Текст книги "Король воров"

Автор книги: Грегори Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Глава VIII

Ночь, подружка воров и влюбленных, накрыла город своей черной юбкой. Не по-ночному трезвый Конан покинул гостеприимную «Червивую грушу», чтобы очутиться в узких, темных, грязных переулках. Чтобы то и дело оглядываться по сторонам. Чтобы торопливо продвигаться к южной окраине. Чтобы прижиматься к стенам, шепча ругательства всякий раз, когда встретится патруль городской стражи…

И чтобы, так и не дойдя до Южного рынка, где ждет его Вайгал, получить сзади чем-то тяжелым по голове.

* * *

Как и было обговорено в последнюю их встречу в «Червивой груше» (где Конан так некстати принялся хвастаться украденной статуэткой), Вайгал ждал подельника на пепелище сгоревшего месяц назад дома свиданий, окна которого – когда они еще были – выходили аккурат на пустырь Южного рынка. Еще не так давно (не прошло и года) песок рыночной площади ежедневно взрыхливали тысячи лошадей, их хозяева насыщали воздух сотнеязыкой разноголосицей, а из кошельков проливался золотой дождь.

После того как Сенат решил отвести этот участок под строительство казарм для отрядов Стражей Дороги и издал указ о переносе рынка на западную оконечность города, опустевшая, затосковавшая земля стала быстро заполняться мусором. Мусорные кучи множились, а строительство все не начиналось.

Сгоревший публичный дом был последним зданием, примыкавшим вплотную к бывшему рынку. Остальные (гостиницы, игорные дома, трактиры, те же дома терпимости) сразу после переноса торжища опустели и их хозяева тут же, не мешкая разобрали их и распродали по бревнышку.

Почему торговый караван, прибывший вчера на рассвете в Конверум откуда-то из Черных Королевств, выбрал себе для стоянки этот грязный пустырь? Чего вдруг чернокожие дикари надумали соваться в цивилизованный мир? Вайгал не искал ответов. Главное – чернорожие ребята привезли с собой очень много драгоценных камушков, и ему об этом незамедлительно доложил его человек, один из тех стражников, что производили досмотр каравана при въезде в город. Парень получит свою долю, как только товар будет взят и продан. Что ж – ему недолго осталось ждать. Только где же Конан, Нергалова жизнь?!

* * *

Конан почувствовал, что пришел в себя. Теперь следовало распахнуть глаза.

На ум пришла странная мысль: сколько раз его в разных землях самые разнообразные люди и нелюди по различным причинам отправляли в бесчувствие! Использовали для этого весь злодейский арсенал: от пошлых огреваний по затылку и подлого подсовывания отрав до премудрых магических приемчиков. После чего он приходил в себя. И вот что интересно – никогда, ни разу, открыв глаза, ничего хорошего не видел. Одна дрянь. Одно другого хуже. Такая пакость иногда попадалась, что лучше б так и остаться с закрытыми глазами.

Спине было чересчур мягко и удобно. Значит, не тюрьма. Или тюрьма с удобствами.

Слух улавливал слабое потрескивание. Светильники?

Он попробовал пошевелить руками и ногами. Ну так и есть! Кандалы! Опять все то же самое…

Без особого удовольствия Конан размежил веки.

Сверху – волны бардового бархата. Его поддерживают тонкие, витые деревянные колонны. Снизу – отливающий черным шелк.

Вот, значит, куда он угодил – на огромную круглую кровать. Это хорошо. А вот что плохо: запястья и щиколотки обжаты медными браслетами, от которых идут натянутые цепи и скрываются за невысокой кроватной спинкой. Видимо, прикреплены к кольцам, вделанным в пол. Если пол дощатый – можно выдрать, поднатужившись. Коли каменный – дело усложняется.

Легкое дуновение сквозняка, качнулись языки пламени в светильниках, едва слышный хлопок прикрываемой двери.

