Текст книги "Секрет Юлиана Отступника"

Автор книги: Грег Лумис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Он вновь представил себе перекошенное от ужаса лицо старухи, и его замутило. Это не был тот адвокат, за которым была замужем Дон. И даже не отставной агент, какого знала Герт, хотя Лэнг и подозревал, что она не стала бы возражать, если бы он вел себя чуть погрубее. В кого он превратился? С того дня, когда Рейлли, откликнувшись на просьбу дочери Дона Хаффа, прилетел в Испанию, ему пришлось столкнуться с дикостью в таком количестве, какого он не видел за все время своей службы в организации, где убийства и нанесение увечий входили в число неизбежных издержек профессии.

«Сам виноват, – сказал ему внутренний голос. – Никто не заставлял тебя лететь в Испанию. А теперь ты не ближе к убийце Дона Хаффа, чем тогда, а Герт мертва, потому что тебе мало было вести адвокатскую практику и управлять основанным тобою фондом. Почему бы тебе не отправиться домой, пока ты не нарвался на то, чтобы и тебя тоже прикончили?»

Лэнг поднимался по ступенькам и спорил с собой, сам не замечая, что говорил вслух:

– Оправиться домой? Может быть. Но лишь после того, как я выясню, кто убил Герт.

Добравшись доверху, он понял, что у него совершенно пропал аппетит.

Глава 33

 
Ним, Франция, больница,
в то же самое время
 

Ночь.

Дежурная медсестра, как обычно, принесла ей снотворное. Она, как обычно, взяла таблетку, спрятала ее под языком, дождалась, пока медсестра уйдет, и, выплюнув пилюлю в салфетку, бросила ее в мусорную корзину. Ей хотелось спать, но она боролась со сном, как со смертельным врагом, сосредоточившись на том, чтобы не уснуть, как будто от этого зависела ее жизнь, причем ей казалось, что так оно и есть. Оставалось только радоваться тому, что медсестра погасила свет в палате, и никто, войдя, не увидит ее открытых глаз. Она очень сомневалась в том, что у нее хватит сил бороться со сном, если она их закроет. Нет, вероятнее всего, ее сразу охватит дремота.

Еще затемно она узнает, можно ли доверять своим инстинктам, своим знаниям, сохранившимся с тех времен, о которых она ничего не помнит.

Бесцветный отсвет от лампы на посту дежурной медсестры проникал из-за приоткрытой двери в палату вместе с узорами теней. Она не могла точно понять, действительно ли часть этих теней обрела какой-то смысл, хотя на первый взгляд ничего не изменилось.

Она несколько раз моргнула, подумав, что это мог быть лишь фокус переутомленных глаз. Напряглась, пытаясь что-нибудь услышать, но уловила лишь звуки собственного сердцебиения и дыхания, похожие на шорох статических разрядов в радиоприемнике, потерявшем волну.

Что-то загородило падавший из коридора отсвет. Лишь на мгновение, но она успела распознать контуры человеческой фигуры.

Чрезвычайно медленно и осторожно она отодвинулась к дальней стороне кровати, сжимая в руке, спрятанной под простыней, железную трубу. Ей хотелось насколько возможно увеличить расстояние от двери. То ли ей помогал недавно вновь обретенный слух, то ли какое-то шестое чувство, но она уже была уверена: нечто, появившееся в палате, движется к ней.

Она чуть повернула голову, чтобы угол глаза, самая чувствительная к движению его часть, мог уловить хоть малейшее изменение обстановки. Рядом с ее кроватью возникло что-то более плотное, более черное, чем сероватый ночной мрак палаты. Было слишком темно чтобы различить силуэт фигуры или субстанции; угадывалась лишь область, где темнота становилась черной как смоль.

Ей показалось, что она чувствует чье-то дыхание, еле ощутимую волну тепла в воздухе.

