Текст книги "Свирель в лесу"

Автор книги: Грация Деледда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Деньги давай, те, что сегодня получил! Где они у тебя? Здесь, под мышкой? Лежи смирно: я не сделаю тебе худого. Спокойно, христианин! Не заставляй меня брать грех на душу!

Увидев, что выход освободился, дон Пеу подошел к двери, но выйти так и не осмелился: можно было подумать, что его испугал дождь, хлынувший как из ведра. Вспышки молний выхватывали из тьмы то один, то другой угол, хижины, где грабители обыскивали связанных пастухов, а те, в тщетных попытках защитить себя, вырывались, судорожно били ногами, катались в золе, рассыпавшейся по полу. Всклокоченные волосы падали им на распухшие, лоснящиеся от пота лица.

– Вот, нашел! – раздался вдруг голос одного из грабителей, и тотчас же оба его товарища встали и опустили на лоб капюшоны.

«Нашел... – думает дон Пеу. – Интересно сколько? Сколько может прийтись на мою долю?»

Но тотчас же, словно вышвырнутый чьей-то сильной рукой, выскакивает из хижины и пускается бежать под проливным дождем. И чувствует, как эта таинственная десница подталкивает, почти несет его. Он бежит не из страха перед разбойниками: теперь, когда все для них окончилось благополучно, они не станут причинять ему зла, – нет, он бежит от самого себя, от искушения принять свою долю добычи. Еще несколько шагов – и он будет в лесу, но вдруг при вспышке молнии он видит перед собой пастуха: разбуженный воем пса, тот спешит на помощь соседям. Они сталкиваются почти лицом к лицу, вспыхивает фиолетовый свет, гремит выстрел, и дон Пеу падает, словно от сильного толчка в спину.

Его нашли наверху, подле мельницы. Раскинув руки, он, словно распятый, лежал на том самом каштановом стволе, где обычно проводил все свои дни. Разбойники перенесли его туда в надежде, что раненый выживет, но не успели они дойти до места, как он скончался. Казалось, он просто упал, устав после долгого бега, и теперь спит, обескровленный, смертельно изможденный. Одежда на нем пропиталась дождем и кровью. Рассветало, и сетка из серебра и жемчугов опутала отяжелевшие от дождя ветви каштанов. Вокруг мертвого стеной стояли низенькие кусты ольшаника, и их вогнутые листочки до краев наполнились дождевой влагой, словно крохотные ладошки протянулись собрать хоть каплю драгоценной влаги после стольких месяцев жажды. А в ладони дона Пеу тоже оказались зажаты пачка ассигнаций и монеты – его доля добычи: грабители решили, что, даже мертвому, она принадлежит ему по праву.

Возвращение

(Перевод Р. Миллер-Будницкой)

Когда Манелла Фадда уходила из дома (а это случалось частенько, так как она была ревностной прихожанкой), то она всегда наказывала соседкам, в случае если кто будет справляться о ее племяннике Костантино, отвечать, что его нет в деревне. И вот как-то раз (дело было великим постом) в одно ясное прохладное утро у запертых ворот их дома остановилась маленькая, как ослик, лошадка. На ней сидела старуха из Мамойады, закутанная в два платка, один поверх другого. Увидев ее, соседка услужливо сообщила:

– Никого нет дома. Кума Манелла пошла к исповеди, а Костантино, верно, где-то гуляет: а может, тоже пошел в церковь. Если хотите подождать, заходите и погрейтесь.

Но незнакомая старуха как будто не слышала этих слов. Она сидела неподвижно на своей, словно вкопанной в землю, лошадке, и только ее черные блестящие глазки шарили вокруг, успевая все оглядеть и все заметить: и наглухо запертый, словно погруженный в траур, дом Фадды, и любопытных соседок, которые высыпали из своих лачуг на улицу кто с корзиной, кто с младенцем на руках. Внизу по склону горы бежала речушка, и ее вода казалась совсем зеленой в тени ольшаника, только что выбросившего первые нежные желтоватые листочки, трепетавшие на ветру, словно крылья бабочек. Улицу переходил какой-то мужчина, безбородый, в бархатном плаще. Увидев у ворот старуху, он внимательно оглядел ее, затем, пройдя несколько шагов, еще раз обернулся, потом совсем скрылся из виду. Старуха все сидела, не шелохнувшись, на своей лошадке. Наконец какая-то женщина сказала, выглянув из двери своего дома:

– А вот и Костантино Фадда!

