Текст книги "Девушка из Монтаны"
Автор книги: Грейс Ливингстон-Хилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– А чей дом она имела в виду? Это был ее дом?
– Ой, нет, не ее, – рассмеялась Лиззи. – Это она про церковь. Мол, это Божий дом. Так-то оно так, но не следовало ей быть такой занудой. Мы же никому ничего плохого не делали.
– Но разве у Господа есть дом?
– Ну конечно! А ты разве не знала? Ну ты говоришь прямо как нехристь. У вас, что, в Монтане и церквей не было?
– Была церковь, но до нее пятьдесят миль. Мне про нее рассказывали, но я сама там никогда не была, – ответила Элизабет. – Так что та женщина имела в виду? Кто там был? Господь? Господь был в церкви? И ты видела Его и смеялась, зная, что Он там?
– Ну какая ты глупая! – захихикала Лиззи. – Вот уж девчонки бы насмеялись, если б тебя слышали! Ну конечно Господь был там, Он же везде, сама знаешь, и обо всем ведает, но только я Его не видела. Его же нельзя увидеть.
– Почему нельзя?
– Да потому что нельзя! – ответила кузина, завершая дискуссию. – А у тебя какая-нибудь другая одежда есть? Если приведешь себя в порядок, завтра возьму тебя с собой.
Глава 11. И снова в бега
Ложась спать под неумолчную болтовню Лиззи, Элизабет поняла, что в ожидании чего-то есть особое удовольствие, и ожидание это связано с перспективой похода в Божий дом на встречу Общества христианских усилий. Может, она наконец-то узнает, что все это значит и правда ли, что Господь заботится о людях и укрывает их в беде. По собственному, пусть небольшому, опыту она была почти уверена, что Он печется о ней, но хотела в том удостовериться, чтобы постичь эту драгоценную истину всей душой и навеки в душе сохранить. Никто не может быть совсем одинок в этом мире, если есть Господь, который заботится, любит и укрывает.
Тетушка и бабушка встали ни свет ни заря, чтобы переворошить запасы старой одежды, где они и отыскали платье, которое вполне можно подогнать для Элизабет. Они обе тяжело трудились, денег в семье было немного, поэтому не выбрасывалось ничего, что можно было как-то пустить в дело. Старания их увенчались успехом, и Лиззи возгордилась, как юный павлин: она б ни за что не взяла Элизабет в магазин и не предъявила бы начальнику, если б кузина не соответствовала ее представлениям об общепринятом стиле.
Так что тетушка перекроила и наметала платье, ушла на работу, а Элизабет усадили за шитье. Бабушка руководила процессом под тарахтенье старой швейной машинки, и через пару-тройку дней все признали, что Элизабет достаточно готова к тому, чтобы начать самой зарабатывать на новые платья. Волосы ее завили и начесали в огромный «помпадур» с валиком – прическа эта не шла ей ни в малейшей степени, и, принаряженная в старую шляпку кузины и ее же жакет (жакет этот Лиззи забраковала, так как он плохо на ней сидел), Элизабет отправилась завоевывать мир продавщиц. Лиззи уже договорилась о месте в магазине – если, конечно, Элизабет подойдет.
Девушке с гор Монтаны магазин показался страной чудес, столько здесь было всяких ярких, блестящих, непонятных штучек, лент и сковородок, стаканов и игрушек, дешевых побрякушек и сладостей. Она смотрела на все это изобилие как завороженная.
А вот менеджер смотрел на нее с благосклонностью. Он видел по глазам, что девушка сообразительная. Он неплохо разбирался в людях. Он видел, что она еще совершенно неиспорченная, с лицом куда более смышленым, чем у большинства обращавшихся к нему в поисках места девушек. К тому же был не прочь пофлиртовать с хорошенькими новыми девушками, так что ее приняли сразу и поставили в отдел швейных принадлежностей.
Когда поток посетителей спадал, продавщицы вокруг нее так и клубились. Лиззи рассказала всем о долгом путешествии кузины, привирая, когда ей не хватало подробностей – она придумывала их на ходу по мере своих представлений о Диком Западе. Она также сообщила, что у Элизабет за поясом было аж два пистолета, что придало ей особый статус среди работников. Еще бы: девушка, которая умеет стрелять и носит за поясом пистолет, как настоящий ковбой!
