. По земле движется широкая тень. Она движется, покачиваясь и вздрагивая. Прикованный к скале понимает, что это летит орёл. Летит, чтобы терзать его печень. Так присудили боги.
Было время, когда одна мысль об этом орле приводила героя в ужас. Но с тех пор протекли столетия. Сначала осуждённый просто свыкся с тем, что орёл каждую ночь должен терзать его печень, а потом это терзание, эти муки, как ни странно, превратились в потребность.
И вот вместо того, чтобы ужасаться прилёту орла, прикованный к скале жаждет этого прилёта. Он предвкушает терзание собственной печени, словно острое наслаждение.
Тень совсем накрыла прикованного, и он снова закрыл глаза.
Орёл опустился, вцепился лапами в плечи, отыскал вчерашнюю рану, разодрал её клювом, углубился и начал высасывать кровь. Цотнэ чувствует, как убывает кровь из его тела, как вместе с кровью убывают и силы, как охватывает его слабость, и он почти теряет сознание.
Но удивительно, что вместо боли его охватывает приятное опьянение. Он будто в дурмане. Это чувство в малолетнем мальчике связывается с воспоминанием об единственном наивысшем блаженстве, и внезапно всё изменяется.
Только что он видел себя во сне Амираном, прикованным к скале, а сейчас уже превратился в младенца, прильнувшего к материнской груди. Молоко матери приятным теплом наполняет тело. Ничего не существует для него, кроме груди. Да он и сам превратился как бы в часть её, и пьянящая влага дурманом переходит из одной плоти в другую.
Мать внезапно пошевелилась.
Маленькому Цотнэ почудилось, что содрогнулась земля. Он проснулся.
Светало.
Мальчик встрепенулся, как птичка, наспех оделся и вылетел из комнаты. Ему хотелось скорее увидеть настоятеля дворцовой церкви.
Пастырь Ивлиан вставал с петухами и каждое утро, по его словам, видел, как, шелестя крыльями, направляется орёл к дальним вершинам Кавкасиони терзать прикованного к скале Амирана.
Вот уж несколько лет пастырь Ивлиан увлечённо рассказывает своему ученику, княжичу Цотнэ, о благородстве и человеколюбии прикованного к скале героя и о том, как его нескончаемые мучения оборачиваются блаженством.
– Величайшее счастье, когда горечь страдания превращается в наслаждение, – учит Ивлиан. – Но это происходит тогда, когда человек привыкает к боли и глубоко проникается сознанием, что страдает он для блага родины, ради счастья всего человеческого рода.
Боги обрекли Амирана на мучение только за то, что он принёс людям огонь и тем самым всех их чуть было не сравнял с богами.
У каждого человека должен быть свой орёл, терзающий его сердце. Этот орёл – забота о родине, о народе. Тот, кого не тревожат эти раздумья, не достоин называться человеком.
Так неоднократно говорил своему ученику мудрец Ивлиан. Но тотчас он вспоминал о возрасте Цотнэ и прерывал свои глубокомысленные размышления.
– Несозревшему разуму отрока не понять всего этого, – как бы извиняясь, говорил пастырь. – Но только знай, что и Христос и Амиран терпели муки ради людей. Ты должен последовать их примеру. Ты должен ради своей страны стать самоотверженным и даже сложить голову, если господь сочтёт тебя достойным. Если это произойдёт, то орёл прилетит и к тебе, чтобы терзать, но ты испытаешь блаженство, недоступное для других. Я, княжич, этого не смог, но ты должен, ты обязан стать героем ради родины, ради людей и веры.
По-разному рассказывал пастырь об Амиране наследнику правителя Одиши.
– Видишь вон ту двуглавую вершину? – спрашивал Ивлиан, приставляя одну руку к глазам, а другою указывая на вершину Кавкасиони.
– Вижу, учитель, – кивал годовой Цотнэ и тоже глядел на раздвоенную снежную вершину.
– Говорят, боги приковали Амирана к этой горе. Говорят и такое, что сначала приковали его к железному колу, потом прикрыли сверху горой. Это место недалеко отсюда, Зовётся оно Абрскиловой пещерой. Ещё и теперь некоторые уверяют, что Амиран прикован к железному колу как раз в этой пещере.
По-разному расцвечивал свои рассказы об Амиране и орле Ивлиан, но всегда они пробуждали в сердце маленького княжича одну и ту же мечту повидать вершину Кавкасиони с прикованным Амираном и пещеру Абрскила. Каждое утро Цотнэ прямо с постели бежал на улицу, чтобы увидеть пролетающего к горам орла, но каждый раз – получалось – вставал он поздно. Голодный орёл пролетал над Одиши до восхода солнца, а мальчик просыпался обычно, когда солнце уже било в глаза.