Старуха увидела, что по теневой стороне улицы бредет, прижимаясь к стенам, словно слепой, ссутуленный мужчина. Он то и дело останавливался, поправляя берет, и вид у него был при этом такой, будто он вспомнил, что ему нужно зачем-то вернуться назад. Старуха молча смерила его с ног до головы суровым взглядом. Как? Этот жалкий человек – богатый землевладелец Костантино Фадда? Тот самый, которому его первая жена оставила крупное состояние с одним только условием – чтобы он перестал жить во грехе со своей служанкой Барбарой? И он выполнил это условие – женился на Барбаре, но вскоре молодая жена сбежала из дома.

При одном взгляде на него становилось ясно, что это – грешник, отмеченный печатью гнева господнего.

Старуха спешилась и привязала лошадку к решетке окна. Костантино взглянул на нее сначала с некоторым недоумением. Но, заметив соседок, подглядывавших из-за дверей, поправил резким жестом берет и, ответив на приветствие гостьи, открыл дверь. Сердце его радостно билось при мысли о том, что тетки – его строгой опекунши – нет дома. На мгновение ему показалось, что вернулись те суровые, волнующие дни, когда была еще жива синьора Ругита – его первая жена: бывало, она уходила в церковь, а он оставался дома с глазу на глаз с крошкой Барбарой.

Войдя, старуха огляделась. Дом был мрачный, сырой, наглухо замкнутый от чужих взглядов. Солнечный квадрат света от окна лежал на полу кухни, как на дне глубокого колодца. Большая куча золы в очаге походила на могильный холм.

Старуха спокойно, по-хозяйски уселась у очага и знаком пригласила сесть Костантино.

– Ты знаешь, что твоя жена живет у нас в деревне, в моем доме? Так вот, она просит у тебя прощенья и хочет вернуться.

– Лихоманка ее растряси! – выругался мужчина. Потом он поправил берет, весь согнулся и, подперев кулаками подбородок, погрузился в раздумье.

Старуха, сложив руки под передником, спокойно оглядывала стены.

– Если когда-либо женщина каялась, то, говорю тебе, – это именно Барбара. Загляни в глубь своей совести, Костантино Фадда! Подумай: ведь ты был зрелый, искушенный мужчина в то время, когда соблазнил ее. И где? В своем собственном доме! Ты осквернил свой очаг! Когда твоя жена Ругита объявила свою последнюю волю, она знала, что делает: такова была воля божья, то была кара, твой крест!

Мужчина поднял на нее горящий взгляд.

– А разве я не принял его со смирением? Господь отнял у меня сына, жену, потом допустил, чтобы эта несчастная грешница сбежала из дому! А я лишь покорно склонял голову. Чего же вам еще? Ведь мне следовало тогда догнать ее хоть на краю света и зарезать! Но все вокруг – от священника до последнего нищего, и друзья мои, и недруги, – все до единого удерживали меня и твердили: «Ты вогнал в гроб свою первую жену, так это тебе кара, это твой крест!» И вот во что я теперь превратился, глупец! Так что же вам еще нужно?

Но старуха и слушать его не хотела.

– Если когда-либо женщина каялась, то, говорю тебе, – это именно Барбара! А ты знаешь, как все это случилось? У меня есть сын, охотник, ты, наверное, слышал о нем. Красивый здоровый парень – высоченный, в эту дверь не пройдет! Так вот, он нашел твою жену на улице, полумертвую от голода и холода. И привел в наш дом. Мы ведь христиане, Костантино Фа, и мы думаем о спасении души. Вот я и держала твою жену у себя, как родную дочь. Она жила у меня всю зиму, и на первых порах я даже не знала, кто она такая. Созданье божье – и все тут. Потом сын рассказал мне ее историю: несчастная бежала из дому, как птенчик, который покидает гнездо, потому что...

