Текст книги "Нет Адама в раю"

Автор книги: Грейс Металиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Надо дать время, чтобы силы вернулись к ней, – отвечал Этьен.

– Силы. Конечно, – отвечала Симона. – Анжелика сильнее любого из нас.

– И когда бы мы ни пришли посмотреть на малышку, – жаловалась Жозефина, – миссис Бержерон всегда говорит, что ребенок спит. Или что она только что поела, поэтому мы не можем ее взять на руки.

– Да, – сказала Сесиль. – Я связала маленькую кофточку с зашитыми рукавчиками, представляете, а старуха даже не дала мне примерить ее на ребенка.

Этьен вздыхал:

– Я поговорю с ней.

Но все упреки Этьена не были услышаны. К Монике Бержерон впервые в жизни пришла любовь, и она не собиралась делить ее с кем-нибудь. Это было так, как будто Моника копила что-то в себе, а теперь пришло время выплеснуть это наружу. Она тратила это чувство полностью на Лесли, даже не осознавая, что чем больше она дает, тем больше остается, чтобы давать. Любовь струилась из Моники нескончаемым золотым потоком, и ребенок рос и расцветал, а сама Моника никогда не выглядела так прекрасно.

Однажды вечером, когда Лесли было семь недель, Этьен пошел помочь Кристофу со старой машиной, которую его брат только что купил, а когда он вернулся где-то около одиннадцати часов, то обнаружил Монику одну с Лесли.

– А где Анжелика?

Моника пожала плечами и продолжала кормить ребенка.

– Вышла, – сказала она.

– Это я понял, – ответил Этьен. – Но с кем и куда?

Моника снова пожала плечами. На этот раз она даже не соизволила ответить.

– Ответьте мне, черт побери! – заорал Этьен. Ребенок тут же бросил соску и начал кричать.

Глаза Моники вспыхнули от гнева.

– Посмотрите, что вы наделали! – закричала она. – Вы испугали ребенка до полусмерти. – Она прижала Лесли к плечу, поглаживая маленькую спинку и нежно ее укачивая.

– Я не знаню, где ваша жена, – сказала Моника. – И мне это безразлично. Я думаю, она вышла с каким-нибудь мужчиной, пьет, танцует и занимается тем, чем занимаются такие женщины как она, когда выходят с мужчинами. – Она помолчала, посмотрела на Этьена и ядовито добавила: – Это вы должны смотреть за своей женой, а я смотрю за вашим ребенком.

Этьен ждал в темной гостиной до половины второго ночи, когда услышал, как Анжелика поворачивает ключ в двери. Она замерла, увидев освещенной прихожую, и стояла, глупо моргая на яркий свет. Ее губная помада была смазана, обычно аккуратно причесанные волосы растрепаны, и Этьен заметил, что один чулок у нее перекручен.

Он не издал ни звука. Он подождал, пока она спотыкаясь, поднялась наверх, разделась и пошла вниз в ванную. Тогда он поднялся наверх в спальню.

На этот раз Анжелика была слегка навеселе и не думала о том, кто услышит ее крики, когда Этьен бросил ее на кровать и вновь стал привязывать.

Пришла Моника и заколотила в закрытую дверь.

– Прекратите этот шум!

– Мама! – закричала Анжелика. – Мама! Помоги мне! Он меня убивает.

– Тише! – зло сказала Моника. – Вы что, хотите разбудить ребенка?

Когда Моника ушла, Этьен нажал ей на пупок большим пальцем.

– Вот сюда, Анжелика, – сказал он, и для нее его усмешка была страшнее, чем все черти в аду. – Вот сюда я собираюсь посадить ребенка. Как раз сзади него.

Потом он схватил ее за подбородок, чтобы она не смогла вертеть головой, и, погружаясь в нее, жестоко искусал ей губы.

Когда все кончилось, он встал у края кровати, вытираясь полотенцем и глядя на нее сверху вниз. Ее волосы обмотались вокруг стойки, кровь выступила в уголке рта, глаза были вытращены от рыданий и начинающегося похмелья. Ее распростертое тело нисило следы его рук, а глаза были подернуты поволокой.

– Мой дорогой маленький ангел, – сказал он, – ты выглядишь в точности как прабабушка самой дешевой проститутки в мире.

