Текст книги "Девушка из Монтаны"
Автор книги: Грейс Ливингстон-Хилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
И она, упрямо выпятив подбородок, продолжила путь. Одежда ее износилась, она загорела до черноты. Конь уныло перебирал копытами. Он был не прочь задержаться в некоторых местах, мимо которых они проезжали, а может, и остаться там навсегда, но послушно ступал по всем дорогам, на которые она его направляла, и как мог утешался придорожной растительностью. Он превратился в опытного путешественника. Молотилки пугали его теперь не больше, чем дикие рыси.
В одном месте добрая женщина посоветовала Элизабет отдыхать по воскресеньям. Она сказала, что Господь не жалует тех, кто по Божьим дням занимается тем же, что и в обычные дни, и что, если она не будет делать перерывов в своей скачке, ее ждет неудача. Да и для коня это плохо. Поскольку сказано это было в субботний вечер, то Элизабет осталась у этой женщины на выходной и слышала, как та читает вслух четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна. Это стало для нее чудесным откровением. Она вообще не поняла, что это такое. На самом деле, Библия была ей совершенно не знакома. Она не знала, что эта книга отличается от других. Нет, мама что-то там говорила о Библии, но просто как о книге. Она не знала, что это – Книга книг.
Продолжив путь, она предалась размышлениям. Хорошо бы у нее тоже была такая книга. Она запомнила название – Библия, Книга Божья. Значит, Господь написал книгу! Когда-нибудь она ее раздобудет и прочитает.
«Да не смущается сердце ваше…» – послание это запало ее в одинокую невежественную душу. Она повторяла его ночами, когда останавливалась в каких-то неприятных ей домах, или днем, если дорога была трудна или случалась непогода, заставлявшая укрываться где-то в стогу или в заброшенной хижине. Или когда укрыться было негде и она промокала до нитки. А потом выглядывало солнце, одежда на ней высыхала, и ей казалось, что сам Господь говорит ей эти слова – «Да не смущается сердце ваше…»
Каждый вечер и каждое утро она дважды прочитывала «Отче наш» – раз для себя и раз для друга, который отправился в большой мир: казалось, это было сотни лет назад.
В какой-то день она наткнулась на железнодорожный путь. Сердце ее отчаянно забилось. Значит, уже скоро. Потому что железная дорога – это знак Востока, знак цивилизации. Но путь ее по-прежнему был одинок, его пересекало все больше и больше железнодорожных путей, и все больше и больше попадалось ей маленьких городков, разбросанных вдоль извилистых дорог.
У нее вошло в привычку останавливаться на ночь в городках и отправляться в путь ранним утром. К этому времени одежда ее стала такой грязной и рваной, что она стеснялась искать ночлега в хороших местах – боялась, что ее прогонят прочь, и искала прибежища в амбарах или в каких-то жалких домишках. Но люди в этих домишках и сами были невероятно грязны, так что места, где помыться, там не было.
Когда она достигла первого настоящего большого города, она уже потеряла счет неделям и месяцам.
В Чикаго она въехала с высоко поднятой головой, как королева. На своем пути она встречала и индейцев, и ковбоев, так что ей Чикаго? Мили и мили домов и людей, и нет им числа. Ничего, кроме домов, да спешащие куда-то люди, многие из них заняты тяжелой работой. Наверняка это и есть Филадельфия.
Ее внимание привлекло большое красивое здание. Рядом с ним был красивый двор, во дворе девочки перекидывали мяч через веревочную сетку с помощью странных плетеных штук. Элизабет направила коня к обочине и остановилась, наблюдая за игрой. Одна девочка была особенно искусной, она каждый раз отбивала подачу. Элизабет даже воскликнула от восторга, когда девочка отбила особенно трудный мяч. Когда игра закончилась, она с неохотой тронула коня и тут увидела над входной дверью в здание надпись: «Школа для девочек Джейнвей».
Ах! Вот она, Филадельфия, вот она, ее будущая школа! Она решила зайти сюда сразу, до того, как доберется до бабушки. Так будет лучше.
Она спешилась, привязала лошадь железному кольцу, вделанному в столб на тротуаре. Затем медленно, стесняясь, поднялась по ступенькам и вошла в храм знаний. Она понимала, что выглядит оборванкой, но извинением ей служил долгий путь. Окажутся ли они так добры, что позволят ей учиться?
