Текст книги "Нет Адама в раю"

Автор книги: Грейс Металиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

– Если ты находишься в крестьянском доме, – сказала она отчетливо, это не причина, чтобы подражать им. Пожалуйста, Алана, веди себя как следует.

О Боже, подумала Лесли. Начинается.

– Лесли, – быстро сказала Джулия, – ты не поможешь мне на кухне?

– Да, конечно, – благодарно ответила Лесли. Анжелика выпила большую часть своего мартини и рассмеялась.

– Да, Лесли, пойди в кухню и помоги миссис Донати. Представляю себе, какими тяжелыми должны быть эти лоханки со спагетти.

– Мама, – начала Лесли, но Джулия мягко прервала ее, улыбаясь.

– У нас будет ростбиф.

– У вас очень богатое воображение, – сказала Анжелика. – Да, Джо, это прекрасное мартини. Еще, пожалуйста.

– Но вы не сможете ощутить вкус вина.

– Вы хотите, чтобы я меньше пила, Джо? – спросила Анжелика.

– Конечно, нет, – ответил Джузеппе, спеша наполнить ее бокал.

– Вот так-то лучше, – сказала Анжелика, – намного, намного лучше. Теперь вы можете сесть.

Казалось, никто не может произнести ни слова, а Анжелка, улыбаясь, переводила взгляд с одного лица на другое.

– А теперь скажите мне, – сказала она, наконец. – Почему вы хотели со мной встретиться?

Снова все промолчали, а у Лесли было чувство, что это – дурной сон.

– Тогда я скажу вам, почему, – ответила Анжелика среди всеобщего молчания. – Вы надеялись с помощью каких-то несчастных уловок убедить меня в том, что ваш сын очень подходит в качестве супруга для моей дочери. Так вот, он не подходит.

Джулия Донати побелела:

– Но послушайте... – начала она.

– Нет, это вы послушайте, – оборвала ее Анжелика. – Вы послушайте. Я не хочу, чтобы моя дочь связалась с компанией итальяшек. И это окончательно.

– Миссис де Монтиньи, – сказал Джино. – Я собираюсь жениться на Лесли, независимо от ваших оскорблений. Меньше чем через пять месяцев ей исполнится восемнадцать лет, и она навсегда освободится от вас.

– Заткни свою проклятую вонючую глотку! – заорала Анжелика.

– Нет, миссис де Монтиньи, – отвечал Джино. – Это вы заткните свою.

– Джино! – воскликнула Джулия.

– Нет, мама, – ответил Джино. – Я знал, что она будет так вести себя. Ну, так мне все равно. Я не собираюсь уступать ей Лесли.

– Ты – мерзкая скользкая дрянь, – холодно сказала Анжелика. – Если бы ты знал, о чем говоришь, ты бы спасибо мне сказал, что я спасаю твою грязную шкуру.

Она не попросила Джузеппе, чтобы он налил ей еще. Она просто подошла к столу и небрежно наполнила свой бокал из кувшина с мартини.

– Лесли, – прошептала Алана, – давай уведем ее отсюда! Прямо сейчас!

Но Анжелика обернулась, опершись о стол, и смотрела, прищурившись, на свой бокал.

– Кстати, засранец, – сказала она, повернувшись к Джино, – тебе Лесли говорила когда-нибудь, что ей вообще нельзя выходить замуж?

– Что вы имеете в виду?

Анжелика посмоторела на него:

– Вы, макаронники, всегда любите хвастаться своими сыновьями, верно? Я думаю, Лесли не сказала тебе, что никогда не сможет иметь сына? А если сможет, то он будет безнадежно болен.

– Мама, о чем ты говоришь? – воскликнула Лесли.

– Гемофилия, – мягко ответила Анжелика. – Гемофилия, Джино. Ты знаешь, что это такое? Конечно, нет. Ну, так я скажу тебе. Это редкое заболевание крови, которое передается в моем семействе через женщин всем мужчинам. Если ты женишься на Лесли и у вас будет сын, он погибнет от смертельного кровотечения.

– Ты врешь! – закричала Алана.

