Текст книги "Девушка из Монтаны"
Автор книги: Грейс Ливингстон-Хилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
У ног Элизабет лежал совершенно новый мир. Школа была полна восхитительных чудес. Она впитывала знания, как губка воду, бросалась от одной науки к другой, проявляя замечательные способности и истинное удовольствие при решении различных задач.
Под влиянием пастора, который так близко знал Господа нашего, росла и ее близость к Иисусу Христу, и жизнь казалась ей по-настоящему прекрасной.
Она читала Библию с таким упоением, словно это был роман – да для нее книга и была романом, а днем, отправляясь на обычную уже прогулку в парк верхом на Робине – в результате ухода он заметно приободрился, зауважал себя, и седло у него было по самой последней моде, – она размышляла о необыкновенной доброте Господа, проявленной к ней, простой девчонке из прерий.
Так, в покое и мире, прошли три чудесных года. Каждый месяц Элизабет с подарочками отправлялась навестить бабушку Брэйди, и каждое лето они с бабушкой Бэйли отправлялись на воды на модный курорт в Катскильских горах. Девушка всегда была одета самым изысканным образом, при этом обращала на свои наряды столько же внимания, сколько птица – на воздух, а цветок – на поля.
Из своих первых карманных денег она скопила необходимые сорок долларов и выслала по адресу, который он дал ей там, в прериях, не присовокупив к ним, однако, никакого послания: она считала, что не имеет на это права.
Она все чаще посещала с бабушкой старинные уважаемые семейства Филадельфии, хотя пока что, будучи еще ученицей, не «выезжала в свет». Но где бы она ни бывала, она никогда не видела Джорджа Трескотта Бенедикта и ничего не слыхала о нем.
Часто, глядя на красавиц, бывавших в доме бабушки, красавиц, которые улыбались ей, болтали с ней, она гадала, кто из них может быть той самой леди, которой принадлежит его сердце. Она представляла, что эта леди должна быть самой красивой, самой приятной во всех отношениях, потому что в ином случае он бы ею не увлекся, и выбирала то ту, то эту, а потом, когда ее избранница демонстрировала какую-то неприятную черту характера или совершала какой-то нехороший поступок, отбрасывала кандидатку и присматривалась к другой. В результате осталось всего несколько красавиц, подходящих, на ее взгляд, человеку, ставшему ее идеалом.
Но иногда в мечтах она видела, как он подходит и разговаривает именно с ней, и улыбается так, как улыбался, когда они скакали бок о бок, и кладет руку на гриву ее коня – конь в мечтах всегда присутствовал. Она предавалась этим мечтам во время верховых прогулок в парке: как замечательно было бы, если б он ехал рядом с ней и они бы рассказывали друг другу обо всем, что произошло с ними со времени расставания. Она рассказала бы ему о том, как нашла друга в Иисусе Христе. И он был бы рад за нее – несомненно. Потому что он наверняка из тех, кто интересуется подобными вещами – в отличие от других, занятых исключительно светской суетой.
Иногда ей мнилось, что с ним случилось что-то плохое. К примеру, его могли выбросить из этого ужасного поезда и убить, и никто ничего не узнал. Но по мере того как рос ее опыт, после того как она сама стала путешествовать поездами, страх уходил. Она стала понимать, как огромен мир и сколько в нем того, что способно увести его из дома.
Возможно, он благополучно получил посланные ею деньги – она ничего об этом не знала, так как не оставила обратного адреса. Ей это казалось неправильным. Это привлекло бы к ней его внимание, и его «леди» это точно бы не понравилось. Возможно, они уже поженились и переехали в какое-то чудесное место. Возможно… Многое возможно. Лишь одно она знала наверняка: он больше никогда не возникал на горизонте ее жизни, поэтому ей следовало постараться его забыть и быть благодарной за то, что Господь дал ей друга в те времена, когда она особенно в нем нуждалась. Когда-нибудь, в вышних сферах, они встретятся вновь, и она поблагодарит его за доброту, и они поведают друг другу, какие пути прошли по земле после расставания. К этому времени религиозные воззрения Элизабет стали гораздо глубже, и в ней жила простая и сильная, как у ребенка, вера в вечную жизнь.