Она постояла в дверях. В сторонке группка девочек посматривала на нее и хихикала. Она улыбнулась им, но они на ее улыбку не ответили, и она засмущалась еще больше. Наконец она переступила порог, и к ней поспешила горничная в чепце и переднике.
– Вам нельзя сюда, мисс, – повелительно произнесла она. – Это школа.
– Да, – с улыбкой сказала Элизабет. – И мне нужна учительница.
– Она занята. Вам к ней нельзя, – рявкнула служанка.
– Тогда я подожду, пока она освободится. Я проехала слишком много миль и должна повидаться с ней.
При этих словах служанка ретировалась, а к ним с угрожающим видом двинулась элегантная женщина в черном шелковом платье со шлейфом и в очках в золотой оправе. Ну конечно, очередная попрошайка, с ней надо разделаться сразу.
– Что вам угодно? – холодно спросила женщина.
– Я пришла в школу, – доверчиво ответила Элизабет. – Я знаю, что выгляжу ужасно, но я добиралась из Монтаны верхом. Если вы отведете меня туда, где есть вода и нитка с иголкой, я приведу себя в порядок.
Женщина смотрела на нее с недоверием.
– Вы явились в школу! – громко и отчетливо произнесла она, напугав Элизабет. – И ехали верхом из самой Монтаны! Это невозможно! Вы сумасшедшая.
– Нет, мадам, я не сумасшедшая, – возразила Элизабет. – Я просто хочу учиться в школе.
Женщина подумала, что это, должно быть, интересный случай благого намерения. Однако случай крайне неудобный.
– Моя дорогая, – сказала она уже другим тоном, но в котором все-таки были сердитые нотки. – Понимаете ли вы, что учеба в школе стоит денег?
– Да? – изумилась Элизабет. – Нет, я не знала, но у меня есть немного денег. Я могу прямо сейчас дать вам десять долларов, а если этого недостаточно, я могу поработать и заработать еще.
Женщина рассмеялась.
– Это невозможно, – сказала она. – Обучение здесь стоит пятьсот долларов в год. Кроме того, мы не принимаем девушек вашего класса. Это школа-пансион благородных девиц. Вам следует поискать что-то другое.
И она удалилась, чтобы посмеяться с коллегами над странной особой, необычной бродяжкой, с которой ей пришлось побеседовать. А вперед снова выдвинулась служанка, объявившая Элизабет, чтобы она убиралась.
Горько разочарованная, Элизабет вернулась к своему коню, в глазах у нее стояли слезы. Уезжая, она все время с тоской оглядывалась на здание школы и не замечала прохожих, отпускавших шуточки на ее счет. Она являла собой странное зрелище – в рваном платье, со свалявшимися волосами, дочерна загорелая и со слезами на глазах. Ее заметил один художник и, провожая взглядом, подумал было, что стоит ее нагнать и предложить позировать для своей следующей картины.
Ее заметила и женщина в неопрятном наряде, с лицом, слишком хорошо знакомым с пудрой и румянами, и окликнула:
– Эй, милочка, подожди-ка!
Ей пришлось повторить это несколько раз, прежде чем Элизабет поняла, что обращаются именно к ней, и натянула поводья.
– Милочка, – сказала женщина, – ты устала и чем-то расстроена. Не хочешь отправиться ко мне домой передохнуть?
– Спасибо, – ответила Элизабет, – но мне надо ехать. Я отдыхаю только по воскресеньям.
– Ну так просто загляни ко мне ненадолго, – уговаривала женщина. – Ты выглядишь такой уставшей, а у меня есть мои девочки. Уверена, ты будешь рада отдохнуть и поболтать с ними.
Этот ласковый тон тронул девушку. Только что ее гордость была ранена надменной школьной дамой. А эта женщина наверняка добрая.
– А вы далеко живете? – осведомилась Элизабет.
– В паре кварталов отсюда, – сказала женщина. – Поезжай по краю дороги, чтобы мы могли поговорить по пути. Куда ты направляешься? Похоже, ты приехала издалека.