Начитавшиеся романов и насмотревшиеся представлений девушки роились вокруг новенькой, то же можно было сказать и о молодых людях. Элизабет сразу стала популярной. Более того, как только жизнь вошла в определенную колею, когда она стала есть по три раза в день, щеки ее слегка округлились, и стало заметно, что она, вопреки сильному загару, очень красива, – да и загар начал сходить в электрическом свете напряженной рабочей суеты.
Они с кузиной отправились на собрание Общества христианских усилий, и Элизабет почувствовала себя в Царстве Небесном. Теперь она жила от собрания к собранию.
Магазин, который поначалу был полон сюрпризов, стал для нее чем-то обычным – и даже, на самом деле, действовал ей на нервы. Ей не хватало свежего воздуха, кругом толпилось множество людей. Близилось Рождество, покупатели набивались в помещение и днем, и вечером, потому что в преддверии Рождества они закрывались поздно. Элизабет страдала по чистому воздуху гор, бледнела, худела. Порой ей больше всего на свете хотелось вскочить на Робина и умчаться назад, в дикую прерию. Если б не Общество христианских усилий, она бы, наверное, так и поступила.
Бедняга Робин заимел и кров, и пищу, но и ему, как его хозяйке, приходилось зарабатывать на существование. С утра понедельника до десяти вечера в субботу он работал средством передвижения для курьера бакалейной лавки, вынужденный терпеть тычки и понукания своего наездника и покорно ждать на углах, нюхая тротуарную пыль, пока мальчишка-доставщик занесет очередную коробку с продуктами. В это время кругом мельтешили и гудели трамваи, автомобили, повозки с пивом. А затем под градом курьерских проклятий надо было мчаться по следующему адресу.
И это он, который привык к вольному бегу по бесконечным просторам, к сладкому горному воздуху! Это было ужасное разочарование, жизнь казалась ему конченой. Но он зарабатывал и на собственное содержание, и еще хозяйке от его трудов перепадало по доллару в неделю. Сей факт – если б он это осознавал – несколько успокоил бы его верную душу. И все же она с радостью пожертвовала бы этим долларом за счастье и свободу Робина.
В один из дней – и день этот был ужасен! – управляющий магазином «Все за десять центов» подошел к Элизабет с таким выражением в глазах, какое она видела у того человека из Монтаны. Менеджер улыбался, говорил приятные вещи. Он приглашал сходить с ним вечером в театр и осыпал ее комплиментами. Завершил он заявлением, что безмерно ею восхищен и готов всячески ее радовать. Но Элизабет после всех ее приключений в прерии приобрела привычку сравнивать всех мужчин с Джорджем Трескоттом Бенедиктом, а этот мужчина, хоть и хорошо одетый и привлекательный, не шел ни в какое сравнение. У него в глазах светился зловещий огонек, напомнивший Элизабет взгляд змеи перед тем, как она ее застрелила. Поэтому Элизабет отклонила приглашение.
Так получилось, что в этот вечер в церкви было собрание, и всех из Организации христианских усилий настоятельно просили прийти. Элизабет привела это в качестве извинения, но менеджер причину отмел, заявив, что в церковь можно пойти каждый вечер, а вот на пьесу, на которую он ее приглашает, – не всегда. Девушка посмотрела на него с тем особым спокойствием, с которым целилась пистолетом в будущую жертву, и серьезно произнесла:
– Но я не хочу никуда с вами идти.
После этого менеджер ее возненавидел. Он всегда проникался ненавистью к девушкам, которые ему отказывали. Итак, он ее ненавидел и жаждал отомстить. При этом он подчеркнуто оказывал ей знаки внимания. Это был молодой человек, слишком молодой для такой должности, значит, обладавший немалыми способностями в бизнесе. И он продемонстрировал эти способности на Элизабет. Жизнь превратилась для нее в серьезное испытание. Другие девушки, заметив внимание к ней менеджера, исходили завистью и третировали ее. Как только случалась какая-то неприятность, вину возлагали на нее, поэтому ей приходилось постоянно являться к менеджеру, чего он и добивался.
