Текст книги "Девушка из Монтаны"
Автор книги: Грейс Ливингстон-Хилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Бедняга, на этот раз наметанный глаз подвел дворецкого. Он подумал, что это девушка от модистки мадам Бэйли.
– Нет, я просто Элизабет, – улыбаясь, ответила девушка. Она почувствовала, что этот человек, кем бы он ни был, не настроен против нее. Он был стар и глядел по-доброму.
Он все еще думал, что она не модистка, а ее посыльная. Скромное платье и длинная коса делали ее похожей на совсем юную девчушку.
– Я доложу о вашем приходе. Присядьте, – и дворецкий указал ей на стул в полутемном холле как раз напротив двери в гостиную, через которую Элизабет заметила такую элегантность, о существовании которой и не подозревала. Она думала о том, как, должно быть, живется в такой комнате, где ходят прямо по бархату. Ковер был толстый и богатый. Она не знала, что это ковер, как не знала, что он соткан в каком-то бедном деревенском доме и привезен сюда годы спустя за баснословную цену. Она только видела, что он прекрасен, сияет, будто серебро, через которое проглядывают драгоценные камни цвета.
Через другую открытую дверь она увидела картину на стене. Это был ростовой портрет сидящего в кресле человека – и лицо, и поза была совсем как у отца в его лучшие минуты. Она поразилась. Кто это? Неужели ее отец? И как они могли сделать такой его портрет? Наверное, за двадцать лет после ухода из дома он сильно изменился.
Дворецкий вернулся, и, прежде чем он успел что-то сказать, она показала на картину.
– Кто это? – спросила она.
– Это, мисс? Это мистер Джон, супруг мадам, он давно умер. Но я хорошо его помню.
– Могу я на него посмотреть? Он так похож на моего отца, – и она быстрым шагом прошла по древнему ковру, не смущаясь его красотой, а обеспокоенный дворецкий последовал за ней. Невероятно! Посыльные от миссис Сэндз обычно знали свое место.
– Мадам сказала, что вы можете пройти прямо в ее комнату, – со значением произнес дворецкий. Но Элизабет стояла как вкопанная, разглядывая картину. Дворецкому пришлось повторить. Она улыбнулась и последовала за ним, но по пути увидела на стене портреты двух мальчиков.
– А это кто? – показала она: они были очень похожи на двух ее братьев.
– Это мистер Джон и мистер Джеймс. Сыновья мадам. Они тоже уже умерли, оба, – сказал дворецкий. – По крайней мере, я уверен, что мистер Джеймс умер. Два года назад. Но вам лучше поспешить. Мадам ждет.
Она поднималась вслед за стариком по затянутым бархатом ступеням, шагов по которым было совсем не слышно, и размышляла. Значит, это ее отец, тот мальчик с прекрасным лицом и откинутыми со лба густыми вьющимися волосами, с гордым и властным взглядом. И здесь он жил. Среди всей этой роскоши.
Она вспомнила, насколько отличался дом, в котором он умер, и на нее накатила волна острой жалости к нему. Вырасти в таком доме, в такой обстановке – не удивительно было бы, если б он устал от грубой жизни на Западе и бросил жену, которая гораздо ниже его по положению. Однако он этого не сделал. Он оставался с ней долгие годы. По правде говоря, помощи от него было немного, по большей части он доставлял только беспокойство, но он был с ней и любил ее – когда бывал трезв. И она простила ему многое – и его придирки к матери, и то, что он шпынял ее за всякие мелочи; чего ж странного, раз он воспитывался в таком месте.
Дворецкий постучал в дверь на верхней площадке лестницы, горничная ее распахнула.
– Вы не та девица, которую присылала миссис Сэндз! – раздался ворчливый голос откуда-то из глубины украшенных кружевами подушек на огромной кровати.
– Я Элизабет, – сказала девушка, как будто этого объяснения было достаточно.
– Элизабет? Какая такая Элизабет? Не понимаю, почему она прислала другую девицу. Вы сможете правильно понять мои указания? Они особенные, и надо, чтобы наряд был обязательно готов к вечеру!