На сей раз это оказалось не так просто, как в первый, и позже Анжелика не могла вспомнить, сколько раз Этьен подвергал ее насилию. Но в конце концов она снова забеременела и похоже было, что Этьен узнал об этом раньше, чем она. Он абсолютно перестал ее трогать.

– Какого черта ты делаешь?! – бешено орала Анжелика. – Ведешь квакерский календарь?!

Доктор Майлс Гордон рассмеялся.

– Я помню, что воветовал вам поторопиться, – сказал он, заканчивая осмотр. – Но не предполагал, что вы это сделаете так быстро.

– Вы должны помочь мне, – жалобно сказала Анжелика. – Я не могу так скоро рожать другого ребенка. Пожалуйста.

– Не говорите глупостей, – сказал доктор. – Я уже вам сказал, что не занимаюсь абортами. И потом повторяю: вы здоровы как лошадь. У вас не будет ни капли неприятностей.

Значит опять все сначала. Уродство, отеки, спутанные волосы и новые полости в зубах.

– Я знаю, что у тебя на уме, Этьен! – кричала этой ночью Анжелика. Ты ревнуешь, потому что я привлекательна. Потому что другие мужчины находят меня желанной. Ты хочешь сделать из меня старую уродину.

– Нет, – ответил Этьен. – Я только стараюсь превратить потаскушку в достойную жену и мать. И, клянусь Иисусом, я этого добьюсь, даже если мне придется делать тебя беременной каждые девять месяцев. Я научу тебя постепенно.

– Я убью тебя, Этьен, – сказала она.

– Попробуй, сука.

В нем совсем неосталось доброты, и он знал об этом, но ничего не мог поделать.

Почему я ее не оставил, удивлялся он в миллионный раз? Почему использовал крайние меры, стараясь удержать ее, когда было очевидно, что она не хочет, чтобы ее удерживали? Была ли это гордость? Или он боялся, что все будут смеяться над ним, зная, что он рогоносец?

Но иногда Анжелика становилась спокойной, как будто довольной, и солнце сияло в ее волосах и ее прекрасное лицо было мягким как у Мадонны, и тогда Этьен понимал, что все это неправда. Он хотел удержать Анжелику, потому что все еще любил ее.

– Дорогой братик, – смеялся Кристоф. – Ты у нас как старый жеребец? Не можешь удержаться, а? А теперь ты снова будешь папочкой.

– Это правда, – сказал Этьен, но улыбка как бы заастыла на его губах.

Симона де Монитиньи ничего не сказала. Она пристально смотрела на своего старшего сына и ей очень не нравилось то, что она видела.

Ее беззаботный, смеющийся и привлекательный Этьен превратился в безрадостного человека с провалившимися глазами и сжатыми губами. Но Симона твердо решила не вмешиваться. Когда Этьен захочет, он сам скажет ей, что его беспокоит. Он всегда говорил.

Когда Анжелика вернулась в Мемориальную больницу Миры Гордон, снова была осень. Меньше чем за два часа она родила второго ребенка, другую девочку, которую она окрестила Аланой.

– Что я вам говорил? – сказал доктор Майлс Гордон. – Видите, как это было легко? Миссис де Монтиньи, вы могли бы без всякого труда родить дюжину детей.

– Доктор Гордон, – холодно ответила Анжелика, – бывают моменты, когда я вас просто ненавижу.

Анжелика договорилась, чтобы ей дали ту же комнату, и оза ее окном в саду пышно цвели хризантемы и астры. Но в этот раз Анжелика не проводила время, воображая, что больница – это ее дом, и не вела чарующих разговоров с отцом. Теперь она лежала на кровати, мрочно уставившись в стену, а когда говорила с Арманом, то почти со страхом.

Ну, папа, что же мне теперь делать? спрашивала она.

Doucement, doucement, ma petite** **Тише, тише, малышка (фр.)** , отвечал Арман Бержерон. Мы что-нибудь придумаем.

Но я говорю тебе, это недолжно со мной снова случиться.

Конечно, нет, моя маленькая принцесса. Ты не создана для того, чтобы производить потомство как крестьянка. Мы что-нибудь придумаем.

К ужасу Этьена, Анжелика снова настояла на том, чтобы провести в больнице ровно две недели.

– Но, Анжелика, – возразил он, – сейчас мы не можем себе это позволить.

Ее глаза злобно заблестели.