Анжелика не обратила на нее никакого внимания.

– И это еще не все. О, нет. Не так быстро. Знаешь ли ты, например, что в семье есть и другая болезнь. Да, к сожалению. Бабушка Лесли. Совершенно чокнутая. Уже много лет сидит в сумасшедшем доме.

– Лесли рассказывала мне о бабушке, – ответил Джино, покраснев от гнева. – Она сказала мне сразу же, как только мы полюбили друг друга.

– Я знаю от очень хорошего врача, – продолжала Анжелика, снова наливая мартини, – что эта болезнь наследственная. Иногда она пропускает поколение, как, например, наше, но кто знает, когда она проявится? У Лесли? У ее детей?

– Я не могу больше этого слушать! – закричала Джулия.

– Послушайте, вы, мне не нужны ваши эмоции, – сказала Анжелика. Ваши итальянские истерики все равно не растопят лед. Это вы пригласили меня сюда, чтобы поговорить. Ну так вы этого добились. – Она обернулась к Джино: – Ну, и что ты теперь думаешь по поводу женитьбы на Лесли?

Алана, застывшая, как и все в комнате, вдруг обнаружила, что может двигаться. Как будто бы она была одна и только это ненавистное улыбающееся лицо перед ней, блестящие глаза и красные губы, открывающие белые-белые зубы, было единственным, что существовало в этом мире.

– Ты – грязная тварь! – закричала она Анжелике. – Ты мерзкая лгунья! Это неправда, что мой брат умер от болезни. Ты убила его, ты и доктор Гордон. Я слышала, как ты говорила об этом. Ох, сколько же раз я тебя слышала. И видела тоже. Тебя, совсем раздетую, и его, как он тебя трогает, и целует, и говорит тебе, как это прекрасно. А ты его спрашиваешь, правда ли, что ты самая лучшая из всех, с кем он спал, и ваши приклеенные рты, и вы оба катаетесь по дивану, по полу...

Вся боль и ненависть, которые накопились за годы, выплеснулись из нее. Все годы, которые она провела, прячась под лестницей, наблюдая и слушая, в испуге и ужасе, ненавидя и любя, и в ожидании любви. Все эти длинные годы одиночества.

– Он говорил тебе, что ты стройная и упругая, как молодая девушка, и как это здорово, что можно ничем не пользоваться, а ты спрашивала его, действительно ли он доволен, что ты не можешь больше забеременеть, что ты стерилизована, дорогой, ты говорила – а он отвечал – да, да, да.

Анжелика де Монтиньи смотрела на Алану. Она видела, что девочка кричит на нее, потому что рот ее был открыт, некрасиво открыт, но Анжелике было все равно.

Дорогой Майлс, думала она как во сне. С самого первого свидания с ним не было никаких неприятностей. Любимый, дорогой Майлс.

Она так ясно видела его лицо, поначалу почти багровое от гнева, но не надолго.

Анжелика улыбалась, улыбалась и улыбалась и вообще не слышала Алану. Как будто ее вообще не было в комнате.

– Ради Бога, Майлс, – сказала Анжелика в тот день, когда они уселись за темным угловым столиком в коктейль-баре Ливингстонской гостиницы, неужели ты думаешь, что сможешь сохранить в тайне свое убежище для гангстеров?

– Чего ты хочешь, Анжелика? Денег?

Она посмотрела на него с упреком.

– Разве я похожа на шантажистку? – спросила она, слегка надувшись.

– К сожалению, нет, – ответил Майлс Гордон. – Ты выглядишь в точности как большеглазый белокурый ангел с нежным лицом. Никто никогда не подумает, что на самом деле ты маленькая сука с черным сердцем.

– Это некрасиво, Майлс, – сказала она. – Во всяком случае, последняя часть.

– Анжелика, я женатый мужчина, у меня семья. Я не могу допускать, чтобы видели, как я здесь пью вместе с тобой. Ради Бога, перейдем к делу. Чего ты от меня хочешь?

– Ничего, Майлс, – ответила Анжелика, – совсем ничего. Я только хочу, чтобы мы были друзьями. Я всегда хотела, чтобы у меня был друг доктор.