Теперь, проснувшись после чудесного сна раньше обычного, мальчик стремглав бросился искать Ивлиана. Ведь впервые он встал до солнечного восхода.
Пастырь Ивлиан, закончив утреннюю молитву, прогуливался по двору, расчёсывая чёрную, но уже седеющую бороду.
Гугута, как видно, поливал Ивлиану, когда тот умывался, и теперь стоял в сторонке, держа в руках полотенце и кувшин.
Заслышав шаги мальчика, Ивлиан обернулся.
– Доброе утро, княжич. Сегодня ты настоящий герой. Поднялся до солнца.
– Я хочу увидеть, как орёл летит терзать Амирана. Где орёл?
– Да вот он! – закричал вдруг Гугута. – Это он, – орёл Амирана!
Все трое смотрели на небо, вскинув головы. А в небе и правда летел орёл. Размахивая огромными крыльями, он точно и не летел, а плыл по небу, подобно сильному кораблю.
– Да, это он. Вот видишь… я тебе говорил… В ту сторону и летит.
Мальчик, не отрывая глаз и не переводя дыханья от удивления и восторга, смотрел на орла.
– Голоден и спешит, – говорил Ивлиан. – Теперь он и правда похож на царя птиц и прекрасен. На обратном же пути он сыт и доволен. Тяжело машет крыльями, будто и летать ему надоело, да и жить опротивело.
Восходящее солнце окрасило орла в красноватый цвет.
Солнечный луч, проникнув через окно, коснулся лица девочки с надутыми от обиды губками. Маленькая, пухлая ручка сжалась в кулачок и потёрла глаза. Девочка поглядела на соседнюю кровать у стены и увидела, что на ней никого нет. Между тем она привыкла, как только откроет утром глаза, видеть своего братца Цотнэ. Братец, подняв голову от подушки, улыбается ей, глядит на неё сквозь пальцы, словно прячется за ними, и кричит: «Ку-ку». А сегодня ни братца, ни его голоса. Девочка нахмурила бровки, насупилась, и на глаза ей набежали слёзы. Она стала звать няню, но и няня появилась не сразу. Только когда уж девочка села в своей постельке и заревела в голос, в спальню вошла Уду. Она словно засветилась вся при виде девочки – и её седина, и большие коричневые глаза, и большой чистый лоб.
– Проснулась, моя радость? Откуда слёзы в этих глазах? Не жить бы твоей няне на свете!.. – Она обняла рыдающую девочку.
– А Цотнэ где? – спросила Тамар сквозь слёзы.
– Княжич нынче рано поднялся.
– Без меня сбежал?
– Куда он мог сбежать?
– Мы собрались сбежать в Тбилиси, к великой царице Тамар. Цотнэ и Гугута хотят вступить в войско царицы и сражаться с врагами Грузии. – Девочка понизила голос. – Давно уж мы собираемся бежать. Каждую. ночь, когда ты думаешь, что мы уже спим, мы только притворяемся спящими. Закрываем глаза и ждём, когда ты выйдешь. А как только ты поцелуешь нас и на цыпочках удалишься, Цотнэ подходит к моей кровати, садится у изголовья, и мы начинаем мечтать.
– А ты-то куда собралась, мой ангел? И ты на войну?
– Нет, я останусь при дворе Тамар, в свите царицы.
– Это вы хорошо придумали. Ну, а со мной что будет? Меня с собой не возьмёте?
– Тебя?.. О тебе мы не подумали.
– Как я буду без вас одна? А ну, вставай, дорогая, оденемся и пойдём искать Цотнэ.
– А если он сбежал?
– Догоним и вернём обратно.
– Только не скажем маме.
– Нет, не скажем. – Смеясь, кормилица одевает и целует девочку.
Одевшись, Тамар вылетела из комнаты, точно камешек из пращи, нарушив обычай. Полагалось войти в спальню большой госпожи, пожелать ей доброго утра и поцеловать её. Вместо этого девочка промчалась по двору и скрылась. Кормилица от неё отстала. Тамар бежала, оглядывая всё вокруг. Дворовые уступали ей дорогу, глубоко кланялись и улыбались.
Во дворе Цотнэ не оказалось. Девочка хотела спросить, не видел ли кто-нибудь её братца, но боялась выдать тайну, а поэтому, не говоря ни слова, пробегала мимо слуг, как сорвавшийся с привязи козлёнок.