Она все бледнела и бледнела и впадала во все большее отчаяние. Она убежала от того злодея, она убежала от ужасной женщины, но от этого мужчины она могла сбежать, только отказавшись от этой работы. Если бы не бабушка, она бы так и сделала, но, бросив работу, она оказалась бы на шее у бабушки, а этого она допустить не могла. Из разговоров в семье она поняла, что все трудятся изо всех сил, чтобы сводить концы с концами и не потерять расположения всемогущего бога Моды. Для Элизабет этот бог был врагом настоящего Бога. Он правил умами людей, в жертву ему приносилось все.
Вскоре после приезда она заговорила о школе, но тетя и кузина подняли ее на смех:
– Ты слишком старая, – фыркнула Лиззи. – Школа для детишек.
– Лиззи закончила старшую школу, и мы очень ею гордимся, – произнесла бабушка.
– Да я школу терпеть не могла! – скривилась Лиззи. – Вовсе это не так здорово, как считается. Сиди да зубри целыми днями. А еще они меня все время после уроков оставляли, мол, болтала и смеялась. Вот уж рада была, когда все закончилось! Благодари звезды, что тебе не пришлось туда ходить, Бесс!
– Те, кому приходится зарабатывать себе на хлеб, не могут бездельничать и таскаться в школу, – сухо сказала тетя Нэн, и Элизабет примолкла.
Но потом она узнал о существовании вечерней школы, и снова начала этот разговор. Лиззи разворчалась: вечерние школы только для бедняков, туда ходить – ниже достоинства. Но Элизабет не унималась, и как-то раз Лиззи явилась домой с рассказом про Темпл-колледж. Она слыхала, что это очень дешевое заведение. Десять центов за вечер занятий, или что-то в этом роде. Ей импонировало все, что стоило десять центов: за эти деньги у них в магазине можно было набрести на настоящее сокровище!
К тому же, говорят, заведение респектабельное и в нем есть вечерние классы. Можно изучать гимнастику – от гимнастики становятся грациознее. Ей хочется быть грациозной. А еще у них вроде есть курсы по изготовлению шляп. Если так, то она б сама туда записалась, здорово бы научиться делать новомодные банты, как носят этой зимой. А то у нее никак не получается по-модному завязывать ленты.
Элизабет хотела изучать географию. Лиззи сказала, что это наука, которая объяснит ей, где находится пустыня Сахара. Она хотел знать все, всему учиться, но Лиззи сказала, что такие занятия только для малолеток и что в колледже вряд ли такому учат. Но она поспрашивает. Глупая затея, думала она, ей даже спрашивать неловко, но она обещала Бесси и постарается узнать.
К этому времени существование Элизабет в магазине стало невыносимым.
Как-то утром – это было незадолго до Рождества – ее послали в подвал принести семь красных жестяных детских ведерок и лопаток: одна посетительница хотела подарить их на Рождество ученикам воскресной школы. Она только что пересчитала требуемое количество и уже направилась к лестнице, как услыхала за спиной шаги. Повернув шись, она увидела в тусклом подвальном свете менеджера.
– Ну наконец-то, Бесси, дорогая моя, я застал вас одну, – объявил он победным тоном. Он схватил Элизабет за запястья, и, прежде чем она успела увернуться и отскочить, поцеловал ее.
С воплем Элизабет уронила семь жестяных ведерок и семь жестяных лопаток, ловко вырвала руки из его захвата. Инстинктивно ее рука метнулась к поясу, но пистолетов-то за ним не было – если б был хоть один, она бы в ярости непременно его пристрелила. За неимением другого оружия, она схватила маленькую лопатку и ударила его в лицо. К ней вернулись инстинкты прерий, и она взлетела по лестнице в переполненный магазин, а оттуда – на улицу, как была – без шляпы и пальто – в декабрьский холод. Пешеходы расступались перед ней, полагая, что ее послали по какому-то срочному делу.
