Текст книги "Слепая ярость"

Автор книги: Говард Хайнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Он чувствовал себя обессиленным и совершенно разбитым – как и всякий раз после заклятого своего кошмара. И в голову лезла одна и та же мысль, не дающая покоя вот уже столько лет: почему же Фрэнк Дэвероу не пришел тогда на помощь? Может быть, его товарищ был ранен или, хуже того, убит? Но почему-то Нику не верилось в это. Можно было бы навести справки после возвращения из плена, – но в ту пору было совсем не до того, а после уж и не хотелось ворошить прошлое. Но все эти годы в ушах Ника стоял собственный отчаянный крик: «Фрэнк! Помоги!»

Встав с кровати, Ник подошел к телефону и набрал номер точного времени. Десять минут одиннадцатого. А на смену заступать в полночь. Что ж, самое время позавтракать. Нормальные люди сейчас уже ужинать кончают – но что поделать, раз такой график работы. Ник давно отказался от дневных смен: ему ведь все равно, день на дворе либо ночь, безразлично, в какое время суток спать. Конечно, совсем без солнышка нельзя, – но погреться на нем можно и с утра, после возвращения с работы.

Зевая и потягиваясь, Ник отправился на кухню. Там привычными, автоматическими движениями наполнил чайник и включил его в сеть. Затем прошел в большую комнату и приступил к зарядке – от этого обычая он старался никогда не отступаться, как бы скверно ни было на душе. Немногочисленная мебель была расставлена вдоль стен – может быть, не слишком взыскательный интерьер на посторонний взгляд, но для слепого в самый раз: к чему лишний раз обо что-нибудь спотыкаться? И места для интенсивной зарядки достаточно: Ник делал ее по экзотической методике; которой научился во Вьетнаме, – упражнения имитировали движения различных животных, от удава до гориллы, и давали хорошую нагрузку на все группы мускулов. Слепота слепотой, но превращаться в вялую безвольную тряпку никак нельзя. Стоит дать себе поблажку – и не заметишь, как станешь полным ничтожеством. Меньше всего Нику хотелось чувствовать себя инвалидом – и он сопротивлялся этому как мог.

Окончив зарядку, Ник стоял под душем и со смешанными чувствами ощупывал свое мускулистое крепкое тело. Интересно, как смотрят на него женщины на улице? Скорее всего, безразлично. Или, в лучшем случае, с состраданием. Вряд ли фигура в темных очках, аккуратно нащупывающая тростью дорогу, может вызвать в них нечто вроде влечения. Кому нужен слепец? И откуда им знать, на что он способен… Ладно, лучше уж не думать об этом вовсе. Когда возникают тяжелые мысли, есть два верных выхода из положения: поспать или поесть. Как правило, помогает.

Намазывая тосты малиновым джемом, Ник невольно вновь вспомнил свой сон. Да, не дай Бог кому-нибудь пережить такую ночь, – ночь, которая никогда не сменится рассветом, никогда…

Ник бросил в чашку три ложки крепкого растворимого кофе – вот это настоящий напиток, не какой-нибудь брандахлыст. Надо бы еще не забыть прихватить с собой на работу термос с кофе – под утро начинает клонить в сон, приходится себя подбадривать. Ник наклонил чайник над чашкой – нужное количество кипятка он безошибочно определял по звуку льющейся воды. Великое дело – практика. А то ведь поначалу приходилось палец в чашку окунать – в качестве дозиметра, чтобы луж на столе не наделать. Мать, пока жива была, постоянно порывалась ему помогать, но Ник был непреклонен, взяв себе за правило все делать самостоятельно. А если что-то никак не удается – что ж, стало быть, можно без этого и обойтись. Не так-то много человеку надо, если разобраться.

Оттого-то Ник и не нуждался в опеке – только раз в неделю приходила женщина для основательной уборки в доме. А в остальном Ник и сам прекрасно управлялся. Не было проблем с готовкой благодаря кухонному комбайну, микроволновой печи и прочим удобным штукам. Сам ходил за покупками – в супермаркете всегда найдется какая-нибудь добрая душа, готовая помочь. Можно жить – и порой Ник даже ловил себя на странном ощущении: будто бы никогда он и не был зрячим, будто бы вся жизнь так и прошла во тьме… Такая уж человек ушлая тварь – к любой ситуации приспособиться ухитряется, как бы его судьба ни лупила по морде.

А самым тяжелым периодом слепоты были, конечно, первые месяцы. Тем более что совпали они с другим нелегким испытанием – с пленом…

…Ослепший, ободранный в кровь, измученный и растерянный, он долго плутал тогда по джунглям. Фрэнк не отзывался, и в смятенном мозгу Ника постепенно сформулировалась одна более или менее внятная мысль: нужно выбираться к своим. Он совершенно потерял ориентировку в пространстве – и решил положиться на слух: следует идти в направлении перестрелки с таким расчетом, чтобы выйти туда, где торопливо тявкают родные М-16.