Он не мог ей поверить и в то же время чувствовал, как его потихоньку отпускает.

– Ну, Анжелика, – сказал он. – Тебе не надо было проходить через это, чтобы стать моим другом. Я твой друг уже более двух лет.

– Нет, – торопливо ответила Анжелика. – Ты был моим врачом, а я твоей пациенткой. Существует очень большая разница между этим и тем, чтобы быть друзьями.

– Но, Анжелика...

– Послушай, Майлс, ты знаешь старую пословицу: "Сам погибай, а товарища выручай"?

– Ну и что же ты имеешь в виду? – спросил он.

Анжелика улыбнулась.

– Ничего, – сказала она. – За исключением того, что ты не будешь знать, когда мне потребуется такой друг, как ты. И зачем...

Он не мог удержаться от смеха.

– Знаешь что? – сказал он. – Ты и я, мы – два сапога пара. Хорошая пара. Каждый из нас старается быть номером первым.

– Точно, – ответила она и снова улыбнулась своей милой улыбкой.

Майлс Гордон заказал еще по рюмочке и откинулся на стуле.

– Скажи мне, – сказал он, – ты сообщила кому-нибудь еще о нашем секрете?

Анжелика продолжала улыбаться, держа сигарету во рту, и когда он наклонился вперед, чтобы поднести ей огонь, она посмотрела ему прямо в глаза.

– Конечно, нет, – ответила она. – Единственное, что я сделала, я записала все на листе бумаги и отдала его на хранение маминому нотариусу на тот случай, если со мной что-то случится.

Майлс Гордон засмеялся:

– Иногда ты очень умная, – сказал он, – а иногда – просто ужасная дура. Тебе приходило когда-нибудь в голову, что в течение часа я могу ликвидировать все эти – назовем их доказательствами – в Мемориальной больнице Миры Гордон. И зачем тогда будет нужна твоя бумага?

– Но ты этого не сделаешь, Майлс, – сказала она. – Нет. Не сделаешь. Ты слишком жадный.

И Майлс Гордон, подумав о новом "кадиллаке", стоявшем перед гостиницей, и о новом доме, который он начал строить в лучшем районе Ливингстона, признал, что Анжелика рассчитала правильно.

– Ты абсолютно права, – скзал он. – Мы нужны друг другу.

В течение нескольких месяцев их потребность друг в друге была неистовой и неутомимой, а затем, подобно огню, стала постепенно затухать.

После этого они стали видеться только случайно. Анжелика вращалась во все расширяющемся кругу друзей, но иногда они встречались то на одной, то на другой вечеринке с коктейлями. Анжелика всегда была очень осторожна.

– Здравствуйте, доктор Гордон.

– А, здравствуйте, миссис де Монтиньи. Как поживаете?

– Я чувствую себя намного лучше, спасибо, доктор. Новые таблетки, которые вы мне дали, – просто чудо.

– Миссис де Монтиньи, вы знакомы с моей женой?

– Нет.

– Эстер, это миссис де Монтиньи. Одна из моих пациенток.

– Как поживаете, миссис Гордон? Не могу вам сказать, как чудесно ваш муж помог мне. И моим детям. Мы никогда не чувствовали себя так хорошо.

– Очень приятно слышать, миссис де Монтиньи.

– О, дорогие. Пожалуйста, извините меня. Я вижу, что пришла Пэт Кондон, а мне просто необходимо ее увидеть. До свидания, доктор Гордон, миссис Гордон.

– Очаровательная женщина, Майлс.

– Кто?

– Миссис де Монтиньи.

– Да. О, да. Принести тебе еще выпить, дорогая?

И все же однажды раздался телефонный звонок, который, Майлс это знал, обязательно должен был прозвенеть.

– Майлс? Это Анжелика. Ты мне нужен.

– В чем дело?

– Я приду вечером к тебе в отделение.

Сомнений не было. Анжелика была снова беременна.

– Я говорила, что наступит время, когда ты мне будешь нужен, Майлс, сказала Анжелика, – и это время пришло.

Я знал, подумал он, я знал, что этим кончится.