Действовать она могла лишь наугад, вернее, исходя из своего непонятного атавистического знания. Она резко села на кровати и, стиснув конец трубы, вложила в удар всю силу, ткнув ею вперед и вверх. Если бы она новела свое самодельное оружие снизу вверх, она, конечно, могла бы нанести сокрушительный удар по голове злоумышленника, но могла и промахнуться, а в таком случае второй шанс ей вряд ли представился бы. А удар снизу должен был обязательно угодить стоящему возле кровати хоть куда-нибудь. Если повезет и удар придется под ребра, то можно повредить врагу селезенку – страшная боль мгновенно вывела бы его из строя, – или даже пропороть легкое.

Нанесенный ею удар оказался настолько сильным, что болезненно отдался в ее плечах. И тут же раздался стон, как от сильной боли, и тяжелый удар о дальнюю стену.

Одной рукой она нащупала выключатель ночника и соскочила с кровати, едва ли не опередив вспыхнувший электрический свет. Прямо перед собою она увидела мужчину. Он полусидел, привалившись к стене, и скреб ногами по кафельному полу, пытаясь встать. С его подбородка, под которым, словно козлиная борода, висел оторванный кусок кожи и мяса, капала кровь.

И сразу же она увидела почти точно посередине между собой и упавшим сверкавший нож, который мужчина выронил, когда она ударила его.

Он увидел нож одновременно с нею и потянулся за оружием. Но, прежде чем его пальцы прикоснулись к рукояти, она успела представить себе его анатомию. Никелированная труба взметнулась к потолку, сверкнув, словно меч ангела-мстителя, и опустилась на шею незнакомца точно между четвертым затылочным и первым грудным позвонками, туда, где позвоночник не защищают ни черепные кости, ни плечевые мышцы. Именно там череп соединяется с шеей.

Раздалось два слившихся в один, но все же отчетливо различимых звука – чавканье рассеченного мяса и резкий хруст, словно сломалась сухая ветка. Мужчина замер и больше не двигался.

Отбросив ногой нож в угол, она наклонилась и перевернула его на спину.

Глаза с совершенно незнакомого ей лица уставились в вечность. Она села на пол рядом с убитым и принялась без спешки осматривать его карманы, хотя не представляла себе, что следует искать. В карманах дешевых брюк обнаружились лишь нитки от неопрятно застроченных швов. Ни бумажника, ни документов. Почему-то (этого она тоже не могла объяснить) ее это нисколько не удивило. Можно было подумать, что она именно этого и ожидала.

В легкой ветровке, надетой поверх рубашки поло, оказался внутренний карман. В самой его глубине она нащупала что-то, похожее на бумагу. Так и оказалось. Поднеся находку к свету, она увидела, что это билет не то автобуса, не то подземки в… Название города ей не удалось разобрать. Подняв руку, она поднесла клочок бумаги поближе к лампе.

Бесполезно. То, что когда-то было там напечатано, практически полностью стерлось после стирки или химчистки.

Хотя…

Не понимая толком, чего хочет, она поднялась и подошла к шкафу. Когда ее нашли, она была одета в туристские ботинки, джинсы и изрядно изорванную блузку. Вероятно, при ней должна была иметься какая-нибудь сумка или бумажник, где находились документы. Ничего такого найдено не было; скорее всего, погибло при взрыве.

Джинсы – крепкое американское изделие, хотя и сшитое в Тайване – выдержали катаклизм. Сейчас из вещей у нее оставались только они да подбитые железом ботинки.

Она сняла штаны с вешалки, запустила пальцы в один из передних карманов и вынула оттуда измятый клочок бумаги. Уронив многострадальные джинсы на пол, поднесла билетик, найденный у мертвеца, к тому, что был в ее кармане. Зеленый цвет. И оттенок точно такой же. Она сложила их вместе. Никакой разницы.

Чуть ли не целую минуту она разглядывала эти два жалких клочка бумаги. Они рассказывали ей о монотонном голосе, объявляющем о прибытии и отправлении поездов, о толпах людей, о множестве чемоданов, сумок и рюкзаков. Потом она оказалась за столом напротив мужчины… очень дорогого ей мужчины. Сквозь зеркальное стекло окна виднелись серые от дождя здания.