Дама приподнялась, опираясь на локоть. Рукав ее кружевной ночной рубашки и бледно-голубого пеньюара задрался, обнажив округлую белую руку, принадлежавшую отнюдь не старой женщине. Ее седые волосы были тщательно уложены вокруг красивого лица с мелкими чертами. Элизабет смотрела и удивлялась: поразительный контраст с той, другой бабушкой у корыта.
– Я Элизабет Бэйли, – негромко произнесла она, словно это была дурная новость, которую следовало донести тактично. – Моим отцом был ваш сын Джон.
– Невероятно! – сказала новая бабушка и упала назад на подушки, прижимая к сердцу руку. – Джон, Джон, мой маленький Джон! Уже многие годы никто не произносил при мне его имени. И он никогда мне не писал!
Он прижала к лицу кружевной платочек и зарыдала.
– Папа умер пять лет назад, – сказала девушка.
– Ах, негодная девчонка! – воскликнула горничная. – Неужели непонятно, что мадам расстраивают такие разговоры? Вон отсюда! – И горничная бросилась к хозяйке с нюхательными солями и стаканом воды, а расстроенная Элизабет подошла к кровати.
– Простите, что расстроила вас, бабушка, – сказала она, увидев, что хрупкое, похожее на ребенка существо в кровати приходит в себя.
– Кто дал тебе право так меня называть? «Бабушка»! Вот еще! Я вовсе не так стара! И вообще, откуда мне знать, что ты та, за кого себя выдаешь? Если Джон умер, за тобой должна присматривать твоя мамаша. Это ее долг. Она увела Джона из дома, увезла его на этот ужасный Запад и не позволяла ему мне писать! Это она все сделала, пусть теперь за все сама отвечает. Понятно, прислала тебя ко мне попрошайничать, но она ошибается! Не желаю иметь ничего общего ни с ней, ни с ее детками.
– Бабушка! – Глаза Элизабет вспыхнули совсем так же, как несколькими часами ранее в доме другой бабушки. – Не смейте так говорить. И слушать не желаю. Я не позволила бабушке Брэйди плохо говорить о моем отце, а вам не позволю так говорить о моей маме. Она была моей мамой, я ее любила, и папа тоже любил, она трудилась изо всех сил, чтобы содержать его и заботиться о нем, а он пил годы и годы и ничего не зарабатывал, чтобы помочь ей. Маме было всего восемнадцать, когда она вышла замуж за папу, и вы не должны ее обвинять ни в чем. У нее не было такого красивого дома, как этот. Но она была доброй и любящей, и теперь и она умерла. И папа, и мама умерли, и другие дети тоже. Один человек убил моего брата, а как только мы его похоронили, явился за мной. Это ужасный человек, я испугалась, вскочила на коня, который принадлежал моему брату, и сбежала. Я проделала весь этот долгий путь, потому что боюсь этого человека, и хотела найти своих родных, которые любили бы меня и позволили бы служить им, позволили бы мне ходить в школу и чему-то научиться. Но теперь я думаю – жаль, что я не осталась и не умерла там, в зарослях полыни, и меня сожрали бы дикие звери, и это было бы куда лучше, чем то, что я встретила здесь: бабушка Брэйди меня не понимает, вам я не нужна, но у Отца моего Небесного чертоги огромны, и у Него уготовано место и для меня. Прощайте, бабушка!
И прежде чем дама в постели могла прийти в себя после этой горячей речи, Элизабет развернулась и с достоинством вышла. Она была хрупкой, да и роста невысокого, но ее гордость и чистота придали ей такой царственный вид, что и горничная, и дама в кровати взирали на нее с благоговением.
