Текст книги "Секрет Юлиана Отступника"

Автор книги: Грег Лумис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Грег Лумис
Секрет Юлиана Отступника

Посвящаю эту книгу Сьюзен

Благодарность

Я благодарю:

Моего агента Мэри Джек Уолд, без настойчивости, терпения и помощи которой я ни за что не увидел бы книгу опубликованной.

Дона Д’Ауриа, ответственного редактора «Дорчестер паблишинг компани», всегда находившего и время, и желание обсудить, что получается, а что нет, что правдоподобно, а что не правдоподобно, что может, а что не может помочь для достижения коммерческого успеха. Все это он делал с таким тактом, что я порой забывал, что находился не в вакууме, когда писал эту книгу.

Лию Халтеншмидт, в прошлом специалиста по рекламе, а ныне редактора «Дорчестер», обеспечившую моей предыдущей книге читательский интерес.

Конни Вилльямс, специалиста по рекламе, которая неустанно трудится, чтобы обеспечить продукции своего издательства режим наибольшего благоприятствования в книжных магазинах и прессе.

Мою жену Сьюзен; она же – главный исследователь, обожающий копаться в самых удаленных и глухих закоулках истории.

Вряд ли я сумел бы добиться успеха без помощи тех, кого упомянул здесь.

Пролог
РАЗЛИЧНЫЕ СОБЫТИЯ

 
Рим, за городской стеной, к югу от Тибра,
месяц Юлиус, 362 г. н. э.
 

Деметрий очень не любил бывать среди мертвых по ночам. Если кто-то решил навестить могилу, чтобы, допустим, совершить жертвоприношение и преподнести душе ушедшего запас еды – что ж, дело обычное, но делать это следовало при свете дня, когда боги могут видеть обряд и обратить внимание на благочестивое почитание предков. То же самое относилось и к проведению похоронных процессий. Ночь – время зла и потусторонних сил, время Плутона (кажется, такое имя римляне придумали для повелителя Гадеса).

Но грек Деметрий был простым рабом и не мог выбирать время и место для своей работы.

Даже в тусклом и мятущемся свете факелов нетрудно было разглядеть, что у Секстина, его хозяина, тоже несчастный вид, хотя заказчиком был не кто-нибудь, а сам император. Еще один раб, галл по происхождению, – ему за какое-то непочтительное или неосмотрительное высказывание когда-то отрезали язык, – был напуган ничуть не меньше, чем Деметрий. Мало того, что в проходах между могилами стояла непроглядная темень, там еще могли быть смертоносные змеи; они, если верить слухам, вылезают по ночам из болот Тибра, чтобы жрать свежую мертвечину. Деметрий очень боялся змей, вырастающих якобы до такой величины, что могли сразу проглотить взрослого человека.

Звезды заслонило высокое здание. Ругаясь вполголоса, Секстин гнал обоих рабов с их грузом вперед, к подножию храма.

По крайней мере, Деметрий считал, что это храм.

На самом деле это был дворец, резиденция высокого священнослужителя той религии, к которой почти сорок лет назад склонился император Константин. Ее последователи поклонялись безымянному богу и его сыну, иудею, распятому на кресте, после чего он, как утверждали сторонники этой веры, воскрес из мертвых.

Воскресение из мертвых – это для богов и богинь самое обычное дело, думал Деметрий. Египетская Изида воскресала каждую весну с разливом Нила. Орфей спускался в царство Аида за своей женой. А еще был Митра, коему до сих пор поклонялись многие, и целая толпа персидских богов, и все они только тем и занимались, что выпрыгивали из своих могил – так же просто, как смертные встают от сна.

Но христианство чем-то отличалось от всех остальных. Чем-то таким, что вызвало у императора такую ярость, что он развернул против последователей этого учения гонения, равных которым давно уже никто не видел.

Именно из-за этой религии, думал Деметрий, ему, его напарнику и самому хозяину приходится ночью делать подкоп под этот не то храм, не то дворец, да еще и расшатывать камни, чтобы на того, кто захочет вытащить амфоры, обрушился здоровенный кусок стены.