Я надену свое маленькое черное платье, подумала Анжелика. И надела.

Она появилась в отделении как настоящий ангел. Анжелика. Анжелика, ангел. И сказала:

– Майлс, настало время pасплатиться со мной. Помоги мне.

Доктор Майлс часто слышал выражение "мокpый, как мышь"". Но только сейчас понял, что это значит. Ничто не заставит меня сделать абоpт, мысленно твеpдил он, ни мой большой дом, ни жена, ни дети.

Расплатись со мной. Верни мне долг сейчас же!

– Хорошо, Энджел, ложись на стол и давай посмотрим, в чем дело.

Окончив осмотр, он знал, что легко мог бы сделать то, о чем она просила. Но нет, подумал он, ни за что.

– Анжелика, слишком поздно. Слишком поздно, но я помогу тебе. Потерпи в последний раз, и я сделаю так, что это больше не повтоpится.

– Что ты этим хочешь сказать, черт возьми?

– Анжелика, есть разные способы. Я сделаю так, что с тобой это никогда не пpоизойдет.

– Ты уж постарайся как следует. Помни – я знаю о твоих темных делишках, и я распну тебя.

Трудно было поверить, что с губ ангела могут слетать такие слова.

– Мы сделаем кесарево сечение, – сказал он. – Это просто, Анжелика. Мне нужно будет только убрать по дюйму от каждой трубы и это никогда не повторится.

– Угости меня рюмочкой, – сказала она.

– Я не могу сейчас.

– Ты можешь всегда, когда я хочу этого, – ответила Анжелика.

Слава Богу, думал в тот день доктор Гордон, стоя у операционного стола, что у меня есть возможность это сделать, что у меня есть своя собственная клиника. Но все равно он волновался.

Отрежь эти трубы, Майлс. Отрежь пуповину у ребенка. Перевяжи ее. Скорей, скорей, скорей! Ничинай шить. Быстрей!

Я никогда не видел так много крови.

Пожалуй, когда все кончу, выпью две или три рюмки, подумал он. Теперь все в порядке, она стерилизована. Швы наложены и с ребенком все в порядке. Теперь няня может продолжать. Я свое дело сделал.

Он повернулся к няне: – Наблюдайте за этим ребенком, – сказал он. – Я хочу, чтобы за ним было постоянное наблюдение.

Он никогда по-настоящему не доверял Эстер как няне. Эстер была склонна к небрежности. Она стала няней только потому, что это была профессия, ведь если у тебя есть профессия, то ты уже человек.

И Эстер ответила:

– Конечно, доктор.

Но ведь девушке нужно иногда выпить чашечку кофе или выкурить сигарету. И вот Стефен де Монтиньи лежал в своей кроватке и жизнь вытекала из него – капля за каплей. Сколько капель крови может быть в маленьком, совсем крошечном ребенке?

– Что вы наделали?! – закричал доктор Гордон, который вернулся в клинику позже и зашел посмотреть на ребенка.

Но было слишком поздно, и никто не мог спасти Стефена.

– Боже мой, где же вы были? – раздраженно спросил он Эстер. – Почему вы не следили за ним?

Доктор Гордон повернулся и направился к комнате Анжелики. Что-то заставило его вернуться. Что? Разве он знал? Но почему?

Несчастный случай, убеждал он себя, идя по длинному холлу. Несчастный случай. Я не хотел этого. Было так много крови, и на все просто не хватало времени. Я должен был проверить ребенка, прежде чем доверить его няне, особенно такой, как Эстер, но вдруг я почувствовал, что мне надо уйти оттуда.

Но я вернулся.

– Он умер. Он умер, Анжелика, – сказал доктор Гордон, стоя у ее кровати.

– Но я жива.

– Анжелика, твой сын умер.

Анжелика пожала плечами.

Начать с того, что она никогда не хотела сына, и все, о чем она сейчас думала, это когда же она сможет вернуться домой.

– Что ты сделала? – спросила Моника у нее ночью.

– Мама, он умер. Ребенок умер.

– Он умер, как твой отец?