– Лихоманка ее растряси! Она бежала для того, чтобы никто не мешал ей строить глазки всем прохожим. Кто только не шлялся мимо моего дома! До тех пор, пока она была моей подружкой, она оставалась кроткой и послушной. Но как только я назвал ее моей женой, жизнь стала для меня божьим наказанием.

– Теперь это не имеет значения. Сейчас твоя жена раскаялась, ты ее примешь и запрешь в четырех стенах.

Она говорит, что будет жить, как монахиня. Я приехала для того, чтобы ты ее забрал. На пасху мой сын женится: берет девушку богатую, степенную, в летах, как и подобает солидному человеку, и она перейдет жить к нам. У сына моего сердце мягкое, как воск, и мы с ним охотно держали бы и дольше твою жену, но его нареченной это не нравится. Так вот, Костантино Фадда, подумай хорошенько, прислушайся к голосу своей совести: если твоя жена уйдет от нас куда глаза глядят, она станет совсем пропащей женщиной. А теперь скажи, положа руку на сердце, согласен ты взять ее в дом?

Он и вправду положил руку на сердце, и сердце его разрывалось от жалости, от желания, от любви. Но он боялся тетку Манеллу.

Как и следовало ожидать, тетка Манелла сказала «нет». Она только что исповедалась и причастилась и потому была настроена более непримиримо, чем обычно.

– Конечно, ты сам себе хозяин, – сказала она племяннику, – и волен делать все, что тебе вздумается. Но знай, если она переступит порог нашего дома, считай, что и я, и все твои родные умерли для тебя. И ты станешь посмешищем деревни, над тобой будут смеяться еще больше, чем сейчас, если это только возможно.

Этот последний довод заставил мужчину отказаться от принятого было решения. Старуха уехала тотчас же после полудня. Правда, Манелла из уважения к законам гостеприимства оставила ее пообедать, но что касается остального, тут и думать было нечего.

Тихо-тихо плетется лошаденка, едет старуха вниз по тропке, вдоль горной речушки. И вдруг ее окликает кто-то, сперва издали, потом все ближе и ближе, и лошадка останавливается.

Это Костантино мчится галопом на своем белоногом красавце коне: конь летит как птица, едва касаясь копытами земли. Костантино держится в седле прямо, на лице его играет улыбка – перед старухой будто другой человек.

– Послушайте, хозяйка, я хорошенько подумал и решил, что вы правы. Я не должен допустить, чтобы моя жена пошла по миру. Но в моем доме ее знать не хотят – вы ведь слышали? У меня есть хижина на винограднике. Вон там – видите – на склоне Монте Гудулы? Пусть Барбара побудет пока там. Вот ключ – отдайте ей. Там она найдет еду и питье. Пусть поживет взаперти, если только она и вправду раскаивается и хочет вести монашескую жизнь. А там время покажет.

Старуха заворачивает ключ в кончик платка и, взглянув на виноградник, темнеющий среди нежной зелени горных лесов, снова пускается в путь. Костантино немного провожает ее. Он весел, счастлив, полон надежд и планов на будущее.

– Сейчас на винограднике никого нет, но ведь Барбара не из пугливых. К тому же неподалеку живут пастухи, мои приятели, они за ней присмотрят. И потом... тут буду я сам. Положим, в первые дни я не покажусь ей на глаза. Ведь так будет лучше, правда?

– Истинная правда.

Но на самом деле у него другие мысли. Обо всем договорившись и распрощавшись со старухой, он тотчас же поднимается на виноградник. Хижина, о которой он говорил старухе, это довольно вместительный каменный домик из двух комнат, одна из них завалена бочками и корзинами для винограда. Костантино все приводит в порядок, подметает в комнатах и на дворе, кладет у очага несколько поленьев. Потом он приносит хлеб и прячет его от мышей в корзину, подвешенную к потолку. Тут ему приходит в голову, что женщина не может жить одним хлебом. Он возвращается в деревню, тайком от тетки собирает небольшую сумку с провизией и на другое утро снова отправляется на виноградник. Мимоходом он заглядывает в бакалейную лавку, которую держит в их деревне одна нуорезка, и покупает кофе и сахару. Хозяйка лавки улыбается ему:

– Ах, Костантино, Костантино! Подарок для красотки, притом ревнивой, а?