Что же могло храниться в этих глиняных сосудах? Ясно, что не вино или оливковое масло. Слишком уж легкими они были. Деметрий не видел в своих действиях никакого смысла. Зато император, похоже, видел, если, конечно, он не сошел с ума.

 
Ватикан,
апрель 1939
 

Эудженио Пачелли, менее двух месяцев тому назад избранный Римским папой Пием XII, быстро шел полутемными коридорами «пещеры» – так частенько называли самые глубокие части здания базилики Святого Петра, и название это было лишь наполовину шуткой. Шедший впереди отец Эмилио Сардженти обернулся, поджидая своего немолодого спутника.

– Помедленнее, Эмилио, – пропыхтел Пий. – Пусть даже твоя догадка верна, все равно, никуда оно не денется.

Молодой священник остановился; владевшее им нетерпение так и рвалось наружу.

– Конечно, Ваше святейшество.

Уже гораздо медленнее они продолжили путь между возлежащими поверх мраморных саркофагов изваяниями упокоенных римских пап. Многих пребывание в таком обществе напугало бы, но Пий часто посещал это место и в одиночестве молился.

Именно здесь, вдали от всех, он не только возносил свои слова к Господу, но и проводил обряд экзорцизма против демонов, владевших, по его убеждению, душой Адольфа Гитлера. Действия этих порождений ада он наблюдал воочию, когда год с небольшим тому назад был посланником Ватикана в Берлине. Этот человек был способен причинить непомерное зло – уничтожать целые нации, устраивать погромы и даже, если отец Сардженти действительно нашел то, о чем подозревал Пий, нанести непоправимый ущерб церкви.

Впрочем, когда его спутник наклонился и осветил лучом фонаря темный угол, он забыл на некоторое время о немецком диктаторе.

– Здесь, совсем рядом со стеной!

Пий поддернул белую сутану и опустился на колени, чтобы лучше видеть. Перед ним находилась ниша, выбранная его предшественником Пием XI для своей могилы. Именно во время подготовки места для захоронения и было сделано открытие.

– Видите? – дрожащим от нетерпения голосом спросил отец Сардженти. – Кирпичный свод под полом.

Пий все прекрасно видел. Он сел на пятки.

– Эмилио, в этом нет ничего удивительного. До того, как Константин выстроил здесь, на Ватиканском холме, первый папский дворец, в этом районе уже много веков находилось кладбище. Сначала тут хоронили усопших римляне-язычники, а потом и христиане. Вернее, тут находился грандиозный некрополь – целый город с улицами, пролегавшими между мавзолеями, выстроенными в честь умерших. Вы просто откопали вершину одной из таких построек, только и всего.

На самом деле все было куда серьезнее, и оба они об этом догадывались.

 
Неподалеку от Верфена, Австрия,
6 мая 1945 г.
 

В Тироль весна приходит медленно, с оглядкой. Мужчину, ехавшего в паровозной будке, нисколько не удивлял снег, лежавший на склонах, ведь он был укрыт от солнечного света огромными соснами и елями. Ветер, врывавшийся в незастекленные окна, принес запахи леса и сырости, а вовсе не кордита, серы и смерти – запахи, окружавшие его так долго.

Воздух был таким холодным, что обжигал легкие.

Мужчина улыбнулся. Его давно не было здесь, и тем приятнее было вновь попасть домой, вернуться на родную землю, в страну, где он за бурные последние годы почти не был. Он с восхищением смотрел на стремительно несущиеся по зеленеющим склонам, покрытым ранней весенней травой лугам потоки талых вод. Олениха, которой вскоре предстояло родить, широко раскрытыми глазами разглядывала пыхтящий паровоз, а потом повернулась, и, сверкнув белым «флажком», скрылась в тени. Наверху орел неторопливо описывал в безоблачном небе безостановочные круги.

Ничего здесь не изменилось. Горы, деревья, стремительные потоки, о чем-то тараторившие на бегу, оставались точно такими же и не обращали ни малейшего внимания на то, что весь остальной мир стал совсем не таким, как раньше, когда он бывал здесь. По мнению пассажира, изменения привели отнюдь не к лучшему.