– Нет, мама, не так. Может быть, у нас такая судьба, чтобы рядом с нами не было мужчин. Я скажу тебе, мама, что такое рай – это чтобы у тебя было все время то, чего ты хочешь. Для этого мне не нужен мужчина.

Моника посмотрела на нее и подумала: Боже, кого я родила?

– Мама, не смотри так, как будто у тебя разбито сердце. Мы же этого хотели, и ты и я. Райский сад – это единственное место, где можно обойтись без мужчины.

Моника только посмотрела на нее и подумала: я убила его. Я убила своего внука.

Она все стояла и смотрела на Анжелику, на ангела.

И Анжелика улыбалась ей своей милой улыбкой.

– Анжелика, скажи мне, это правда, что у него было смертельное кровотечение?

– Конечно, мама. Гемофилия. Это болезнь аристократов, а я ведь всегда была принцессой.

Моника была даже не в состоянии заплакать.

– И много было крови?

– Да, конечно, мама.

– Как у твоего отца?

– Нет, мама, не так. У отца не было кровотечения. Ты же знаешь.

Кроме Моники, никто больше не слышал, как плакал Этьен. Она слышала. У нее было странное ощущение. Она не могла назвать это другими словами странное чувство. Никогда за всю свою жизнь она не чувствовала себя так странно.

Сколько крови! Сколько крови, думала она, я утону в ней. Но я не убивала его! Я не убивала Армана! Я не убивала Стефена!

Она кричала и Этьен нашел ее на полу.

– Я умираю в океане крови.

– Я слышала тебя, – кричала Алана. – О, сколько раз я тебя слышала. Ты можешь тут пытаться обмануть Лесли и всех Донати, но меня ты не обманешь. Я слышала это вместе с бабушкой, и я слышу это вместе с тобой каждый день и каждую ночь.

– Пожалуйста, не обижайте друг друга, – всхлипнула Лесли.

Но ее никто не услышал. Алана и Анжелика смотрели друг на друга.

– Мама, пожалуйста! – кричала Лесли. – Пожалуйста!

Неожиданно Алана повернулась к ней и сказала:

– Я столько раз слышала, как ты говоришь: "Пожалуйста, не обижайте друг друга". Мне не нужна ни ты, ни твои просьбы. Я тебя слышала много лет и старалась что-то исправить. Ты хотела хорошего мужа, Лесли. Теперь у тебя есть Джино. Ради Бога, отвяжись от меня. Знаешь, от чего меня тошнит? Не от Анжелики, а от тебя, да, я устала и меня тошнит от тебя. Я хочу стать тем, кто получает. Я уже беру, беру и беру. А что ты будешь делать Лесли? Ты увидишь, что ошиблась, потому что я не соответствую тому светлому представлению о мире, которое у тебя существует. Кому нужен Адам в раю? У нас может быть рай без него, Лесли, поэтому не говори ни слова.

Лесли только посмотрела на нее и сказала:

– Пожалуйста, не делай так, не надо.

– Слушай, – сказала Алана, – с меня хватит. По самую макушку. Я же тебе сказала. Отныне я собираюсь твердо помнить, что единственное, что для меня важно, – это я. Я, Лесли, только Алана, ясно?

Она оглядела комнату. Впечатление было такое, как будто всех заморозили во время игры в шарады. Анжелика у кувшина с мартини, с раскрытым ртом. Лесли, ее лицо было закрыто белокурыми волосами. Семья Донати с выражением смущения на лицах, как будто они, находясь в кинотеатре, только что поняли, что они смотрят не тот фильм, который объявлен в афишах. И Джино, огромный и бесстрастный, глядящий на Лесли с любовью в глазах.

– Пойдем, мама, – устало сказала Алана. – Дерьмо попало в цель, и поскольку мы с тобой бросили его, то мы можем отправиться домой.

Глава шестая

Алана де Монтиньи сидела в кресле в помещении, которое она со смехом называла жилой комнатой.

– Жилая комната, а? – с горечью говорила она иногда. – Послушайте, в таком сарае вообще нет ничего жилого.

Она зажгла другую сигарету и поднесла свой стакан к свету.

