Текст книги "Король воров"

Автор книги: Грегори Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава XXVI

Манумба был стар. Очень стар. Так стар, что помнил времена, когда деревня НКарргну была богатой и процветающей и с легкостью урагана, вырывающего с корнем деревья, побеждала окрестные племена; он даже помнил, как однажды на рассвете, едва Огненная Черепаха начала свой неспешный путь по Синей Крыше, вдруг зашевелилась Черная Гора, задрожала и отрыгнула в небо красно-черную тучу пламени, дыма и пепла. Все жители НКарргну в ужасе бежали, точно трусливые древесные мыши, попрятались в лесу, во весь голос возвещая о гневе Нанги и мужа ее – Великого Пьйонги; и только он, шаман Манумба, остался на своем месте – он и дряхлый ЛЛгвага, который просто не мог выползти из хижины. Пока весь мир трясся и разваливался на куски, Манумба храбро бил в барабан из обезьяньей кожи длинными прямыми выбеленными костями священного длинношея и громко, стараясь заглушить рев разъяренной Черной Горы, выкрикивал заклинания. Шаман знал, что только таким образом можно умилостивить Нангу и мужа ее – Великого Пьйонгу и отвести беду от деревни. И он победил: огненная блевотина Черной Горы протекла мимо, так и не коснувшись деревни НКарргну.

Теперь на том месте, где прошла горячая, как десять Огненных Черепах, река, снова рос густой лес, и никто в НКарргну уже не помнил гнева Нанги и мужа ее – Великого Пьйонги.

А Манумба помнил. Потому что был стар.

Старее его в племени был только вождь ЛЛгвага, но ЛЛгвага теперь почти не выходил из Хижины Совета: он почти ослеп, едва двигался и говорил с большим трудом.

И однажды, когда Время Дождей подходило к концу и наступала Пора Новой Жизни, вождь ЛЛгвага призвал к себе шамана Манумбу.

Свет Огненной Черепахи пробивался сквозь тонкие прутики, из которой была построена Хижина Совета, под босыми ступнями Манумбы похрустывали прелые стебли тростника, которым был устлан пол. Множество мух вились вокруг головы Большого Человека, но он не отгонял докучливых насекомых: милость его ко всем созданиям Нанги и мужа ее, Великого Пьйонги была безграничной, как Синяя Крыша. Непереносимо воняло старческим потом и застарелыми испражнениями, однако шаман вдыхал этот аромат с благоговением, ибо, как известно, все, что выходит из тела Большого Человека, есть святое.

Вождь ЛЛгвага лежал, до самой шеи укрытый шкурой ягуара; длинные, узловатые пальцы с обломанными, грязными ногтями, непрестанно теребили, перебирали ворсинки теплого, пятнистого покрывала.

– Низменный Манумба пришел к тебе, о Большой ЛЛгвага,– с почтением прошептал шаман.

Слезящиеся глаза дряхлого вождя, похожего на высохший в объятиях Огненной Черепахи труп крокодила, с трудом обратились в сторону вошедшего; Манумба почувствовал, как влага выступает и у него на глазах.

Ведь не кто иной, как сам ЛЛгвага воспитывал его, обучал тайнам шаманства, провел с ним Обряд Посвящения в Мужчины… А теперь старый вождь умирал.

– Очень скоро ЛЛгвага отправится в живот Нанги, – очень тихо прошамкал вождь.– Духи давно зовут его. И ему на смену придет новый Большой Человек… Кого выберет племя, ЛЛгвага не знает. Ему нет до этого дела… Но ЛЛгвага не может уйти, пока не будет уверен, что НКарргну снова станет великим и сильным племенем… Помочь ему должен шаман Манумба.

ЛЛгвага надолго закашлялся. Манумба ждал терпеливо и благоговейно.