Она и этот мужчина были в… ехали в…

По-видимому, без всякой связи с предыдущим, она увидела раскинувшийся до самого горизонта город. Город находился далеко, в Америке. Потом услышала поскуливание и почувствовала влажное мягкое прикосновение языка большой, уродливой собаки, как же ее звали?.. Грампс? Могла у собаки быть такая кличка? Еще был чернокожий мужчина с добрым лицом и колораткой под подбородком. И, самое главное, там был тот же самый очень дорогой ей мужчина; ему угрожала серьезная опасность, о которой он мог и не догадываться.

Как она?..

И тут она все вспомнила; факты начали раскладываться в ее голове, словно карточный пасьянс. Ее имя Гертруда Фукс, она служит в очень необычной организации, где ее обучили делать множество таких вещей, о которых большинство женщин даже не подозревало. Например, как следует поступить с человеком вроде того, лежащего сейчас на полу. Будто прорвало плотину, поток воспоминаний заполнил ее разум и сейчас бурлил в ожидании, пока все уляжется на места. Было еще множество вопросов, не имевших ответа. А часть имела ответы, но от них ей становилось страшно. И все вместе подсказывало ей, что необходимо действовать.

Немедленно.

Не снимая просторной больничной рубахи, она натянула джинсы. Она была, как выразился бы этот дорогой ей мужчина – Лэнг, вот как его звали, Лэнг, – женщиной с прошлым.

Но прежде всего, следовало позаботиться о мужчине, лежавшем на полу в ее палате. Оставлять его здесь не следовало; нужно было сделать так, чтобы, прежде чем его обнаружат, она смогла убраться как можно дальше отсюда. Очень жаль, что здесь нет подразделения той службы с ее работы, которая как раз занимается вывозом трупов. Как же эта служба называется?.. Ну, как же? О, группа домоводства! Точно, домоводство. Обычно для зачистки места убийства вспомогательные группы командируют заблаговременно.

Что ж, значит, этой ночью придется ей самой взяться за домоводство. Ухватив убитого за обе ноги, она подтащила его к кровати и попыталась приподнять за пояс. Если ей удастся поднять его на кровать и укрыть простыней, ее отсутствия не заметят до самого утра. Она напряглась, но поднять такую тяжесть ей было не по силам. Тогда она вынула из брюк мертвеца ремень, сделала петлю, затянула ее вокруг уже похолодевших запястий и, обойдя кровать, села на пол и затащила руки, плечи и туловище мертвеца наверх. Поднять ноги оказалось совсем легко.

Прежде, чем укрыть убитого простыней, она сняла с него рубашку.

Единственная дежурная медсестра увлеченно следила за происходившим на экране маленького портативного телевизора, который, если паче чаяния, в столь поздний час вдруг заявится доктор, можно было бы мгновенно выключить. Судя по приглушенным взрывам закадрового смеха, она смотрела какой-то комедийный сериал. А может быть, кто-то в студии заявил, что паштет из гусиной печенки, знаменитый foie gras, вреден для здоровья.

Глава 34

 
Рим, отель «Хасслер»,
на следующее утро
 

– Мистер Коуч! – окликнул его в вестибюле дежурный портье.

Лэнг так глубоко задумался о том, что ему предстояло сделать утром, что не сразу сообразил, что называют имя, указанное им при регистрации. Лишь перед самой дверью он остановился и вернулся обратно.

Портье был облачен в визитку, серый жилет и брюки в полоску. Персонал в лучших и стремившихся к этому уровню гостиницах Италии одевался, как на свадьбу. Кроме швейцаров. Те походили на статистов из какой-нибудь оперетты Гилберта и Салливана [47]47
  Композитор Артур Салливани либреттист Уильям Гилберт – авторы популярных в конце XIX – начале XX в. по всему англоговорящему миру комических опер.


[Закрыть]. Лэнг дал портье евро и получил взамен конверт. Внутри лежала записка, отправленная по факсу с незнакомого номера: «Ваш конверт получен».