– Да, – устало ответила девушка. – Из Монтаны. Я приехала в школу. Это Филадельфия?
– Нет, это Чикаго, – ответила женщина. – Школы здесь лучше, чем в Филадельфии. Если ты ненадолго задержишься у меня, я посмотрю, что можно сделать, чтобы устроить тебя в школу.
– А это трудно – устроиться в школу? Я думала, им нужны люди, которых можно учить.
– Да, это очень непросто, – врала женщина. – Но, кажется, я знаю одну школу, куда могла бы тебя отдать. А где твои родные? Остались в Монтане?
– Они все умерли, и я уехала в школу.
– Бедное дитя! – лицемерно вздохнула женщина. – Пойдем ко мне, я о тебе позабочусь. Я знаю, как ты сможешь заработать, а заработаешь – так и иди учиться, если уж так хочешь. Но ты ведь слишком взрослая для школы. По мне, так ты сможешь прекрасно устроиться и без учебы. Ты очень хорошенькая, знаешь? Тебя нужно только приодеть, и будешь совсем красоткой. Пойдем со мной, и я научу тебя, как заработать на чудесные новые платья.
– Вы очень добры, – серьезно ответила Элизабет. – Мне действительно нужна новая одежда, отлично, если я смогу на нее заработать.
Глупо, конечно, но чем-то эта женщина ей не нравилась.
Они еще несколько раз повернули и остановились перед высоким кирпичным зданием с множеством окон. Оно походило на соседние здания, и, когда Элизабет оглядела улицу, ей показалось, что такие здания тянутся на мили. Она привязала коня у входа и вошла вслед за женщиной. Женщина сказала ей присесть на минуту, пока она найдет хозяйку, а та уж расскажет ей про школу. В комнате было еще несколько хорошеньких девушек, которые заговорили с ней. Они подшучивали над ее одеждой и чем-то напомнили Элизабет тех девушек из школы.
Вдруг она поняла, в чем дело. Ну конечно же, это школа, а женщина не хотела говорить ей об этом, пока сама не переговорит о ней с учительницей!
– Скажите, это школа? – стесняясь, спросила она.
Вопрос был встречен взрывом издевательского смеха.
– Как же, школа! – крикнула самая смелая и красивая девушка. – Школа скандального поведения!
Одна из девушек – бледная, с темными тенями под глазами, с печально опущенными уголками рта и пятнами лихорадочного румянца на щеках, подошла к Элизабет и что-то шепнула ей на ухо.
Элизабет в ужасе подскочила и кинулась к двери. Но дверь была заперта. Тогда она повернулась к остальным с таким видом, будто попала в клетку со львами.
Глава 10. Наконец-то Филадельфия
– Откройте дверь, – приказала она. – Выпустите меня сейчас же!
Бледная девушка двинулась было к двери, но хорошенькая ее остановила:
– Нет, Нелли. Если ты откроешь, Мадам на нас рассердится.
Затем повернулась к Элизабет и добавила:
– Кто войдет в эту дверь, уже никогда не выйдет обратно. Ты попалась, милочка.
В голосе ее прозвучала горечь и жалость к себе. Элизабет это почувствовала, выхватила пистолет и направила на девушек. Те были поражены: они не привыкли к виду женщин с пистолетами.
– Откройте дверь, или я вас здесь перестреляю! – крикнула Элизабет.
В этот миг она услыхала, что кто-то спускается по лестнице, и кинулась назад в комнату, в которой, как она помнила, были открыты окна. На них стояли проволочные сетки, но она схватила стул, швырнула в окно и выскочила на улицу, не обращая внимания на пытавшиеся удержать ее руки. Впрочем, руки не особенно и старались, их обладательницы были изрядно напуганы видом готового выстрелить пистолета.
Ей хватило секунды, чтобы отвязать коня и вскочить на него, а затем она помчалась по улице города со скоростью, дозволенной только миллионерам и автомобилям. Она, не вздрогнув, проскакала мимо первого встреченного ею авто. Глаза ее сверкали, рот был упрямо сжат, по щекам катились злые слезы, она гнала своего бедного коня, пока то одному, то другому полицейскому не пришло в голову попытаться ее задержать. Но ничто не могло прервать ее скачку, она обгоняла фургоны, экипажи, автомобили, трамваи, пока не вырвалась из водоворота большого города и снова не очутилась на открытом пространстве.