Костантино смеется. Он счастлив, словно мальчишка, удравший из-под родительского надзора. Целый день он остается на винограднике, предаваясь приятным воспоминаниям. Как-то раз, еще при жизни первой жены, ему довелось побывать здесь с Барбарой. То было во время прополки виноградника. Ах, что это был за денек! При воспоминании кровь бьется в его висках, как поток бьется у подножья горы. Он ждет Барбару весь день, но вечереет, а ее все нет. Тогда он решает переночевать у пастухов, на вершине горы. Наступает прохладная и светлая ночь. Лепечут листья под порывами ветра, а на выступе скалы Монте Гудулы, словно золотое блюдо на консоли, лежит полная луна.

Вдруг собаки поднимают лай. Костантино вскакивает будто ужаленный и выбегает – взглянуть, что делается внизу, на винограднике. Не видать никого. Однако он не уходит обратно в хижину, а устраивается на земле, весь сжавшись, ждет долго, упорно. Нет, сердце его не обманывает: на тропинке показались наконец две фигуры – одна большая, другая поменьше. Они с трудом отыскивают в стене проем, войдя во двор, останавливаются перед домиком, потом входят. Костантино весь трепещет от радости, тревоги, сомнений. Он узнал Барбару и охотника – «высоченный, в эту дверь не пройдет!». Ну, будем надеяться, что, проводив гостью, он уберется восвояси. И действительно, когда окошко осветилось изнутри (видно, в очаге развели огонь), высокий вновь появился во дворе. Некоторое время он бродит вдоль ограды, словно разыскивая выход из сада, и Костантино облегченно вздыхает: слава богу, кажется, уходит! Но нет, ничего подобного! Голова охотника показывается над стеной, он выглядывает наружу, озирается, кажется далее, что он к чему-то принюхивается. Потом поворачивается к Костантино спиной, входит в домик и запирает за собой дверь. А Костантино сидит на земле и не может двинуться с места, как будто его только что ударили ножом. Он смотрит на луну над скалами Монте Гудулы, и ему кажется, что над ним склонилось смеющееся желтое лицо тетки.

«Ты станешь посмешищем деревни! Над тобой будут смеяться еще больше, чем сейчас, если это только возможно!»

А потом он вспоминает, как однажды, во время сбора винограда, его первая жена пришла сюда, чтобы застать их с Барбарой врасплох. Она спряталась так же, как теперь прячется он, а после ушла – ушла потихоньку, не показавшись им на глаза... чтобы избежать скандала, как признавалась она потом.

Он вяло поднимается и идет обратно, к хижине пастухов. На пути его несколько камней скатываются по склочу вниз, и задетые ими тисовые кусты тихонько вздыхают, словно пробудившись от сна.

СБОРНИК

Свирель в лесу (1923)

Свирель в лесу

(Перевод Е. Гальперина)

Молодая женщина, желая укрыться от несчастья, которое судьба послала ей совсем бесплатно, попала еще в одну беду... за шесть тысяч лир.

Снять виллу на два месяца вблизи одного из фешенебельных климатических курортов за шесть тысяч лир – это не так уж накладно. Беда же была в том, что курорт находился на расстоянии трех километров от виллы, а сама вилла, привлекательная снаружи, с изящной зубчатой башенкой и мраморной лоджией, пришла в полную ветхость и оказалась без света и без воды. Вдобавок ко всему в комнатах была адская жара, на стенах множество следов от убитых москитов, а на террасе свила гнездо сова.

Однако гордость не позволила женщине вернуться туда, откуда она ушла. Всем своим знакомым она разослала открытки с изображением виллы, которая даже имела с нею некоторое сходство. С виду обе они казались красивыми и элегантными, а внутри – и в доме, и в душе женщины – было мрачно и пусто.