Отхаркнув густую слизь себе на бороду, вождь продолжил:

– Несколько дождей тому назад проклятые белые пауки похитили из сокровенной Хижины Почтения воплощение Великого Пьйонги – мужа Нанги. Коварные и глупые порождения змеи и мухи! Они не знают, какую мощь таит в себе Великий Пьйонга – муж Нанги! Великий Пьйонга – муж Нанги охраняет нас и дарит нам силу и богатство… Но белые науки украли его. И теперь мы, дети Нанги и мужа ее – Великого Пьйонги, беззащитны и слабы, как едва вылупившаяся ящерица. Теперь другие деревни вонючих выкормышей старой водяной крысы – Танх-да, Иигнлии, и даже гнусные Оуаша – могут разорить нашу деревню так же легко, как Дыхание Рургха срывает семена бальоки…

При последних словах ЛЛгваги шаман зарычал и непроизвольно сжал кулаки. О, премерзкие отродья, поклоняющиеся своим премерзким божкам, только и ждущие, чтобы трусливо напасть на НКарргну, отмеченную светом Нанги и мужа ее – Великого Пьйонги! Манумбе захотелось немедленно броситься в бой с этими пожирателями падали. Но он сдержался – ведь Большой Человек ЛЛгвага еще не закончил.

– Шаман Манумба смелый и сильный воин,– вновь заговорил вождь – еще более тихо.– Тело его покрыто волшебным рисунком Вудайю, ему ведомо тайное знание отцов наших, и отцов наших отцов, и отцов отцов наших отцов. ЛЛгвага повелевает: пусть Манумба отправится в земли, где ткут свои паутины белые пауки, отыщет воплощение Великого Пьйонги – мужа Нанги и вернет его племени. Только так НКарргну вновь станет сильным и непобедимым.

– Но как Манумба найдет Великого Пьйонгу – мужа Нанги? – негромко спросил шаман.

Огонь в чреве Нанги, которая осталась одна, будет вести Манумбу,– совсем тихо ответил вождь: долгая беседа утомила его.– Пусть Манумба возьмет с собой столько самых лучших воинов, сколько пальцев на руках и ногах у трех здоровых людей. Смажет их боевые палки соком муараре. Пусть возьмет свою мудрость. Возьмет цветные камушки, которые любят собирать белые пауки. И встанет так, чтобы Огненная Черепаха просыпалась со стороны той руки, которой настоящий воин держит боевую палку. И двинется вперед. Огонь в чреве Нанги будет вести его. Пусть Манумба вернет воплощение Великого Пьйонги – мужа Нанги, в НКарргну…

Шаману осталось лишь коснуться рукой лба, что означало полное подчинение. Ему очень не хотелось покидать родные леса, бросать родную деревню… но и ослушаться Большого Человека он не мог.

* * *

Огненная Черепаха просыпалась и засыпала столько раз, что сосчитать не хватит пальцев и у пятижды по пять воинов. Отряд двигался медленно, стараясь обходить стороной поселения белых пауков, но верно и неуклонно он двигался к цели. Огонь в чреве Нанги вел Манумбу вперед. И, ведомые этим незримым простому человеку светом, воины из Черных Королевств шли вперед.

Трое из них умерли в страшных мучениях, когда испили воды из колодца, умышленно отравленного белыми пауками.

Девять утонуло во время переправы через Живую Воду (наверняка созданную белыми пауками), поскольку в милом, далеком НКарргну никто не знал, что такое река, и плавать никто не умел.

Но Манумба уверенно вел свой отряд к цели.

Шестеро были убиты в стычке у стен большого скопления изрытых пещерами камней белых пауков, когда юный Хвашд, изнывающий от отсутствия женщины в походе, решил попользоваться какой-то паучихой (на взгляд Манумбы, красивой, как кучка помета древогрыза). И только сок муараре, которым Манумба щедро смазал наконечники боевых палок, спасли их в той неравной битве.

Несмотря ни на что, они шли и шли на север, и Огонь в чреве Нанги разгорался все ярче.

Тринадцать воинов замерзли среди белого, скрипящего под ногами песка в Белых Горах (которые были похожи на Черную Гору, но несравненно выше, и которые, несомненно, были возведены белыми пауками на пути храброго отряда), а пятеро умерли от голода там же.