И было у нее одно очень сильное желание, чтобы он, ее друг, оказавшийся первым, кто помог ей на пути к познанию, спасший ее в тех диких местах, тоже познал Христа, поскольку тогда, когда они были вместе, он знал его недостаточно. И поэтому в своих ежедневных молитвах она часто разговаривала о нем с Отцом Небесным и молилась, чтобы он тоже пришел к вере и когда-нибудь как-нибудь познал истину во Христе.
Во время третьего сезона пребывания в Филадельфии бабушка решила, что настало время представить свету этот бутон, превратившийся в такую прекрасную девушку, о которой бабушка могла только мечтать.
Так что Элизабет «вышла в свет», и бабушка Брэйди с чувством глубокого удовлетворения читала за утренним кофе в колонке светских новостей о том, как она выглядит и что говорит. Тетя Нэн слушала все это с кислой физиономией. И почему этой Элизабет повезло больше, чем ее Лиззи? Все, конечно, потому, что она из Бэйли, и матушке не следует так уж радоваться. Но бабушка Брэйди считала, что, хотя своим успехом Элизабет обязана тому, что она Бэйли, все ж таки она еще и Брэйди, так что это шаг наверх и для Брэйди тоже.
Лиззи слушала и затем пересказывала в десятицентовом магазине истории о «моей кузине, Элизабет Бэйли», а продавщицы внимали ей, разинув рты.
Наступала весна третьего года пребывания Элизабет в Филадельфии.
Глава 15. Знаменательный пикник
Было лето, и был июнь. И был пикник, на который отправилась Элизабет.
Бабушка Брэйди была среди организаторов. Если Элизабет придет, гордости ее не будет предела, так что после долгих дебатов, после обсуждения всех за и против с дочерью и Лиззи, она села писать приглашение. Тетя Нэн была решительно против. Она не желала, чтобы кто-то затмил ее Лиззи. Это для нее она целых две недели шила по вечерам платье из органди, все в розовых розах. Отделано оно было ярдами дешевых кружев и целым клубком розовых лент различной ширины. Шляпа также вся состояла из роз, и не дай Господь дождю и ветру разразиться в то утро, на которое назначен был пикник воскресной школы. Матушка Лиззи подумывала приобрести еще розовый шифоновый зонтик, но в процессе подготовки семейные финансы и так были изрядно подорваны, и зонтик они вряд ли бы выдержали. Однако все было сделано для того, чтобы Лиззи не потерялась в тени разодетой в шелка и увешанной драгоценностями леди-кузины.
Но миссис Брэйди долго ждала своего триумфа. Более всего на свете она желала прохаживаться между приятельницами, представляя им свою внучку Элизабет Бэйли и между делом замечая: «Вы наверняка часто встречаете имя моей внучки в газете, миссис Бэбкок. На днях она устраивала прием на Риттенхауз-сквер».
Наверняка Элизабет скоро выйдет замуж и, может, уедет куда из Филадельфии – в Нью-Йорк или в Европу, кто знает, какие ждут ее великие дела. Так что теперь самое время для триумфа, потому как, когда плод созрел, его надобно срывать. И миссис Брэйди вознамерилась собирать урожай.
Она приготовила бумагу, ручку, чернила: негоже писать послание на Риттенхауз-сквер карандашом. И когда Нэн и Лиззи ушли на работу, села и принялась продумывать, что именно напишет.
«Дорогая Бесси…» – начала она. Элизабет никогда не просила не называть ее так, хотя это ей и не очень нравилось. Но так звали ее мать, и это имя было дорого для бабушки. Ей казалось, что настаивать на обращении «Элизабет» – значит каким-то образом нарушать память о маме. Так что бабушка Брэйди так до конца своих дней и продолжала называть ее Бесс. К тому же Элизабет считала, что на свете слишком много по-настоящему значимых вещей, чтобы обращать внимание на такие мелочи – это все равно что занимать себя исключительно заботами о том, что модно, а что нет.
Послание продвигалось с большими трудами.