Кровавая Мэри – это все-таки вещь, подумала она. Ну, и проклятый цвет.

Она слегка удивилась, как вообще у нее могла возникнуть такая мысль, а потом вспомнила, – от сестры. Но у Лесли всегда был чудной взгляд на вещи.

– Смотри, смотри, – всегда говорила Лесли. Но если Алана соглашалась посмотреть, то это всегда было какой-нибудь дурацкой шуткой, вроде того, что Лесли наливает сливки в холодный кофе.

– Смотри, смотри, – скажет Лесли, глядя, как сливки падают на дно, а затем поднимаются, образуя водоворот в стакане. – Разве ты видела когда-нибудь такую красоту?

Алана улыбнулась и ополовинила свой стакан. Эта Лесли была как постоянная головная боль. Все у нее было очаровательное, изумительное, фантастическое, замечательное. Чудачка. Таких как Лесли лучше сразу сажать в психушку. Но тогда нельзя свалить на них всю вину, в особенности когда вся семья не в своем уме. Ну, например, кто, кроме такой идиотки, как Анжелика, мог назвать дочерей Алана и Лесли, если они носят фамилию де Монтиньи? А сын Анжелики, будь он жив, носил бы имя Стефен. Стефен де Монтиньи, обалдеть можно.

Она допила стакан и пошла на кухню, чтобы приготовить еще одну порцию Кровавой Мэри. Вернувшись, она снова уселась в кресло, закинув ногу на подлокотник. И услышала, как ее мать, Анжелика, которая все еще жила в старом доме, сказала:

– Алана, какая ты противная и невоспитанная.

– А ты, ма, – автоматически ответила она, – шлюха, лгунья, змея и Бог знает что еще. И отвяжись от меня.

Когда Лесли была рядом, она всегда выполняла роль сладкоречивого миротворца.

– Пожалуйста, Алана, – скажет Лесли. – В конце концов, она твоя мать. – Или наоборот Лесли скажет: – Пожалуйста, мама, Алана ведь тоже твоя плоть и кровь.

Да, мы настоящий клан, это точно. Клан де Монтиньи. О Господи.

Она сунула указательный палец в стакан и кубики льда закружились в водовороте.

Да. Я, многомужняя, чудачка Лесли, шлюховатая мама Анжелика и старая сумасшедшая бабушка Моника. Был еще папа Этьен, который хотел уйти и исчез где-то в Тихом океане в последние дни войны. А еще матушка Симона и большие толстые тетки, Жозефина, Шарлотта и Сесиль, да еще слабоумный дядюшка Реми и старый пьяница дядя Кристоф. Да. Ну и клан. Клан де Монтиньи из Ливингстона, Нью-Гэмпшир.

И из всех, кого Алана знала, единственно кто, пожалуй, понимал это, был муж Лесли, Джино Донати. Вот это подходящее имя. Джино Донати.

Алана хихикнула.

Хороший старина Джино, большой черный кудрявый Джино, здоровый как грузовик, который женился на Лесли, когда ей исполнилось восемнадцать. Теперь бедняжке Лесли двадцать один и у нее уже появился животик после того, как она родила троих детей за три года. Алана подумала, что груди у нее тоже отвисли, но Джино по-прежнему был от нее без ума.

– Настоящая крестьянка, – сказала Анжелика, когда Лесли родила третьего ребенка. – Наверное, она пошла в вашу бабушку Симону.

– А чего ты пропускаешь умерших, ма? Ты и сама неплохо справлялась. Если бы был жив мой брат, ты бы сравнялась с Лесли. Трое детей за три года.

И так всегда было между Анжеликой и Аланой. Две кошки в мешке. По крайней мере, так стало с тех пор, как Алане исполнилось шестнадцать и она увидела, как Анжелика собирается поступить с Лесли.

Люди обычно думали, что Алана старшая из сестер, потому что казалось, что она намного лучше ориентируется в жизни. Да, у нее были чертовски хорошие учителя, чтобы ее сориентировать. У нее была Анжелика, а до нее Моника. И она видела Лесли, которой они обе чуть не разбили сердце. И Лесли всегда была настороже в ожидании этого.