В гардеробе, помимо шляпы и пальто, остался кошелек с несколькими жалкими грошами на трамвай и обед, но она об этом и не вспомнила. Она снова убегала от мужчины, на этот раз на своих ногах. Она боялась, что он может ее преследовать, заставить вернуться к ненавистной работе в душном, переполненном людьми магазине, в толпе ей повсюду мерещилась его мерзкая физиономия. Она бежала и бежала, не оглядываясь, по скользкому тротуару, под свинцовым небом, и вокруг нее вились снежинки.
День был таким же безжалостным, как и весь окружающий мир. Куда ей идти, что делать? Во всем огромном мире не было для нее убежища. Инстинктивно она чувствовала, что бабушка наверняка решит, что с потерей покровительства менеджера десятицентового магазина им всем грозит беда. Возможно, Лиззи тоже ждут неприятности. Что делать?
Она добежала до угла, на котором они с Лиззи обычно садились на трамвай до дома. Трамвай как раз подходил, но у нее ни шляпы, ни пальто, ни денег на проезд. Придется идти пешком. Она перешла на ровный бег – дыхания, натренированного проведенными в горах годами, ей хватало. До Флора-стрит было три мили, и все эти три мили она бежала, правда уже не так быстро. Притормозила только на углу Флора-стрит и позволила себе оглянуться. Нет, менеджер ее не преследовал. Элизабет в безопасности. Значит, она может войти в дом и рассказать обо всем бабушке, не боясь, что он появится на пороге за ее спиной.
Глава 12. Декларация независимости Элизабет
Миссис Брэйди снова стояла у корыта, когда ее весьма необычная внучка непривычно рано ворвалась в дом.
Она вытерла руки о фартук, села и воскликнула по своему обычаю:
– Силы небесные! Что случилось? Бесси, не тяни! Что-то с Лиззи? Где она?
Но Элизабет уже в слезах распростерлась у ее ног. Сквозь рыдания она едва смогла выговорить, что с Лиззи все хорошо. Миссис Брэйди с облегчением вздохнула. Лиззи была ее первой внучкой, и, понятно, любила она ее больше всех. Если с Лиззи все хорошо, у нее хватит терпения выслушать все по порядку.
– Этот ужасный человек! – рыдала Элизабет.
– Какой человек? Тот парень, из-за которого ты сбежала из Монтаны?
Глаза бабушки грозно блеснули: мужчин она не боялась, даже тех, кто способны стрелять в людей. Она обратится в полицию и защитит свою собственную плоть и кровь. Пусть только появится. Миссис Брэйди ему покажет.
– Нет, нет, бабушка, другой – менеджер из магазина, – рыдала девушка. – Он меня поцеловал! Ох! – Она содрогнулась, как если бы это было самым ужасным, что могло случиться с нею в жизни.
– Силы небесные! И всего-то? – сказала старая женщина с облегчением и чем-то вроде удовлетворения. – Ну, это чепуха. Тебе бы следовало гордиться. Многие девушки этим только хвастались бы. И чего рыдать? Он что, тебе больно сделал? Лиззи говорит, что он симпатичный. Уж Лиззи точно не стала бы рыдать, если бы он ее поцеловал, в этом я уверена. Она бы только посмеялась и попросила у него дополнительный выходной. Ну-ка хватит, детка, иди умойся и возвращайся на работу. Ты совершенно очевидно пришлась менеджеру по сердцу, так что просто должна попросить у него прибавку. Все девушки, на которых он обращает внимание, получают повышение. Может, он тебе даст прибавку, и тогда тебе хватит на школу. Хотя один Господь знает, зачем это тебе нужно. Наверное, это у тебя в крови, хотя Бесс говорила, что твой па не очень-то любил учиться. Если поведешь себя с менеджером правильно, кто знает, что он может сделать. Может, даже захочет на тебе жениться.
– Бабушка!
Это восклицание сопровождалось таким гневным взглядом, что миссис Брэйди была поражена – и восхищена одновременно.