Лэнг кивнул и, скомкав листок, бросил его в одну из латунных пепельниц, в изобилии стоявших в вестибюле. Перед отъездом он поручил Саре сообщить ему, когда придет пакет от Джорджа Хемфилла. Она должна была пойти в офис экспресс-почты, находившийся в вестибюле здания на противоположной стороне улицы, и отправить сообщение по факсу сюда на имя Коуча. Лэнг, конечно же, увидел в ее глазах вопрос, но не стал ничего объяснять. Если он примется убеждать кого бы то ни было, что столкнулся с неизвестной, но могущественной организацией, и что она вполне может располагать средствами для перехвата телефонных разговоров, собеседник, скорее всего, решит, что Рейлли свихнулся на почве одной из бесчисленных теорий всемирного заговора. Тем более не было никаких оснований объяснять, что сообщение по факсу, как и любые другие виды телефонной связи, легко поддается перехвату, особенно если транслируется через спутник – а так в наши дни осуществляется почти вся трансатлантическая связь. Если его номер находится под контролем одного из аппаратов, способных следить за тысячами разговоров одновременно и при помощи компьютерной технологии реагировать на какие-то заданные слова, любой звонок или факс из его офиса мог привлечь к себе нежелательное внимание.

Звонки с посторонних номеров позволяли использовать ахиллесову пяту технологий массового слежения за телефонной связью: возможность слушать и записывать почти каждый разговор или читать текст факса существовала. А вот аппаратуры, позволяющей отделить электронные зерна нужной информации от плевел, пока еще не придумали.

Сара давно смирилась с тем, что казалось ей безобидными странностями Лэнга. В том, чтобы отправить факс в Рим какому-то совершенно незнакомому ей человеку, она видела не больше необычного, чем в данном ей задании безотлагательно выслать пакет туда же на то же имя до востребования. Собственно, ее сообщение означало, что пакет уже отправлен.

Еще одна галочка в списке Лэнга.

Проходя мимо консьержа, Лэнг обратил внимание на стопку свежих газет. Под броским заголовком безмятежно улыбался тот же самый полный, хорошо одетый мужчина, замеченный им на титульном листе вчерашнего номера.

Лэнг совершенно не понимал итальянского, но любопытство было непреодолимо. Он подошел к конторке.

– Это ведь ваш премьер-министр?..

Консьерж пожал плечами; по-видимому, он не видел в газетной публикации ничего любопытного.

– Он пробил закон о судебном достижении…

– Преследовании?

– В общем, теперь за взятки должны судить не позже чем через год. Получается, что у него срок годности…

– Давности.

– Да, срок давности уже полгода как вышел.

Италия… Пусть политика тут не слишком честная, зато интересная. Жители Луизианы здесь чувствовали бы себя как дома.

Лэнг отправился в расположенный к югу от Тибра район Трастевере. В эпоху Возрождения там жили каменщики, каменотесы и другие труженики, а вместе с ними и много знаменитостей того времени. Согласно легенде, Рафаэль снимал там для своей любовницы комнаты над таверной. Скромные жилища рабочих и чердаки давным-давно перестроили в дорогие квартиры для тех, кто мог позволить себе жить в сделавшемся теперь фешенебельным районе.

Но и теперь можно было заметить, что когда-то все здесь было намного скромнее. Нужно было только знать, куда смотреть. Взять, к примеру, ничем не примечательный подъезд между тратторией и магазином, торгующим дорогой женской обувью. Коридор, разделявший два эти помещения, тянулся в глубь здания, а потом упирался в несколько комнат, которые занимал магазин дешевой распродажи инструментов и всякой хозяйственной всячины. И никакой вывески. Как это часто бывает в Риме, владелец магазина рассчитывал на соседей по кварталу, прекрасно информированных о том, где находится его лавочка. Такая логика торговцев, подумал Лэнг, довела бы американские рекламные агентства до белого каления, если не до банкротства.