Ясно. Тюремщики приперлись. Что ж, глянем, кому мы на этот раз обязаны заточением. А Вайгал-то там, на пустыре ждет, чтоб Сет обрушил потолок вам на головы…

* * *

Вайгал уже устал ругать варвара последними словами. Утомился выдумывать для наглого недоноска пытки поизощреннее. Ладно, Бел с ним. Грязным, вонючим, сволочным и гадким ублюдком он займется позже. Скорее всего, натравит на него местных «теней». Ох, и взвоет деревенщина киммерийская! Впрочем, Бел подери, нравится ему варвар. Вот провалиться ему вместе с городом в Мир Демонов, если не нравится. Хотя и придется пожертвовать им, когда дело будет сделано. Жаль… но ничего не попишешь: выполнение задания – прежде всего. Так где же его носит, когда финал его, Вайгала, пребывания в этом грязном, продажном городишке столь близок?…

Ладно, не о том думаешь, Вайгал. Теперь же надлежит думать только о деле. Замечательный, продуманный план нападения на караван предусматривает участие двух человек. Отказаться от плана? Бежать за новым подельником? Перенести все на завтра?

Вчера рано утром, получив известие о прибытии в город черного каравана с уймой драгоценных камушков, Вайгал поспешил посмотреть, где и как размещаются гости их города. Обнаружив чернорожих купцов на пустыре из-под Южного рынка, он пронаблюдал из своего нынешнего укрытия, как чужеземцы, скинув дорожные одеяния, более всего напоминавшие мешки с прорезями для рук и головы, остались в том, что явно привычней им – в одних набедренных повязках. Дикари, кожей чернее твоей смолы, принялись из тонких трубчатых стволов какого-то дикарского дерева, которые им не лень было переть через полмира, мастерить хижины. Построенных домиков Вайгал насчитал пять, а туземцев, прибывших в Конверум, – три десятка да трое сверху. Только у одной из хижин чернорожие ребята выставили охрану в виде двух голых здоровяков с тонюсенькими копьями, тем самым показывая, в какой именно постройке хранятся камушки. За что им огромное спасибо!

* * *

Едва его взгляд поймал фигуру вошедшего в зал человека, как в голове выстроилась цепочка: девка в «Червивой груше», сопровождаемая двумя угрюмыми типами, предложение провести веселую ночь за хорошие бабки, удар по затылку и похищение, кровать в черном шелке и он на ней, а на нем лишь тряпочка, которую надевают первой, а снимают последней, и к нему приближается обнаженная девица.

Проклятия богов, все становится ясным! Вот из-за кого он опаздывает на дело, подводит Вайгала, рискует остаться без большого куша, закован, как каторжник, позорно раздет и растянут. Из-за похотливой сучки, у которой в разгаре течка, из-за богатой, зажравшейся дуры, которая привыкла ублажать все свои капризы, из-за какой-то шлюхи…

Раздражение давно уже у киммерийца заместил гнев, быстро переросший в ярость, незамедлительно разразившуюся бешенством. А когда варвар из Киммерии свирепел…

Рванул Конан так, что точно что-то не выдержало бы: цепи, крепления в полу или руки варвара. Что-то должно было треснуть, лопнуть или выдраться с корнем. Подаренная природой огромная сила, приумноженная годами ее применения, удесятеренная взрывом бешеной ненависти, обрела в это мгновение всесокрушающую мощь.

Пол оказался деревянным. Да будь он хоть из гранита, его ждала бы та же участь – зияние дыр в местах крепления цепей.

* * *

Предстоящее дело нравилось рыжему вору все больше и больше. Обобрать неотесанных дикарей в черте города – работенка даже для начинающих малолеток. И плевал он на Королевский Кодекс: чужеземными камушками Вайгал сможет откупиться от воровского мира «теней». Пусть и ненадолго, но за то короткое время личной свободы он сумеет завершить начатое, убить врага Короля и убраться из треклятого города. А для дельца с черными ребятами понадобится только один напарник. Работать лучше ночью. Лучше – нынешней. Откладывать нечего: вдруг отыщутся умники, которые опередят их.