На четверых воинов белые пауки наслали чары, и они сошли с ума, когда в одном из поселений узрели обилие еды, познали доступных паучих и мягкие постели, а также отведали колдовской воды, от которой становится весело в душе и легко в голове. Эти четверо решили бросить своих братьев, предать Великого Пьйонгу – мужа Нанги и навсегда остаться в мерзком паучьем селении… Не сумев снять с них заклятие, Манумба приказал убить всех четверых: он не хотел бросать несчастных в оковах проклятого колдовства.

Огненная Черепаха неустанно засыпала и просыпалась, и неустанно Манумба и воины продвигались вперед. Огонь в чреве Нанги разгорался все ярче. Еще немного, и они достигнут воплощения Пьйонги – мужа Нанги.

В отряде осталось столько человек, сколько пальцев на руках и ногах у всего одного здорового мужчины, когда, поздно ночью, они подошли к стене очередного поселения белых пауков. И старый шаман с трепетом в сердце понял: здесь. Вот он, конец долгого пути. Здесь глупые пауки, не знающие ни одного слова Священного Языка Га, прячут воплощение Великого Пьйонги – мужа Нанги. Высоки эти стены, крепки доски, прикрывающие проход внутрь, много пауков с боевыми палками охраняют его. Но ничего. Завтра Манумба проникнет в это сборище камней с пещерами. Завтра отнимет Великого Пьйонгу – мужа Нанги, у пауков. И вскоре Нанга воссоединиться со своим возлюбленным. Со своим мужем. И их свет снова воссияет над деревней НКарргну.

Подождем, пока не проснется Огненная Черепаха.

Поначалу все складывалось как нельзя лучше, хвала Великому Пьйонгу – мужу Нанги. Они беспрепятственно проникли за стену, остановились на лысом месте, куда пауки почему-то не решались прикатывать свои камни для жилья; когда Огненная Черепаха уснула, Манумба воззвал к силе Вудайю, и та одарила его Светильником Нанги. Ведомые его светом, пятеро лучших из оставшихся воинов отправились за священной статуэткой.

Они не вернулись. Сила Вудайю позволила Манумбе увидеть, как их души возвращаются в живот Нанги… Да, белые пауки оказались не так тупы и неповоротливы, как полагал шаман. Ну ничего, перед Светом в чреве Нанги, и мужем ее – Великим Пьйонгой, и соком муараре на наконечниках боевых палок ничто не устоит.

И он отправил еще пятерых воинов на поиски воплощения святыни. Эти пятеро тоже не вернулись.

Впервые в душе старого Манумбы родилась и зашевелила ножками холодная, скользкая гусеница страха. Неужели белые пауки сильнее воли Великого Пьйонга – мужа Нанги, сильнее непобедимых воинов НКарргну? Не может быть. Или у них есть свой шаман, который охраняет украденное воплощение Великого Пьйонги – мужа Нанги?…

Людей в отряде осталось столько, сколько пальцев на руках одного здорового человека, й рисковать Манумба больше не смел. Теперь он сам поведет воинов в бой за освобождение Великого Пьйонги – мужа Нанги. И пусть Сила Вудайю поможет им. А если все же ему суждено раньше времени вернуться в живот Нанги, что ж… стало быть, на то воля Великого Пьйонги – мужа Нанги.

Глава XXVII

– Деливио, говоришь, пожаловал? Просит срочно принять его, говоришь? – Ларго потер подбородок, эта примета – знал дежуривший сегодня стражник, который и доложил о приходе Деливио, – указывает на хорошее настроение его начальника.

Начальник городской стражи Ларго с утра пребывал в прекрасном расположении духа, предвкушая этот приход начальника стражи сенатора Моравиуса с той минуты, как ему доложили о бойне, устроенной в «Червивой груше». В которой замазался этот коровий шлепок Деливио. Гора трупов, разгромленный трактир и, главное, самозванство. По показаниям трактирщика наглец выдавал себя со своими людьми за городскую стражу. Ох, повертится он на этом табурете, попотеет, отвечая на вопросы, а их будет много, очень много. Не раз он сюда придет. И покровитель его, сенатор Моравиус, не поможет, закон – есть закон. А если попробует вмешаться в расследование, то… не один сенатор в Сенате. И еще есть столица, куда можно направить жалобу. В столице о Ларго слышали, да и не смогут там не считаться с начальником стражи Конверума. Нет, не будет слишком рьяно заступаться осторожный Моравиус за какого-то солдафона,

А может, его сразу отправить в Пыльный подвал? Пускай поваляется на холодном полу, отморозит себе кое-что, небось не до пышных вдовушек опосля будет. Или все-таки гонять его на допросы – каждый день, изводить неизвестностью, страхом потерять свободу? Нервные переживания тоже, говорят, отбивают охоту гоняться за юбками.