К вечеру она подъехала к небольшому коттеджу на симпатичной окраине. Стены коттеджа увивали розы, во дворе цвели старомодные цветы. На передней террасе в кресле-качалке сидела маленькая аккуратная старушка и вязала. От калитки к входной двери вела дорожка, от еще одной, боковой калитки вела другая дорожка, которая огибала коттедж.
Элизабет увидела эту картину и, пробормотав «Отче наш, прошу, укрой меня!», на полном скаку остановила коня на краю улицы. Соскочив и оставив коня тыкаться носом в забор, ибо под ним рос чудесный вкусный клевер, которым конь непременно полакомится, когда сумеет перевести дух, она взбежала по ступенькам и бросилась к ногам обомлевшей от удивления старушки.
– О, пожалуйста, прошу вас, позвольте мне побыть здесь несколько минут и скажите, что мне делать? Я так устала, мне было так страшно!
– Успокойся, дорогая моя, – сказала старушка. – Оставайся, бедное дитя. Сядь сюда, в это кресло, и хорошенько поплачь. Я принесу тебе воды и чего-нибудь поесть, а ты мне все расскажешь.
Она принесла воды, поднос с замечательными большими ломтями черного хлеба с маслом, щедрым куском яблочного пирога, сыром и стеклянным кувшином с молоком.
Элизабет выпила воды, но прежде чем приняться за еду, рассказала о своем ужасном последнем приключении. Ей самой с трудом верилось в то, что случилось, и, рассказывая, она лучше поняла, что произошло. Она слыхала о том, что на свете существуют плохие люди. Она встречала плохих мужчин, и однажды мимо их дома прошествовала женщина сомнительного характера. У нее было грубое лицо, и она могла пить и ругаться как мужчина. Но что грех может предстать в виде хорошеньких девушек и приятных, льстивых женщин, она и не ведала. И это на прекрасном, развитом Востоке! Уж лучше было оставаться одной в пустыне с риском, что ее догонит этот ужасный человек, чем проделать такой путь и узнать, что мир сошел с ума.
Старушка тоже ужаснулась. Она больше, чем девушка, знала о таком зле, но она читала о нем в газетах, а еще она читала о работорговле в Африке, но никогда не думала, что все это – правда. Сейчас же она в ужасе всплеснула руками и смотрела на девушку перед собой с чем-то вроде благоговения, поскольку та побывала в одном из этих притонов беззакония и спаслась. Снова и снова просила она девушку пересказывать, что ей говорили, описывать, что она видела, как она схватила пистолет и выскочила, и каждый раз она вскрикивала и называла ее спасение чудом.
В конце концов они обе выдохлись от волнения. Элизабет съела свой ленч, старушка сказала, где поставить лошадь, и отправила ее в кровать. Она привела ее в малюсенькую комнатку с белоснежной постелью, но в окна ее заглядывали розы, а на накрытом старой белой занавеской умывальнике стоял большой таз со свежей водой, мыльница с мылом и полотенца. Старушка принесла ей чистую белую ночную рубашку, заштопанную во многих местах, но пахнувшую розовыми лепестками, а утром она постучалась в дверь еще до того, как девушка встала, и принесла ей охапку одежды.
– Прошлым летом у меня жили квартиранты, – пояснила она, – и, перед тем как уехать, оставили эти вещи и сказали отдать их на благотворительность. Но я потом заболела, а те, кто собирали благотворительность, уехали, и больше я их не видела. Надень их. Мне кажется, они тебе подойдут. Может, чуть-чуть великовато, но роста она была как раз твоего. Твоя одежка, вижу, совсем износилась, так что брось ее. Здесь есть еще пара блузок на смену. Люди не посмеют потешаться над тобой, если у тебя будет чистое, красивое платье.
Элизабет взглянула на нее с благодарностью и зачислила ее в свой список святых, в котором уже значилась та женщина, которая читала четырнадцатую главу от Иоанна. Старушка не упомянула, что некоторое предметы нижнего белья она позаимствовала из своего скудного гардероба, потому как в том, что оставили жилички, их не было.