– Что ж, у тебя определенно характер имеется! – воскликнула она. – Не удивляюсь, что ты ему нравишься. Я как-то раньше не замечала, что ты такая красотка, Бесси, и очень похожа на свою мать, когда ей было восемнадцать. А раньше-то я не видела сходства. Точно говорю, у тебя все будет в порядке. Не бойся. Ладно, если уж так хочется в школу, иди. Не удивлюсь, если ты чего-нибудь добьешься и выйдешь за богатого… Ладно, мне пора опять к корыту. Силы небесные, ну ты меня и напугала! Я уж подумала, что Лиззи попала под колеса. Потому как с чего бы ты примчалась без пальто! Давай, вставай, детка, и возвращайся на работу. Конечно, плохо, что тебе не нравится, когда тебя целуют, но не стоит беспокоиться. Еще будет много чего похуже, что тебе не понравится. Поживешь с мое да поработаешь вот так изо всех сил, поймешь, как это приятно, если кто-нибудь в тебя влюбится. Не беспокойся. Если ты ему нравишься, то он будет только рад за тобой побегать. Точно тебя простит и не вычтет из зарплаты за то, что ты убежала средь рабочего дня.
– Бабушка, – взмолилась Элизабет. – Не говори так! Я никогда не вернусь в это ужасное место и к этому человеку. Лучше я вернусь в Монтану. Лучше я умру!
– Ишь ты, ишь ты! – сказала со смехом бабушка и вернулась к работе: она верила в дисциплину. – Не смей так говорить, Бесс. Ты должна вернуться на работу. У нас нет денег тебя содержать, и Бог знает, когда ты сможешь найти себе такое же хорошее место. Если проторчишь дома весь день, он может на тебя сильно разозлиться, и тогда уж точно тебе без толку возвращаться, да и Лиззи из-за тебя могут уволить.
И хотя бабушка то уговаривала, то сердилась, то пыталась ее успокоить, Элизабет стояла на своем. Она не вернется. Никогда не вернется. И если бабушка будет заставлять, уедет снова в Монтану.
Наконец миссис Брэйди сдалась. Лет двадцать назад она уже сдавалась: у Бесси, ее старшей дочери, тоже была сильная воля, и ей тоже хотелось чего-то такого, что было ей не по чину. И откуда только такое берется, недоумевала миссис Брэйди.
– Ну ты точно как твоя мамочка, – сказала она, яростно набрасываясь на стирку. – Тоже так упиралась, когда выходила замуж за твоего па. А ведь могла выйти за Джима Стоукса, бакалейщика, или за Лоджа, молочника, да за ней ухаживали три железнодорожника, все хорошо устроенные, готовы были для нее на все, так нет же, подавай ей твоего папашу, пьяницу и бездельника, скользкого типа. Единственное, что меня удивило, так это то, что он вообще на ней женился. Вот уж чего не ожидала. Я думала, она просто с ним убежит, а как наскучит, так он ее бросит, но, видно, запал он на нее крепко. Единственное, что он сделал правильно, но я думаю, что все-таки лучше б он на ней не женился.
– Бабушка! – лицо Элизабет пылало.
– Что «бабушка»! – огрызнулась миссис Брэйди. – Правда все это, и лучше б тебе об этом знать. Он встретил ее в церкви. Она туда регулярно ходила. Парни туда тоже ходили, садились на задние скамьи, позади девушек, а потом провожали их домой. Там было много хороших парней, уж получше, чем он. Мне он никогда не нравился. Был вроде как из благородных, гордый такой. Считал, что может обвести Бесси вокруг пальца, и обвел. Стоило ему сказать: «Пойдем», она и пошла, что бы я там ни говорила. Когда его мамаша об этом узнала, то разозлилась зверски. Приехала сюда, в мой дом, поговорить со мной, видите ли. Заявила, что Бесси все рассчитала, что она непорядочная и всякое такое. Сказала, что Бесси сбила ее сыночка с пути, что из этого ничего хорошего не выйдет, наговорила всякого такого, мол, я должна лучше за дочкой присматривать. А все не так было. Бесс заставила Джона Бэйли на неделю бросить курить, и он сказал, что, если она выйдет за него, он и пить бросит. А его мамаша никак этого добиться не могла! Она даже не верила, что он пьет. Ну я ей и сказала несколько хороших слов про ее сыночка, а она скривила свои аристократические губешки и говорит: «Джентльмен никогда не бывает пьяным!» Ха! Джентльмен! Больно много она про это знает! Он и раньше пил, и продолжал пить. Ну вот, я все пыталась удержать Бесси дома, а она все равно ускользнула как-то вечером, сказала, что идет в церковь – да и пошла, только в другую церковь, где и обвенчались, она и Джон, а потом отправились на Запад. Джон, тот продал свои часы и красивые бриллиантовые запонки, которые ему мамаша подарила, занял денег у друзей отца и так и уехал – с тремя сотнями долларов и Бесс, и с тех пор я никогда свою Бесси не видела.