Утром Ларго остановился на том, что, если Деливио до вечера придет сам, то сажать его пока не станет, а если не явится, то послать за ним отряд, доставить в тюрьму – и до полного выяснения. Но в любом случае за ту историю с этой шлюхой Алаккией он отыграется.

Вечера ждать не пришлось – храбрый только перед бабами Деливио прибежал очень быстро. Наверное, поплакался шлюхе Алаккии в подол, посидел в нужнике и сразу после потрусил сюда. Сейчас будет пускать сопли, напоминая о прежней дружбе.

– Пускай обождет в приемной,– распорядился начальник городской стражи, и дежурный стражник, кивнув, удалился.

Ларго решил начать с того, что сгонит последнюю спесь с этого выскочки, подержав его в приемной вместе с рядовыми просителями.

Дверь распахнулась и на пороге объявился улыбающийся Деливио. Позади него в глубине приемной Ларго разглядел корчащегося на полу, держась за живот, своего дежурного стражника.

Ларго был настолько ошеломлен, что бездействовал. Деливио шагнул в кабинет и, прикрыв за собой дверь, запер ее на защелку. Предстоящий разговор должен пройти втайне и без помех. И не так, усмехнулся про себя начальник стражи сенатора Моравиуса, как предполагал этот жирный увалень Ларго…

* * *

Конные ряды были, разумеется, самыми шумными и грязными на рынке. Здесь к гвалту человеческих голосов примешивались лошадиные топот и ржание, а к обыкновенной базарной грязи – навоз, солома и овсяная шелуха.

Конан поймал себя на мысли, что, покупая лошадей, а доводилось ему проделывать это нередко, как, впрочем, и продавать их, он почти никогда не мог позволить себе выбирать, не прикидывая, хватит денег – не хватит. Обычно, как вот и сейчас, он высматривал лучшее из того, что подешевле.

Киммериец продирался сквозь толпу из продавцов, покупателей, праздных любителей поглазеть на лошадок, карманников, побирушек, сквозь толпу, которая, как известно, хороша тем, что в ней легко затеряться, скрыться от кого-нибудь… но также в ней без труда за тобой могут следить и следовать, оставаясь незамеченными.

Походив, посмотрев, поспрашивав о цене, северянин, наконец остановил свой выбор на буланом немедийском жеребце, немного грузноватом, но без видимых изъянов, не молодом, но на пути к Морнстадиносу от старости помереть не должен. Да и вообще, все немедийские породы известны своей выносливостью и покладистым нравом. Теперь оставалось сбить запрашиваемую барышником цену где-то так на треть, хотя он, подлец, наверняка загнул где-то вдвое против настоящей.

Начали торговаться. Барышник, схожий ростом и подвижностью с жеребенком, с боем сбавлял цену, цепляясь за каждый медяк, а, расхваливая коня, так приукрашивал его достоинства, будто он продавал собственного сына.

Как и обычно в таких случаях, вокруг собралась толпа советчиков и помощников. У бедного жеребца рот не закрывался, потому что каждый норовил посмотреть зубы, чтобы после выдать свое заключение.

Конан уже приближался к своей цели, оставалось выторговать пару серебряных и можно будет ударить по рукам.

– Ты куда глаза подевал,– киммерийца схватили за руку,– чего берешь, растяпа, глянь правую заднюю. Знаю я эту клячу, люди, он и мне ее всучить пытался! Нога у ней правая задняя не сгибается, люди!

– Зверь! – завизжал барышник.– Это зверь, а не жеребчик! Не слушай его, уважаемый! Врет, мерзавец! Пойдем, поглядишь на ногу!