– Тамар! Подожди, я совсем заморилась… – окликала её няня, но Тамар припускалась ещё быстрее. Наконец, обегав почти весь двор и сама утомившись, Тамар в замешательстве остановилась.
– Чертёнок ты, а не девочка! Совсем задыхаюсь от этакой прыти. – Запыхавшаяся кормилица, едва переводя дыхание, бледная, опустилась возле Тамар и присела на камень.
– Как же я забыла! Ведь мы собирались бежать на белом коне. Если белый конь в конюшне, то и Цотнэ не уехал!
Конюх вёл белого коня княжича. Раздувая ноздри, жеребец гарцевал, будто не касаясь земли ногами.
– Отиа, не видел ли ты княжича Цотнэ? – окликнула кормилица конюха.
– Не видел, госпожа, – ответил конюх, кланяясь. – Доброе утро.
– А я знаю, где он! – воскликнула вдруг Тамар. – Он у пастыря, отца Ивлиана, – девочка схватила кормилицу за руку и повлекла за собой.
– С этим пастырем он и нас всех забыл – только к нему и тянется.
– Это хорошо, дорогая! Счастье, когда отрок любит воспитателя. Научится закону божьему, узнает, что такое добро, что такое зло на этом свете. Наследнику лучше быть образованным и знающим, чтобы управлять государственными делами.
– Отец Ивлиан не закону божьему обучает, а рассказывает греческие и латинские сказки про царей и про войны. Цотнэ потом их мне пересказывает. Не даёт спать до полуночи.
– И это надо знать княжичу. Когда он возмужает, будет общаться с князьями и царями. И воевать придётся и пройти через многие невзгоды.
Из-за угла церковного здания послышались голоса.
– Что ты говоришь, Гугута! Как же это может быть чтобы все, кто живёт на земле, изъяснялись по-грузински! – смеясь, говорил восседавший на треногом стуле Ивлиан.
В тени церкви у стены сидели пастырь Ивлиан, Гугута и княжич. Пастырь держал в руке палку и чертил ею по земле.
– Как различна природа в разных краях земли, так различны народы и языки. У каждого народа свой, непонятный другим язык.
– А как они разговаривают друг с другом? – спросил Гугута.
– Изучают чужие языки. Того, кто знает больше языков, больше и уважают. Вот, княжич Цотнэ ведь знает греческий язык! Научим его персидскому, арабскому, и когда он явится ко двору великой Тамар, то не ударит в грязь лицом. Никто не скажет из просвещённых царей, что у одишского князя необразованный сын.
– А сколько всего языков на свете?
– Много. Сколько народов, столько и языков.
– А народов сколько?
– Кто их сочтёт, батоно[2]2
Батоно – господин, сударь. Аналогичное Французскому месье, итальянскому сеньор и т. д.
[Закрыть]. Некоторые народы многочисленны, занимают обширные места на земле. Множество людей говорит на этих языках. Но есть и совсем небольшие племена. Я сам их видел. В горах Кавкасиони в некоторых уголках проживают такие народы, что, кроме одной-двух деревень, никто во всём мире и не говорит на их языке.
Ребята глядели на чертёж учителя на земле: два моря, а над ними толстая извилистая линия.
– А морей-то сколько в мире, учитель? И морей много?
– Моря можно по пальцам сосчитать. И два из них прилегают к Грузинскому царству. – Учитель между двух морей нарисовал палкой круг. – Испокон веков наша земля на западе касалась Чёрного моря. Грузины из века в век прилагали все старания, чтобы и на востоке выйти к Каспийскому морю, расправить крылья меж двух морей. Теперь эта вековая мечта грузим сбывается. Давид Строитель создал могучее Грузинское государство. Обретя силу, грузины упорно продвигаются на восток и на юг. На севере наша естественная граница – хребет Кавкасиони. – Ивлиан второй раз провёл палкой по толстой извилистой линии. – На западе – берег моря. Если мы и на востоке дойдём до такого же естественного рубежа, то для дальнейшего расширения своих земель нам остаётся только юг.
– Чёрное море принадлежит только нам, грузинам? – опять спросил Гугута.
– Нет. Оно принадлежит и грекам и другим народам.
– Почему оно принадлежит другим? Оно же у наших берегов?
– Так-то так. Но Чёрное море большое, и мы владеем лишь частью его берега. Раньше наш берег был ещё меньше, но венценосная Тамар расширила и усилила своё государство. Грузинская доля береговой линии удлинилась, и теперь наше море достигает Трапезунда и Синопа.
– Это далеко?
– Очень далеко. – Учитель обвёл палкой изрядную часть побережья.