С южной окраины Вайгал направился в «Червивую грушу». Но по дороге завернул к еще одному своему человеку, занимающему пусть и незначительную должность в Сенате, зато находящемуся в курсе всех городских новостей и дел. За небольшую (особенно, если сравнивать с величиной предстоявшего улова) мзду Вайгал навел справки о прибывшем караване и выяснил, что купцы из Черных Королевств следуют в столицу, в Морнстадинос, везут подарки королю Коринфии (ага, ясно, что за подарки такие, смекнул Вайгал), в Конверуме пробудут дня три-четыре. Зачем – неясно, но факт, что не для торговли. Стало быть, драгоценные камушки в руки купцов не уплывут.

Узнав, что Конан спит после ночной попойки, Вайгал вдруг передумал. Можно, в общем, и не торопиться. Если кто и задумает их обойти – ему донесут об этом. В каждой шайке «теней» у него есть свои люди. Зато этой ночью можно будет все хорошенько разведать, чтобы последующей ночью наверняка избежать любых неожиданностей.

* * *

Оглушающий треск, смешавшийся с коротким звериным рыком, невозможно вздувшиеся на какие-то мгновения мышцы на обнаженном теле гиганта, и вот – гора молодого мужского мяса летит над черной поверхностью к забросившей колено на шелковые простыни, обомлевшей женщине. Она не успевает ни крикнуть, ни пискнуть, ни тем более отбежать, как уже поймана, вдавлена в перины, горло обхвачено рукой, другая рука срывает материю, закрывавшую лицо.

– Это ты, тварь! Ты и тогда обманула! Служанка, она же госпожа! Ты надолго запомнишь меня! Видишь? – Конан потряс перед широко раскрытыми, как у насмерть перепуганной лани, глазами своими украшениями из толстых колец.– Твоими же висюльками помечу твою задницу! Ха, будет…

Топот кованых мужских сапог ни с чем перепутать нельзя, как и не приходится сомневаться, чем он грозит вкупе с грохотом распахнутой двери. Киммериец отшвырнул до поры ненаказанное женское тело в противоположный двери угол комнаты, особо не заботясь, обо что и с какой силой девица может удариться, и повернулся лицом к набегающей опасности.

Ну, конечно, кому это еще быть! Вся шайка тут! Угрюмая парочка из «Червивой груши»!

Ноги Конана все еще оставались прикованными. Драться, стоя, как дерево, на одном месте, мало кому понравится. Варвар-северянин ухватился за цепь, удерживающую правую ногу, потянул, вкладывая в потугу всю молодость и злость. Затрещали доски пола…

Но он не успевал. Цепные псы похотливой сучки были уже в двух шагах. Дав сделать еще один шаг, Конан выбросил им навстречу правую руку и вместе с ней вылетела, выпрямляясь со свистом и лязгом, железная змея оков, снаряженная на свободном конце устрашающего вида креплением с остатками половой доски.

* * *

Ночь сгущалась, а вор все еще терял время на пустыре. Один-одинешенек.

Заполучив вечером согласие Конана на участие в дельце, Вайгал вновь отправился к Южному рынку. Вдыхая запах обгоревших остатков дома терпимости, он пронаблюдал, как около полуночи чернорожие ребята разошлись по своим хижинам, оставив около все того же строения охрану все в том же количестве. Просидев еще часок, Вайгал узнал, что сменяются стражники именно через час. Больше вызнавать вроде было нечего.

Утром следующего дня он договорился с киммерийцем о месте и времени их ночной встречи. И вот он, Вайгал, здесь, а этот недоделанный молокосос где-то прохлаждается. Напился, наверное, и дрыхнет без задних ног. Варвар, что с него возьмешь. С одной стороны, зря он, конечно, выбрал Конана себе в напарники… А с другой – разве без этого северянина ему удалось бы узнать то, что удалось? Никогда.

Да, пора что-то предпринимать. Чернорожие, как и вчера, дружно разбежались по хижинам и самые бессонные из них уже давно должны были захрапеть, а он, как дурень, все сидит и дожидается этого варвара. Итак, что же делать: идти и брать в дело первую подвернувшуюся «тень» или работать в одиночку?

Принять решение Вайгал не успел.

* * *

Двое приближались к кровати, к которой был прикован северянин. И это его вполне устраивало.