– Послушай, ты, – ответила она, – ты хотел этого ребенка. Не я. Я носила его девять месяцев, а теперь тебе за это придется заплатить. Я останусь здесь на две недели.

Но время для нее еле двигалось. Она не могла сосредоточиться на странице и даже разговоры с друзьями, казалось, ей наскучили. Ее переполняло нетерпение, и раз или два она даже подумала, что могла бы, в конце концов, переехать домой. Но нет, она не доставит Этьену этого удовольствия. Она останется, пока не пройдут две недели.

Она слонялась по больнице, болтая с нянями и другими больными. Она даже помогала расставлять цветы и разносить почту по комнатам, и именно так она заметила дверь в конце второго этажа. На ней была надпись "Частная", она потрогала ручку и обнаружила, что дверь закрыта.

Сначала она подумала, что дверь ведет в кабинет или, может быть, в комнату, где хранятся наркотики. Но потом поняла, что эта дверь расположена точно так же, как на первом этаже, и вела на лестницу, которой, по-видимому, никто не пользовался.

Выяснить, что же находится за закрытой дверью на втором этаже, столо для Анжелики интересной игрой, способом убить время. Она исследовала лестницу за дверью на первом этаже и установила, что она ведет только в подвал. А там, где должны были быть ступеньки, ведущие наверх, находилась вторая закрытая дверь.

Как странно, думала Анжелика. Целая лестница свосем не используется.

Она спустилась в подвал и постаралась подружиться с главной диетсестрой, которую звали Мэри Стокман.

– Наверное, это так интересно – работать в больнице, – сказала ей Анжелика, улыбаясь. – Но, Бог мой, вы, должно быть, ужасно умная.

– Да, – сказала мисс Стокман, – Это интересная работа.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросила Анжелика, оглядываясь.Мне так надоело болтаться наверху. – Она походила по кухне. – Я совсем не такая ловкая, как вы, мисс Стокман, но, может быть, я могла бы что-нибудь делать?

– Мне очень жаль, – сказала мисс Стокман, и ей действительно было жаль. Мисс де Монтиньи была такой милой и хорошенькой и с ней так приятно было говорить. – Но это запрещено. Мне нравится ваше общество, но я могу потерять работу, если кто-нибудь застанет вас здесь.

– Конечно, – ответила Анжелика. – Извините, мисс Стокман. Я бегу прямо в свою комнату.

Но Анжелика увидела то, зачем приходила. В кухне было слишком много еды для того количества больных, которые размещались на первом и втором этажах. На обратном пути в свою комнату она также заметила лифт с надписью "Грузовой".

Вечером Анжелика не выпила снотворную таблетку. Она долго лежала, после того как в больнице все затихло, до тех пор, пока не услышала, как одна няня сказала другой:

– Кофе готов. Пойдем выпьем, пока он горячий.

Обе няни прошли в маленький кабинет позади главного поста, где могли спокойно выпить кофе и выкурить сигарету.

Анжелика бесшумно выскользнула из своей комнаты и прошмыгнула по коридору. Двери грузового лифта открылись, скользя как будто были смазаны маслом и, когда она нажала на кнопку, помеченную цифрой "3", раздался очень слабый щелчок. Лифт, почти неслышно поскрипывая, пошел вверх. Двери тихо открылись на третьем этаже, и Анжелика застыла внутри темной кабины. Где-то играло радио и слышался мужской смех.

Анжелика стала осторожно пробираться по коридору. Ее одетые в тапочки ноги бесшумно ступали по кафельному полу.

В комнате, расположенной на полпути к холлу, был зажжен свет, и она направилась туда, прижимаясь спиной к стене, чтобы оставаться в тени. Она заглянула в комнату и, как потом вспоминала, чуть не обалдела от того, что там увидела.

Вокруг стола сидели пятеро мужчин и играли в покер. Маленький столик был заставлен тремя или четырьмя бутылками ликера, стаканами, вазочкой со льдом и блюдом с бутербродами. Мужчины не пользовались фишками для покера; в центре стола возвышалась огромная куча денег. Анжелика внимательно посмотрела на их лица. Четверо из них ей были неизвестны, зато пятого она узнала.

Так. Так, так, так.