Девушка спускалась по лестнице, чувствуя, что на нее ополчился весь белый свет. Она больше никогда не будет пробовать завести друзей. У нее никогда и не было друзей, кроме того, которого она встретила в прерии. Лишь один человек был добр к ней, а она позволила ему уехать. Но он принадлежит другой женщине, так что нечего было и думать, чтобы остаться с ним. Лишь за одно она может быть благодарна судьбе. Теперь она куда больше знает об Отце Небесном, и знает о том, что такое Христианские усилия. Она увезет это знание с собой назад в прерии, и никто не сможет его у нее отобрать. У нее оставалось лишь одно желание, но, наверное, ей и надеяться не стоило! Она хотела иметь собственную Библию! Средств у нее не осталось, было лишь мамино обручальное кольцо, документы и конверт из-под денег, которые перед расставанием он ей дал. Ни с чем из этого она расстаться не могла, разве только с кольцом, которое можно отдать в залог, чтобы потом при возможности выкупить. Но она будет ждать и надеяться.
Мимо старого дворецкого она прошла, держа руку на пистолете. Теперь она не позволит никому ее удержать. Дворецкий поклонился, открыл для нее дверь, и она промаршировала по ступенькам к своему коню. Она уже было вскочила на него, чтобы отправиться в неизвестность, туда, где ни одна из бабушек, будь то Брэйди или Бэйли, не сможет ее отыскать, как бы ни старалась, как дверь вдруг снова распахнулась. Из нее выскочили горничная и старый дворецкий и схватили девушку. Она уронила уздечку и выхватила пистолет, направив на них его черное, устрашающее дуло.
Они замерли, дрожа, но храбрый дворецкий стоял на своем. Он не знал, зачем понадобилось задерживать эту невероятную молодую особу, но чувствовал, что происходит что-то странное. Может, это воровка, стянувшая драгоценности мадам. Он уже было открыл рот, чтобы позвать полицию, но горничная его опередила:
– Мадам хочет, чтобы вы вернулись. Она не поняла. Она хочет расспросить вас о сыне. Если вы не вернетесь, это ее убьет. У нее больное сердце, ее нельзя волновать.
Элизабет сунула пистолет в кобуру, снова привязала лошадь к кольцу и коротко ответила:
– Я вернусь.
– Что вы хотите? – резко спросила она, снова войдя в спальню.
– Тебя не учили, что так говорить неуважительно? – сварливо заявила дама. – С чего это вдруг ты так возмутилась, что выскочила, даже не рассказав мне ничего о моем сыне? Сядь и расскажи.
– Извините, бабушка, – Элизабет села. – Я подумала, что не нужна вам и что мне лучше уйти.
– В следующий раз жди, пока я сама тебя не отошлю. Кстати, что это на тебе надето? Весьма странная шляпка для девушки. Сними. Выглядишь в ней как какой-то хулиган. Похожа на моего Джона, когда он меня не слушался.
Элизабет сняла такую возмутительную шляпу, стало видно, что ее каштановые волосы разделены на пробор и заплетены в длинную косу.
– Если тебя привести в порядок, можешь оказаться очень даже хорошенькой, – сказала старая дама, на этот раз привстав и с интересом разглядывая Элизабет. – Не помню твою мать, но сомневаюсь, что у нее были такие тонкие черты.
– Говорят, я похожа на отца.
– Неужели? Что ж, полагаю, это так, – с удовлетворением произнесла старая дама. – Я бы не перенесла, если б ты выглядела как эти нищие…
– Бабушка! – Элизабет подскочила, в глазах ее загорелся огонь.
– Нечего все время повторять мне «бабушка», – недовольно заявила старая дама. – Хотя, должна признать, когда ты так говоришь, то выглядишь довольно мило. Сними это ужасное пальто. К тому же оно не годится для зимы. Боже, а чем это ты перепоясалась? Ремнем? Но это же мужской ремень! И что это у тебя там заткнуто? Пистолеты? Какой кошмар! Мари, быстро их унеси! Я сейчас в обморок упаду! Никогда не могла и рядом с ними находиться! Мой муж держал один на полке в чулане, и я близко туда не подходила и всегда запирала его комнату, когда он уходил из дома. Держи их в холле. Там, где пистолеты, я дышать не могу. Так, а теперь сядь и расскажи мне о себе все, сколько тебе лет, как ты сюда попала.
Элизабет неохотно, но все же сдала пистолеты. Она чувствовала, что должна подчиняться бабушке, однако вовсе не была уверена, что находится в дружественной обстановке и что для нее безопасно оставаться здесь без оружия.