– Эти земли населены лазами. У лазов и язык наш, и обычаи наши, но их исконные земли были захвачены корыстолюбивыми греками. Царица царей Тамар отвоевала у греков наше побережье, и теперь на трапезундском престоле восседает родич Багратионов – Комнин.
– А это, второе, море? – спросил Цотнэ, вглядываясь в извивающийся подобно шелковичному червю участок побережья.
– Это море преимущественно принадлежит персам, хотя частью его владеют верные грузинской короне Ширваншахи. Настанет время, это море полностью будет нашим. Персия ослабела, у неё нет больше сил противостоять грузинам. Поэтому так победоносно Мхаргрдзели и твой доблестный отец вторглись в Казвин и Ромгур. Гляди, какой они прошли путь! – Ивлиан длинной линией изобразил на песке путь, пройденный грузинским войском.
– До этих городов гоже очень далеко! Давным-давно уж гонец принёс из Хорасана радостную весть о победе, а войска возвратились только неделю тому назад.
Гугута что-то заметил на земле и глазами показал Цотнэ. Мальчик наклонился, осторожно снял с травинки божью коровку и посадил её себе на ладонь.
Наставник, увидев, что княжич отвлёкся, нахмурился и замолк.
– Лети, лети, божья коровка, – запричитал Цотнэ, не сводя глаз с сидящего у него на ладони красивого жучка. – Жить или умереть… или на небо лететь, жить или умереть, или на небо лететь… – Но божья коровка не собиралась ни ползти, ни падать на землю, ни расправлять крылья.
– Вот, оказывается, где они! – раздался голос кормилицы.
Увидев Тамар и кормилицу, княжич просветлел, глаза у него загорелись.
– Давно уж ищем тебя. Где ты пропал? И лица не умывал, и не завтракал…
Цотнэ не слушал кормилицу. Вытянув руку с божьей коровкой на ладони, другой рукой прикрывая находку, чтобы не улетела, Цотнэ подошёл к сестре.
Тамар надувшись смотрела в другую сторону.
Цотнэ поцеловал её в щёку и открыл ладонь:
– Погляди!
Девочка по-прежнему дулась и упорно не хотела оборачиваться к братцу.
– Это твоя! Я для тебя её подобрал!
– Почему ты меня не разбудил?..
Неизвестно, долго бы продолжала дуться девочка на Цотнэ, но тут раздались на дворе радостные крики: «Едут! Едут!»
Всадник осадил взмыленного коня около самых ворот, спешился и, войдя во двор, громко возгласил:
– Великий князь изволил пожаловать!
Сразу во всех концах двора зашумели, загомонили.
Из кухни, из пекарни, из конюшни выбегали слуги и домочадцы. Поднялся гвалт. Все взволнованно заметались. Кого-то искали, кого-то звали, кого-то куда– то посылали с поручениями.
Супруга князя Натэла вышла на балкон с непокрытой головой, выслушала известие о приближении князя и сейчас же удалилась в покои.
Княгиня была ещё молода. Она не ждала столь внезапного возвращения князя и теперь растерялась. Служанки суетились вокруг неё, помогали одеться, спешили причесать, но взволнованная Натэла то и дело оглядывалась на ворота. После долгой разлуки князь не должен застать её неодетой и неубранной.
Госпожа охорашивала брови и ресницы, гляделась в зеркало, не забывая распорядиться об одежде детей и о порядке встречи князя: кто должен приветствовать, как и где накрыть стол, что подать для утоления жажды с дороги, кого пригласить на пир.
Натэла ещё раз оглядела себя в зеркало и удовлетворённая вышла из спальни. Кормилица подвела к ней по-праздничному одетых и аккуратно причёсанных детей.
Мать приласкала близнецов, оглядела их одежду, расцеловала и, взяв за руки, двинулась по лестнице.
Конский топот послышался уже совсем близко. В широко растворённые ворота въезжал князь. Слуги бросились к стременам и узде. Шергил спешился и, склонив голову, подошёл было под благословение к настоятелю дворцовой церкви, но тут налетели дети, Повисли на руках отца. Они хватались за одежду, путались в ногах.
Шергил взял ребят на руки, те, визжа, прильнули к нему, запылённому с дороги, загорелому великану-отцу. Князь, крепко прижимая детей к себе, ласкаясь лицом и головой, подошёл к супруге. Ему хотелось крепко обнять жену, но он сдержался и, поставив детей на ноги, только приложился к её плечу.
Соскучившийся по близким и домочадцам, он со всеми сердечно здоровался за руку, некоторых обнимал и целовал, раскланивался направо и налево и улыбался.