Она тихо пошла назад к лифту и, проходя мимо комнаты, расположенной рядом с ним, услышала сочный храп. В комнате горел ночник и дверь была слегка приоткрыта. Анжелика очень осторожно открыла ее.

На кровати спал мужчина. Он лежал на спине, и его огромный живот горой возвышался под простыней, а рот был широко открыт.

Анжелика улыбнулась. Эта личность тоже была ей знакома.

На следующий день Анжелика с нетерпением ждала обхода доктора Майлса Гордона.

– Доктор Гордон, я так скучаю, – сказала она. – Как вы думаете, можно, я сегодня поеду домой?

– Вы могли уехать домой на следующий день после родов, – засмеялся доктор. – Такая вы крепкая. Конечно, вы можете ехать домой.

Этьен был вне себя от радости, когда Анжелика позвонила ему на работу и попросила забрать ее. Что касается Моники, то она с трудом дождалась момента, когда можно будет взять на руки нового ребенка.

Как только Анжелика вошла в дом, она разделась и легла в постель. Потом она попросила Этьена принести ей все старые газеты, которые Моника так тщательно хранила.

Через полчаса она нашла то, что искала. Фотография человека, который играл в покер в комнате на третьем этаже Мемориальной больницы Миры Гордон, была помещена прямо на первой странице. Под рисунком стояла подпись: "Полиция Нью-Йорка охотится за похитителем".

Что касается храпуна с большим животом, то он был известен практически любому человеку в Соединенных Штатах. Его звали Большой Вилли Конгрив, и его разыскивало ФБР за ограбление банка.

Анжелика де Монитиньи громко расхохоталась.

Ничего удивительного, что доктор Гордон мог позволить себе жить в прекрасном доме на Северной стороне. Ничего удивительного, что он ездил на большом "кадиллаке", а его жена носила манто из норки. Доктор Майлс Гордон и его партнер Генри Гудрич занимались таким рэкетом, о котором Анжелика представить не могла. Кому могло прийти в голову искать таких крупных бандитов в маленькой больнице небольшого городка в Нью-Гэмпшире?

У Анжелики снова ушло шесть недель, чтобы полностью привести себя в порядок. И когда ее живот вновь стал плоским, а волосы заблестели, словно солнце, она позвонила доктору Майлсу Гордону.

– Хелло, Майлс.

– Кто это? – озадаченно спросил доктор Гордон.

– Это Анжелика – Анжелика де Монтиньи.

– А, миссис де Монитиньи. Как приятно вас слышать. Только не говорите, что вы снова беременны.

Она услышала его смех по телефону и подождала, пока он перестал смеяться.

– Можешь называть меня Анжеликой, – сказала она, и поскольку он молчал, продолжала: – Майлс, я хочу, чтобы ты поставил мне выпивку сегодня вечером.

– Что?

– Я сказала, что мне бы хотелось, чтобы ты угостил меня рюмочкой. Тебя устраивает время около четырех тридцати в баре ливингстонской Гостиницы?

– Миссис де Монтиньи... – начал он.

– Анжелика, – поправила она.

– Анжелика, вы должны знать, что это невозможно. Нельзя, чтобы меня видели...

– Как жаль, – сладким голосом сказала Анжелика. – Один ваш приятель очень уж просил меня вам позвонить. Его зовут Джон Майкл Пауэлл. Кажется, он из Нью-Йорка.

Она с трудом удерживалась, чтобы не засмеяться в ответ на напряженное молчание.

– Джон Майкл Пауэлл – очень близкий друг другого типа, которого зовут Большой Вилли Конгрив.

– Анжелика...

– Так как насчет четырех тридцати, Майлс? В ливингстонской Гостинице?

– В четыре тридцать, – повторил Майлс Гордон.

Анжелика повесила трубку и постояла, стуча ногтем по зубам.

Она надела маленькую черную бархатную шляпку с вуалью, которая как раз закрывала ее глаза.

Глава третья

Лесли де Монтиньи влюбилась в первый, последний и единственный раз в своей жизни вскоре после того, как ей исполнилось шестнадцать лет, и она еще ходила в предпоследний класс Ливингстонской Центральной средней школы. Молодого человека звали Джино Донати.