Странно был устроен варвар из Киммерии. Нормальный человек обрадовался бы, повстречав врага значительно слабее себя – ведь это сулило бы легкую победу. Конан же наоборот. Его больше устраивали противники равные ему по силе или даже в чем-то превосходившие его. Не исключая неудачный для себя исход схватки, он предпочитал погибнуть от рук достойного соперника. Тогда не стыдно будет предстать перед Кромом. А вот сможет ли он взглянуть Крому в глаза, пропустив по небрежности (всякое случается на свете) смертельный удар малосильного неприятеля?

Эти псы мало походили на новичков в костоломном деле. Несуетливо и ловко увернувшись от конановской цепи, они отказались от лобовой атаки и принялись быстро и слаженно выполнять маневр, суливший не такую скорую, но более верную победу. Один, что пониже, остался на прежнем месте и, находясь на безопасном для себя расстоянии, был готов в любой момент разорвать его и всадить свой тесак в понравившееся место на теле варвара. Другой же, что повыше, начал обходить Конана сзади.

Конечно, со спины, то есть со стороны кровати, он нападать не станет. На мягких перинах не очень-то развоюешься. Очень неустойчивая почва. Значит, высокий обойдет эту лежанку по кругу и нападет сбоку. Один – с одного, другой – с другого бока. Если учесть, что кандалы не дают и шагу ступить по полу, то положеньице гнилое. А может, они просто тянут время, поджидая подмогу? Тогда еще хуже.

Все-таки Конан был не из тех, кто долго рассуждает и строит хитроумные планы, когда надо действовать. И не из тех, кто способен о чем-то долго думать, когда ты наполнен до краев яростью и она уже течет через край.

Варвар, наплевав на все, снова ухватился за цепь на правой ноге. Тот, что караулил киммерийца, не замедлил этим воспользоваться и метнулся к нему с тесаком наперевес. Конану уже не хватало времени на размах, чтоб воспользоваться единственным своим оружием – своими оковами. Ему оставалось или подставить под удар руку или…

Северянин бросил себя спиной на черные шелка и мягкие перины. Тесак, намечавшийся ему в печень, пробил воздух, а Конан с быстротой выскакивающего из засады хищника силой своего могучего пресса взметнулся с кровати, одновременно выстреливая кулаком в челюсть нападавшего. Не посмотрев, насколько удачно попадание, не имея ни мига на какое-то там смотрение, варвар направил цепь, болтающуюся на его левой руке, в полет над простынями. Сцепления железных колец, которому придали ударную мощь, достигли цели и перебили тонкую деревянную колонну, одну из четырех, что удерживали балдахин. Оставшийся без опоры угол бархатного навеса ухнул вниз и на него наткнулся спешащий на выручку второй противник Конана. Метнув взгляд назад и увидев, что у него есть пара секунд, киммериец наконец доделал два раза начатое и брошенное. Освободил правую ногу от привязанности к полу, а пол – еще от одного крепления.

Выход штырей из досок совпал с прыжком расправившегося с бархатной преградой второго телохранителя любительницы приключений.

То, что на него летят и, понятно, выставив перед собой тесак, Конан ощутил благодаря тому чувству, какое заставляло его в бою наклонять голову, и подлетавшая сзади стрела уносилась ни с чем, тому чувству, какое сигналило об опасности, когда все вокруг кричало о полной безмятежности.

Киммериец кинулся лицом вниз на дощатый настил пола и перевернулся на спину. Нападавший сзади противник обрушился на опустевший край кровати и, е удержавшись, скатился вниз, где его руку с тесаком перехватили и вывернули до хруста. Потом его припечатали кулаком в лоб.

* * *

Принять решение Вайгал не успел.

Как по команде, дикари вдруг один за одним стали выбирайся из своих неказистых построек под свет полной луны. Выбравшись, принялись молча и слаженно: го – собирать щепки, дрова и прочий горючий мусор, кто – разводить костер.

«Очень интересно,– подумал Вайгал, глядя на нежданно вспыхнувшую суету,– что бы это все значило? Обычно у них такие или они все разом повредились в уме?»