Вымывшись, одевшись в чистое белье, белую блузку, темно-синюю саржевую юбку и жакет, Элизабет выглядела совсем по-другому. Она изучала себя в маленьком зеркальце над умывальником и удивлялась. На одно мгновение в душе ее вспыхнуло тщеславие – вот бы всегда быть так одетой, но мысль эта была омрачена воспоминанием об ужасной вчерашней женщине, которая обещала научить ее зарабатывать на красивую одежду. Она даже подумала, что красивая одежда может превратиться в настоящий капкан. Наверное, в такой капкан и попались те девушки.
Провожаемая добрыми советами и благословением старушки, Элизабет снова пустилась в путь, описание которого заняло бы целый том, но читатель уже наверняка устал от рассказов обо всем, с чем ей приходилось сталкиваться. Путь ее был медленным и трудным, со многими остановками, деньги, которые показались ей поначалу такими огромными, таяли. Конь захромал, она лечила его своими средствами, и все же по совету доброго фермера пришлось обратиться к ветеринару. Тот возился с конем неделю, пока все благополучно зажило и конь смог снова ступать по дороге. После этого случая девушка стала бережнее относиться к коню. Если он умрет, что она станет делать?
И вот в одно мрачное утро в конце ноября Элизабет, закутанная в старое пальто, потому что было холодно, вступила в Филадельфию.
Вооруженная советами старушки из Чикаго она смело подъехала к полисмену и показала ему адрес бабушки, маминой мамы, к которой решила обратиться первым делом. Он указал ей правильное направление, и через какое-то время, с помощью другого полисмена, она добралась до нужного номера на Флора-стрит.
Это была тесная улица, с обеих сторон застроенная небольшими узкими кирпичными домами старомодного вида. Входные ступеньки у некоторых были из сверкающего белого мрамора, но у большинства домов – из темного камня или крашеные деревянные. Вообще, здесь царил унылый дух. На мостовой играли дети разной степени немытости.
После того как окружившие ее малолетние разбойники подтвердили, что миссис Брэйди действительно живет здесь, что она никуда не переехала, Элизабет робко постучала в дверь. Девушка, которая провела всю жизнь в маленький хижине в горах, не видела ничего странного в том, что ее бабушка все еще пребывала по тому адресу, с которого писала пятнадцать лет назад. Она еще не знала, что жители больших городов постоянно куда-то перемещаются.
В этот момент миссис Брэйди как раз занималась стиркой. Заботы и тяготы прошедших лет все-таки не оставили слишком глубоких отпечатков на лице этой крупной женщины. Она по-прежнему умела радоваться жизни, хотя большую часть ее провела у корыта – стирала на чужих людей. Но у нее и самой было несколько красивых нарядов, которые она держала в гладильной комнате на втором этаже, и она всегда выходила из дома в шелковом платье и шляпке с оборкой и красной розочкой, хотя с годами, если говорить откровенно, шляпка несколько утратила форму, а сама миссис Брэйди мало чем отличалась от других пожилых дам.
Капельки пота стекали со лба по морщинам на пухлых щеках и падали на объемистую грудь. Седые волосы были аккуратно причесаны, а ворот ситцевого платья открыт даже несмотря на прохладный день. Она вытерла фартуком покрытые мыльной пеной покрасневшие руки и направилась к двери.
С неодобрением она оглядела стоявшую на пороге особу, укутанную в мужское пальто. Она всегда умела отказать в просьбе Армии спасения пожертвовать монетку на рождественский ужин или заставить замолчать торговца бананами, рыбой, шнурками, булавками, карандашами или чем там еще, отправить куда подальше фотографа и – да, даже того типа, который торговал альбомами для открыток. Этим утром у нее хватало занятий.
Но молодая особа в задубелом пальто, при этом в темно-синем итонском жакете под ним – такие пару лет назад продавали в «Уонамейкере», к тому же подпоясанная кожаным ремнем, за которым поблескивал пистолет, – это было что-то новенькое. Миссис Брэйди застигли врасплох, иначе проникнуть в дом бабушки Элизабет было бы столь же трудно, как и в школу мадам Джейнуэй.