Она начала с самого начала, с того времени, с какого себя помнит, и спокойно, не давя на жалость, но при этом очень живо и искренне принялась рассказывать историю своей жизни, а бабушка, даже с закрытыми глазами, настолько увлеклась, что позволила слезами беспрепятственно течь по своим так хорошо сохранившимся щечкам.
Когда Элизабет подошла к описанию залитых лунным светом могил, бабушка, рыдая, воскликнула: «О Джонни, Джонни, мой малыш Джонни! Ну почему ты всегда был таким непослушным мальчиком?!», а когда пошла речь о скачке через дикую прерию, о человеке, от которого она убегала, бабушка слушала, затаив дыхание, и только приговаривала: «Какой ужас!» На протяжении всего рассказа ее интерес к девушке разгорался все сильнее.
Был, правда, в повествовании один эпизод, которого Элизабет едва коснулась – встреча с Джорджем Трескоттом Бенедиктом. Инстинкт подсказал ей, что вряд ли эта слушательница отнесется к истории доброжелательно. Она просто сказала, что встретила доброго джентльмена с Востока, он заблудился, они доехали вместе до ближайшего городка, откуда он телеграфировал своим приятелям и продолжил путь без нее. Не рассказала она и о деньгах, которые он ей ссудил. Она полагала, что бабушка отнесется к их совместной поездке так же, как та старая женщина с ранчо. Пусть бабушка считает, что у нее были с собой какие-то деньги из дома, да она и не спрашивала, каким образом Элизабет обеспечивала себя во время путешествия.
Рассказ о том, что произошло в Чикаго, вселил в бабушку такой же ужас, как и рассказ о встрече со змеей. Она всплеснула руками и заявила: «Как отвратительно! Если б ты перестреляла всю эту компанию, тебя бы непременно оправдали! Я не понимаю, как дозволяют существовать таким заведениям!» Мари слушала историю с открытым ртом, а потом не раз пересказывала ее на кухне кухарке и дворецкому, и в результате Элизабет стала в глазах слуг настоящей героиней.
Элизабет перешла к рассказу о том, что происходило с ней уже в Филадельфии, и повествование вызвало у бабушки острое негодование; особенно ее возмутил тот факт, что одна из Бэйли стояла за прилавком в десятицентовом магазине. Она исторгла вопль настоящего страдания, доведшего до того, что снова пришлось прибегнуть к нюхательным солям.
Когда Элизабет поведала о том, что случилось в подвале между нею и менеджером, бабушка снова воскликнула:
– Как отвратительно! Гадкий тип! Его следует отдать под суд. Я проконсультируюсь со своим адвокатом. Как, говоришь, его имя? Мари, запиши. И, дорогая, ты совершенно правильно обратилась ко мне. Я наблюдала за тобой, пока ты рассказывала, и вижу, что при надлежащем уходе ты можешь стать очень красивой девушкой. Мари, иди к телефону и позвони Бландо, скажи ему немедленно прислать парикмахера. Хочу глянуть, как мисс Элизабет будет выглядеть с модными сейчас низкими локонами. Мне кажется, ей пойдет. Я сама попробовала такую прическу, но она выглядит слишком молодежной для седеющих волос.
Элизабет смотрела на бабушку в полном недоумении. Для нее это был совершенно новый тип женщины. Ее совершенно не интересовали какие-то важные вещи, зато она очень волновалась по поводу пустяков. Жизнь ее состояла в погоне за модой, совсем как у Лиззи. Неужели все обитатели больших городов такие? Нет, в том, кого встретила в прериях, она подобного не заметила. Но, может, возвратившись в город, он тоже погрузился в пустяки? Она со вздохом повернулась к новой бабушке:
– Теперь, когда я рассказала вам все, бабушка, можно мне ехать? Больше всего на свете я хотела ходить в школу, но оказалось, это стоит больших денег, а я не хочу быть ни для кого обузой. Я пришла сюда не для того, чтобы к вам напроситься, я не хочу вас беспокоить, но перед тем, как уехать, я хотела повидать вас, потому что… Ну, потому что вы моя бабушка.