– А вторая моя бабушка еще жива? – спросила Элизабет. Ей было жалко эту бабушку, но она не знала, что сказать: боялась, что если примется за утешения, то бабушка решит, что она сдалась.
– Говорят, жива, – в голосе миссис Броди послышалась заинтересованность: она была не прочь немного посплетничать. – Муж ее умер, и другой сын тоже умер, она осталась совсем одна. Живет в большом доме на Риттенхауз-сквер. А между прочим, она б могла о тебе позаботиться. Я об этом и не подумала. Вряд ли выйдет какой-то толк, но спросить можешь. А то и поступить в школу тебе поможет. И ты же можешь ей претензию предъявить. Она должна отдать тебе долю своего сына от отцовской собственности, хотя я слышала, что она отреклась от него, когда он женился на Бесс. А что? Надень какой-нибудь лучший из нарядов Лиззи и отправляйся к ней. Попытаться стоит. Она может дать тебе каких-нибудь денег.
– Не нужны мне ее деньги, – холодно сказала Элизабет. – Я уверена, где-то есть для меня работа, чтобы я могла зарабатывать и не одалживаться даже у бабушек. Но все равно стоит сходить повидать ее. Она может хотеть узнать про папу.
Миссис Брэйди с изумлением смотрела на внучку: такие мысли ей в голову и прийти не могли.
– Что ж, – подытожила она. – Иди своим путем. Только не знаю, куда он тебя приведет. Единственное, что могу сказать: если будешь предъявлять такие высокие требования, тебя ждут тяжелые времена. Путь твой не будет усыпан розами, и не спать тебе на пуховиках. Придется тебе все-таки мириться с жизнью.
Элизабет ушла в свою комнату, вернее, в комнату, которую она делила с Лиззи. Ей хотелось оказаться подальше от неодобрительных слов бабушки. Они лежали у нее на сердце свинцовым грузом. Неужели ей нигде не найти прибежища в этом мире? Если уж его не найти у бабушек, то где тогда искать? Та старая женщина в Чикаго все понимала, так почему же бабушка Брэйди не понимает?
На память пришли древние слова. «Да не смущается сердце ваше». «Во время бед укроет меня в шатре Своем; в тайне скинии Своей укроет меня». Она стала на колени у постели и начала читать «Отче наш», постепенно добавляя к молитве собственные слова. Она слышала, что так молились в Христианских усилиях. Жаль, что она так мало знает и о Боге, и о Его Книге. Ей все время не хватало времени спросить и подумать об этом. Жизнь казалась сплошной погоней за нарядами и положением в обществе.
К ужину вернулась изрядно возбужденная Лиззи. Весь день она была в центре внимания. Во время обеденного перерыва девушки сообщили, что менеджер сильно разозлился на Бесси и уволил ее. Лиззи нашла ее пальто и шляпу и принесла домой. А кошелек пропал. Там было-то всего пятнадцать центов, но Лиззи очень расстроилась, да и бабушка тоже. Они о чем-то вполголоса переговаривались на кухне, потом пришла тетя, и переговаривались уже все трое.
Элизабет чувствовала всеобщее неодобрение. Тетя Нэн пришла, села рядом с ней и очень холодно принялась говорить о расходах и о том, что кое-кто полагается на родственников и что ей, Элизабет, следует понять, что не пристало сидеть и ничего не делать; в ответ Элизабет рассказала о том, что сделал с ней менеджер. После чего тетя выдала ей порцию житейской мудрости, в результате чего девушка замкнулась в себе. К жизни ее вернули лишь громогласные увещевания Лиззи. Ужинали все в дурном расположении духе. Наконец бабушка заговорила.