– И он тоже ухватил Конана за руку.

А вот идем, вот посмотрим,– горячился и доброхот из толпы и тянул северянина к безучастно жующему коню.

– Сейчас глянем, сейчас разберемся,– вторили голоса сзади.

Конан дал себя увлечь, нагнулся вместе с барышником к лошадиной ноге…

Глаза ослепила яркая вспышка, и он полетел в бездонную черную пропасть.

* * *

– Чистая работа! – сказавший это «доброхот из толпы» перехватил занесенную для повторного удара руку напарника, в которой был зажат продолговатый мешок, набитый песком.– Ему уже достаточно. Убьешь еще, а он нам заказан живым.

После этого «доброхот» повернулся к опешившим людям и – куда только подевалось его былая придурковатость, в голосе зазвучала властность и жесткость:

– Городская стража! Посторонним разойтись! Ты – связать его! Ты – бегом за людьми! Ты – смотри вокруг, чтоб никто не приближался!

Посторонних не стало вмиг, как и не было. Не посторонних оказалось помимо «доброхота» еще трое, одетых, как и их начальник, под обыкновенных горожан. Они бросились выполнять приказания старшего.

Глава XXVIII

Конан пришел в себя, но некоторое время пребывал в неподвижности, с закрытыми глазами. Никогда не следует торопиться, если не знаешь, кто вокруг – свои или враги. Тем более что своих в этом городишке у него поди и не осталось.

Но, Кром, сколько же можно получать по голове и валяться в беспамятстве!… Теряем бдительность, киммериец, теряем. К тому же (это он узнал, пошевелив руками), опять связанный, опять обездвиженный…

Неподалеку бубнил голос – а помещение, надо понимать, большое, ишь как эхо разносится. И голос почему-то знакомый… Киммериец с трудом сдержал гримасу: напряжение вызвало в его голове тупую, пульсирующую боль.

– …вернувшись со своим шурином, лекарем Пробсом, и не застав подозреваемого в комнате,– бубнил голос,– я поначалу растерялся. Однако потом вспомнил, как он говорил в трактире «Червивая груша» своему сообщнику о том, будто у него нет лошади, чтобы выбраться из города. Значит, решил я, прежде всего он отправится на городской базар. Поскольку людей у меня оставалось мало, я, каюсь, вопреки твоему, сенатор, приказанию, связался с людьми начальника городской стражи Ларго и убедил их помочь мне в розыске подозреваемого…

– Да? – прервал его другой голос – уверенный, звучный, властный.– И как же тебе, о начальник стражи, удалось убедить Ларго содействовать тебе?

Пауза. Затем:

– Дело в том, почтенный сенатор, что на некоторых чиновников, занимающих достаточно высокий пост в охране Конверума, я в свое время отыскал несколько порочащих их сведений… на всякий случай… Ну, с тем, чтобы, если возникнет такая необходимость…

– Можешь не продолжать, Деливио, я понял. И что же дальше?

– Дальше, уважаемый сенатор, при посредстве выделенных в мое распоряжение городских стражников я отыскал на базаре подозреваемого и произвел гражданский арест. На этом мой доклад заканчивается. Похищенные документы, а также некая отвра… странная статуэтка, вероятно украденная злоумышленниками из хранилища изваяний, перед тобой. Кроме того, в кармане арестованного был найден вот этот перстень. Очень дорогой перстень, который не может принадлежать бедняку. Что подтверждает: этот человек – вор. Я выполнил твой приказ.

– Да-да, я вижу…– задумчиво продолжал второй собеседник.– Однако я также вижу, что наш друг пришел в себя. Не так ли? Открой глаза, вор, я хочу заглянуть в них.

Поняв, что таиться дальше смысла нет, Конан поднял веки.

Он находился в обширном зале со скошенным потолком и со стенами, облицованными зелеными каменными плитами. Находился тут со связанными за спиной руками. Сидя в небольшом, но удобном кресле. Веревка, опутывающая его кисти, была заодно обмотана и вокруг спинки кресла – наверное, для пущей страховки. Связаны были и ноги.