Он выбрал два фонаря, батарейки к ним и маленькую фомку, и, расплатившись за покупки, направился на северо-восток по набережной Тибра, держась в тени раскидистых платанов. Перед ним шли две школьницы в одинаковых укороченных сверху джинсах, чудом не спадавших с попок. Они разглядывали себя в витринах и хихикали, а то и смеялись во весь голос. Лэнгу нужно было добраться до почтового отделения, куда Сара должна была послать пакет, но пока что он с наслаждением впитывал виды и звуки Гетто, района, где евреи селились еще в античные времена. Во время Второй мировой войны здесь практически никого не осталось.

Лэнг шел, нес свои покупки и пытался сообразить, какая же могла существовать связь между представлениями о юморе, существовавшими у римского императора Юлиана, тем, что офицер СС Скорцени мог найти в древней крепости, и убийством Дона Хаффа. Он еще раз обдумал план своих действий. Найти документ, в котором, по его расчетам, приведено выдвинутое против Христа обвинение, или, по крайней мере, указано место, где он скрыт, и не терять надежды на то, что находка укажет ему дорогу к содержимому машин, чем-то загруженных Скорцени в Монсегюре. А оттуда, возможно, удастся добраться и до убийцы.

Вся его теория походила на интеллектуальный аналог Тряпичной Энн, любимой игрушки поколения дедов, если не прадедов Лэнга – наспех сшитой, с необработанными швами. Но Тряпичная Энн ли, Барби ли – больше у него ничего не имелось; это была единственная ниточка, способная привести к убийце Дона. И, что было еще важнее, единственная надежда отыскать мерзавцев, виновных в гибели Герт.

Вскоре Лэнг добрался до почтового отделения. В Италии, как в большинстве европейских стран, традиционной телефонной связью распоряжается почтовое ведомство, чем, вероятно, и объясняется невысокое качество работы и того, и другого. После того как в распоряжении частных лиц оказалось неограниченное количество сотовых телефонов, почва для легенд и анекдотов, предоставляемая за счет правительственного бюджета, резко сократилась. Однако здесь какая-то женщина кричала в трубку, размахивая руками, как это делают одни только итальянцы. Ее вес Лэнг оценил в добрых двести футов; судя по немногочисленным знакомым ему словам, она требовала денег от кого-то, находившегося в Неаполе. По тону ее голоса Лэнг решил, что держать пари на то, что она их получит, не следовало бы.

Он стоял в очереди к единственному окошку и, переминаясь с ноги на ногу, как любой не слишком терпеливый клиент, ждал, пока другие перешучивались и обменивались свежими сплетнями с дежурной, которая могла бы показаться миниатюрной лишь по сравнению с дамой, продолжавшей свой телефонный разговор.

В Италии прожитые годы, умноженные на съеденные за жизнь различные виды макарон, часто приводят человека в состояние, деликатно именуемое врачами «ожирением среднего возраста».

При помощи паспорта Коуча и своего более чем скромного знания итальянского языка Лэнг сумел убедить даму выдать присланный на его имя конверт. На оборотной стороне имелся кусочек красной ленточки, наклеить который он специально попросил Сару. Это значило, что конверт не вскрывали. Лэнг подивился тому, что письмо такое тонкое. Он рассчитывал на что-то посолиднее.

Так всегда бывает, успокоил себя он. Мы считаем, что важные документы должны быть большими, как будто их содержание прибавляет им веса.

Когда он уходил, женщина все еще продолжала кричать в телефонную трубку.

Вернувшись в гостиницу, Лэнг выгрузил из карманов их содержимое. Теперь можно будет растянуться на кровати и немного отдохнуть. Он окинул взглядом свое имущество – паспорт, ключи, мелочь, сотовый телефон.

А где?..

Устройство, полученное от Риверса, – он забыл его, оставил на тумбочке. Лэнг окинул комнату встревоженным взглядом. Нет, убирать никто не приходил, хитрый прибор не «засветился». Хотя, впрочем, вряд ли горничные проявили бы чрезмерный интерес к аппарату, на вид неотличимому от обычного «блэкберри».