– Хорошо, Бесси, – твердо сказала она. – Мы решили – все мы, – что, если ты намерена упрямиться, надо что-то делать. Я думаю, лучше всего тебе отправиться к миссис Бэйли и посмотреть, чем она может тебе помочь. В конце концов, это и ее дело тоже.
Элизабет сидела молча, с пылающим лицом. Она позволила им заняться приготовлениями. Лиззи принесла свою лучшую шляпку и примерила на Элизабет, чтобы посмотреть, как та будет выглядеть, а также шелковую блузку и весенний жакет. По правде говоря, он был не очень-то теплым, но Лиззи объявила, что ситуация требует серьезных мер, а жакет безусловно модный, это главное. Ради красоты можно и померзнуть.
Следующим утром Лиззи встала пораньше. Она согласилась привести Элизабет в полную боевую готовность перед визитом на Риттенхауз-сквер. Элизабет нехотя подчинилась необходимости примерить на себя этот чужой образ. Сперва ее волосы были зачесаны на лицо, потом завиты горячими щипцами, потом тщательно собраны и взбиты в еще более высокий начес, чем обычно. Лучшую из юбок Лиззи дополнили шелковой блузой, а к юбке прилагалось наставление следить, чтобы подол не волочился по мостовой. На затейливую прическу ей водрузили шляпу с дешевыми розовыми перьями, потом заставили надеть жакет, к которому также выдали неудобные длинные шелковые перчатки Лиззи. Они были велики, и Элизабет, непривычной к таким перчаткам вообще, казалось, что она сунула руки в жидкую грязь.
Элизабет выдержала все приготовления. Затем подошла к дешевому маленькому зеркалу и оглядела себя. В кривоватом зеркале голова ее приобрела причудливую форму. Шпильки кололи голову, Лиззи плотно укутала ее глаза и нос в вуаль в крапинку. Ворот шелковой блузки был весь в оборках и врезался в шею. Пояс юбки был слишком тугой, а перчатки – чистая пытка. Элизабет спустилась по лестнице под восхищенными взглядами тети и бабушки, которые восхваляли ее красоту теперь, когда она была одета подобающим, как они считали, образом, и подбадривали ее, наперебой повторяя, что бабушка непременно захочет помочь такой хорошенькой девушке.
Лиззи напутствовала ее призывами сохранять спокойствие: она слышала, что в варьете требуется девушка, которая умеет стрелять. Если не получится с бабушкой, они попробуют устроить ее в шоу. Девочки в магазине знали одного мужчину, который работает в шоу. Говорят, ему нравятся хорошенькие девушки, он наверняка будет рад ее нанять. По правде, Мэри Джеймс еще вчера обещала с ним поговорить и сегодня даст знать о результате. Наверняка эта работа подойдет кузине больше.
Элизабет вздрогнула. Еще один мужчина! Наверняка такой же, как все остальные – все остальные, кроме одного.
Она сделала несколько шагов в указанном ей направлении, а затем решительно повернула обратно. У бабушки сердце ушло в пятки: что эта ненормальная девчонка затеяла опять? Снова бунт?
– Что случилось, Бесси? – накинулась она с порога. – Возвращаться – плохая примета.
– Я в таком виде никуда не пойду, – взволнованно ответила девушка. – Так нечестно. Я не такая. Это все не мое, и в этом я не пойду. Я должна одеться в свое и быть собой. Если я ей не понравлюсь и она не захочет меня знать, тогда сяду на Робина и поеду обратно.
И, подобно Давиду, отказавшемуся от дареных царем Саулом брони и меча, отправилась на битву с пращой и камнями.