В тот же день князь и княгиня роздали много милостыни сиротам и вдовам.
Поспешно забивали живность, накрывали пространный стол.
Во время пира князь острил и смеялся, дабы казаться весёлым, но все заметили, что веселье князя какое-то принуждённое. Да он и сам чувствовал, что происходит с ним что-то неладное. Начала болеть голова, появился жар. Княгиня тотчас же заметила и помутневшие глаза, и раскрасневшееся лицо мужа. Прикоснувшись к нему, она почувствовала, что он весь горит. Князя клонило ко сну. Необъяснимая слабость разлилась по всему телу. Он старался сидеть, возглавляя пир, достойно и прямо, но невольно размяк, сгорбился, то и дело старался сесть поудобнее, тяжело дышал.
Все с тревогой глядели на странное поведение князя, который обычно был душой каждого пиршества и был известен как беспечный и удалой весельчак.
– Не чувствуешь ли ты себя нездоровым? – робко осведомилась княгиня, видя, что князь собирается встать и произнести новый тост.
– Да, мне что-то не по себе. Должно быть, устал в пути.
Шергил улыбнулся жене, но улыбка у него получилась вымученная и жалкая. Кое-как, заплетающимся языком он произнёс тост и опорожнил чашу. Тотчас закружилась голова. В глазах затуманилось. Он встал, извинился перед сидящими за столом и ушёл в покои, Перепуганная Натэла пошла за ним.
Началась рвота. Бледный и обессилевший князь покрылся холодным потом. Его уложили в постель и позвали врачей. Сначала стали грешить на пищу, думая, что он съел что-нибудь дурное. Два дня лечили его от отравы, но больному не стало легче.
Его беспрерывно тошнило, появилась ломота в костях, прибавилось жару. Кто-то высказал мысль, что князя сглазили. Привели заклинателей.
На коленях, с вервием на шее ползали заклинатели вокруг церкви, молились, но ничего не помогало. На четвёртый день по всему телу князя высыпала чёрная сыпь. Только теперь догадались, какая это болезнь. Запретили Натэле прикасаться к больному, детей в сопровождении кормилицы отправили в Кутаиси, а в столицу послали гонца с известием о болезни.
Венценосная, сердобольная Тамар была крёстной матерью маленького Цотнэ. Царицу опечалила весть о болезни ромгурского героя и одного из вернейших трону князей. Она сразу же отправила в Одиши придворного лекаря. Увидев больного, царский лекарь изменился в лице.
– Как раз то, чего я боялся, – сказал он. – Несколько воинов, вернувшихся в Кахетию и в Картли из иранского похода, уже заболели этой болезнью. От неё не помогает ни одно из известных лекарств.
Чтобы не сеять страха, лекарь под большим секретом сообщил княгине, что болезнь эта весьма заразна и что к больному никого нельзя допускать. Но Натэла и без того никому не уступала места у постели князя.
По-прежнему не утихала головная боль. Потом началась резь в глазах. Князь не выносил света и по крайней мере неделю лежал с закрытыми глазами. Обессилев от жара и от боли, потеряв желание сопротивляться болезни, князь лежал, не думая, не разговаривая, не двигаясь. А когда однажды утром попробовал открыть глаза, то ничего не увидел.
– Когда рассветёт, лекарь? Как нескончаемо тянется ночь!
– Давно рассвело, князь.
– Почему я ничего не вижу? – В голосе его появилась тревога.
Лекарь склонился к больному и пригляделся.
– Глаза у меня как будто открыты…
– Оба глаза открыты, князь.
– Почему же я ничего не вижу?
В дверях стояла испуганная Натэла.
– Не вижу ни тебя, ни жены… Ничего не вижу… Неужели… Неужели я ослеп?! – Голос князя дрожал, казалось, суровый воин сейчас заплачет.
– Не извольте переживать! Наверное, у вас на время застлало глаза, потом пройдёт, – забормотал лекарь, сам не веря в свои слова и испуганно глядя в потерявшие зрение, бессмысленные глаза князя. Князь глухо застонал, укрылся с головою одеялом, и приглушённо зарыдал.
Вскоре жар у больного спал. Он начал постепенно поправляться, и у лекарей появилась надежда на его выздоровление. Но зрение не возвращалось. Лекари по– прежнему обнадёживали больного. Но Шергил уже не верил им. Он понимал, что никогда больше не увидит ни белого света, ни своих близких.
Однажды и Натэла не смогла подняться с постели. Тошнота и головная боль ничего хорошего не предвещали. Княгиня заболела той же болезнью, что и её муж.