– Вы миссис Брэйди? – спросила девушка. Она вглядывалась в неприветливое лицо в поисках общих с матерью черт и не находила их. Заботы, одолевавшие дочь Элизабет Брэйди, были куда серьезнее, или, может, природа была менее благосклонна.
– Да, это я и есть, – величаво ответила миссис Брэйди.
– Бабушка, я та девочка, о которой вы писали вот в этом письме, – произнесла девушка и протянула миссис Брэйди письмо, написанное около восемнадцати лет назад.
Женщина осторожно взяла конверт влажными еще пальцами, которые она вытерла о полосатый фартук. Она держала его в вытянутой руке, стараясь прочесть, что там написано, без очков. Ну наверняка это какой-то новый тип попрошаек, подумала она. Она терпеть не могла дотрагиваться до старых конвертов, а этот был старый и потрепанный. Она отступила назад, к столику, на котором лежали ее очки, и, надев их, принялась читать.
– Силы небесные! Где ты это нашла? – с подозрением спросила она. – Открывать письма, которые тебе не принадлежат – противозаконно. Моя дочь это вообще получала? Я сама ей его написала. Как ты его заполучила?
– Мама читала мне его, когда я была маленькой, – ответила девушка. Все ее надежды начали таять, и это слышалось в ее голосе. Неужели все, даже собственная бабушка, будут так холодны и грубы с нею? «Отче наш, укрой меня», – проговорила она про себя, ибо это уже стало для нее привычкой, и тут ей на память пришел ответ: «Да не смущается сердце ваше…»
– Ты кто такая? – спросила бессердечная бабушка, все еще не понимая, что происходит. – Ты не Бесси, не моя Бесси. Прежде всего, ты так же молода, как была она, когда выскочила замуж, вопреки все моим советам, за этого ленивого пьяницу.
Наморщив лоб, она продолжала разглядывать письмо.
– Я Элизабет, – ответила девушка дрожащим голосом, – та самая девочка, о которой вы пишете в письме. И, пожалуйста, не говорите так про моего папу. Он всегда был с нами добр. И всегда был добр к маме, даже когда напивался. Если вы станете так говорить о нем, мне придется уйти.
– Силы небесные! Так ты же не сказала! – Миссис Брэйди обессиленно рухнула в лучшее кресло в гостиной – со светло-коричневой обивкой. – Получается, ты ребенок Бесси? Ну конечно! И такая большая! Ты вроде сильная, но очень уж худа. А почему кожа у тебя такая темная? Твоя мама никогда не была темной, да и папа тоже.
– Я долго ехала верхом под ветром, солнцем и дождем.
– Силы небесные! – и бабушка выглянула на лицу. – Неужто на коне?
– Да.
– Ну-ну. И о чем они только думали, вот так тебя отпуская?
– Мама умерла. Больше никого не осталось. Мне надо было уехать. Там были ужасные люди, я испугалась.
– Силы небесные! – похоже, это была единственная фраза, которую миссис Брэйди была способна произнести. Она в замешательстве разглядывала свою новую внучку, как будто та была неизвестным природе существом, вдруг претендующим на родство.
– Что ж, я рада тебя видеть, – наконец чопорно произнесла она и, снова вытерев руку о передник, протянула ее для приветствия.
Элизабет с серьезным видом ответила на пожатие и села. У нее вдруг подкосились ноги, как будто все силы оставили ее теперь, когда странствиям наступил конец. Она откинула голову, лицо ее посерело.
– Ты устала, – бодро произнесла бабушка. – Много сегодня утром проехала?
– Нет, – еле проговорила Элизабет. – Не так уж много. Но у меня кончился хлеб. Я вчера съела весь, а денег тоже почти не осталось. Я подумала, что могу потерпеть, пока доберусь сюда, но, наверное, это все от голода.
– Силы небесные! – воскликнула бабушка и поспешила на кухню, где принялась грохотать сковородками, двигать по плите бак с кипящей водой. Затем вернулась с чашкой чая, горячего и крепкого, и заставила девушку выпить. Потом усадила ее в большое кресло-качалку на кухне, выдала ей тарелку со всякими вкусностями и продолжила стирку. Она терла, выжимала и сыпала вопросами.
Элизабет стало лучше после еды, она предложила помочь, но бабушка не позволила ей и пальцем шевельнуть.