До войны поездка на поезде из Будапешта до Вены заняла бы от силы полдня – всего-то триста километров. В сегодняшнем мире такая поездка вообще была неосуществима. После бесчисленных бомбежек и обстрелов железнодорожные пути, мосты и туннели между двумя восточноевропейскими столицами превратились в груду обломков каменного крошева. Потому-то и нужно двигаться в обход, отчего путь из столицы Венгрии до деревни становился вдвое длиннее.

По крайней мере, так ему сказали. Он не поверил; во всяком случае, причина была не только в этом.

Уже через несколько секунд его недоверие получило реальные доказательства. Поезд описал плавную дугу, и путь ему преградили два американских полугусеничных вездехода, стоявших прямо на рельсах. Пассажир разглядел смонтированные на них полудюймовые «браунинги М2», лучшие из всех многочисленных моделей тяжелых пулеметов, применявшихся в ходе войны. Солнце играло на медных патронах в заправленных лентах. С одной стороны пути расположился танк «шерман», нацеливший на паровоз черное жерло своего орудия. По другую сторону выстроились 2,5-тонные трехосные грузовики; их кузовы были накрыты брезентовыми тентами, скрывавшими их содержимое от любопытных глаз. Возле каждого грузовика стояло по дюжине людей в американской военной форме, вооруженных винтовками. Даже издалека можно было узнать нашивки 15-го пехотного полка.

Поезд и так двигался на подъеме чуть быстрее пешехода, поэтому остановиться удалось почти сразу.

– Герр штурмбаннфюрер?.. – вопросительно произнес машинист.

– Не называйте меня так, – ответил по-немецки пассажир, не отводя глаз от американцев. – Говорите просто: герр Шмидт.

Паровоз тяжело вздохнул, выпустив клубы пара. Пассажир спустился по лесенке из кабины. Он был одет в классическом тирольском стиле: рубашка с короткими рукавами, ледерхозены – короткие кожаные штаны – и зеленые вязаные чулки до колен. На голове красовалась фетровая шляпа с узкими полями, украшенная пучком шерсти горной козы. Под мышкой пассажир прижимал локтем свернутую куртку, а руки держал так, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что он безоружен. Мужчина шел вдоль рельсов твердой походкой, как если бы каждый шаг имел для него особое значение, и держался прямо, будто шомпол проглотил, – как солдат, марширующий строевым шагом по плацу.

Из кабины одного из стоявших на путях вездеходов вылез человек, одетый, как и все военные, находившиеся поблизости, в американскую военную форму. Его короткий китель, наподобие того, в каком любил ходить Эйзенхауэр, украшали орденские ленточки и две звезды – знак различия генерал-майора. Вылез и остановился, не сделав ни шагу навстречу приехавшему; просто стоял и спокойно ждал, и выглядело это так, будто высокопоставленные офицеры союзников постоянно встречали немецкие товарные поезда в безлюдных местах среди леса.

Не доходя нескольких шагов до американца, приехавший на поезде человек остановился и прикоснулся к краю полей шляпы. Это можно было расценивать и как военный салют, и как гражданское приветствие.

– Герр генерал!

Что бы ни значил приветственный жест, американец на него не ответил.

– Вы очень точны, мистер Смит.

Приехавший улыбнулся; при этом сразу стал заметен шрам, пересекавший щеку.

– Пунктуальность – важное достоинство моего народа.

Акцент в его речи был почти неуловим, разве что «в» он произносил глуховато, отчего этот звук немного походил на «ф».

– Единственное, чтоб вас… – проворчал генерал. – Список у вас есть?

Приехавший извлек из нагрудного кармана своих ледерхозенов пачку листов и протянул их генералу.

– Здесь полный перечень и списки по вагонам.

Ничего не ответив на это, генерал подал знак военному с сержантскими нашивками на рукавах. Сержант окинул прибывшего подозрительным взглядом. Было совершенно ясно, что он не склонен доверять немцам, подписавшим капитуляцию всего восемь дней назад, и опасается подвохов. Обернувшись, он сказал что-то солдатам, и они втроем направились к продолжавшему негромко фыркать паровозу.