«Наша воскресная школа устраивает пикник в Уиллоу-Гроув [2]. Это будет во вторник. Мы едем на трамвае. Я буду рада, если ты поедешь с нами. Мы проведем там весь день, возьмем с собой и обед, и ужин, вернемся домой поздно, и ты можешь остаться у нас на ночь, а вернуться домой после завтрака. Тебе не нужно ничего с собой приносить, потому что мы все запланировали, хватит на всех, и это не дорого. Но если захочешь принести сладости, тогда хорошо. У меня не будет времени что-то приготовить, а то, что продают в нашей бакалее, может тебе не понравиться. Я правда хочу, чтобы ты приехала. Я еще никуда не выходила вместе со своими обеими внучками, а бабушка Бэйли и так видит тебя каждый день. Надеюсь, что ты сможешь прийти. Я оплачу все расходы. Старый Кристиан Дивер, на занятия с которым ты ходила и который тебе нравился, тоже будет, так что ты хорошо проведешь время. У Лиззи новое розовое платье из органди, и на шляпке тоже розы, мы собираемся купить ей и розовый зонтик, если он не будет стоить очень дорого. Ну, такой, с шифоновыми воланами. Тебе понравится, потому что в Уиллоу-Гроув много всяких развлечений, мы собираемся все посмотреть. Там и музыка будет. Будет играть какой-то человек, у которого имя похоже на ругательство. Сейчас не вспомню, как его зовут, но его объявления висят на трамваях. Он приезжает в Уиллоу-Гроув каждый год. Пожалуйста, сразу ответь, будешь или нет, чтоб мне знать, сколько кексов испечь. С любовью бабушка Элизабет Брэйди».
Читая послание, Элизабет и смеялась, и плакала. Ей была приятна доброта бабушки Брэйди – она считала, что, в свою очередь, проявляя доброту к этой бабушке, она чтит память матери. Так что она решительно отодвинула несколько запланированных на эти дни встреч, к неудовольствию бабушки Бэйли, искренне не понимавшей, зачем ей проводить целых два дня и ночь на Флора-стрит именно теперь, когда стало тепло. По правде говоря, сейчас, в межсезонье, светских обязанностей было не так уж и много, и Элизабет вольна поступать, как ей хочется, но в такой толпе легко подхватить какую-нибудь болезнь! Удивительно глупая затея. Но если надо ехать, значит, надо. Бабушка Бэйли была в целом вполне терпимой. Элизабет имела такой успех и так стремилась всячески ее радовать, так кто она такая, чтобы противиться ее желаниям? Так что Элизабет написала ответ на прекрасной бумаге с серебряным гербом Бэйли:
«Дорогая бабушка! Я буду счастлива поехать с вами на пикник и обязательно привезу большую коробку лучших сладостей от „Хьюлера“. Уверена, что таких вкусных вы еще не пробовали. Не покупайте зонтик для Лиззи: я сделаю ей подарок. Буду у вас к восьми часам. С любовью, ваша внучка Элизабет».
Миссис Брэйди получила от послания огромное удовольствие и за ужином с победным видом протянула его дочери. Она понимала, что обещание розового зонтика смягчит тетю Нэн. Элизабет ничего и никогда не делала наполовину, и можно быть уверенными, что зонтик будет самого лучшего качества, при этом без ущерба для семейного кошелька.
Элизабет отправилась на пикник в легком белом платье из кисеи, очень простом на вид, со скромными оборками, отороченными кружевом, которое не бросалась в глаза, но людям понимающим говорило: «А я-то настоящее…» На голову она надела белую панаму, обвитую столь же простым белым шелковым шарфом – этот неброский шарф стоил немыслимых денег. Панама чем-то походила на старую фетровую шляпу брата, в которой Элизабет ехала по прериям, поэтому она и обратила на нее внимание. Бабушка Бэйли поначалу удивилась выбору, но, когда увидела, сколько стоит это с виду простое произведение шляпного искусства, тут же выложила необходимую сумму. Панама была стильной, ее можно было носить то так, то эдак, и бабушка Бэйли решила, что она будет неплохо смотреться на морском берегу.