Но зато к целебному источнику вела красивая аллея; вдоль нее росли каштаны и ели, бросавшие на землю прохладную тень. Это немного утешало женщину. На аллее нередко попадались скамейки, каменные тумбы, мостики с низким парапетом, где можно было присесть и отдохнуть.

Женщина любила посидеть на таком мостике, любила смотреть на извивающуюся под ним изумрудную змейку реки, окаймленную с обеих сторон бахромой тростника и зелеными полосами леса, сквозь которые то тут, то там проглядывало голубое небо.

Дрозды, соловьи и сороки устраивали здесь концерты.

Однажды – это было в конце июля – к пению птиц неожиданно присоединились звуки свирели. Молено даже сказать, что свирель совсем заглушила птиц.

Женщина подняла голову – ей казалось, что звуки идут откуда-то сверху. Она точно не знала откуда, не знала, льются ли они слева или справа, но вскоре убедилась, что льются они именно сверху, как песня соловья, выводящего свои трели на верхушке ели или каштана.

Мотив свирели был коротким, но с вариациями, и все время повторялся и звучал очень ласково, ну совсем как песня соловья. В глухой тишине леса казалось, что это и на самом деле пела какая-то таинственная, фантастическая птица из волшебной сказки. Птица, которая, быть может, когда-то была человеком, превращенным колдовскими чарами в пернатое существо.

И женщина услышала рассказ загадочной птицы:

– Моя история, вероятно, похожа на все историк мира, и все же она совсем особенная! Как не бывает двух одинаковых листьев или двух одинаковых волн, так не бывает и двух одинаковых человеческих историй. Вот моя история: была и я когда-то ребенком, и притом счастливым. И все же почему я плакала так часто? Потом я выросла, стала девушкой, по-прежнему счастливой, и перестала плакать. Но меня почему-то тревожило, что я не могла больше плакать, как это бывало со мной в детстве. Тогда, стремясь излить свои чувства, я стала петь. Но ни слова, ни музыка не могли выразить того, что таилось в моей душе – желание, страсть, тревожное ожидание радости. Какой будет эта радость и откуда она придет, было мне неведомо, я только знала, что без нее не смогу жить. Впервые я ощутила ее, когда полюбила. Но радость казалась мне неясной, едва уловимой, как луна среди облаков, – такая лее далекая, ускользающая. И я потянулась к ней, как ребенок тянется к луне, и попыталась схватить ее. Я падала и снова поднималась, томилась и жаждала томленья. Я считала себя самой несчастной на свете, затерянной среди людей, и мне хотелось быть одной из бесчисленных звезд вселенной.

Но однажды, в лесу, слушая пение соловья, я вдруг заплакала. Это принесло мне облегчение. Я захотела увидеть чудесную птицу и решила отправиться на ее поиски. И вот тогда бродившая по лесу злая волшебница превратила меня в птицу,

И теперь я пою, рассказывая свою историю, которая кажется похожей на многие другие истории, и все же она совсем не такая, как все остальные.

Звуки песни отозвались эхом в смятенной душе женщины, и она заплакала. Слезы и ей принесли облегчение, она немного забылась.

Но чей-то громкий свист вернул ее к действительности. По аллее бежал босоногий мальчишка и свистел что есть мочи, словно издеваясь над таинственной музыкой и, как казалось женщине, над ее взволнованностью.

Все же она почувствовала себя успокоенной, умиротворенной и сжалилась над стоявшим на повороте аллеи слепым нищим, которому прежде никогда не подавала милостыню. А сегодня она даже бросила в его опрокинутую старую шапку целую горсть монет.

Пение загадочной птицы повторялось и в последующие дни. Оно доставляло удовольствие не только женщине. Гуляющая публика, настроенная на романтический лад, парочки, украдкой встречавшиеся на аллее, пожилые иностранки с книгой или фотоаппаратом в руках, все останавливались, завороженные таинственными звуками песни.