– Я никогда не была бабушкой, – откликнулась миниатюрная светская дама, – не знала, каково это, но, мне кажется, это было бы довольно мило. Мне доставит удовольствие превратить тебя в красавицу и ввести в общество. У меня появится новый смысл. Сама я уже не красотка, но ты способна ею стать. Что ты носишь – голубое или розовое? Я предпочитала розовое, но, смотрю, когда цвет лица у тебя станет нормальным, тебе подойдет и то, и другое. Ты ужасно загорелая, но загар сойдет со временем. Говоришь, что хочешь ходить в школу… Что ж, это необходимо: ты жила в этой варварской, ужасной глуши, и, конечно, не очень много знаешь. Говоришь ты правильно, но Джон всегда был особенно внимателен к речи. Когда он был маленький, у него был гувернер, который наказывал его каждый раз, когда Джон ошибался. Это единственное, в чем гувернер преуспел: он был лингвистом. Потом мы поняли, что он принес Джону больше вреда, чем пользы – он был ужасно своевольным и пьяницей к тому же. Мари, я хочу отвести Элизабет комнаты рядом с моими. Позови Марту, пусть она приведет там все в порядок. Элизабет, тебе когда-нибудь делали маникюр? Руки у тебя красивой формы. Я прикажу женщине, которая придет мыть тебе волосы, чтобы она и маникюр сделала. Ты привезла какие-нибудь платья? Ну конечно же, нет – не могла же ты их везти верхом. Полагаю, ты отослала багаж экспрессом? Никакого багажа? Никакого экспресса? И железной дороги тоже нет? Какое варварство! Как, должно быть, страдал мой Джон, бедненький. И это он, привыкший к роскоши! Что ж, не я в этом виновата. Я дала ему все, чего бы он ни пожелал, за исключением жены, а он женился без моего дозволения. Бедняга, бедняга!
Миссис Бэйли отослала Элизабет в отныне принадлежащие ей комнаты и занялась собой, дабы достойно встретить остаток дня. Элизабет стала новой игрушкой, и она предвкушала удовольствие: в жизни ее, в последнее время довольно однообразной, появился новый вкус.
Элизабет же обозревала свою новую обитель и думала, что сказала бы, увидев все это, Лиззи. Кучер, следуя приказу, поместил Робина в конюшню, и он уже купался в роскоши, характерной для лошадей аристократов, и поздравлял себя с хорошим вкусом хозяйки, выбравшей такое замечательное место постоя. Что касается его, то он бы никуда больше и не двинулся. Здесь было куда лучше, чем на воле. Такого овса и такого сена на равнинах точно не найдешь.
Ближе к вечеру очень серьезный дворецкий, бросавший неодобрительные взгляды на окружение, предстал на пороге дома миссис Брэйди с посланием к этой леди, ее дочери и внучке, которое они выслушали с напряженным вниманием:
«Миссис Меррилл Уилтон Бэйли извещает, что ее внучка, мисс Элизабет, благополучно прибыла в ее дом, где и будет проживать. Мисс Элизабет в свое время посетит миссис Брэйди и выразит ей благодарность за доброту, проявленную во время пребывания у нее».
Дворецкий поклонился и со вздохом облегчения отбыл. Его достоинство и социальный статус за все годы службы еще не сталкивались с таким вызовом. Он был счастлив навсегда отряхнуть прах Флора-стрит со своих ног и преисполнился сочувствием к кучеру: судя по посланию, тому придется в должное время везти сюда мисс Элизабет.
В свете уличных фонарей миссис Брэйди, ее дочь и внучка наблюдали за преисполненным достоинства отбытием дворецкого. Затем вошли в дом и уселись, в свою очередь преисполненные как удивления, так и ощущения того, что с их плеч упал какой-то груз.
– Силы небесные! – воскликнула бабушка. – Уж прямо и не знаю!