Волосы Элизабет собрала в низкий узел – с такой прической она была похожа на ту Элизабет, которая три года назад приехала в Филадельфию. Никаких украшений, кроме золотой пряжки на поясе и золотой шляпной булавки. Короче, на ней не было ничего, что кричало бы о ее принадлежности к пресловутым «четырем сотням». Она даже не надела перчатки, просто несла их в руке и небрежно бросила на столик. Там эти длинные мягкие белые перчатки и пролежали весь день по соседству с альбомом для открыток, который преподнес Лиззи на именины молодой человек из извозчицкого двора. Сама же Лиззи щеголяла в Уиллоу-Гроув в длинных белых шелковых перчатках, крепко сжимавших новый розовый зонтик.
Бабушка Брэйди оглядела Элизабет с явным неодобрением. Этот наряд, который Элизабет выбрала то ли из отсутствия вкуса, то ли из упрямства, то ли из-за того и другого вместе, вряд ли годился для триумфа, на что бабушка и намекнула, похвалив усилия Лиззи. Ну куда это годится? Просто белое платье и какая-то бесформенная шляпа, ну совсем как у кучера. Она-то ожидала шелков, и митенок, и шляпы с цветами. Лиззи выглядит куда изящнее. Неужели миссис Бэйли назло отпустила Элизабет в таком виде?
Но поскольку уже было поздно отсылать Элизабет назад переодеться, миссис Брэйди пришлось смириться с разочарованием. Розовый зонтик оказался премилым, Лиззи была в полном восторге. Даже тетя Нэн смягчилась. Ей доставляло огромное удовольствие сравнивать девушек: ее материнское сердце радовалось, ибо ее собственная плоть и кровь выглядела намного шикарнее этой, с Риттенхауз-сквер. И она искренне недоумевала, почему, пока они гуляли по Уиллоу-Гроув – девушки впереди, она чуть позади – прохожие по два раза оглядывались на Элизабет, и только по разу – на Лиззи. Значит, верно говорят, что не платье красит девушку? Об этом как-то неприятно думать…
Сласти были выше всяких похвал. Их было более чем достаточно на всех, включая двух юношей из извозчичьего двора, которые прилепились к ним с самого утра. Коробка была даже не одна, их было две: первая – с шоколадом всех возможных сортов, вторая – с разными конфетами и засахаренными фруктами. На обеих стояло заветное слово «Хьюлер». Лиззи, прогуливаясь по Честнат-стрит, проходила мимо «Хьюлера» и с завистью смотрела на девушек, выходивших из кондитерской с фирменными белыми коробками, перевязанным золотой тесьмой, с таким видом, будто это было самым обычным делом. И вот теперь и она ела конфеты из знаменитой коробки, теперь и она принадлежала к элите.
День был долгим и приятным даже для Элизабет. До этого она никогда не бывала в Уиллоу-Гроув, и эта странная смесь природного парка и ярмарки тщеславия очаровала ее. Она в некотором роде отдыхала от однообразных светских мероприятий зимнего сезона. Ее не особенно раздражали даже громкоголосые неуклюжие юнцы из конюшен. Она воспринимала их как данность и не обращала на них внимания. Ее они робели и, к радости тети Нэн, все свои усилия обратили на Лиззи.
Они все по несколько раз прокатились на лошадках на карусели. Элизабет не могла понять, в чем тут радость, и, сделав один круг, уселась рядом с бабушкой и просто наблюдала, хотя старой даме хотелось, чтобы она веселилась наравне с остальными. Элизабет была не из тех, кто портит другим настроение, поэтому послушно забралась в огромную раковину, влекомую замызганной гипсовой нимфой, и крутилась, пока Лиззи не объявила, что пора попробовать что-нибудь еще.
Они отправились к Старой мельнице, потом в комнату смеха, потом поплавали на гондолах по Венеции, поедая сласти, жуя резинку и громко перекрикиваясь. Все, кроме Элизабет. Элизабет резинку не жевала и голоса не повышала. Это было не для нее. Но она искренне улыбалась остальным, и ее ни в коей мере не волновало, что кто-то может увидеть столь популярную личность, как мисс Бэйли, в этой дурно воспитанной компании. Она понимала, что иначе они вести себя просто не умеют. И она тоже радовалась вместе со всеми. Они взвешивались на весах, подтрунивая друг над другом, пересмотрели все картины в местном синематографе. Пообедали они под деревьями, и наконец началась музыка.