Стали расспрашивать нищего, но тот ничего не знал и даже понятия не имел, о чем идет речь, – ведь он слепой и к тому же почти совсем оглох.

Женщине хотелось безраздельно наслаждаться чарующей музыкой, и ее раздражали расспросы любопытных. Однако постепенно расспросы прекратились, хотя она и заметила, что аллея стала еще многолюднее.

Однажды она увидела рядом с нищим нескладного оборванного мальчишку, того самого, что своим назойливым свистом помешал слушать свирель и нарушил приятную меланхолию. Он говорил что-то нищему на ухо, не только не напрягая голоса, но почти шепотом. Нищий отталкивал от себя мальчишку, но тот не унимался, приставал к нему, как надоедливая осенняя муха, до тех пор, пока не получил несколько монет. Тогда он засвистел и без оглядки пустился наутек. Женщина, смотревшая ему вслед, видела, как он вскоре исчез, словно дикий зверек в зарослях леса.

«Мальчик может что-нибудь знать о таинственном музыканте», – подумала она и решила выследить его, чтобы обо всем расспросить. Но мальчишка больше не появлялся. Впрочем, зачем ей сдался этот музыкант. Вполне может статься, что это какой-нибудь чудак, притаившийся в кустах или за стволами деревьев в чаще леса.

– Для чего тебе знать, кто я? – спрашивала ее свирель. – Разве моя история не похожа на твою? Зачем ты преследуешь меня? Берегись, как бы лесная фея не разгневалась и не заставила тебя пожалеть об этом. Ведь моя история так похожа на твою.

Но женщина была любопытна. Все люди сотканы из любопытства. Они готовы забыть, что их обокрали, лишь бы допытаться, каким образом воры совершили кражу. Люди стремятся найти причину постигшей их болезни, как будто это поможет им исцелиться.

Желание во что бы то ни стало узнать, кто же все-таки играет на свирели, лишало женщину удовольствия слушать музыку.

Возможно, тут примешивалась еще и некоторая настороженность, а может, это было рождением какой-то мечты.

Однажды нескладный мальчишка очутился как раз возле самой виллы. Он предлагал купить у него кролика, которого, несомненно, где-то украл. Кстати сказать, мальчишка запросил за кролика в три раза больше того, что он стоил.

Возмущенная кухарка уже готова была прогнать мальчишку, когда неожиданно появилась синьора.

– Ну что ж, – спокойно заявила она, – мы купим кролика, но за это ты должен сказать мне, кто играет на свирели в лесу.

Мальчишка пристально взглянул на нее своими бесстыжими зелеными глазами, но ничего не ответил.

– Возьми кролика, – обратилась синьора к кухарке, – а ты, мальчик, пойдешь со мной.

Прежде чем отдать кролика, мальчишка потребовал деньги и только тогда последовал за синьорой. Однако заставить его говорить оказалось не так просто. Пришлось посулить ему пять лир, которые женщина не переставая вертела в руках.

– Идите за мной, – сказал наконец мальчишка, опережая ее и делая знак следовать за ним.

Они ступили на одну из бесчисленных тропинок, переплетающихся между собой, словно жилки, и углубились в лес. Постепенно, шаг за шагом, лес становился все гуще, темнее, а ветки кустов и деревьев цеплялись за одежду своими колючками. Все это немного пугало женщину, и она то и дело останавливалась в нерешительности, не зная, идти ли ей дальше.

Вдруг она услышала знакомые звуки, и это ее успокоило. Ей даже показалось, что кто-то зовет и манит ее к себе. Свирель устремляла свою прозрачную мелодию в тишину леса и словно высвечивала мрачные тени деревьев серебряными лучами. И все вокруг залилось лунным светом, точно в волшебной сказке: тропинки стали шире, а кусты ежевики казались теперь кустами роз в каком-то заколдованном саду.

Но у музыканта оказался тончайших слух. Звуки свирели разом стихли, едва мальчишка шепнул женщине:

– Идите вон к тому корявому дереву и поглядите на верхушку ели, что растет рядом. Я не могу идти дальше, потому что, если попадусь ему на глаза, он убьет меня.