Мужчина в тирольском костюме задумчиво смотрел на военных. Американские солдаты плелись, шаркая ногами, как старики. Похоже, они мало заботились о состоянии формы и о блеске ботинок. Неопрятный вид. Неопрятный и обманчивый. И эти неряхи оказались такими сильными бойцами! Скажи кто-нибудь пять лет назад, что американские автомеханики и торговцы обувью не просто научатся воевать, но даже смогут разбить самую лучшую армию, какую когда-либо видел мир, его сочли бы за сумасшедшего [1]1
  К сожалению, многие американцы до сих пор искренне считают, что именно они выиграли Вторую мировую войну. Оставим это на их совести.


[Закрыть].

– Этот, – сказал генерал, шедший следом за солдатами.

Втроем они ухватились за дверь первого вагона, и та с громким скрипом сдвинулась в сторону. Даже прохладный весенний воздух не смог перебить слабый кисловатый дух, потянувшийся из вагона.

– Даже боюсь спрашивать, чем это пахнет, – скривился генерал.

– Этот поезд почти три месяца ездил по Венгрии и Австрии, собирая произведения искусства и раритеты из музеев, не пожелавших, чтобы их сокровища достались русским, – ответил немец без тени смущения. – Сопровождающие, не имевшие таких удобств, как мыло и водопровод, жили прямо в вагонах. К тому же некоторые из этих вагонов до того использовались в программе переселения венгерских евреев в лагеря.

Генерал взглянул на своего собеседника так, будто перед ним находился малолетний шалопай, перешедший границы приличия.

Сделав вид, будто ничего не замечает, немец добавил:

– Исходя из наших… э-э… представлений, герр генерал, я воспользовался первыми же вагонами, какие удалось найти. Для программы переселения было задействовано громадное количество вагонов. Я и подумать не мог, что вы… э-э… придадите этому значение.

Генерал глубоко вздохнул. То ли он просто хотел глотнуть свежего воздуха, то ли не знал, что ответить на последнюю реплику; это так и осталось неизвестным. Он заглянул в первый вагон. Там громоздились рулоны ткани.

– Ковры?

– Ковры и гобелены. И несколько прекрасных скатертей.

В других вагонах находились произведения искусства, серебро, фарфор, антиквариат, коллекции монет, даже коробки с золотыми обручальными кольцами; их было гораздо больше, чем всех остальных вещей. Это прямо говорило о том, что случилось с их бывшими владельцами.

Дойдя до конца поезда, генерал приказал троим солдатам удалиться, а сам в сопровождении своего спутника направился дальше по узкой оленьей тропе.

– Здесь все? – помахал он списком.

Немец, шедший, держа руки за спиной, покачал головой.

– О, нет, герр генерал.

Мужчина в форме остановился так резко, словно наткнулся на невидимый барьер.

– Нет? Черт возьми, это еще что такое? В нашем соглашении ясно говорилось: все.

– Конечно, герр генерал, – совершенно дружеским тоном сказал немец. – Ваше желание было высказано предельно ясно. Вы хотели получить все имущество, конфискованное у евреев, отправленных в лагеря, и хранившееся на складах рейха.

Было заметно, что генерал теряет самообладание. Он явно не относился к числу людей, способных обходить прямые указания.

– В таком случае, что за черт?..

Со стороны поезда донесся отрывистый треск выстрелов; эхо, как теннисные мячики, рассыпалось между горами.

Мужчина в штатском, ничуть не удивленный, кивнул туда, где раздался звук.

– Просто слегка подстраховался, чтобы не присоединиться к нашему несчастному другу-машинисту и поездной бригаде.

– Сколько именно?.. – Генерал так разволновался, что не смог закончить фразу.

Его собеседник в тирольском костюме повернулся, видимо, чтобы пойти по той же тропинке обратно.

– Кое-что. «Пресвятая дева» Микеланджело, Ван Эйк, кое-какие мелочи. Мебели нет совсем – она слишком громоздка. В общем, вероятно, миллионов на пятнадцать-двадцать ваших долларов.

– Сукин сын! – взорвался генерал. – Не хватало мне тут еще дипломатию разводить с каким-то тухлым капустником!