Джино был двадцать один год, ростом шесь футов два дюйма и весом более тринадцати стоунов** **Немногим больше 80 кг.** . У него были черные вьющиеся волосы его предков и темно-карие глаза, ровный ряд белых зубов, сверкавших, когда он смеялся. Джино Донати работал водителем в этвиллской транспортной конторе – местные и дальние груховые перевозки, – широкими плечами и могучей грудью, всем своим видом он походил именно на водителя грузовика. В его темно-карих глазах проглядывала чувственность, а в больших руках мягкость, которую и не заметил бы случайный наблюдатель. Но Лесли де Монтиньи заметила. Она обратила на это внимание в первый же раз, когда увидела Джино.

Однажды в ноябре во второй половине дня она шла домой из школы. Как ей всегда говорила Алана, она смотрела куда угодно, только не под ноги себе.

Ведь даже ноябрь может быть по-своему прекрасным, думала Лесли по дороге. Какое-то величие проглядывало в обнаженных, как бы резных деревьях, тянувших ветви к суровому серому небу. Как христианские мученики, подумала Лесли, или как в последем трагическом акте оперы. Она никогда не видела оперу, но слышала практически все, которые звучали в субботних вечерних передачах из Метрополитен оперы, и была уверена, что Милтон Кросс самый умный, самый удивительный человек в мире.

– Представь себе, – сказала она Алане в прошлую субботу, – ты только представь себе – держать в голове все эти знания.

– Чепуха, – сказала Алана. – Он наверное шпарит всю эту ерунду по книге или еще по чему-нибудь.

– Тише, послушай, – ответила Лесли. – Это второй акт оперы "Кармен", написанной Жоржем Бизе. Ты произносишь Жорж с буквой "ж" на конце. Представляешь, Алана, быть композитором и слышать в себе такую музыку.

– Они все звучат так, что у меня от них живот болит, – сказала Алана. – То ли дело Гленн Миллер или современные мелодии.

– Если ты композитор, то музыка должна звучать во всем твоем теле, задумчиво продолжала Лесли. – И в голове, и в желудке, и даже в кончиках пальцев.

– Ты хочешь пойти с нами? – нетерпеливо спросила Алана. – Дини, Винче и я идем кататься на коньках на Даусоновский пруд.

Динии Винче на самом деле звали Джеймс и Мэтью, а почему их прозвали Дини и Винче мало кто знал, да это было и неважно. Они жили ниже, на той же улице, что и Монтиньи, и все соседи их считали хулиганами. Это были лучшие друзья Аланы.

– Что с тобой все-таки? – спросила Алана. – Ты не хочешь выйти и повеселиться? Тебе не нравятся мальчики?

– Конечно, нравятся, – ответила Лесли. – Я только не хочу кататься на коньках с тобой, Дини и Винче, вот и все.

Алана с недовольным видом пошла к дверям:

– Другие сестры все делают вместе.

Лесли взглянула рассеяно:

– Что?

– Ничего, – сердито ответила Алана.

На кухне Мэгги Донован громко стучала кастрюлями и сковородками.

– Надо выбить эту дурь из ее головы, – воскликнула она. – Все эти крики и вопли по радио каждую субботу, которую посылает нам Господь.

– Заткнись, Мэгги, – ответила Алана. – И оставь Лесли в покое, когда я уйду. Она никого не трогает.

– Шестнадцать лет, – ворчала Мэгги Донован. – Другая девушка в ее возрасте в субботу пошла бы с мальчиком в кино, а не сидела здесь одна, слушая этот дьявольский шум.

– Может быть, Лесли не так увлекается брюками, как некоторые, кого я могу назвать, – сказала Алана, подойдя к кухонной двери и пристально глядя на Мэгги.

– Ты плохая девчонка, – зло ответила Мэгги, – дьявол придет и заберет тебя.

– А ты, конечно, покажешь ему дорогу, ты чокнутая старая воровка.

– Я скажу про тебя матери, – сказала Мэгги.

– Давай, ты, сумасшедшая старая ирландская торговка, – закричала Алана. – Слава Богу, что Лесли не любит мальчиков. А то она в старости была бы похожа на тебя.

Но это неправда, что Лесли де Монтиньи не нравились мальчики. Просто интерес к ним не поглощал ее целиком, как других девочек ее возраста. Ей не нравилось, когда во время фильма ее держали за руку, поэтому она редко ходила туда с мальчиками. В кино ее полностью захватывал сюжет, и потом она целыми днями могла воображать себя великолепно одетой Джоан Кроуфорд, разбивающей сердца, или трагической Бет Дэвис, с драматической походкой, отказывающейся от любимого мужчины, или чудесной Гарбо с грустными глазами, эффектно погибающей в объятиях какого-нибудь красивого актера.