Два человека стояли рядом. В одном он узнал Деливио, другой же бы Конану незнаком. Но, судя по всему, это и был Моравиус.

Сенатор.

Он же – Аффендос, Король Теней.

– Деливио, ах ты пес трусливый, предатель! Все-таки предпочел верность хозяину присяге перед своей страной!…

Холодная волна ярости захлестнула северянина, но он тут же подавил ее: не время сейчас впадать в неистовство – надо думать, как выбраться из этого положения. Будь проклят Деливио, будь проклят Конверум, будь проклят тот миг, когда я въехал в ворота этого городишки…

– Деливио, друг мой,– мягко произнес Моравиус, внимательно глядя на плененного гиганта,– оставь нас на некоторое время один на один. У меня есть о чем побеседовать с этим… вором.

– Но, милостивый сенатор, этот человек…

– Все в порядке, Деливио. Он связан и едва пошевелиться не может. Ты отлично выполнил свою задачу. Я горжусь тобой. Не зря все-таки я назначил тебя начальником своей стражи… и в свое время не снял с этой должности. А теперь иди, Деливио. Я позову тебя позже.

Отвесив поклон, начальник стражи покинул Нефритовый зал.

Моравиус молчал, глядя на пленника. Так вот он каков, человек, который едва не поставил крест на карьере сенатора. Странно, но вор не боится – как боялся бы на его месте любой человек, схваченный за совершенное преступление. Значит, он или глупец, или…

Молчал и пленник, по возможности незаметно старающийся испытать на крепость узлы сковывающей руки веревки. Нельзя торопиться, но и бездействовать нельзя: как северянин уже знал, Аффендос не оставляет в живых тех, кому известно о нем слишком много. А уж тем более тех, кто видел его лицо.

– Ты странный человек,– наконец заговорил Моравиус. Он возвышался над пленным, заложив, так же, как и пленный, руки за спину.– Я не могу попять тебя. Ты не похож на обыкновенного вора – ты похож скорее на воина. Ты не похож на человека, который по своей воле крадет важные документы из запертого стола – ты похож скорее на человека, которого заставили украсть эти документы. Так кто же ты? Кто те люди, что заставили тебя украсть?

Конан хранил молчание, незаметно для Моравиуса напрягая и расслабляя мышцы рук и пытаясь перетереть толстую веревку. Веревка медленно нагревалась.

– Молчишь,– с некоторым вроде бы удовлетворением заметил Моравиус. А потом, несильно размахнувшись, врезал киммерийцу по скуле.

Варвар не ожидал удара; зубы его лязгнули, нижняя челюсть тут же онемела. И ему вновь пришлось подавить в себе волну гнева: потом, потом, сейчас главное освободить руки, а уж дальше посмотрим, кто кого. Перетираемая веревка уже обжигала запястья, но пока ни одно волокно не лопнуло. Однако Конан упорно продолжал двигать кистями рук.

Моравиус наклонился поближе к пленному и едва слышно произнес:

– Я могу убить тебя прямо сейчас. Я могу запытать тебя до смерти в своем подземелье. И никто не вспомнит, что когда-то жил такой вор по имени Конан. Тебя ведь Конаном кличут, да? Документы вернулись ко мне, теперь я спрячу их так, что ни одна крыса уже не отыщет. Ты проиграл, Конан, и, думаю, сам понимаешь это… Но я пока не хочу тебя пытать. Может быть, я убью тебя быстро. Может быть, я оставлю тебя в живых. Это будет зависеть от того, насколько разговорчивым ты окажешься… Ну так как, Конан? Мы договорились? Скажи мне, кто приказал тебе украсть эти документы. Кто еще, кроме тебя, знает их содержание. Где находятся эти люди. Сколько их и кому они служат.

Киммериец молчал. На лбу его истово билась лиловая жилка. Сжав зубы, он незаметно, но энергично двигал кистями рук. Пусть Аффендос поговорит еще немного, пусть поугрожает. Сейчас главное для Конана – время. Не свили еще такую веревку, которая удержала бы его достаточно долго. Поэтому – тяни время, северянин, тяни время.

– Молчишь,– огорченно повторил сенатор.– Я думал, ты окажешься умнее.