– Сначала отдохни, – скомандовала она. – Не представляю, как ты сюда добралась! Да я бы скорее на четвереньках ползла, чем ехала верхом на этом огромном страшном коне!
– Конь! – воскликнула девушка. – Бедолага! Ему еда нужна еще больше, чем мне. У него все утро травинки во рту не было. Здесь же кругом только дороги да тротуары. Да и трава вообще уже вся желтая. Вдоль дороги были поля, с которых уже убрали кукурузу, но стебли остались, да еще какой-то человек уронил большой пучок сена. Если б не Робин, я бы никогда сюда не добралась, и вот я сижу, наслаждаюсь завтраком, а Робин стоит голодный!
– Силы небесные! – бабушка стряхнула с пухлых рук пену. – Бедняжка! А что он ест? Сена-то у меня нет, но осталось еще немного картофельного пюре, подойдет? Есть еще стружка, в которую был упакован абажур. Как думаешь, это может заменить сено? Боюсь только, что стружка вряд ли вкусная.
– Бабушка, а где я могу его поставить?
– Силы небесные! Понятия не имею. – Бабушка с волнением оглядела кухню. – У нас нет места для лошадей. Наверное, можно отвести его на задний двор, пока не придумаем, что делать. Тут есть конюшня, но они берут за содержание лошадей так дорого! Лиззи знает одного парня, который там работает. Может, он что-то ей присоветует. Во всяком случае, отведи его пока за дом, туда, куда сбрасываем золу. Как считаешь, он не попытается влезть в дом? Не хочу, чтобы он лез в кухню, когда я буду готовить ужин.
– О нет! – воскликнула Элизабет. – Он очень хороший. А где этот задний двор?
Наконец коню нашлось место, и бабушка с Элизабет стояли возле кухонной двери, наблюдая, как Робин пьет из ведра воду и с аппетитом жует разные яства, предложенные ему миссис Брэйди, – за исключением упаковочной стружки, которую он понюхал и от которой с отвращением отвернулся.
– Ах, ну разве он не умница? – заявила миссис Брэйди, наблюдая за конем с порога и готовая тут же ретироваться, если конь сделает хоть шажок в сторону кухни. – А он не замерзнет? Может, накинуть на него что-то? Ну, там, шаль или еще что…
Девушка стянула с себя старое пальто и набросила на коня. А бабушка с гордостью и благоговением наблюдала, как она возится с животным.
– Мы носили это пальто на пару, – пояснила девушка.
– Нэн работает у портнихи в городе, – рассказывала миссис Брэйди, пока они развешивали выстиранные вещи в опасной близости от лошадиных копыт, а потом вернулись в теплую кухню убраться и заняться ужином. – Нэн – сестра твоей мамы, старше ее на два года. А Лиззи ее дочка, ей почти столько же лет, сколько тебе. Она нашла хорошее место в магазине, где все продают за десять центов. Муж у Нэн умер четыре года назад, с тех пор мы живем вместе. И тебе будет хорошо вместе с Лиззи. Она тебя сразу всему научит. А может, найдет тебе место в том же магазине. Сегодня она возвращается в половину седьмого. На этой неделе она заканчивает рано.
Тетушка пришла первой. Это была высокая худая женщина с поблекшими каштановыми волосами, чем-то похожая на маму Элизабет. Она слегка сутулилась и говорила в нос. Рот у нее выглядел так, словно она привыкла в одном углу зажимать булавки, а другим сплетничать. Она была из тех, кто предпочитает шить, сидя в кресле-качалке, и раскачиваться, орудуя иглой. Тем не менее она была достаточно умелой и неплохо зарабатывала. Она не очень-то охотно поприветствовала Элизабет, и та почувствовала, что тетушка скорее встревожена появлением новой родственницы, чем рада ей. Но, удовлетворив любопытство, немного подобрела и принялась болтать о Лиззи, мысленно сравнивая модно одетую дочку с этой худой смуглой девушкой со спутанными волосами и в поношенном платье. Затем явилась Лиззи. Еще до того, как она ворвалась в дом, они слышали, как она что-то кричит молодому человеку, который ее провожал.
– Ух, какая я злая, ма! – вскричала она. – Ба, а что, ужин еще не готов? Я такая голодная! Деревяшки поджарь – и те съем!