О, конечно, Лесли нравились мальчики, также как ей нравилось большинство человеческих существ, но они не были ей необходимы. Этим ноябрьским днем она предподчла идти домой одна, нежели терпеть рядом какого-нибудь шумного парня, который подбрасывал бы в воздух свои книги или перепрыгивал через пожарные краны.

В Ливингстоне многие улицы носили названия деревьев – Вязовая, Еловая, Кедровая, Сосновая и Каштановая, Кленовая и Лавровая, хотя в большинстве случаев это не соответствовало действительности. Исключением была Кленовая улица. Клены выстроились по обеим сторонам, и Лесли смотрела на них, проходя мимо. Высокие ветвистые прекрасные деревья, которые летом почти закрывали небо своей зеленой листвой. Но сейчас был ноябрь, и деревья стояли какие-то беззащитно обнаженные.

Укройте меня, просили деревья на Кленовой улице.

Но небо, серое, как будто свод его был сделан из стали, не отзывалось. А деревья стояли в ожидании чуда, которое принесет им мягкий снежный покров.

Как будто они наказаны их за осеннее буйство, подумала Лесли.

Она улыбнулась, довольная своей выдумкой, и вдруг ее левая нога на ледяной участок мостовой. Казалось, все произошло сразу. Ее книги рассыпались по сторонам. Лесли тяжело упала на бетон, а ее правая нога больно подвернулась. Она даже не слышала, как остановился грузовик, как открылась дверь кабины и хлопнула, закрываясь, потому что боролась с тошнотой, подступившей к горлу. Я не должна испортить мое новое зимнее пальто, думала она в беспамятстве.

– Господи, детка, ты в порядке? – спросил мужчина, стоящий над ней.

Лесли посмотрела на Джино Донати.

– Я думаю, у меня сломалась нога, – сказала она и заплакала. – был такой ужасный звук, когда я упала.

– Ты действительно здорово ушиблась, – ответил Джино и присел на корточки рядом. – Ты можешь ею двигать?

– Она оперлась на руку и попыталась пошевелить ногой.

– Мне кажется, это колено.

Джино осторожно потрогал ее колено.

– Точно не знаю, – сказал он, – но не похоже, что оно сломано.

Он с беспокойством осмотрел пустую улицу.

– Послушай, – сказал он, – я же не могу оставить тебя так на мостовой. Где ты живешь?

– На соседней улице, – ответила Лесли. – В четырех кварталах отсюда.

– Ну, поднимайся, – сказал Джино и осторожно поднял ее. – Обхвати меня рукой за шею.

Когда он выпрямился, держа ее на руках, Лесли почувствовала переполняющее ее желание расплакаться и положить голову ему на плечо.

Джино положил ее в кабину грузовика так осторожно, как будто она была сделана из яичной скорлупы, затем вернулся и подобрал ее кники и бумаги.

– В можете из-за этого потерять работу, – сказала Лесли, показывая надпись "Без попутчиков" на переднем стекле грузовика.

Джино улыбнулся:

– Пусть это сейчас нас меньше всего беспокоит, ладно?

Нас беспокоит, подумала Лесли, как будто мы партнеры или друзья. Она вздохнула и положила голову на спинку сиденья.

– Покажи мне, где ты живешь, – сказал он. Всю дорогу к ее дому Джино ехал очень медленно, избегая выбоин на дороге, а когда они подъехали, он вынес ее из грузовика так легко, как будто она была ребенком. И снова это странное чувство заполнило Лесли, желание прижаться к нему головой, и в этот раз оно было непреодолимым. Он не успел еще нажать на кнопку дверного звонка, как она прижалась щекой к его плечу.

– Лесли! – воскликнула Алана, открыв дверь. – Что с тобой?

Джино последовал за ней в гостиную, и положил Лесли на диван.

– Она упала и повредила ногу, – сказал он Алане. – ты лучше вызови врача. Ты ее сестра?

– Да, – ответила Алана. – Я Алана де Монтиньи. А вы кто?