Его собеседник остался невозмутим.

– Позвольте, генерал, напомнить вам, что у вашего начальства может… как бы сказать получше… возникнуть интерес к тому, чем вы занимаетесь. Я знаю, что вы имеете право реквизировать мебель для вашего штаба, но булевские столы семнадцатого века и фламандские ковры… Не говоря уже о полутонне, – ну, может быть, чуть больше или чуть меньше – обручальных колец и драгоценных камнях в оправах и без оных.

Пальцы генерала вцепились в висевшую на его поясе кобуру.

– Я сейчас… – Он скорчил гримасу, очевидно, пытаясь вернуть себе самообладание. – К вашему сведению: все эти вещи отправятся на склад в Зальцбург и будут находиться там до тех пор, пока не удастся установить их законных владельцев.

Голубые глаза человека в ледерхозенах, не мигая, встретили взгляд военного.

– Несомненно, герр генерал. Я также не сомневаюсь в том, что ваши люди застрелили безоружного машиниста, его помощника и кочегара исключительно потому, что те попытались убежать. Теперь вам остается лишь выполнить до конца нашу договоренность, и все остальное тоже станет вашим.

– Разве я могу быть уверен, что?..

Одетый в гражданское собеседник генерала улыбнулся. Эта улыбка была холодна, как горный воздух.

– Вы не можете. Зато вы точнознаете, что без меня не получите остального. – Он взглянул на гору и, подняв руку, положил ее на плечо американского военного. Два старых товарища возвращаются с прогулки, да и только. – А теперь вернемся к вашим людям, согласны?

 
Западный Берлин, Германия, аэропорт Темпельхоф,
декабрь 1988
 

Принадлежавший армии США самолет «Бич кинг эйр А300» взбрыкивал, как дикий бык на родео. Пилот, кадровый военный, майор, что-то говорил в микрофон, прикрепленный к наушникам, а второй пилот, первый лейтенант, смотрел то на приборы, то на лежавшую у него на коленях книгу джеппесеновских [2]2
  « Джеппесен» – американская фирма, специализирующаяся, в частности, на картах и пособиях для летчиков.


[Закрыть]таблиц подходов.

– Ты только посмотри! – воскликнул майор, глядя на непроглядное от снегопада небо. – Летим словно в б…ской простыне. Если сможем зайти с первого раза, значит, мы чертовы везунчики.

Лейтенант кивнул, всем своим видом выражая полное согласие. Аэродром Темпельхоф с его коротенькими взлетно-посадочными полосами, да еще и окруженный жилыми домами, был не из тех мест, где летчик, прозевавший подход, может без труда зайти на второй круг. И обзор аэродрома здесь был никудышный, и набирать высоту, чтобы выйти на повторный круг, было очень сложно.

Он вновь уткнулся в таблицу.

– Пятьсот, сэр.

Майор требовал от своих вторых пилотов, чтобы они вслух называли ему высоту и расстояние от пройденной точки поворота. Так он лучше представлял себе, где следовало ожидать появления «кролика» – огней приближения к ВПП – или других устройств сигнализации, указывающих заход на посадку.

– Четыреста, сэр.

Майор внимательно смотрел вперед.

– Проверял, как там наш пассажир?

Лейтенант кивнул.

– Да, сэр, как раз перед тем, как Центр передал нас берлинской зоне. Он спал как убитый.

– Спал? В такую метель? Если он не боится до икоты, значит, он или идиот, или просто притворяется.

– Да, сэр. Триста.

– Берлин на месте, полоса три-шесть, – радостно воскликнул майор в микрофон радиогарнитуры.

Прошло еще тридцать секунд, прежде чем лейтенант смог разглядеть ряд тусклых белых огней, издалека указывающих ось взлетно-посадочной полосы.

– Посадка штатная, сэр?

– Так точно, лейтенант. Полные обороты. Закрылки выпустить. Скорость высокая.