Она открепила вуаль, стянула противные перчатки с холодных рук, сняла шелковую блузку и пояс и облачилась в свой старый синий жакет и юбку, в которых прибыла в Филадельфию. Этот наряд тщательно вычистили и привели в порядок, чтобы она могла ходить в нем на работу. В нем Элизабет чувствовала себя самой собой. Жакет был длинным и очень удачно прикрывал ремень с двумя пистолетами. Она достала из чулана старую потрепанную фетровую шляпу и попыталась надеть, но высокий «помпадур» мешал. Она безжалостно расчесала это творение Лиззи и заплела длинные волосы в косу. Пусть бабушка увидит ее такой, какая она есть. Пусть поймет, что она за человек. И пусть сама решит, хочет ли стать настоящей бабушкой, хорошей и доброй.
Миссис Брэйди ужаснулась, когда Элизабет наконец спустилась по лестнице. Она пыталась остановить девушку, твердя, что это стыд и позор – являться в таком в виде в такое шикарное место, как Риттенхауз-сквер. Но Элизабет не слушала, она даже не стала дожидаться, пока тетя и Лиззи вернутся с работы – пойдет прямо сейчас, и все.
После ее ухода миссис Брэйди в полном отчаянии целых пять минут просидела в кресле-качалке. Еще никогда со времен побега Бесси на Дикий Запад, туда, где ее поджидала смерть, не испытывала миссис Брэйди такого чувства утраты. Бабушка уронила несколько слезинок. Девушка так похожа на ее Бесси, ее невозможно не любить, однако было в ней что-то, что возвышало ее над всеми ними, а с таким трудно примириться. Конечно, все идет от этих Бэйли. Миссис Брэйди не любила семейство Бэйли, но и не считаться с ним тоже не могла.
Но если б она проследила за Элизабет, она бы испугалась еще больше. Девушка направилась к бакалейщику и потребовала вернуть коня, отдав взамен последний уплаченный им в прошлую субботу доллар: конь нужен ей немедленно. После недолгой перепалки, во время которой она сполна продемонстрировала способность стоять на своем, паренек-курьер выпряг коня из повозки и принес из конюшни ее седло. Затем Элизабет вскочила на коня и направилась на Риттенхауз-сквер.
Глава 13. Другая бабушка
Элизабет затребовала коня, чтобы быть во всеоружии – как воин, отправляющийся на битву с врагом. Если эта бабушка откажется ее принять, что ж – она жива, дышит, у нее есть конь, и она свободна. Мир огромен, Запад все еще открыт для нее. Она может ускакать назад, в прерии, где воля и простор.
Старый конь разочарованно остановился перед высоким, аристократического вида домом на Риттенхауз-сквер. Он рассчитывал, что с городской жизнью покончено, что он и его дорогая хозяйка отправятся назад, в любимую прерию. Никакими, даже щедрыми порциями овса не заменить свободы, и тишины, и холмов. Он чувствовал, что надо возвращаться домой, а уж там и помереть не жалко – навидался он этого другого мира.
Она привязала коня к вделанному в тротуар кольцу, что показалось ему странным: мальчишка бакалейщика никогда его не привязывал. Он вопросительно посмотрел на дом и не нашел ни одного резона, с чего бы хозяйке туда входить. Места были совсем незнакомые: «Коффи и сыновья» ничего сюда не доставляли.
Элизабет же, пересекая тротуар и поднимаясь по ступеням к красивой резной двери, думала, что это ее последняя надежда найти крышу над головой. Если ничего не получится, ее ждет пустыня, голод и долгий-долгий сон. Но пока в холле с высокими потолками еще звучало эхо звонка, ей на ум пришли слова: «Да не смущается сердце ваше… В доме Отца моего обителей много, и если б было не так, сказал бы я тебе. Я уготовлю место для тебя… Приду я снова и приму тебя». Как это прекрасно! Поэтому, даже если и умрет она в пустыне, все равно дом для нее готов: об этом она узнала на собраниях Христианских усилий.
Дверь ей открыл представительный дворецкий. Вопросительно разглядывая ее, он сообщил, что мадам еще не вставала, но Элизабет сказала, что подождет.
– Она нездорова? – Сердце Элизабет сжалось.
– О нет, просто она еще в постели, мисс, – сказал старый добрый дворецкий. – Она никогда так рано не встает. Полагаю, вы от миссис Сэндз.