– Меня зовут Джино Донати, – ответил он, – и я нашел твою сестру посредине мостовой. Эй, – повернулся к Лесли, – мне кажется, что мы старые друзья, а я даже не знаю, как тебя зовут.

– Лесли, – представилась она. – Лесли де Монтиньи. – И без всякой причины начала снова плакать. Не от боли, потому что нога сейчас не беспокоила ее так сильно.

– Моей матери нет дома, – сказала Алана. – Я не знаю, где ее найти.

– А есть врац, которого можно вызвать? – спросил Джино.

Алана задумалась лишь на секунду:

– Да.

Джино сел на диван рядом с Лесли и взял ее за руку.

– Не плачь, Лесли, – ласково сказал он. – Твоя сестра вызовет врача, и он тебе все сделает. Будешь как новенькая. Я бы остался с тобой до его прихода, если бы мог. Но если я не поставлю грузовик в гараж, меня точно выгонят.

– Да, конечно, – ответила Лесли, и вздохнула: – Все будет хорошо. Уходите, пожалуйста. Мне бы не хотелось, чтобы у вас были из-за меня неприятности.

– Я позвоню тебе позже, – сказал Джино. – Чтобы узнать, как дела.

– Хорошо.

У двери он остановился и улыбнулся своей "удивительной", как Лесли уже начала называть, улыбкой.

– Эй, – сказал он, – как пишется де Монтиньи?

Лесли не могла удержаться от смеха.

– С маленькой "д", – сказала она, – большой "М".

Как только Джино Донати ушел, Алана подошла к телефонному столику и взяла блокнот, в котором Анжелика записывала телефоны своих друзей в алфавитном порядке.

– Она ушла на вечеринку с коктейлями, – сказала Алана. – Хотя у Мэгги сегодня выходной. Мы должны поужинать сами.

Она набрала первые три номера из списка, задавая один и тот же вопрос и получая один и тот же ответ.

– Можно попросить Анжелику де Монтиньи?

– Ее нет.

– Большое спасибо.

Но после безуспешного третьего звонка Лесли позвала:

– Алана, помоги мне, пожалуйста. Меня тошнит.

Алана сбегала и принесла тазик, затем снова взяла телефон и набрала следующий номер.

– Это вы, Майлс?

– Кто это? – спросил Майлс Гордон.

– Алана де Монтиньи.

– О, Алана. Что случилось?

Его раздражало, что эта дерзкая девчонка называла его по имени. Она никогда этого не делала при Анжелике. При ней было всегда "доктор Гордонто" и "доктор Гордон это", но как атолько Анжелика удалялась за пределы слышимости, у Аланы тут же появлялось мерзкое выражение лица и она говорила: "Майлс".

– Лесли упала и повредила ногу, – сказала Алана, – а я не могу найти Анжелику.

И эта манера Аланы очень раздражала Майлса Гордона. Она никогда не называла Анжелику матерью.

– Что это значит – повредила ногу? – спросил доктор.

– Именно то, тчо я сказала, Майлс, – ответила Алана. – Может быть, у нее перелом. Сегодня у Мэгги выходной и мы одни.

– Я сейчас приеду, – сказал доктор. – Не давай Лесли двигаться. Слышишь?

– Хорошо, Майлс.

Лесли отвезли в больницу на машине Гордона. И после того как ей сделали снимок и, как показалось Алане и Лесли, многочасового ожидания, Майлс Гордон сообщил им, что у Лесли нет перелома. Сильный ушиб колена, вот и все. Эластичная повязка, несколько дней в постели – и все пройдет.

– Мы уложим ее в постель и дадим ей легкое успокаивающее лекарство, сказал доктор Гордон, когда они вернулись домой.

– Куда, ты сказала, пошла твоя мать?

– На вечеринку с коктейлями, – ответила Алана. – Я не знаю, куда.

– О'кей, – сказал доктор. – Останься наверху с Лесли, пока она не заснет. Посмотрим, удасться ли мне найти вашу мать.

Ни для Майлса Гордона, ни для кого-либо из друзей Анжелики не было секрета в том, что в течение последних трех месяцев у нее был новый любовник по имени Элберт Петри.

Петри был диктором на самой большой радиостанции Ливингстона, где работал по сменному графику.

Майлс Гордон был в бешенстве, когда поднял телефонную трубку.

Вечеринка с коктейлями, какая глупость, мрачно подумал он. Скорее уж вечеринка с постелью.