Вряд ли лейтенант больше обрадовался бы неожиданному продвижению по службе, чем вырисовывавшимся сквозь летящий густой снег постройкам Темпельхофа, выполненным в безвкусном устрашающе-тяжелом фашистском стиле. Союзники выстроили на западе Берлина большое современное поле, откуда совершали полеты и гражданские, и военные самолеты, но Темпельхоф располагался намного ближе к центру города. Лейтенант подумал, что давно устаревший аэродром продолжают использовать, потому что никто не решается уничтожить вещественный памятник тем, кто летал сюда в 1946–1949 годах, когда самолеты садились здесь через каждые шестьдесят три секунды, ночью и днем, в летную или нелетную погоду, доставляя еду и горючее в оккупированный город. Он даже знал, что на краю поля стоит монумент в честь этих летчиков – абстрактная скульптура, названная непочтительными аборигенами «рукой голода». Темпельхоф, решил лейтенант, сохранится до тех пор, пока кто-нибудь еще будет помнить про «Берлинский воздушный мост».

Зданиям очень пошла бы на пользу покраска, а рулежные дорожки, судя по всему, неплохо было бы подлатать. Вообще этот аэродром всегда ассоциировался у лейтенанта с какой-нибудь кинозвездой 1940-х годов, с тех пор опустившейся и живущей на социальное пособие и случайные подачки.

Когда пропеллеры остановились, о том, что вне самолета существует какая-то жизнь, свидетельствовали лишь светящиеся жезлы регулировщиков на поле. Майор закончил ритуал перечисления отключаемой аппаратуры, и лейтенант высунулся в узкий отсек, отделявший пилотскую кабину от пассажирского салона.

Пассажир тер глаза кулаками; судя по всему, он проснулся лишь в момент посадки, получившейся все же несколько более жесткой, чем хотелось бы летчикам. Он сонно улыбнулся лейтенанту и выглянул в иллюминатор. Лейтенант, пригнувшись, проследил его взгляд и был удивлен, а вернее, потрясен, увидев, как к самолету подъехал черный лимузин и остановился, погасив фары.

Пассажир встал и потянулся, насколько позволял низкий потолок фюзеляжа.

– Думаю, это за мной. Спасибо, что подвезли.

– Да не за что, – пробормотал в ответ лейтенант. Он протиснулся мимо пассажира, повернул штурвал, и гермозамок двустворчатой двери, зашипев, впустил в самолет зимний воздух. После этого пилот отступил в сторону, пропуская сбежавшего по невысокому трапу пассажира, и сказал ему вслед: – Желаю хорошо провести время в Берлине.

Пассажир остановился и повернулся к нему.

– Спасибо. Но у меня, к сожалению, другие планы.

От внимания лейтенанта не ускользнуло то, что молодой человек замотал подбородок шарфом. Для тепла или для того, чтобы спрятаться от восточногерманских шпионов, часто фотографировавших прибывающих пассажиров?

За спиной лейтенанта вырос майор.

– Черт возьми, кто он такой?

Лейтенант пожал плечами.

– В полетной ведомости написано: Лэнгфорд Рейлли, какой-то там гражданский служащий из Франкфурта.

Майор наклонился и проводил взглядом быстро скрывавшийся в снегопаде автомобиль.

– Могу поспорить, это шпион.

Лейтенант взял с диванчика книгу.

– Запросто. Но вы посмотрите, что он забыл! «Winnie Ille Pooh».

Майор, насупившись, рассматривал книгу.

– Что это еще такое? Какой-то иностранный язык…

– Сдается мне, что это старый добрый «Винни-Пух», только на латыни.

Теперь, на самом деле оказавшись в Берлине, Лэнгфорд, или, как его обычно называли, Лэнг Рейлли понимал, что вляпался в грандиозные неприятности. Его подташнивало, ему казалось, что мочевой пузырь переполнен, и так и подмывало распахнуть дверь автомобиля, выпрыгнуть и убежать. Вообще, как ему могла прийти в голову такая дурацкая мысль – напроситься сюда? Когда Управление предложило ему работу (сразу же после колледжа!), он представил себе тайную жизнь в романтичных европейских городах, например в Будапеште или в Праге. В одной руке пистолет с глушителем, а другой он обнимает за талию какую-нибудь местную красотку. Как чаще всего и случается, реальность зрелых лет нисколько не походила на фантазии юности. На «Ферме» – базе Управления, расположенной к югу от Вашингтона, он прошел стандартный курс обучения: криптография, стрельба, рукопашный бой, психология и множество других предметов, не имевших, насколько он мог судить, никакого отношения к названиям курсов.