Затем, через минуту, добавила:
– Какой дерзкий тип! А какая наглая эта особа! Это ж надо: благодарит меня за доброту к моей собственной внучке! А вот я б ей спасибо сказала, если б она не лезла не в свои дела, да только такая уж она уродилась!
– А гнездышко у нее точно пухом выстелено, – завистливо произнесла тетя Нэн. – Вот если б Лиззи так повезло!
Настала очередь Лиззи:
– И все равно она странно выглядела, в этих своих одежках! И я рада, что она уехала, она выглядела так странно, что просто ужас какой-то. Все твердила девчонкам про религию, они смеялись у нее за спиной, говорили, что если она у нас еще поживет, то я сама стану миссионеркой. Я же сходила к мистеру Рэю, менеджеру, сказала, что моя кузина ужасно застенчивая, мол, просила меня передать извинения, что вот так сбежала. Он чуток покипятился, но потом сказал, что все в порядке, что она, если хочет, может вернуться на свое старое место и чтобы больше об этом разговору не было. А я сказала, что непременно ей это передам. И все равно от ее штучек мне никакого вреда. Девочки говорят, он теперь под меня клинья подбивать будет. Хорошо бы. Мне это по душе. Теперь моя очередь, чтоб мне жалованье подняли. Еще он сказал, что, если мы завтра с Бесс придем одетые как для вечера, он поведет нас на шоу, какого он в Филадельфии еще не видел. Ну а раз ее нету, так пусть он меня одну ведет. Так что я даже рада, что она съехала. Она все равно была какая-то не такая.
– Это в ней Бэйли говорит. Но все равно она же придет меня повидать, да?
И миссис Брэйди еще на несколько минут погрузилась в размышления о такой перспективе.
Глава 14. В новом мире
Тем временем сцены новой жизни Элизабет сменяли одна другую, и все были мирными. При помощи телефонных звонков и горничной ее обеспечили прекрасным бельем, которое ей идеально подошло и которое – благодаря пояснениям Мари – не вызвало у нее никакого недоумения. Ткань, из которой это белье было сшито, была мягкой, все украшено вышивкой и кружевами. Нижние юбки также были мягчайшими – короче, все высшего качества. Элизабет хотелось бы поделиться всем этим с Лиззи: Лиззи обожала роскошные вещи, к тому же она сама поделилась с Элизабет своими платьями. Она упомянула об этом бабушке, и та, в порыве ребяческой щедрости, объявила: «Ну конечно! Как-нибудь съездим с тобой в город, и ты выберешь всякие красивые вещи для всех них: терпеть не могу быть кому-то обязанной!»
Уже к вечеру было доставлено несколько готовых нарядов, и остаток дня Элизабет провела, примеряя их и прохаживаясь перед бабушкой. Наконец было решено оставить два-три «удовлетворительных», в которых можно потерпеть до появления портнихи. После чего одетой в новое платье Элизабет было разрешено спуститься вниз и предстать перед домашними.
Домашних было немного: бабушка, ее песик и слуги. Она вписалась в этот круг лучше, чем можно было бы предположить. Здесь она чувствовала себя гораздо спокойнее и уютнее, чем на Флора-стрит. Здесь было больше простора, больше воздуха, больше тишины. Она выросла в горах и задыхалась среди большого скопления людей.
Затем ее усадили в роскошный экипаж, влекомый двумя прекрасными лошадьми, и отвезли в огромный универсальный магазин, где она час наблюдала за тем, как бабушка выбирает для нее всевозможные вещи. Любая девушка сошла бы с ума от возможности приобрести хоть что-нибудь в этом магазине. Любая, но не Элизабет. Она смотрела на все совершенно безучастно, как если бы это были не изысканные вещи, а опадавшие с деревьев листья: и к чему ими восхищаться? К тому же она может за один раз надеть на себя только одно платье и только одну шляпу, зачем их так много? Думала же она лишь о том, что бабушка обещала определить ее в школу.
На третий день пребывания на Риттенхауз-сквер Элизабет напомнила ей об этом, и бабушка нетерпеливо ответила:
– Да, да, дитя, конечно же, ты отправишься в школу. Это необходимо. Но сначала я должна привести тебя в порядок. Тебе едва ли есть, что надеть.