Они уселись подальше – Лиззи объявила, что так удобнее. Мол, она не хочет «выставляться». С каждой стороны у нее сидело по молодому человеку, и скамейка под ними ходила от хохота ходуном. Время от времени на них с неодобрением посматривал страж порядка и жестами призывал вести себя потише, но компания продолжала хихикать. Элизабет радовалась, что они разместились в заднем ряду, а то недовольных было бы гораздо больше.
Но музыканты были отличными, и руководитель оркестра ей тоже понравился. Она заметила, что многие слушатели тоже были рады. Мелодии брали за душу. У нее не получалось вдоволь слушать хорошую музыку. В эти три года они, конечно, время от времени посещали Музыкальную академию, но, хотя бабушка и держала там ложу, у нее редко выдавалось время или имелось желание ходить на концерты. Изредка, когда приезжали Мельба, или Карузо, или кто-то еще из мировых знаменитостей, она на часик появлялась в ложе, но обычно после того, как отзвучит какая-нибудь известная ария, удалялась, не заботясь о производимом ее уходом шуме, как будто оркестр вообще ничего не стоил, а ее саму интересовала лишь знаменитость. Поэтому Элизабет была незнакома радость целого концерта оркестровой музыки.
Она услышала, как Лиззи говорит:
– Да, это Вальтер Дамрош [3]! Ну разве не странное имя? Бабушка считает, что звучит как ругательство. Говорят, он хороший, но мне больше понравились те, что в прошлом году выступали. Они играли веселые вещицы, и у них была такая штука, которая кричала ну прямо как младенец, все с хохоту покатывались. Здорово было, уж поверьте. А вот такая музыка мне не очень-то. А вам?
И Джим с Джо согласились, что не очень, Элизабет же улыбнулась и продолжала наслаждаться оркестром.
На повестке дня стоял арахис, и дружный хруст троицы вторгался в самые изящные пассажи. Элизабет очень хотелось, чтобы кузина отправилась на прогулку, что она наконец и сделала, любезно пригласив Элизабет присоединиться, но та отказалась и осталась дослушивать дневной концерт.
После ужина стали загораться вечерние огни, и Элизабет, глядя, как одно за другим вспыхивают окна в высоких домах на фоне синеющего июньского неба, вспомнила о Граде Небесном. Вот-вот должен был начаться вечерний концерт, послышались первые звуки, они неудержимо притягивали девушку. Впервые за день она сама решила куда-то направиться, остальные потянулись за ней, уже устав от развлечений и не представляя, чем еще можно было бы заняться.
Первую половину концерта они выдержали вполне смирно, но в антракте решили пойти посмотреть на электрический фонтан с разноцветными бликами и покататься на лодке. Элизабет же осталась на месте: фонтан ей был виден и отсюда. Даже бабушка и тетя захотели снова прогуляться, заявив, что с них хватит музыки. К тому же ее и издалека слышно, а им хочется мороженого. Разве Элизабет не хочется?
Она мило улыбнулась. Позволит ли бабушка ей остаться и послушать вторую половину концерта? Она любит музыку, а оркестр такой чудесный. К тому же сегодня она уже не в состоянии что-либо съесть. И обе дамы, приговаривая, что это очень странно, когда девушка отказывается от мороженого, отправились за лакомством с чистой совестью, а Элизабет, выдохнув, откинулась на сиденье и закрыла глаза, слушая первые чистые звуки, которые как бы прощупывали атмосферу: пригодна ли она для того, что произойдет потом?
К концу изумительной пьесы – в программке она значилась как «Весенняя песня» Мендельсона – Элизабет открыла глаза и сразу же встретилась взглядом с человеком, который стоял в проходе и внимательно смотрел на нее – это был он, тот самый!