По окончании обучения он получил направление в Третий директорат – стратегическую разведку. Назначение разочаровало его. Как и все его однокашники, он мечтал о Четвертом, занимавшемся оперативной работой. Однако он или слишком хорошо проявил себя в скучной интеллектуальной области шпионского дела, или, наоборот, оказался слаб в той сфере, где требовалось умение уболтать, а то и пришибить человека, и еще ряд других специфических умений, приписываемых сотрудникам Четвертого директората литературно-развлекательной индустрией.

Могло быть и хуже, утешал себя Лэнг. Он ведь мог угодить в Первый директорат, в администрацию, и целыми днями изучал бы бюджеты, проверял расходы и вообще сделался настоящим бухгалтером из разведывательного ведомства. Впрочем, нет, такого случиться не могло. По части математики он был до омерзения слаб. И технических способностей у него не было, так что он не имел шансов попасть и во Второй директорат, материально-техническую службу, аналогичную пресловутой службе Кью, снабжавшей Джеймса Бонда отравленными иглами в зонтиках, фотоаппаратами, вмонтированными в пряжки поясных ремней, и зажигалками, стрелявшими самыми настоящими пулями.

Откинувшись на спинку сиденья автомобиля, Лэнг смотрел в снежную ночь. Итак, за каким же дьяволом он уехал от своих восточноевропейских газет, от привычной расшифровки телевизионных передач, покинул свой удобный, хотя и без претензий на роскошь кабинет с видом на франкфуртский железнодорожный вокзал? Хуже того, какой черт вообще заставил его высунуться?

Ладно, сказал он себе, эта операция, по всей видимости, окажется одной из последних в ходе «холодной войны». И сам Советский Союз, и устроенный им в Восточной Германии рай для рабочих стремительно рушатся. Информацию, доказывающую это, он видел собственными глазами. И уничтожит их не более сильная армия, не более толковые генералы и не более прогрессивная идеология. Они попросту разорились, обанкротились, пытаясь угнаться в военном отношении за своими соседями. Точнее будет сказать, за НАТО и Соединенными Штатами.

Но, рушатся они или нет, лично Лэнг взялся за нечто такое, что могло стоить ему жизни. И всего-то ради приключения, ради того, чтобы рассказать внукам что-то интересное. Если он доживет и сможет ими обзавестись…

Автомобиль свернул на Фридрихштрассе, снизил скорость и сделал еще один поворот на улицу, ее название Лэнг не рассмотрел. Потом лимузин остановился перед зданием, ничем не отличавшимся от соседних. Почти сразу же двери гаража распахнулись.

Внутри оказался старенький помятый грузовик «Опал», возле него стояли двое мужчин в костюмах. Один из них шагнул вперед, открыл дверцу машины рядом с Лэнгом и протянул руку.

– Добро пожаловать в Берлин, Лэнг.

Рейлли стало неловко. Лицо было вроде бы знакомое, но вспомнить этого человека за то время, пока он вылезал из машины, не удалось. А ведь умение запоминать обстоятельства и подробности, при которых видел кого-то, было важным качеством для его профессии.

– Благодарю.

– Мы боялись, как бы погода не сорвала миссию, – сказал второй; этого типа Лэнг точно никогда прежде не видел.

Первый из встречавших вручил Лэнгу аккуратно висевший на плечиках костюм.

– Тем не менее мы опаздываем. Вы сумеете быстро переодеться?

Через несколько минут Лэнг оказался в изрядно поношенном, но тщательно отглаженном темном костюме при жестко накрахмаленной сорочке с затертыми манжетами и пристегивающемся галстуке-бабочке.

– Теперь это. – Тот же человек извлек откуда-то пару ботинок.

Лэнг обратил внимание на то, что ботинки начищены до яркого блеска, но с дырявыми подметками.

Следующим элементом нового гардероба оказалось потертое пальто.