И Элизабет сдалась.
Наконец настал священный день отдохновения. Гардероб был почти завершен, и Элизабет велели одеваться, поскольку пришло время отправляться в церковь. С восторгом и благодарностью она надела подготовленный для нее наряд, и когда Мари, нанеся последние штрихи, подвела ее к большому французскому зеркалу, Элизабет была поражена. Право слово, а она действительно красавица!
Она разглядывала прекрасное платье из тончайшего сукна с изящной отделкой, соорудить которую могут только самые искусные портнихи, и удивлялась. Да одни только складки на темно-зеленой ткани лежали так, что подчеркивали ее природную грациозность. Зеленая бархатная шляпка с длинными завитыми перьями зеленого и кремового цвета удивительно ловко сидела на ее прекрасных волосах, уложенных совершенно естественным и подходящим ей образом.
Она куталась в горностаевую накидку так, будто делала это всегда, поскольку не понимала, насколько дорога эта накидка и муфта из того же меха. Все это очень шло ей и выглядело очень просто, вовсе не так вызывающе, как розовая шелковая блузка Лиззи и ее дешевые розовые перья. Элизабет все это очень понравилось, и она шла в церковь рядом с бабушкой с легким сердцем.
Церковь находилась как раз напротив, через площадь. Элизабет обратила внимание на высокий шпиль из коричневого камня и арочные двери, еще когда впервые подъехала к дому, и сейчас с восторгом вошла под ее своды.
Она впервые в жизни была на воскресной службе в церкви. Для Лиззи визитов в Христианские усилия было более чем достаточно. Она заявляла, что и так трудится изо всех сил целую неделю, чтобы еще тратить столько воскресного времени на церковь. «Воскресный день дан человеку для отдыха», – любила повторять она. Элизабет впервые после Монтаны почувствовала, что у нее есть настоящий дом и что она такая же, как и все. Она украдкой огляделась: а вдруг ее друг из прерии тоже здесь? Но не увидела ни одного знакомого лица. Она успокоилась и целиком отдалась восторгу службы.
Орган играл тихую, мягкую, нежную музыку. Потом уже она узнала, что это было «Largo» Генделя. Она не знала ни того, что этот орган был лучшим в городе, ни что органист был настоящим виртуозом – она знала только, что эта музыка возносит ее душу над землей, что небеса распахнулись для нее и что это поют сами облака. Потом – сначала издалека, затем все ближе – зазвучали чудесные голоса хора мальчиков. Тому, кто всю жизнь присутствовал на воскресных молебнах, не вообразить, какое воздействие оказало все это на Элизабет.
Казалось, сам Господь ведет девушку особым путем. Вряд ли еще какая служба в другой церкви этого фешенебельного района великого города настолько бы отвечала потребностям Элизабет. Священник был одним из тех редких людей, кто действительно живет по-божески и постоянно обращается к Господу. Потом Элизабет узнала, что у него была одна особенность, отличавшая его от других священников. Он умел во время службы обратиться к Богу мягко, спокойно, как бы беседовать с ним. И от этого Господь становился очень реальным и очень близким.
Если бы этот блестящий проповедник не служил в старой респектабельной церкви и если бы не пользовался уважением всех приходов, включая его собственный, его бы могли назвать эксцентричным и даже попросить подать в отставку, поскольку его вера была настолько личной, что вызывала у некоторых смущение. Во всяком случае, его редкий дар и независимость, уверенность в том, что он поступает правильно, сделала эту церковь весьма необычной для такого аристократичного района.
Большинство прихожан ему симпатизировали, и его труды по искоренению греха в самом сердце Содома шли своим чередом, невзирая на моду, обычаи или классовые различия. Правда и то, что некоторые, подобно мадам Бэйли, чинно восседая на своих местах, не слишком-то прислушивались словам проповедника. Им было безразлично, сколько раз в день он возносил молитвы – трижды или один раз, лишь бы служба шла в обычное время. Но большинство все же ходило в эту церковь убедиться в том, что оно действительно существует – личное и близкое общение с Господом.