Лэнг снял брюки, лег на кровать и какое-то время не решался открыть конверт. Возможно, в нем имелись нужные ответы, но так же возможно, что время и деньги были потрачены впустую.

Потом он вздохнул и открыл клапан.

Две страницы, определенно, напечатанные не на компьютере, а на пишущей машинке. Хотя ничего другого ждать и не следовало – информация относилась к временам, когда компьютеры еще не вошли в повседневную жизнь. Кроме собственно текста на страницах не было ничего – ни заголовка, ни намека на источник происхождения данных.

Впрочем, Лэнг немало удивился бы, если бы такой намек там оказался.

Список номеров на левой стороне, одно слово справа, – вернее, одно и то же слово, повторяющееся много раз, – напротив каждого из номеров, начинающихся с 24–4–60 и заканчивающихся на 5–8–74. Слово было – «Мадрид».

Глава 35

 
Рим, площадь Святого Петра,
ночь тех же суток
 

Даже по ночам площадь перед Ватиканом была полна туристами. На этом и основывался план Лэнга.

Он снова облачился в рясу и теперь уверенно шагал к левой стороне папского дворца – туда же, где накануне его остановил швейцарский гвардеец. Вот только на сей раз у него не было никакого пропуска. Подойдя поближе, Лэнг замедлил шаг, огляделся по сторонам и вскоре заметил приближавшуюся к нему группу из девяти или десяти священников.

Освещение на площади позволило ему разглядеть, что все они молоды – вероятно, студенты одной из духовных семинарий или академий, находящихся на территории Ватикана. Судя по их оживленному разговору, они возвращались с ужина, во время которого воздавали должное не только возвышенным разговорам, но вину.

Он присоединился к ним, весело посмеиваясь вместе с остальными.

Все той же нестройной толпой они подошли к часовому и извлекли свои пропуска. Лэнг показал водительские права, выданные в Джорджии, рассчитывая на то, что в полумраке швейцарец не отличит их от нужных документов.

Ни сказав ни слова, гвардеец с алебардой на плече махнул рукой: проходите.

Лэнг держался вместе с группой до тех пор, пока не поравнялся с дверью, ведущей в некрополь. Там он замедлил шаг, дождался, пока очень кстати въехавший в Ватикан автомобиль не закроет его от молодых священников и гвардейца, и нырнул в тень. Он был совершенно уверен, что никто не заметил его маневра, но все же минут пять просидел на корточках в самом темном месте, прежде чем двинуться дальше.

Он сидел и наблюдал. Было маловероятно, что тут имелись камеры видеонаблюдения. В конце концов, кому могло приспичить забираться на древнее кладбище? Но для спешки и лишнего риска не было никаких причин. И его терпение было вознаграждено – он все-таки заметил какое-то движение на темной стене напротив двери. Тщательно всмотревшись, Лэнг разглядел камеру, которая медленно вращалась на своем кронштейне. Медленно отсчитывая секунды, он убедился, что камера обозревает окрестности с определенными интервалами.

Лэнг дождался, когда камера повернется прямо к дверному проему, и лишь после этого покинул свое убежище. Медленными уверенными шагами он подошел к стене около входа, непрерывно наблюдая за слабым отблеском света от линзы объектива. Саму камеру он уже не видел.

Когда отблеск исчез – а это значило, что камера больше не смотрит на него, – Лэнг шагнул к двери. По прикидкам, у него было около пятнадцати секунд, прежде чем он окажется на экране монитора системы видеоконтроля. Рейлли глубоко вздохнул, надеясь, что это поможет ему успокоиться, и, мысленно отсчитывая секунды, стал набирать подсмотренный во время экскурсии код.

Десять секунд.

После каждой набранной цифры на маленьком табло загорался зеленый огонек. Он решил, что во время экскурсии так сосредоточился на наблюдении за набираемым кодом, что сигнальной панели просто не заметил. Между нажимом кнопки и красным светом была пауза; очевидно, в это время компьютер сравнивал вводимую цифру с заложенным эталоном.

Пять секунд.