Запылал костер, разогнав полумрак перед хижинами. Чернокожие полуночники частью выстроились, частью расселись вокруг костра.

«Как им не холодно в одних только тряпочках на чреслах?» – кутаясь в неизменный плащ с подбоем и, тем не менее, пронимаемый ночной прохладой, гадал Вайгал.

Головы туземцев, а равно их туловища повернулись в направлении одной из хижин. Отставив в сторону сплетенную из прутьев дверцу, из хижины наружу выбрался через узкое отверстие входа еще один дикарь. Вайгал видел его впервые – это он мог утверждать э всей определенностью, поскольку такого типа, раз увидев, не забудешь вовек.

То был высоченный старик, такой худой, что, казалось, из-под кожи выпирают не только ребра, но и сердце, печень, почки и прочие внутренности. Прямые, седые волосы доставали до плеч, от подбородка исходила длинная, одинаково узкая по всей длине, окрашенная в бордовый цвет борода.

Тело старика и даже его лицо было испещрено татуировками. Переплетенные туловища чудовищ, скалящиеся морды, шипастые хвосты и когтистые лапы будто оживали на коже, когда старик двигался. Вайгал с трудом сдержал приступ тошноты – настолько омерзительным было зрелище. Но продолжал смотреть. «Костлявое пугало с крашеной бородой у них, видать авторитет»,– предположил Вайгал, увидев, с какой почтительностью расступились дикари, пропуская старика к не на шутку разгоревшемуся костру.

Полная луна нависла над головами обступивших огонь чернокожих чужестранцев. Она словно тревожно ожидала чего-то. Напряжение, растекшееся из освещенного пятачка с замершими внутри него фигурами по мрачному безлюдному пустырю, докатилось и до человека, укрывшегося в развалинах дома, пронзило его и заставило его сердце заколотиться в груди с неистовостью пожарного колокола. Вайгал почувствовал: сейчас что-то произойдет…

И произошло.

Глава IX

Конан сплюнул, выругался, утер пот, поднял с пола тесак и…

– Не убивай его! – властный женский крик донесся от двери.– Я заплачу тебе за его жизнь!

Северянин поднял голову. После перевел взгляд в ту сторону, куда он не так давно отбросил голую девицу. Последняя была на месте: дрожала, забившись под столик с кувшинами и фруктами, поджав колени к подбородку. Варвар вернул взгляд к девице в дверях.

– Нергал вам под почки! Две одинаковые шлюхи! Сестры?

– Сестры,– твердо, даже властно, будто ничего не происходит, сказала та, что появилась в дверях.– Я… я прошу тебя, не убивай Томака, как убил Дарка… пожалуйста.

– Кого я убил? Хватит высовывать язык изо рта, вы мне и без того надоели. Живо тащи ключ от браслетов, а то и Томака, и Хромака – всех поубиваю. А сеструшку твою – первой. Чего стоишь?!!

Рявк Конана подхлестнул девицу в дверях (одетую, в отличие от сестренки), как добрый кнут. Чуть ли не бегом добралась она до того своего охранничка, кто был пониже ростом и кого киммериец поверг первым.

– Ключ у Дарка на поясе,– пояснила она, приседая рядом с Дарком, напоминающим сейчас скорее не Дарка, а мешок с потрохами.

– Вот и тащи его мне, да поживее!

– Он жив, дышит, дышит,– подкупающе искренне обрадовалась девица, обнаружив, что всего какой-то слуга не так уж и мертв, как казалось, глядя на него.

– Плевать! Быстрее мне ключ! – От рыка варвара зашатался балдахин.

Одетая сестра поспешила к несостоявшемуся наложнику и отдела ему ключ.

– Теперь волоки мою одежду и меч,– приказал Конан девице, вставшей рядом и наблюдавшей, как он отпирает замки на браслетах.– И не вздумай притащить за собой каких-нибудь братиков.– Варвар кивнул для полной ясности в сторону валяющихся без сознания телохранителей.– Со мной остается твоя сестра.

– Не волнуйся, никого в доме больше нет,– сказала девица и вышла из комнаты.