– Единственная вещь, которая мне не по мерке, – заметил Лэнг, подворачивая рукава, полностью закрывавшие его кулаки.

– Даже в Западном Берлине, – ответил второй из встретивших его, – мало кто может позволить себе выбрасывать вещи, требующие лишь легкой починки. Если ваша одежда будет выглядеть сшитой на заказ, вы вызовете подозрения.

– Ладно, – сказал первый. – А вот план ваших дальнейших действий. Отсюда вы выедете и свернете направо, на Фридрихштрассе. Направляйтесь прямо к контрольно-пропускному пункту «Чарли». Даже при большом желании не промахнетесь.

Второй хихикнул и отвел взгляд от своего компаньона.

– За КПП свернете на втором повороте налево. На углу увидите мужчину, чинящего велосипедную цепь. Как раз к вашему приезду он закончит работу. Следуйте за ним. А тот парень, кого вы подберете, объяснит вам, что надо делать.

Лэнг закончил шнуровать ботинки, отметив при этом, что шнурки предусмотрительно порвали, а потом аккуратно, но довольно заметно, связали.

– Как я узнаю, что имею дело с тем самым человеком? Он скажет какой-нибудь пароль или что-то в этом роде?

Первый из двоих его собеседников вынул из кармана пальто фотографию.

– Мы продвинулись немного дальше. Вот ваш человек. Позаботьтесь о том, чтобы безошибочно его узнать.

Лэнг не сомневался, что это лицо он не забудет.

Единственная щетка стеклоочистителя сломалась и только непрестанно перекидывала сыпавшийся снег с одной стороны ветрового стекла к другой. Лэнгу то и дело приходилось опускать окно и расчищать на стекле лунку, чтобы видеть дорогу. Если в машине когда-то и была печка, то больше она не работала. Лэнг был благодарен организаторам операции за то, что они позаботились о пальто, и неважно, что оно сидело на нем, как мешок.

Отъехав два квартала, он понял, что развеселило инструктора. Освещению контрольно-пропускного пункта «Чарли» позавидовала бы любая операционная. Собравшиеся в длинную вереницу автомобили ждали своей очереди перед громадным – с дорожный рекламный щит – объявлением: «Вы покидаете американский сектор», как будто это не было ясно при виде множества вооруженных восточногерманских солдат и Volkspolizeien [3]3
  Volkspolizei (VP) – народная полиция (ГДР) (нем.).


[Закрыть].

Когда подошла очередь Лэнга, шлагбаум поднялся, и мужчина в форме знаком приказал ему проезжать. Через несколько шагов находился другой шлагбаум; за ним расхаживали, пытаясь согреться, еще пять или шесть солдат, державшие в руках «АК-47».

Офицер подошел поближе и провел пальцами по горлу: сигнал выключить мотор. Лэнг повернул ключ зажигания и опустил окно, содрогнувшись от ворвавшегося в кабину ледяного ветра.

– Ihre Papier, bitte [4]4
  Ваши документы, пожалуйста (нем.).


[Закрыть].

Лэнг протянул контролеру несколько бумаг, выданные встречающими западногерманский паспорт и полагающееся количество дойчмарок, подлежащие в обязательном порядке обмену на ничего не стоящую валюту ГДР. Использование валют других стран восточные немцы строго-настрого запрещали.

Контролер отступил в теплую караулку, оставив Лэнга дрожать в кабине. Двое солдат, подозрительно посматривая, крутились возле грузовика, а еще один при помощи зеркала, прикрепленного к шесту, осматривал днище машины. Нетрудно было понять, что охранники намеренно затягивали осмотр, пытаясь подвергнуть всех приезжих с Запада своеобразному унижению.

В конце концов документы вернули, шлагбаум подняли, и Лэнг продолжил путь. Слабенькие фары «Опала» так же мало годились для борьбы против снегопада, как и «дворники». Но и в таких условиях Лэнг различал контуры полуразрушенных и брошенных домов, так не похожих на сверкающие свежестью постройки, замеченные им во время краткой поездки через Западный Берлин. Можно было подумать, что ГДР, Германская Демократическая Республика, намеревалась сохранять эти руины как напоминание о Второй мировой войне.