Ник остановился и прислушался. Сосредоточиться было трудно, потому что сердце грохотало в груди, будто взбесившийся отбойный молоток, а мозг, казалось, склепан из листов кровельного железа, на которые водопадом валятся крупные булыжники. Все же ему удалось определить направление – и он шатко зашагал вперед, выставив руки. Главное – не торопиться: не ровен час – напорешься на острый сук или сломаешь ногу в подвернувшейся яме, тогда уже спасения не видать.

Но через какое-то время Нику вдруг показалось, что звуки стрельбы стали глуше. Он круто развернулся, растерянно вслушиваясь. Такое было впечатление, будто отдаленная стрельба идет со всех сторон. Им овладела паника. Не помня себя, Ник рванулся куда-то наобум и побежал из последних сил, уже не думая о возможных препятствиях на пути. Почва под ногами стала заметно мягче, предостерегающе зачавкала вода, но он не придал этому значения и продолжал продвигаться вперед. На пути его уже не было ни деревьев, ни кустарника, – но и это не насторожило Ника. И только когда земля вдруг предательски раздалась и он ухнул по пояс в вязкую холодную слизь, сердце сжалось от ужаса: топь!

Стиснутый невидимой безжалостной ладонью, Ник почувствовал себя маленькой беззащитной птичкой, угодившей в силок. Он рванулся что было сил, – но трясина с чавкающим урчанием продолжала медленно засасывать его в свое чрево. Его охватило отчаяние, сменившееся вдруг полным безразличием к происходящему: ну вот и все, еще пара минут – и не станет на свете Ника Паркера, и никто никогда ничего о нем не узнает, и только будет одной строкой больше в списке пропавших без вести, и только мама заплачет, получив скорбное извещение…

Никогда прежде смерть не была так близка от него. Куда уж лучше пуля: ударила в голову – и нет тебя в ту же секунду. Быстро и понятно. А тут приходится ожидать неизбежного конца, не будучи в состоянии его избежать. Ник вдруг понял состояние приговоренных к смерти перед казнью…

Трясина уже подступила к груди, струйки липкой жижи проникли под обмундирование, противно заскользили по телу – будто холодные скользкие пальцы. Ника передернуло от отвращения: он всегда отличался исключительной чистоплотностью, а теперь еще придется глотать эту вязкую мерзкую грязь – бр-р, гадость! Собрав последние остатки воли, он принялся осторожно, стараясь не делать резких движений, шарить руками по сторонам – ведь край топи должен быть где-то совсем рядом, не более чем в ярде.

И вот его ладонь нащупала островок относительно плотной почвы. Вцепившись пальцами в предательски шевелящуюся кочку, Ник начал подтягиваться всем телом к ней. Топь недовольно всхрюкивала, не желая отпускать добычу. Но усилие за усилием – и медленно, по полдюйму, Ник выбрался из зыбкой западни. И тут, почувствовав освобождение, он уткнулся лицом в мокрую траву и заплакал навзрыд.

Он не знал, сколько пролежал вот так вот, в безутешных рыданиях. Он не помнил, сколько плутал потом по джунглям, уже совершенно без определенной цели, в дурманном полузабытьи. Он не ведал, день сейчас, вечер или ночь: солнце взошло не для него, а тепло лучей не могло одолеть колотящего Ника озноба. И когда он услышал остерегающий окрик, то не обрадовался, не удивился и не встревожился, а просто покорно остановился, незряче глядя в пространство.

Он услышал шорох травы: к нему приближались люди. Послышалась тихая вьетнамская речь, так похожая на птичий щебет. Ник потянулся к подсумку с гранатами, но его пальцы безуспешно теребили застежку, задубевшую от болотной грязи. В грудь Нику уперся твердый ствол, руки его были заведены за спину и крепко стянуты тонкой, врезающейся в кожу веревкой, напоминающей проволоку.

«Ну вот и все…» – обессиленно подумал он.

И даже почувствовал облегчение: загадочная враждебная тьма наполнилась каким-то смыслом, ответственность за свою судьбу переходила теперь в чужие руки, и оставалось только бездумно следовать по течению.

Его долго вели куда-то, – наверное, прошло не менее десяти часов в дороге. По пути был только один привал, когда Ника усадили на землю и дали ему хлебнуть из фляжки тепловатой воды. Обходились с ним не грубо, лишь иногда тыкали стволом в спину, да и то не острастки ради, а для того, чтобы Ник не свернул с тропы.