– А ты,– киммериец посмотрел на так и сидящую под столиком вторую сестру,– встань, налей вина, оно у тебя над головой, и принеси.

«А сестренки-то аппетитные. И в кроватных сражениях, видать, опытные бойцы. С ними можно было бы провести нескучную ночку… эх, не окажись они такими дурами и дрянями…»

Такие мыслишки гуляли в его голове, когда он отпирал замки на железных обручах, опоясывавших по воле озорных сестренок его руки и ноги. А тем временем одна из виновниц ночных неприятностей северянина наливала ему вино и делала это престранным образом. Рукой, которую уже покинула дрожь, она надавила на оникс, украшавший перстень на мизинце другой ее руки. Щелкнула невидимая пружинка, оникс и пластина, на которой он держался, поднялись, как поднимаются крышки шкатулок, и открылось потайное углубление под камнем. Прежде чем наполнить кубок вином, девица занесла над ним руку с перстнем, повернула ее, и в сосуд для питья высыпался белый порошок.

Конан отшвырнул от себя подальше последнюю цепь с разомкнутым железным обручем на ее конце.

– Отхлестать бы вас ими.– Северянин обернулся. Раздетая сестренка подходила к нему с полным до краев кубком в руках.

– Это будет в самый раз.– Киммериец взял у нее сосуд,– От вашего домика, полного шлюх и идиотов, в глотке суше, чем в пустыне. А, притрюхала, наконец! Бросай все на кровать.

Последнее касалось сестры одетой, принесшей одежду и для Конана, а также меч его. Та исполнила приказание и встала напротив киммерийца, сложив руки на груди. Взгляд ее прищуренных глаз очень варвару не понравился. Не-ет, непроста эта сестричка, клянусь Кромом. Она не боялась – она играла испуг. Отвлекись на мгновение, и тут же получишь кинжал в спину. Держи ухо востро, киммериец, если хочешь живым отсюда уйти…

Сестра раздетая присела на краешек постели, положив руки на колени.

Северянин залпом выпил вино и опорожненный кубок бросил на пол.

– Славное винишко.– Варвар утер губы ладонью и потянулся было за одеждой…

Но рука его повисла в воздухе. Подмешанное в вино зелье начало действовать.

* * *

Открыв рот, Вайгал наблюдал за происходящим. Даже холод перестал донимать его, отступил даже гнев на непутевого варвара.

Татуированный старик шагнул в огонь. Прямо в сердцевину пламени.

И как только это произошло, Вайгал уже не в силах был о чем-то думать, перестал мерзнуть и вообще что-либо чувствовать, забыл и Конане, и о том, зачем он сам здесь. Он – смотрел. Равномерно текшая по его телу жизнь прильнула на время к глазам. Только они жили, только они оказались причастны к тому, что вытворялось перед ними…

Старик шагнул прямо в сердцевину пламени, и пламя обрадовалось ему. Огненные языки накинулись на него с ласками: нежно облизывали морщинистую кожу, терлись о ноги, целовали руки и лицо, гладили бедра и живот. И медленно, с заботливой осторожностью любящего существа проникали, втекали в человечье тело, наполняли его, завоевывали его…

…Вайгал не знал и не мог знать, что начертан круг, за который до завершения ритуала не может шагнуть посторонний, и что он оказался внутри круга гораздо раньте, чем тот обрел свое магическое действие. Повезло или не повезло Вайгалу, но он оказался свидетелем того, что вряд ли до него удавалось узреть непосвященному…

Человек и огонь слились воедино. То соитие высвободило синие линии татуировок из их кожного плена. Отпущенные на свободу, они зашлись в вихревом кружении в пространстве огня. Из неистового вращения и неразличения слипшихся в клубок форм стали образовываться картины – будто бесплотная синь что-то вспоминала, переживала заново, рисуя эти воспоминания на огне.