А он всматривался в ее прекрасный профиль и не верил своим глазам. Неужели это она, его маленькая загорелая подружка, дева прерий? Эта девушка с прекрасным, благородным, умным лицом, с безупречными манерами? Она выглядела как светлый ангел, заброшенный в разношерстную компанию посетителей воскресной школы и городских гуляк. Шум, клацанье, топот толпы были от нее так далеко. Она была полностью поглощена сладкими звуками. Она взглянула на него, и ее лицо озарила улыбка, словно солнечный луч, проникший сквозь темные тучи. Ее глаза сказали: «Вот и вы, наконец-то!», а уста произнесли: «Как я рада вас видеть!»
– О, как же я надеялся, что вам ничто не грозило! – сказал он, обретя дар речи.
И в это мгновение она забыла все три года учебы, свой успех дебютантки и снова стала той девушкой, какой была, когда он впервые увидел ее. Она с благоговением глядела в лицо, которое так долго видела в мечтах.
Оркестр заиграл снова, и они сидели молча, слушая музыку. Но их души говорили друг с другом, как будто не было этих прошедших лет, они устремлялись друг к другу по мосту, построенному музыкой.
– Теперь я знаю, – произнесла Элизабет, глаза ее сияли. – Теперь я знаю, что все это значит. А вы? О, как я хотела бы, чтобы и вы тоже узнали.
– Узнал что? – растерянно переспросил он.
– Узнали, как Господь укрывает нас. Узнали, каким другом может быть Иисус Христос.
– А вы все та же, – сказал он радостно. – Вы совсем не изменились, вы все такая же. Вас не смогли испортить.
– Так вы узнали? – спросила она мягко. Она с интересом и надеждой смотрела ему в глаза. Это было то, что ей так нужно, то, о чем она все это время молилась.
Он не отвел взгляда. Не желал. Больше всего на свете ему хотелось ответить так, чтобы ей понравилось.
– Кое-что узнал, наверное, – сказал он нерешительно. – Но не так много, как следовало бы. Вы мне поможете?
– Он сам поможет вам. Вы обретете Его, если будете желать этого всей душой, – серьезно ответила она. – Так сказано в Его Книге.
И снова зазвучала музыка – грустная, ищущая, нежная. Говорила ли она о небесах, о душах, о чем-то большем, чем эти две души?
Он наклонился к ней и тихо произнес слова, которые, казалось, диктовала сама музыка, да и голос его сливался с мелодией:
– Я очень постараюсь, если вы поможете мне.
Ответом была улыбка, в которой читался чистый восторг.
В финальные звуки анданте одной из симфоний Бетховена ворвался громкий голос Лиззи:
– Бесс! Бесс! Бесси! Эй, Бесси! Ма говорит, что нам надо двигать к трамваям, если мы хотим захватить сиденья. Концерт скоро кончится, там будет такая давка! Пошли! И ба говорит, если хочешь, возьми с собой своего друга.
Эти последние слова сопровождались кивком в сторону молодого человека, который с удивлением повернулся посмотреть, кто это там говорит.
Одного взгляда на пышное платье из органди, шляпку в розах и розового зонтика – сколько б все это ни стоило – было достаточно: Джордж Бенедикт сразу понял, что представляет собой Лиззи.
– Может быть, вы предупредите и позволите мне доставить вас домой чуть позже? – негромко спросил он. – Толпа огромная, а у меня автомобиль.
Она с благодарностью кивнула. Ей надо было так много ему сказать! Она перегнулась через сиденье и четко и ясно произнесла, сопровождая свои слова улыбкой, принятой на Риттенхауз-сквер, – Лиззи чуть побаивалась этой улыбки:
– Я вернусь немного позже. Скажи бабушке, что я встретила старого друга, которого давно не видела. Думаю, что приеду одновременно с вами.
Они подождали, пока Лиззи передала все это бабушке и тете, которые неохотно кивнули. Тетя Нэн насупилась: Элизабет вполне могла бы привести с собой своего друга и познакомить его с Лиззи. Она что, считает, что Лиззи для него недостаточно хороша?
Он завернул ее в большой мягкий плед, лежавший в автомобиле, усадил рядом с собой, и она почувствовала, что все те длинные трудные дни, миновавшие с их расставания, забыты, их смыло волной радости. Разве может сравниться внимание и интерес всех молодых людей, которых она встречала в свете, с этим нежным, этим совершенным вниманием? Она совершенно забыла о той леди, как будто никогда о ней и не знала. И больше всего ей хотелось сейчас поделиться с ее другом рассказом о другом, Небесном Друге.