Но не я, подумала Алана. Не тот птенчик. Поэтому я и выскочила.

Она перевела взгляд на стакан. Он был пуст. Боже, как быстро исчезает коктейль, лениво подумала она. Ну да ладно, пока есть водка и томатный сок, старушка Алана всегда сумеет о себе позаботиться.

Идя на кухню, она ударилась бедром о дверной косяк, но почти не почувствовала боли.

На этот раз у нее ушло больше времени на приготовление напитка. Все получалось не так как надо и она облила блузку томатным соком.

– Черт возьми, – сказала она, – похоже, я набралась.

О Боже, теперь она опять слышала Анжелику.

– Ты противная и невоспитанная.

– Наверное, я пошла в своего старика, а, ма?

– Конечно. Он был совершенно невоспитанным.

Алана вернулась к своему креслу. Она перегнулась через подлокотник за сигаретами.

Интересно, где ты теперь, совершенно невоспитанный человек, подумала она. Как у тебя дела, па? Что новенького в крошечной могиле посреди Тихого океана? Скажи, это была неплохая мысль.

Она встала и подошла к граммофону. Поискала и нашла пластинку. Она поставила ее на диск и только спустя несколько минут, ругаясь, ей с трудом удалось установить иглу на начало.

– Что нового? – спросила пластинка. – Как мир относится к тебе?

Она села на пол и стала слегка раскачиваться в ритме музыки, вспоминая, как видела отца в последний раз. Он приезжал домой однажды в отпуск, вероятно, чтобы повидать ее и Лесли. Она это хорошо помнила, потому что Лесли задала один из своих дурацких вопросов:

– Папочка, какой самый счастливый день в твоей жизни?

Этьен, держа в руке рюмку, долго смотрел на Лесли. Алана знала, чего ждала бедняжка Лесли. Какого-нибудь дурацкого ответа вроде "Ну, конечно же, день твоего рождения". Но Этьен посмотрел Лесли прямо в глаза. – День, когда япошки разбомбили Пирл Харбор.

Алана запрокинула назад голову и засмеялась, а Лесли так и сидела с растерянным видом, как будто ее ударили по лицу. Разве Лесли могла понять, что у старика уже крыша поехала. Дурочка Лесли все была занята поисками Синей птицы.

– Но, папочка... – начала Лесли.

– Ты чертовски права, – продолжал Этьен, – Пирл Харбор. Я узнал, что мы вступили в войну и наконец я смог убраться от Анжелики.

Ну и шуточки! День, когда япошки разбомбили Пирл Харбор!

Что нового? Как мир относится к тебе?

Алана де Монтиньи, чьи мужья носили фамилии Тэркот, О'Брайен и Пакен, швырнула в стену свой пустой стакан. Что проку было ей от них или от кого-нибудь еще? В первый раз она вышла замуж, после того как ушла Лесли, чтобы убраться от Анжелики, а второй – чтобы избавиться от первого мужа. В третий – почему она вышла замуж за Пакена? Да какая разница? Он был хуже всех, да, в конце концов, все мужики одинаковы. По крайней мере, ей повезло больше, чем Лесли, у которой уже три отпрыска. За это время у нее было три любовника, а теперь она свободна и может завести себе нового.

Алана откинула назад голову и заплакала, как ребенок. Громко и безудержно. Она плакала, как будто вообще не могла остановиться.

Лесли проснулась, толкнула Джино локтем и сказала:

– Разве это не самый прекрасный день в твоей жизни?

Он придвинулся и поцеловал ее заспанное лицо.

– Детка, ты говоришь это каждый день.

– Если ты сейчас же не согласишься, – сказала Лесли, – то не получишь завтрак.

– Что за черт, – сказал Джино, – почему в пижаме ты выглядишь так сексуально?

– Не знаю, – ответила она. – Наверное, ты так меня воспринимаешь. Ты знаешь, какого цвета сегодня небо?

– Да, да, знаю.

– И это тоже знаешь? Что все небеса, которые мне нужны, – они рядом со мной?

– Ладно, – ответил Джино. – А что будет, когда твоя мать позвонит в следующий раз? Или твоя сестра?