Телефон звонил и звонил, и злость его нарастала с каждой секундой. Наконец, на семнадцатом звонке настороженный мужской голос отозвался:

– Алло?

– Разрешите мне поговорить с Анжеликой де Монтиньи.

– Вы наверное набрали неверный номер.

– Послушайте, вы, чокнутый ублюдок. Я набрал правильный номер. А теперь скажите Анжелике, чтобы она встала с постели и оделась. Одна из дочек попала в аварию.

Наверху Алана тихо вошла в комнату, которая занимала вместе с Лесли.

Это кто-то новый, думала она, сидя на краю своей кровати. Интересно, кто это?

Она все еще думала об этом, когда услышала, как перед домом остановилось такси, а затем дверь захлопнулась за Анжеликой.

Алана подошла к лестнице и увидела, как Анжелика вошла в парадную дверь, и подол черного платья обмотался вокруг ее ног.

Она смотрела на Майлса Гордона и даже сверху лестницы Алана видела, как гневно сверкают ее глаза, а на щеках горят красные пятна.

– Кто тебе дал право так разговаривать с Петри? – закричала она.

Вот это кто, подумала Алана. Петри. Элберт Петри, диктор на радио.

Теперь она вспомнила, что он заходил в их дом три-четыре раза. Не в гости, а чтобы забратиь Анжелику. И она вспомнила также его тонкие нервные руки и слащавый голос, приторный как кленовый сироп на ванильном мороженом.

– Это так типично для тебя, моя дорогая, – сказал доктор Майлс Гордон. – Абсолютно типично. Ты не спрашиваешь, что случилось с твоим ребенком. Ты даже не спрашиваебь, с каким ребенком. В первую очередь тебя волнуют чувства твоего любовника.

– Оставь свои нравоучения для себя, Майлс, – ответила Анжелика. Меня от них тошнит. А теперь скажи мне, что случилось?

– Лесли упала и ушибла колено. Я отвез ее в больницу, сделал снимок, привез ее домой, уложил в постель и дал снотворное. Сейчас с ней Алана.

Анжелика сняла маленькую черную шляпку и аккуратно положила ее.

– Это все? – спросила она утомленно.

– Да, – воскликнул Майлс Гордон, – это все, Анжелика. Может быть мне не стоило вытаскивать тебя из теплой постели Петри по такому незначительному поводу. Но поскольку Лесли – твоя дочь, я решил, что тебя может заинтересовать, что с ней случилось.

Анжелика подошла к маленькому бару в конце гостиной и налила себе выпить.

– Ты лжешь, Майлс, – спокойно сказала она. – Ты искал меня не из-за Лесли. Ты увидел великолепный повод, чтобы проверить свои подозрения насчет меня и Элберта и воспользовался им. Ты же не можешь перенести, если я с кем-то, кроме тебя, верно?

Майлс Гордон налил себе рюмку без приглашения и выпил половину ее одним глотком. Она улыбнулся, вновь глядя на Анжелику.

– Не слишком ли Петри молод для тебя, моя дорогая?

Анжелика медленно отпила из рюмки.

– Элберт старше меня на два года, – сказала она.

– Я знаю, знаю, – ответил доктор. – Но все равно он слишком молод для тебя, не так ли? Тебе ведь обычно нравятся мужчины постарше? Например на пятнадцать, двадцать, двадцать пять лет.

– Что ты имеешь против зрелости? – спросила Анжелика. – Я нахожу ее очаровательной.

– Кому ты морочишь голову, детка? – спросил Майлс Гордон. – Тебя волнует не зрелость. Твои ноги, детка, раздвигает мечта о мужчине, который мог бы быть твоим отцом.

Он помолчал и посмотрел на нее сверху вниз.

– Я знаю, – добавил он. – Я там был.

И снова щеки Анжелики вспыхнули ярким пламенем, и злой блеск появился в ее глазах.

– Ты что-то знаешь, Майлс, – сказала она. – Ты настоящий, в двадцать один карат, сукин сын. А кроме того, ты развращенная старая свинья.

– Принцесса, – продолжал Майлс Гордон, как будто не слышал ее. Принцесса, которая выросла, но не способна ни давать, ни принимать любовь. Стареющая принцесса, все еще привязанная к королевству и королю своего детства.