Шорох шагов и платья заставил свирель умолкнуть совсем. Женщине удалось лишь увидеть какого-то странного уродца, зарывшегося в больших и мохнатых ветвях ели, свисавших вниз под его тяжестью. Уродец сверлил ее сверху злыми глазами, такими же зелеными, как и у мальчишки.

– Ты решил подшутить надо мной, – сказала она своему поводырю, который спрятался неподалеку и теперь поджидал ее, желая получить обещанные пять лир.

– Нет, клянусь вам. Это мой двоюродный брат, он – дьявол! Он играет для нищего, а тот дает ему за это пол-лиры в день. Свирель приманивает людей к аллее.

Драма

(Перевод Е. Гальперина)

Печальное событие, которое так страшило юного студента, хотя он цинично посмеивался и даже призывал его, к несчастью, все-таки произошло.

Мать ушла из дому.

– Читай, – сказал отец, разбудив его как-то утром.

Потом отец пошел на службу, словно ничего не случилось. Каждое утро он должен был расписываться в журнале явки, и только смерть или тяжелая болезнь могли помешать ему выполнить свой долг и обязанности чиновника.

А сын, с запиской в руке, остался лежать в чистой теплой постели, в своей светлой комнате, где в беспорядке были разбросаны вещи. Ему казалось, что все это дурной сон. В записке значилось всего несколько слов: мать сообщала, что уходит, о чем она предупреждала их накануне вечером уже в тысячный раз.

Она просто устала. Устала от своей бессмысленной работы, устала от безнадежной борьбы с сотней мелких будничных невзгод. И самое главное: несмотря на все старания, ей не только не удавалось порадовать чем-то мужа или сына, но даже просто успокоить их постоянное раздражение. Особенно трудно было ей с сыном. Что касается мужа, то он, хоть и ворчал беспрестанно, но, по крайней мере, не повышал на нее голоса. Сын же спорил с ней по всякому поводу и вечно был недоволен. То сорочки плохо выглажены, то обед невкусен, то носки не заштопаны, то будят его очень рано – в десять утра, то мало дают денег на карманные расходы, то никуда не годится служанка, которую мать постоянно выгораживает.

– Все у нас идет кувырком, а все потому, что не умеешь командовать служанкой, – выговаривал он матери, и это было не самое резкое из его замечаний.

Ну что ж, теперь он сам будет командовать служанкой! Но беспокойство в его душе не только не проходило, а, наоборот, усиливалось, Куда же она все-таки ушла? Наверно, уехала в усадьбу. Она каждый раз грозилась туда уехать, когда терпение ее истощалось. Слава богу, что хоть погода сегодня хорошая, и, слава богу, что мать еще накануне вечером распорядилась насчет всяких покупок, и служанка ушла рано утром, не подозревая о бегстве хозяйки.

Дело в том, что студент боялся скандального шума вокруг этой истории. Ведь втайне он гордился своей матерью, еще не старой и умной женщиной, которая всю себя отдала дому и семье.

Беспокойство все росло, но это не мешало бесу в его душе ликовать и радоваться. Это был тот самый бес, который не раз подстрекал его крикнуть матери, когда та грозила уйти из дому:

– Вот и хорошо! По крайней мере, освободимся от твоей тирании!

И теперь он свободен. Свободен! Но от чего? Он сможет без помех спать утром сколько захочет, сможет ругать служанку и заставлять ее вновь начищать уже начищенные ботинки. Сможет выходить к завтраку, когда ему заблагорассудится (конечно, если только отец согласится сидеть за столом в одиночестве и следить за тем, чтобы его порция не остыла и чтобы ее не утащила прожорливая служанка), сможет...

Вдруг у входной двери задребезжал колокольчик. Это заставило его подняться. Сердце тревожно забилось. Может, это весточка от матери? Нет, для вестей еще слишком рано. Но он внезапно осознал, что уже ждет их, ждет с нетерпением.

Увидев на пороге маленькую сутулую фигурку служанки, почему-то считавшую себя очень изящной и стройной, он почувствовал острую досаду. Служанка потеряла ключ, и ему пришлось выслушать ее россказни и причитания.