Он не прерывал ее, а лишь смотрел на ее такое серьезное, такое вдохновенное лицо в лунном свете, ибо луна уже взошла, венчая своей короной всю красоту ночи. Искусственный блеск и шум Уиллоу-Гроув растаял позади, они ехали к городу в ночной тишине, и сердце молодого человека пело, пело, пело: «Я нашел ее! Она в безопасности!»
– Я все время молился за вас, – произнес он, когда она умолкла. Они как раз подъезжали к Флора-стрит. Уличные мальчишки все еще бегали по мостовой, потому что ночь была теплой, они помчались за автомобилем, притормозившим у дверей. – Он надежно укрыл вас, и я возблагодарю Его в молитве. Я очень хочу видеть вас. Могу я посетить вас завтра?
– Да, – сказала она просто, в глазах ее светилась огромная радость.
Тут как раз от угла, от трамвайной остановки, подошли все Брэйди. Они в ожидании топтались у входа: сейчас бы как раз и затеять процедуру знакомства, но молодым людям явно было не до этого. Он приподнял шляпу и, словно благословляя Элизабет, произнес: «Доброй ночи». Девушка повернулась и вошла в скромный маленький дом к своим недоумевающим родственникам, и в глазах ее был свет, в походке – радость, а в снах, посетивших ее в эту ночь, – счастье.
Глава 16. Опять в одиночестве
– Ну-ка, посмотрим, что там пишут про нашу Бесси, – объявила наутро бабушка Брэйди, пристраивая на нос очки и закидывая одну плотную ногу на другую. – Всегда читаю светскую колонку, – пояснила она Элизабет.
Элизабет улыбнулась, а бабушка принялась зачитывать вслух:
«Мистер Джордж Трескотт Бенедикт и его мать, миссис Винсент Бенедикт, вернулись домой после продолжительного тура по Европе. Здоровье миссис Бенедикт в значительной мере улучшилось. Говорят, они намерены провести лето в их загородном имении в Виссахикон-хайтс».
– Ой! – прервала ее Лиззи со ртом, полным жареной картошки. – Это тот, который был помолвлен с мисс Как-Ее-Там Лоринг. Неужели не помните? Даже карточка в газете была, и его, и ее, а потом она в одночасье бросила его ради какого-то герцога или что-то в этом роде, и этот бедняга должен был уехать. Мне об этом Мэйми рассказывала. Ее сестра работает в универмаге и знает мисс Лоринг. Говорит, она ужасно красивая и Джордж Бенедикт был от нее без ума. Совсем помешался. Мэйми говорит, мисс Лоринг – как же ее звали? – а, Джеральдина, вот, Джеральдина Лоринг покупала у нее кружево. Слышала, как та говорит, это, мол, для платья на конный праздник. В газете было фото с праздника, так она прямо вся в кружевах, я сама видела. Стоило целое состояние. Не помню, почем за ярд. Но что-то у нее там с герцогом не заладилось, замуж за него она так и не вышла. А на фото она правила четверкой лошадей. Неужели не помнишь, ба? Сидит вся такая в коляске, в руках поводья, кнут, элегантная фигура. Думаю, герцог оказался недостаточно богатый. Она так ни за кого и не вышла, не удивлюсь, если она опять возьмется за Джорджа Бенедикта. Он-то был так к ней привязан!
Лиззи продолжала что-то болтать, бабушка дальше зачитывала светские новости, но Элизабет ничего не слышала. Она вдруг вся закаменела. Казалось, жизнь ушла из нее навсегда. Леди! Ну как она могла забыть о леди? Джеральдина Лоринг! Надо же было, чтобы это оказалась она! Джеральдина Лоринг была из самой именитой семьи, занимала в обществе особое место. Хороша как картинка, но ее лицу, на взгляд Элизабет, не хватало доброты и ума. И она отдала свое сердце тому, чья судьба была в руках этой куклы! Впрочем, она слышала, что семья мисс Лоринг очень знатная и мать ее тоже дама очаровательная. Может, она неверно о ней судит. Ну конечно, неверно, потому что он бы не полюбил недостойную женщину.