Лэнг услышал свист выходящего воздуха и сообразил, что через секунду объектив будет прямо напротив двери. Распластавшись на земле, он одной рукой придерживал дверь, чтобы та не закрылась, пока не решил, что объектив камеры передвинулся дальше.

Еще мгновение, и Лэнг оказался внутри и закрыл за собой дверь. И изумился, увидев тот же самый льющийся словно ниоткуда свет. Похоже, когда открывалась дверь, включалось автоматическое освещение. Стоя совершенно неподвижно, Рейлли описал полукруг лучом фонаря, а потом направил его вверх, к потолку, находившемуся на высоте примерно в двадцать футов над его головой. Благодаря постоянному давлению и столь же постоянной очистке воздух здесь был изумительно чистым, без каких-либо следов пыли, что позволяло лучу мощного фонаря добираться до любых мест, где могли быть установлены камеры наблюдения.

Лэнг выключил свет и всмотрелся в темноту – нет ли где-нибудь впереди еле различимых лучиков инфракрасного поляризованного света или еще какого-нибудь электронного излучения, предназначенных для того, чтобы поднимать тревогу, когда кто-нибудь пересекает луч. Мысль о том, что на кладбище могут быть установлены датчики движения, казалась не слишком остроумным парадоксом, но ведь кому-то – вероятно, Scavo Archeologica [48]48
  Scavo Archeologica – зд. Служба археологических раскопок (итал.).


[Закрыть], – пришло в голову установить камеру наблюдения перед входом.

Почти не сомневаясь в том, что никто его не видел и никто за ним не следит, он вновь включил свет, но теперь направил его на фасады склепов. Если древнее кладбище действительно было таким, как его описывал Фрэнсис, здесь должны быть и другие улицы, кроме той, по которой вчера вели экскурсию.

Помимо этого предположения, у Лэнга имелось еще одно, родившееся днем, пока он шел пешком в гостиницу. Если император Юлиан хотел использовать документ, обвинительный акт или что еще он собой представлял, чтобы причинить христианам максимум неприятностей, он должен был подобрать для него какое-то особенное место, а не прятать в первой же подвернувшей могиле. А какие места могут быть более пригодными, чем те, что находятся непосредственно возле могилы Петра? Если эта гипотеза верна, то одна из улиц этого города мертвых должна завершаться наверху тем, что разыскивает Лэнг.

Но какая именно?

В свете фонаря появился еще один склеп, а затем темное пятно. Посветив туда, Лэнг увидел узкий, не больше двух футов шириной, проход между двумя строениями. Просунув туда руку с фонарем, он увидел, что луч не достает до конца коридора. Лэнг глубоко вздохнул и нырнул в стигийский мрак, где единственным источником света был его ручной фонарик.

Пройдя немного, он уткнулся во что-то твердое. Быстро осмотревшись, понял, что это акриловый барьер, отделявший туристский маршрут от остальной части некрополя. Вполне разумно. Какой смысл пытаться обогревать, охлаждать и поддерживать давление в неиспользуемой части рукотворной пещеры? Без особого груда Лэнг обнаружил дверь, причем не запертую, через которую можно было пройти в другие части древнеримского кладбища. Легкий толчок, и дверь открылась; повеяло ветерком – перепад давления по разные стороны барьера был весьма ощутимым.

Переулок вывел Лэнга на другую улицу, по ширине и крутизне почти такую же, как та, которую он только что покинул. Разница была в том, что здесь то и дело попадались кучи земли, смешанной с отбитой штукатуркой, осколками мрамора и камнями необъяснимого происхождения. Мостовая была неровной, испещренной дырами от вывалившихся булыжников, а строения по бокам – темными, покрытыми окаменевшей за тысячелетия пылью. Эту часть некрополя раскопали – и Лэнг отправился вверх. Идти приходилось медленно, так как нужно было все время светить себе под ноги – тут можно было запросто подвернуть ногу, наступив в яму или на какой-нибудь обломок полуразрушенного склепа. Обломки валялись повсюду; Лэнгу казалось, будто он идет по городу, где происходило ожесточенное сражение.