В эту церковь и вошла Элизабет, прелестная язычница, жаждущая узнать все, что только возможно, о душе. Она сидела рядом с бабушкой, впитывая каждое слово, и склонила голову, когда уверилась в том, что Господь здесь и что глаголет устами своего слуги. Когда отзвучало эхо последних напутствий проповедника и хорошо воспитанная паства начала готовиться к выходу, кутаясь в одежды и вполголоса обмениваясь приветствиями, Элизабет повернулась к бабушке:
– Бабушка, позволите ли вы мне подойти к этому человеку и задать ему несколько вопросов? Он говорил о том, что я так давно жаждала узнать, но я хочу знать больше. Никто никогда мне ничего не рассказывал. Кто он такой? И откуда он все это знает?
Старая женщина смотрела в оживленное, раскрасневшееся личико, и ее сердце преисполнилось гордостью, что вот эта прелестное юное создание – ее плоть и кровь. Она улыбнулась:
– Ты имеешь в виду нашего настоятеля? Если ты так хочешь побеседовать с ним, я приглашу его к нам на обед. Это очень пристойное желание для юной девушки – как можно больше знать о религии. Подобное влияние весьма благотворно, к тому же наш уважаемый доктор богословия поистине очарователен. Я позову также его жену и дочь. Они вращаются в лучших кругах, да я и сама давно подумывала над таким приглашением. Да, тебе, наверное, стоит пройти конфирмацию. Некоторые проходят. Очень красивая служба. Я сама прошла конфирмацию, когда была в твоем возрасте. Моя матушка считала, что каждая девушка должна пройти таинство, прежде чем выйти в свет. А поскольку ты теперь ученица, то и время самое подходящее. Пошлю за ним на этой неделе. Ему будет приятно узнать, что ты интересуешься подобными вещами. По воскресеньям он руководит молодежным клубом, Христианское что-то там, так, кажется, называется. Я толком не знаю, что это такое, но он много рассказывает и хочет, чтобы клуб посещала вся молодежь. Ты можешь уплатить взнос, каким бы он ни был. Полагаю, это для благотворительности. Тебе, конечно, совсем не обязательно ходить на их встречи, но, думаю, доктору будет приятно.
– Вы говорите о Христианских усилиях? – переспросила Элизабет. Глаза ее сияли.
– Полагаю, что-то вроде этого. Доброе утро, миссис Шайлер. Чудесный день для декабря, не так ли? Нет, я не очень хорошо себя чувствовала. Нет, я не выходила несколько недель. Замечательная служба, не находите? Наш доктор становится все более и более блистательным. А, миссис Шайлер, это моя внучка, Элизабет. Она приехала с Запада, будет жить со мной и завершать образование. Я бы хотела познакомить ее с вашей дочерью.
Элизабет покорно прошла через процедуру представления, нарушившую ход ее мыслей, но, как только они вышли на улицу, вернулась к предмету своего интереса.
– Бабушка, а Господь присутствовал в церкви?
– О чем ты, дитя? Какие странные вопросы ты задаешь! Ну, да, полагаю, Он был там – отчасти. Ведь говорят, что Бог – он везде. Элизабет, лучше подожди, когда сможешь обсудить эти вещи с тем, кто в них разбирается. Я никогда особенно в таких вопросах не понимала. Ты прекрасно выглядишь в этом оттенке зеленого, и шляпка очень тебе идет.
Так что тема была на время закрыта, что не означало, что девушка перестала о ней размышлять.
Пришло и прошло Рождество, не оказавшее на Элизабет такого уж большого влияния: для нее это был просто доселе неизвестный праздник. Миссис Бэйли предложила ей выбрать подарки «для родственников по материнской линии», и Элизабет с энтузиазмом занялась этим, проявив благоразумие и хороший вкус и учитывая интересы тех, кому подарки были предназначены. По правде говоря, Лиззи все-таки была чуточку разочарована, поскольку рассчитывала на золотые часики или кольцо с бриллиантом, но в целом все-таки осталась довольна.