Сначала было Нечто. Одно-единственное существо. Неописуемо омерзительное и тем самым красивое до великолепия. Любящее и ненавидящее само себя. Поедающее само себя. Разрывающее само себя. И разорвавшее. На две сущности, на два существа. Которые тут же сошлись в смертельном противоборстве. И разлетались в разные стороны выдираемые друг у друга клочья тел, которые тут же превращались в камни, в рыб, в воду, в птиц, в человека, в деревья, в чудовищ и богов. А два существа (в одном из них проступало женское начало, в другом – мужское) не могли прекратить битву, так же как и умертвить друг друга…

…Одно из существ потеряло в схватке глаз, который разлетелся на неисчислимые множества осколков…

Огня не стало. Татуированный старик лежал на остывающих углях. Рисунки располагались на его коже не как прежде. На его груди мерцал неярким зеленым светом то ли изумруд размером с горошину, то ли осколок неизвестно чего. Колдун был жив. Он протянул руку к зеленому камушку, взял его, поднес ко рту и проглотил. Затем приподнялся на локтях, произнес негромко короткое слово. К нему тотчас подскочил и склонился над ним один из дикарей. Старик сказал ему что-то и, обессилев, рухнул без чувств на совсем уже остывшие угли. Подбежавшие соплеменники бережно подняли своего колдуна и унесли на руках в хижину.

* * *

Взгляд Конана задержался на стоящей напротив женщине. Он не спешил его отводить. Он уже не спешил побыстрее одеться, чтобы во всю прыть помчаться… Куда? К кому? Разве он хотел уйти от этой женщины? Разве это ему нужно? Ему нужно другое.

Стали терять свою нужность и значимость, блекли все предметы этого мира, все кроме… Кроме тех, что покрывала прозрачная туника. Светло-коричневая тончайшая ткань, едва не достающая до круглых и пухлых, как подушечки, коленок, облегала широкие, покатые бедра, внутренней стороной соприкасающиеся друг с другом, но расходящиеся и образовывающие просвет, сквозной проход, этакую лазейку как раз под черным треугольником. Под треугольником, к которому, словно лаская его, прижималась туника. Конану почудилось, будто эти курчавые жесткие волосы касаются не нежной материи, а его кожи, чуть покалывая ее, и от каждого чудящегося укола пробегали по спине мурашки.

Мужской взгляд поднимался, словно задирая тунику. Округлый живот обещал податливую мягкость, обещал утопить в себе все, что надавит на него. Талия ждала, когда ее сожмут крепко, до синяков. Пупок, маленькая темная точка, казалось, умолял, как пересохший рот молит о воде, умолял дотронуться до него если не кончиком языка, если не нетерпеливым багровым жезлом страсти, то хотя бы подушечкой пальца.

Ничего, кроме вожделения, уже не существовало в этом мире для варвара. Все остальное растворилось в пришедшем ниоткуда тумане.

Мужской взгляд торопился наверх. Где встречали его выдавленными на тунике темными пупырышками груди. Которые надо, надо было мять, сдавить соски пальцами и губами, покусывать их, проводить ладонью по ложбинке, пролегшей между этими бугорками, небольшими и немаленькими, упругими, не нуждающимися ни в какой поддержке.

Эта женщина создана для того, чтобы он ею овладел.

Тонкая шея, полные губы, длинные волосы, которые хочется увидеть разметавшимися по подушке, в этих глазах хочется, чтоб появились покорность и страх.

Желание бурлило в варваре, как лава в кратере. В ноздри ударил теплой, дурманящей волной аромат этой женщины: благоухание лавандового масла, смешавшееся с запахом пота и еще одним запахом, пряным, сладковатым, чуть серным, тем, по которому самцы отыскивают и преследуют самок. Терпеть долее он не мог и не хотел. В один прыжок варвар оказался около женщины. Сграбастал ее, оттащил к кровати, бросил на черные шелка и навалился сверху, разрывая непрочную тунику.

Он разорвал воздушную ткань одним рывком. Колыхнулась грудь, женщина испуганно вскрикнула, глаза широко раскрылись, в них мелькнул страх.

Варвар, издав клич, похожий на боевой, содрал со своих бедер мешающую тряпицу.

Кальвия испытала испуг, когда оказалась под этим, словно взбесившимся мужланом. Может, он хочет ее убить? Но сорванная им с чресел повязка обнажила его намерения. Они полностью совпадали с ее и сестры первоначальными намерениями. Бояться стало нечего, можно отдаться наслаждению.