Элизабет вернулась домой в подавленном настроении. Она сразу же прошла к бабушке Бэйли и, после того как прочитала ей все письма и выполнила привычные обязанности, сказала:
– Бабушка, должна вам сообщить, что сегодня ко мне должен зайти один человек.
– Мужчина? – встрепенулась мадам Бэйли: уж она-то выберет, когда время придет, того, кого надо. – Что за мужчина?
– Я встретила его в Монтане, – ответила Элизабет, раздумывая, как много она может рассказать.
– Мужчина из Монтаны? Кошмар! – воскликнула теперь уже крайне встревоженная бабушка. – Но не тот ужасный тип, от которого ты бежала?
– О нет! – улыбнулась Элизабет. – Этот человек был очень добр ко мне, и он мне очень нравится.
Только этого не хватало! Необходимы срочные меры.
– Элизабет, – сказала мадам Бэйли строго. – Мне не по душе визиты твоих друзей из Монтаны. Ты должна каким-то образом отказать ему. Это приведет к большим осложнениям. Ты, кажется, не понимаешь своего положения в обществе. Нет ничего плохого в том, чтобы быть вежливой и милой со своими родственниками, хотя порой мне кажется, что ты слишком с ними мила. Можешь посылать им подарочки, это уж куда лучше, чем самой к ним ездить. Но некто из ниоткуда, со стороны! Это невозможно. Я этого не допущу.
– Но, бабушка…
– Не прерывай меня, Элизабет. Я должна сказать еще кое-что. Сегодня утром я разговаривала с людьми из пароходной компании. Они готовы предоставить нам каюты на «Германии» в эту субботу, и я решила их взять. Я уже им телеграфировала, и сегодня мы уезжаем в Нью-Йорк. У меня есть в Нью-Йорке дела. Мы на несколько дней остановимся в «Уолдорфе», у тебя будет возможность узнать Нью-Йорк получше. Еще не очень жарко для прогулок, некоторые наши друзья тоже остановятся в «Уолдорфе», а Крэйги отплывают в субботу вместе с нами. Так что у тебя в путешествии будет молодая компания.
Сердце у Элизабет упало – она даже не представляла, что оно может так падать. Она страшно побледнела. Наблюдательная бабушка подумала, что поступила правильно, быстро найдя решение. Мужчину из Монтаны ни в коем случае допускать в дом нельзя, уж об этом она позаботится, отдав тайком от Элизабет соответствующие указания.
Девушка побрела в свою комнату. Вдруг она вспомнила, что вчера вечером так и не дала ему своего адреса, не рассказала о своих обстоятельствах. Поразмыслив, она пришла к не самому приятному решению, что, возможно, даже сейчас, в этот трудный момент, Господь уберегает ее от какой-то еще большей беды. Мистер Джордж Бенедикт принадлежит Джеральдине Лоринг. Он сам сказал ей об этом еще там, в Монтане. И с ее стороны будет неправильно возобновлять их знакомство. Сердце с огромной болью подсказывало ей, что не стоит мечтать о дружбе, которой не суждено длиться.
Печальная, она села за письмо.
«Дорогой друг!» – написала она на простом, без герба, листе: она не хотела, чтобы он знал, как изменились ее обстоятельства. Пусть она останется для него простой девушкой из Монтаны.
«Моя бабушка заболела, и ради ее здоровья мы должны уехать. К сожалению, мы уезжаем сегодня. Не знаю, сколько продлится наше путешествие. Мне очень жаль, что нам не удастся встретиться, но я посылаю вам книжечку, которая помогла мне познать Иисуса Христа. Надеюсь, она поможет и вам. Она называется „Мой лучший друг“. Я не забуду молиться за вас и о том, чтобы вы нашли к Нему дорогу. Он так важен для меня! Я должна поблагодарить вас, хотя никаких слов не хватит, чтобы выразить мою вам благодарность за вашу доброту. Это Господь послал мне вас, я уверена. Ваш всегда благодарный друг, Элизабет».