Очевидным стало и то, что здесь нет кондиционирования. Рубашка под рясой вскоре приклеилась к вспотевшей спине, и при каждом вдохе Лэнгу казалось, что в его легкие попадает столько же пыли, сколько и воздуха.

Из наличия барьера, отделяющего открытую для избранных туристов часть некрополя от другой, большей по размеру, следовало, в частности, что если его гипотеза о местоположении крамольного документа ошибочна и если он не спрятан наверху, где-то поблизости от раки с мощами святого Петра, то ему придется двигаться поперек склона, все больше удаляясь от единственного выхода наружу.

Эта мысль никак не прибавляла оптимизма.

Воздух, казалось, делался все более влажным. Лэнг вспомнил, что изначально здесь было болото. Можно было не сомневаться, что зловонные ручьи, подпитывавшие застойные подземные речки, сохранились и по сей день. Ему то и дело приходилось отирать пот со лба, чтобы тот не стекал в глаза.

Как ни тяжело здесь дышалось, Лэнг все же не мог удержаться и то и дело задерживался, чтобы рассмотреть ту или иную усыпальницу, особенно если та была богато украшена каменным узором; или бюстом, изображавшим усопшего; или фреской, видневшейся сквозь многовековую грязь. Никогда больше у него не будет возможности побродить среди не тронутых рукой реставратора римских руин. Впрочем, эту мысль Лэнг поспешно отогнал. Если ему повезет, он отыщет желаемое этой же ночью. А если будет разглядывать развалины, работа может затянуться на месяцы.

Рейлли добрался до вершины холма и остановился, отдуваясь. Сквозь прозрачную стену он видел справа от себя раку и прозрачный ящик с мощами святого. А слева – арочный дверной проем с давно выпавшим замковым камнем. Теперь верх держался только на плотной глине, забившей арку.

Лэнг встал на цыпочки и, держа в левой руке фонарь, правой смахнул песок и пыль, скрывавшие надпись.

– Теутус Форнее, центурион… – прочитал он, сам не сознавая, что говорит вслух.

Остальная часть эпитафии пропала вместе с выпавшими камнями.

Повернувшись, Лэнг осветил лучом фонаря квадратное строение с окаймленным классическими пилястрами (вернее, их жалкими остатками) дверным проемом. Текст в верхней части портала сообщал, что здесь нашла последнее отдохновение целая семья греков, усердным трудом добывших себе возможность выкупиться из рабства. Судя по прихотливой отделке гробницы, они, пожалуй, могли позволить себе купить и что-то еще, помимо свободы, в том числе и рабов для самих себя.

Лэнг разочарованно вздохнул. Если его теория верна, то сколько еще таких улиц он должен будет пройти?

На обратном пути он чувствовал себя более одиноким, чем когда либо на протяжении всей своей достаточно долгой жизни. Здесь, в кромешной тьме, его единственными сотоварищами были мертвецы, опочившие и погребенные две тысячи лет назад. И это кладбище не заслуживало того, чтобы по нему пробегали наспех, как ему приходилось сейчас.

Направившись вверх по следующей улице, Лэнг вдруг застыл на месте и прислушался. Ему показалось, что он уловил какой-то звук из темноты, совсем рядом с краем участка, освещенного его фонарем. В отличие от первой улицы, проверенной им ранее, сюда не просачивался ни единый отсвет с иллюминированного туристского пути; здесь было настолько темно, что казалось, будто мрак глушит и без того довольно слабый свет его фонаря.

Постояв несколько секунд, Лэнг снова услышал настороживший его звук – что-то скребнуло, потом посыпалось. Судя по звуку, мелкие камушки. Он поднял фонарь над головой, чтобы луч достал дальше, повел светом по сторонам. Послышался короткий визг, блеснула и скрылась пара красных точек. Крысы были явно недовольны вторжением в их обитель, вероятно, первым после завершения раскопок, проводившихся в конце тридцатых или сороковых годах. Черт возьми, чем они могли здесь питаться? Ведь еду в гробницы перестали класть еще в первом или втором веке.