– Это бывает не очень часто, Джино. И мама теперь совсем одна, с тех пор как Алана ушла. Джино?

– А?

– Джино, что будет с мамой?

– Ее ударит молния, вот что будет с твоей мамой.

– А с Аланой, Джино? Алана не такая, как мама.

– Алана с каждым днем становится все больше на нее похожа, – ответил Джино.

– Алана всегда была на нашей стороне, Джино. Вспомни, как она встала против мамы в тот раз у вас в доме? Эта история с гемофилией одно время очень меня беспокоила. Я рада, что Алана не побоялась сказать маме, что она лжет.

– Когда это было? Три года назад. Нет, почти пять. Ну да, она выступила против твоей матери, а затем перешла на тебя и облила тебя грязью.

– Алана больше похожа на меня, чем на маму, Джино, – сказала Лесли.

– Да, очень похожа. У тебя трое детей за три года, а у Аланы три мужа.

– А папа, Джино?

– Ваш старик был хорошим парнем. Сколько мог, он удерживал грязный конец палки. А потом он схватился за порох. Помнишь, что он сказал тебе в тот раз, когда ты спросила, какой самый счастливый день в его жизни?

– И куда это привело его, Джино? – спросила она. – Маленький белый крест на каком-нибудь острове на юге Тихого океана, номер вместо имени. У него даже не было достойного христианского погребения.

– Немного от него осталось для погребения. Да если бы оно и состоялось, кто бы пришел на его похороны? Твоя мать? Чтобы сплясать на его могиле.

– Я ушла, Джино, – сказала Лесли. – Я и Алана. И ты. Ты ушел, Джино.

Он пожал плечами и засунул руку под ее пижаму, стиснув пышную белую грудь.

– Лучше я буду здесь с тобой в постели, милая.

Она отвела его руку.

– Нет, Джино. Я имею в виду не сейчас. Я хочу поговорить.

Его пальцы дотронулись до ее соска и по телу Лесли пробежала сладостная дрожь.

– Не могу, когда ты так делаешь, – задыхаясь, сказала она.

– Ну, так о чем ты хотела поговорить? – спросил он, чувствуя, как она дрожит.

– Что с ними будет, Джино? С Аланой и мамой?

– Ничего, – резко ответил он, – совсем ничего. С ними ничего не случается. В этом мире Анжелики и Аланы живут и живут, милая.

В них никогда не ударит молния. Нет, они живут, думают только о себе, причиняют боль другим, берут и никогда не дают. И эти – они такие же. Лесли, ты хочешь, чтобы тебе причинили боль, ты хочешь попробовать им помочь? Так им не нужна твоя помощь, милая. Они просто хотят тебя съесть.

– Анжелика – моя мать, Джино. А Алана – сестра.

– Та еще мать, Анжелика, – сказал он.

– Ты знаешь, что с ними будет, Джино?

– У обеих дырки в голове.

– Нет, правда, Джино, ты знаешь?

– Их не вылечит ничто, кроме хорошего удара молнии.

– Нет, Джино, я серьезно. Они не могут любить. Не могут, верно, Джино?

Он сжал ее грудь и упругий сосок тут же затвердел.

– Ты можешь любить, сказал он. – Ты можешь давать. Так дай.

– Я могу, верно, Джино? Мы с тобой счастливы, ты и я.

– Да, но если Анжелика позвонит в следующий раз, или Алана? – спросил Джино.

– Мне все равно, все равно.

Единственное, что она чувствовала сейчас, были его губы на ее обнаженном плече.

– Мне все равно, – сказала она.

– Да, – ответил Джино, – а через день? Через неделю, через месяц, через год?

– Мне все равно, – повторила Лесли. – Обещаю тебе, дорогой. Мне безразлично.

– Тогда хорошо, – ответил Джино с улыбкой. – Тогда сегодня тебе безразлично. И если ты счастлива, завтра тебе будет безразлично. Почему мы не можем хоть раз заняться этим вовремя?

– Джино, Джино, я люблю тебя.

– Да. Да, я знаю, – сказал он.