И остановилась, уставившись на Элизабет. Она жевала резинку – Лиззи всегда жевала резинку, – но тут ее челюсти от перестали двигаться.
– Это твоя кузина Бесси, приехала верхом из Монтаны. Она дочка твоей тети Бесси. Все ее родные умерли, и она приехала жить с нами. Глянь, может ты устроишь ее в свой магазин, – объявила бабушка.
Лиззи бросилась вперед, схватила кузину за руку и сильно встряхнула, чем немало удивила Элизабет.
– Вот здорово! – с энтузиазмом воскликнула она, и челюсти заработали вновь. Мало что могло смутить Лиззи. Но, вынимая из громоздкой шляпы длинные булавки и взбивая помятую прическу, она придирчиво и с явным неодобрением рассматривала наряд новой родственницы.
– Лиззи поможет тебе привести себя в порядок, – сказала заметившая этот взгляд тетушка. – Ты очень неправильно одета. Наверное, вы там у себя в Монтане отстаете от моды. Лиззи, можешь показать ей, как надо начесывать волосы?
Лиззи просияла. Она была не против перемен и не против того, чтобы обрести кузину-ровесницу, но разве можно ввести такую жалкую девицу в общество, особенно в общество магазина, где все за десять центов?
– О, конечно! – радушно согласилась Лиззи. – Не волнуйся, я мигом тебя в порядок приведу. А как тебе удалось так ужасно загореть? Наверное, это из-за верховой езды. Ты выглядишь, будто побывала на море и все время лежала и загорала на песочке. Но сейчас уже не то время года. Наверное, здорово уметь ездить верхом?
– Если хочешь, могу тебя научить, – отозвалась Элизабет, чувствуя, что должна чем-то ответить на столь щедрое предложение.
– Меня? Да куда мне ездить верхом? В городе особенно не наездишься, разве только на трамвае.
– У Бесси есть свой конь, он сейчас на заднем дворе, – с гордостью сказала бабушка.
– Конь? Собственный? Вот это да! Вот уж девчонки глаза выкатят, когда я им расскажу! Мы же можем как-нибудь вечерком арендовать экипаж на конном дворе и поехать на прогулку. Дэн поедет с нами, он будет управлять экипажем. Разве не здорово?
Элизабет улыбнулась. Наконец-то она сможет хоть что-то привнести в семью. Она не хотела бы, чтобы ее приезд был совсем некстати – а так это выглядело с самого начала, это было написано на лицах всех ее новых родственников. Ей было очень одиноко, она так нуждалась в тепле и любви.
Накрыли к ужину, и девушки принялись болтать о нарядах и прическах, таким образом лучше узнавая друг друга.
– Ты не знаешь, есть ли в Филадельфии то, что называется Обществом христианских усилий? – спросила Элизабет после того, как убрали со стола.
– А, Христианские усилия? Да, я раньше туда ходила, – ответила Лиззи. На время ужина она вытаскивала жвачку, а теперь снова сунула в рот и заработала челюстями, прерываясь только на болтовню. – У нас при церкви есть. Там было интересно, но я поссорилась там с одной и перестала ходить. Вредная старая дева. Все время поворачивалась к нам с девочками, стоило нам что-нибудь шепнуть друг другу или улыбнуться, и бранилась. А как-то вечером она вела собрание, а Джон Форбс, он сидел в углу, спрятался за книжку и передразнивал ее. Жутко смешно. У нее всегда была такая кислая физиономия, когда она пела, и он здорово ее показывал. Мы с девчонками, с Хетти и Эмилин, просто покатывались, никак остановиться не могли. Так эта старая карга вдруг замолчала после одного куплета, уставилась на нас и заявила, что членам Христианских усилий следует помнить, в чьем доме они находятся, кто здесь владыка и ну и все такое прочее. Я чуть не умерла, ужас какой-то. Все уставились на нас, мы с девчонками встали и вышли. И с тех пор я ни ногой. Наблюдательный комитет звал обратно, но я ответила, что не пойду туда, где меня оскорбляют. Вот и не хожу. Но эта карга куда-то переехала, так что если хочешь туда ходить, то и я могу.