Взмах руки – и в мозгу киммерийца вспыхнуло солнце: на этот раз удар Моравиуса пришелся ему в глаз. Время, Конан, время…

* * *

Деливио вышел на балкон, облокотился на перила. День клонился к вечеру, повеял легкий ветерок. Ох и денек выдался!

Его вновь обуяли прежние терзания. Прав ли он в своем решении? Прав ли он, что дает мучить себя сомнениям? Воин не должен сомневаться, воин должен служить и сражаться. Служить он поклялся своему хозяину, сенатору Моравиусу. А предал ли сенатор Коринфию или нет – это не его, Деливио, дело. Пусть в этом разбираются те, кто за это деньги получает. Он всего лишь выполнял свой долг. Он нашел документы, он нашел одного из похитителей документов… Откуда ему знать, не врал ли рыжий пройдоха насчет предательства Моравиуса? А если Вайгал просто хотел задурить старому воину голову, выторговать свободу, сбежать из города?…

Послышались легкие шаги, и на балкон впорхнула Кальвия, жена сенатора.

– Деливио, милый, что происходит? Что это за оборванца ты притащил в дом? Почему мой муж снисходит до бесед со всяким сбродом? Он же хочет его допросить, да? А почему он сам, а не Ларго? Почему в нашем доме, а не в Пыльном подвале? Деливио!

Начальник сенаторской стражи улыбнулся.

– Госпожа задала столько вопросов, и ни на один я не могу ответить. Я или не знаю ответа, или не имею права говорить.

Кальвия надула губки.

– Ох уж эти противные мужчины! Вечно делают тайны из пустяков. А я тоже знаю одну тайну. Раз ты такой нехороший, ничего тебе не скажу… Нет, скажу, я же не мужчина, чтоб изображать из себя невесть что.– Молодая жена сенатора шагнула к Деливио, приблизила свои губки к его уху и произнесла игриво-таинственным шепотом: – Я совершенно точно знаю, что некая симпатичная женщина по имени Алаккия страшно тоскует по одному покинувшему ее другу и все удивляется, чем она ему не угодила? И она очень, очень хотела бы снова встретиться с ним, хотя бы разочек… только самой ему об этом сказать как-то неудобно.

Начальник стражи сенатора Моравиуса почувствовал, что начинает краснеть, и ничего не мог с этим поделать. Лишь бы госпожа не заметила. Но та заметила. И радостно хлопнула в ладоши.

– Ой, смотрите-ка, старый вояка зарделся, как новобранец! И окаменел, точно статуя. – Деливио, посмотри на меня! Ха-ха, когда совращал бедную вдовушку, наверное, не краснел.

– Я не знаю о чем вы, госпожа. У меня есть жена,– сказал Деливио, и ему стало противно.

Каков! Влюбил в себя женщину, бросил ее, заставил мучиться, а теперь – не знаю». А Ларго знаешь, с которым навсегда рассорился из-за прелестной Алаккии? Видишь, мне все известно. Деливио, Деливио, ну скажи, что за страшилу ты притащил в дом? Это не оборванец, да? Он выдает себя за другого?

Он и сам сегодня вспоминал их ночи с Алаккией – воспоминания пробудило дневное посещение Ларго. И грешным делом мелькнула мысль: а не зайти ли к ней как-нибудь вечерком? И вот теперь выясняется, что и Алаккия его ждет… Деливио захотелось остаться одному, но жена сенатора и не думала уходить, все трещала, мучила расспросами о пленнике. Какие, однако, любопытные существа, эти женщины! Как же от нее отвязаться?

Деливио вдруг вспомнил, как Вайгал сказал ему: дескать, прибыл в Конверум за головой Аффендоса и только случайно напал на политический заговор. Выдать, что ли, этой красивой, но, увы, недалекой женщине какую-нибудь ерунду про легендарного Короля Теней да про охотников на него? Глядишь, и отстанет от меня…

– Так и быть, госпожа, скажу, кто таков этот верзила. Да, он не оборванец, а тайный посланец нашего короля, прислан сюда разыскать нашего Аффендоса. К вашему мужу обратился, как к человеку, которому можно полностью довериться, а в веревках его привели, чтоб никто ничего не заподозрил. Разумеется, мне больше ничего не известно. Только это между нами, хорошо?