Она рванулась к нему всем телом, глаза распахнулись во всю ширь, а с губ сорвался громкий стон, когда он вонзился в нее. Варвар брал ее так, как насилуют солдаты, грабящие побежденный город: неистово, зло, стремясь сделать побыстрее свое дело, утолить голод и уйти, даже не взглянув на оставляемую, растерзанную женщину. И Кальвии это нравилось.

Его ручищи легли ей на груди, накрыв их полностью, сжали их. Из его груди вырвался то ли стон, то ли рев. Он усилил натиск, его бедра задвигались буйно, бешено. Женские ногти вонзились и прошлись, оставляя тонкие борозды, по его предплечьям. Варвар издал оглушающий вопль, победный, торжествующий, вдавился в женщину в последнем яростном напоре, задрожал всем телом и упал на мягкую женскую плоть, тяжело дыша.

Кальвия не без труда выбралась из-под временно лишенного сил мужчины.

– Ну как? – услышала она шепот сестры. Рохана рядом на кровати сидела на коленях. Было заметно, как она дрожит от возбуждения, вызванного увиденным.

– Любопытно. А что это на него нашло, а?

Кальвия вопросительно посмотрела на сестру.

Рохана, игриво улыбнувшись, показала на перстень с ониксом. Кальвия кивнула, она об этом и подумала. Что ж, сегодняшней ночью закончилось их замечательное снадобье. Остаются с ними лишь воспоминания о том, что с ним связано. Воспоминания приятные. В первую очередь о том, каким удивительным образом тот белый порошок попал к ним.

…В один из тусклых осенних дней года полтора назад в гостиную дома Грассов, где в тот момент находились обе сестры, постучался Дарк и передал Кальвии небольшой, свернутый в трубку пергамент, сказав, что получил его от какого-то оборванца, постучавшегося в ворота, который утверждает, дескать, это его просил вручить сенатор Моравиус своей жене. Кальвия удивилась, развернула пергамент и прочитала: «Я знаю о вас все. Я предлагаю вам ночь, равной которой вы не проводили. Я жду ответа у ворот». Почерк, разумеется, не походил на руку Моравиуса. Прочитав, она отдала листок Рохане. Та быстро пробежала его глазами, и на лице ее обозначилась тревога.

– Что это значит? – Рохана даже слегка побледнела.

– Ты понимаешь, что мы обязаны выяснить это. Дарк! Приведи сюда этого посыльного!

Вошедший несказанно удивил сестер своим видом, вернее, несообразностью смелости послания и жалким обличьем автора. Это был совсем молодой человек, одетый в несуразный балахон, чистый, но заношенный. Невысокого росточка, худой, с тонкими, как прутики, руками и ногами, изможденный, бледный да еще, выяснилось, и хромой. Правда, глаза… Да, глаза искупали все остальное. Глаза наглеца и победителя, глаза счастливца, а не страдальца, глаза до краев бесстрашные и мудрые, королевские глаза. Именно из-за этих глаз сестры не рассмеялись, когда он сказал, а сказал он после того, как отослали за дверь Дарка:

– Я – величайший любовник этого мира.

Потом добавил:

– Вам нечего бояться того, что я знаю о ваших невинных развлечениях. Мне некому об этом рассказать. И незачем. Меня не интересуют деньги, я дальше от политики, чем небо от земли, я скоро умру, а завтра покидаю этот город.

Он немного отдохнул, переводя дух, после продолжил:

– Вы услышите сейчас мою историю и вам все станет совершенно понятно.

И он рассказал им свою историю.

* * *

К Конану вернулись силы. Отлив сменился приливом. Он распахнул глаза, увидел по обе стороны от себя сестричек, положивших свои головки ему на плечи и поглаживающих его грудь, и желание вновь пробудилось в нем. С прежней силой, но без прежней необузданности. Он взял за плечи ту из сестер, что пока была обойдена его вниманием – отличить одну от другой позволяли обрывки одежды и отсутствие одежд – положил на себя сверху.