– А где же синьора? – спросила она.

– Пришла телеграмма, что дедушка при смерти. Она вынуждена была срочно выехать.

– Дедушка – это отец хозяина?

– Дура! Тогда бы поехал папа. Ну, поторапливайся... Сегодня, а может, и завтра, тебе придется иметь дело со мной. Почисть-ка снова мои ботинки, да поживей! И чтоб на эту тему мы больше не говорили! Научись наконец чистить их так, как мне нравится.

– Э-э, синьорино! Я вижу, вы не слишком огорчены, что дедушка ваш помирает!

Он не сразу нашел, что ответить, а тут опять зазвонил колокольчик, и у него снова заколотилось сердце.

– Тысяча чертей! Это пришла прачка. Обычно синьора сама собирала для нее белье и прилагала к нему список. Служанка даже не знала, где оно лежит.

– Скажи ей, чтобы зашла в другой раз, – буркнул синьорино, мысли которого были заняты только ботинками.

Как бы не так, синьорино! Вы, видно, не знаете, что такое прачка, не знаете, что у нее тоже есть чувство собственного достоинства! Предложение заглянуть в другой раз возмутило и обидело благородную труженицу. Она даже пригрозила, что больше вообще не будет стирать им белье. А служанка стала уверять синьорино, что если эта прачка откажет им, то другой не найти. Так что придется ему ходить всю жизнь в грязной рубашке.

Когда прачка наконец ушла, прихватив с собой узел с бельем, суматоха в доме как будто немного улеглась. Юноша поел и оделся, не обращая внимания на царивший вокруг беспорядок, и уже собрался уходить, когда служанка остановила его. Ей нужно было сделать отчет о расходах. Она считала и пересчитывала, и это длилось ужасно долго. В отместку он потребовал у нее сдачу.

Но боже мой, что творится на кухне? Громко шумит вода, пахнет горелым, служанка вопит благим матом, а синьорино удирает. Она ловит его на лестнице и зовет в кухню, где, по ее словам, происходит что-то непонятное и страшное. Но он даже не отвечает, он бежит прочь на воздух, на свободу... Он хочет быть мужчиной и не хочет быть бабой, задерганной домашними заботами.

Весь город упивался чудесным днем. А он дышал с трудом, и ему казалось, что город тоже осиротел.

Домой он вернулся еще до полудня. Прежде он чувствовал себя несчастным оттого, что за стол у них садились в час дня или чуть позднее, а сейчас он разозлился, потому что обеда и в помине не было.

– Но поймите, синьорино, мне ведь теперь приходится делать все самой! – взмолилась служанка.– А тут еще газовые горелки испортились. Вы ведь даже не пожелали вернуться и взглянуть! Мне пришлось растопить плиту.

Он ничего не смыслил в горелках, но был вынужден пойти и посмотреть, в чем там дело: одна из горелок не работала, оттого что сдвинулся колпачок, а из другой бойко утекал газ. Просто чудо, что не произошло несчастья и дом не взлетел на воздух!

Но довольно о неприятностях: в тот злополучный день их можно было насчитать не меньше сотни.

Сидя за столом, они чувствовали себя такими несчастными, что даже не замечали вкуса еды. По правде говоря, муж надеялся, что жена ушла ненадолго – прогуляется немного и, раскаявшись в своем легкомыслии, прибежит домой, когда он вернется из конторы.

Поэтому теперь он был разочарован и молчал. Стол без нее выглядел пустым и мрачным, как мир без солнца. И когда юноша попытался было заговорить о случившемся, тихо-тихо, чтобы служанка не слышала, отец велел ему замолчать.

– Что сделано, то сделано... – заявил он.

Сын хотел возразить, сказать, что все заботы по дому легли теперь на его плечи и эта тяжесть ему просто не по силам. Но вдруг в собственном голосе ему послышался голос матери и показалось, что это не он, а она сидит на его месте за столом. И он испугался, что теперь придется выслушивать брюзжание отца, и ему захотелось тоже сбежать из дому.