– Конечно, милый Деливио, ты мне ничего не говорил. Он страшный, этот Аффендос, я его очень боюсь,– И действительно, на хорошеньком личике Кальвии мелькнуло что-то вроде испуга. Но испуг мгновенно улетучился.– Не забудь проведать Алаккию! Приятнейшая женщина! – произнесла игриво напоследок Кальвия и вышла с балкона.

Деливио облегченно вздохнул. Он даже не подумал о том, откуда Кальвия знает о его связи с вдовушкой Алаккией.

На смену Кальвии в дверном проеме показалась фигура стражника; в руках он держал посверкивающий в лучах предзакатного солнца обнаженный меч.

– Господин Деливио,– сказал он встревоженным голосом.– Стражники северного крыла заметили в саду какое-то движение. Похоже, среди деревьев кто-то прячется. Числом не меньше пяти. Я приказал прочесать сад.

– Иду.– Деливио застегнул верхнюю пуговицу мундира и отбросил прочь все сомнения насчет своего поступка. Кого это еще принесло? Нет, клянусь Митрой, ну и денек сегодня выдался!…

* * *

Шаман Маиумба сидел, укрытый ветвями, на дереве, откуда хорошо была видна каменная гора, изрытая пещерами и набитая белыми пауками. В ней презренные твари упрятали Пьйонгу. Гнусные животные очень постарались, чтобы никто не добрался до украденного ими воплощения Великого. Они наводнили подходы к Большой пещере отрядами охотников. На один из отрядов наткнулся он со своими воинами по пути сюда. Конечно, паучки не смогли одолеть прославленных сынов Нанги и мужа ее – Великого Пьйонги, чья храбрость превыше храбрости Хитрого Полосатого Зверя, а ловкость сравнима лишь с проворством Хвостатых Полулюдей – макакук. Но злобным белым насекомым удалось-таки коварными ударами глупых, тяжелых палок отправить обратно в живот Нанги весельчака Махабу и Уйдотрнга-младшего.

Саму Большую пещеру отвратные бестии обнесли завалом из камней – навроде того, каким однажды огородили поганые выйошэучи, сыновья мордорога и падалееда, водопой у Кривой тропы. Но как тогда неудержимые дети Нанги с легкостью Длинношея, перешагивающего труп пальмового червя, преодолели завал выйошэуч, так и сейчас – завал белых пауков. Вокруг большой горы с пещерами глупые паучишки не вырубили деревья. Ха-ха, тем легче его воинам подобраться незамеченными к подножию горы. А сам Манумба взобрался на ветвистое дерево, откуда он с помощью сил Вудайю будет незримо следить за своими бесстрашными воинами. Он готов, если потребуется, вступить в Великую битву. Если паучья стая одолеет его небольшой отряд, в котором каждый воин стоит целого племени пауков.

* * *

– Поверь, Конан, мне очень жаль, что так получилось,– проговорил Моравиус. – Но я не могу поступить иначе. Я не люблю убивать людей, даже если они преступники. (Ну-ну,– мысленно засмеялся Конан, сохраняя каменное выражение лица: Аффендос не должен заподозрить, что он старается перетереть веревку.) Однако важность украденных тобой документов столь велика, что с лихвой искупает смерть любого человека… а особенного такого, как ты. Преступника, иными словами.

Сенатор повернулся к дверям, намереваясь кликнуть стражу. Киммериец отбросил со лба непослушную прядь волос и тихо, но явственно произнес:

– Аффендос.

Моравиус круто повернулся к пленному; на его лице застыло изумление. Или то был испуг?

– Что? Что ты сказал?…

* * *

Проклятый варвар! Так вот зачем ты пробрался в мой дом! Ты узнал об Аффендосе! Похищение документов было лишь отвлекающим маневром! Но как тебе это удалось? И кто еще знает об этом? Надо что-то делать… Надо… Но что? Если варвар начнет говорить… Нет. Он должен замолчать. Навсегда.