Следующую остановку Ник тоже принял за привал, но оказалось, что они уже прибыли на место. Он покорно сидел на жарком солнцепеке. Озноб прошел, в голове грохотало уже не столь нестерпимо, вот только глаза жгло по-прежнему, и смертельная усталость ощущалась во всем теле. Затем Ника завели в хижину – он догадался об этом потому, что на входе пришлось пригнуться, а внутри помещения был земляной пол. Начался допрос – переводил какой-то стариковский голос с жутчайшим акцентом. Ник вяло отвечал. «Может быть, сейчас расстреляют?» – мелькнула в голове мысль и тут же погасла. Им овладели безразличие и апатия, смысл вопросов с трудом доходил до него – и пару раз его ответы звучали явно невпопад. Стук в голове снова стал нарастать – как будто бы все ближе накатывал скорый поезд, вот он уже совсем рядом, вот он словно врывается в мозг – и тут Ник потерял сознание.

Очнувшись, он не сразу понял, где находится и почему вокруг стоит кромешная тьма. Сначала померещилось, будто находится на базе, – но тогда почему не слышно сопения и храпа товарищей по оружию? Куда все они могли подеваться среди ночи? И тут Нику вспомнилось все происшедшее с ним за последние часы…

Он осторожно пошевелил руками – они были свободны и вольно лежали вдоль тела. Вот оно как – даже не сочли нужным держать его связанным… Что-то мягкое и влажное покрывало верхнюю половину лица Ника. Повязка? Он протянул руку – это оказались какие-то большие листья. Сквозь надрезы на них проступал густой липкий сок. Так-так, туземная медицина. Ник с облегчением почувствовал, что жжение в пораженных глазах значительно ослабело. Они, оказывается, милосердны к военнопленным, эти призраки джунглей… И если сразу не расстреляли, то, может быть, оставят теперь в живых? Кто знает…

Теперь бы надо хоть как-то сориентироваться в пространстве. Ник протянул руку – и вдруг ладонь его уткнулась во что-то теплое и упругое. Это была аккуратная девичья грудь, прикрытая грубой, шершавой на ощупь материей.

Он поспешно отдернул руку – словно коснулся ненароком горячей плиты. Что такое – бред, галлюцинации? Этого еще не хватало…

Послышался тихий девичий смешок. Затем чьи-то тонкие пальцы бережно сняли листья, покрывающие его глаза.

«Кто ты?» – хотел спросить Ник, но пересохшие губы не слушались.

Заботливая рука приподняла его голову, в губы ткнулся край глиняной посудины. Ник жадно сделал несколько глотков, поперхнулся, закашлялся. Это была холодная пресная вода с каким-то странным привкусом, напоминающим ментол.

Ник привстал, опираясь на локти.

– Кто ты? – повторил он свой вопрос – теперь уже вслух, с трудом узнав звук собственного голоса.

В ответ снова послышался смешок. Он прозвучал так весело и задорно, что Ник тоже невольно улыбнулся. Господи, глупость-то какая: разве может эта невидимая вьетнамка понимать английский?

Ник вдруг почувствовал себя персонажем какой-нибудь детской приключенческой книжки: мореплаватель, попавший в плен к папуасам, или что-то в подобном роде.

Он повернулся на бок и ткнул себя в грудь рукой.

– Ник, – сказал он и повторил для вящей убедительности: – Ник. Ник.

– Ньик? – послышался тихий мелодичный голос.

– Ник, Ник, – закивал он.

Боже мой, поняла. Умница, девочка. Девочка? Ну, конечно, девочка: такой юный голос. И эта грудь – изящная и миниатюрная…

– Ли Тхау, – услышал Ник.

– Ли Тхау? – неуверенно переспросил он.

– Ли Тхау, – вновь щебетнул голосок.

– Ли Тхау, – утвердительно повторил Ник.

Знакомство состоялось.

Ник коснулся пальцами своего лица.

– Спасибо, моим глазам уже гораздо лучше, – проговорил он с мягкой улыбкой, стараясь интонацией передать смысл сказанного.

Поняла ли она его? Ник почувствовал, как рука девушки осторожно уперлась ему в грудь и мягко толкнула. Он послушно опустился навзничь, ощущая спиной жесткое плетение циновки. На лицо ему вновь легли большие влажные листья, сочащиеся ароматной влагой.

Послышались чьи-то шаги. Сейчас, наверное, снова поведут на допрос…

Раздался мужской голос – а, да это же тот самый старик, который давеча выступал как переводчик. Девушка что-то ответила ему. Ник озабоченно вслушивался в звуки незнакомой речи, безуспешно пытаясь угадать, о чем идет разговор. И невольно вздрогнул, когда прозвучал обращенный к нему вопрос по-английски:

– Ты о'кей?

Ник кивнул.

– Как твои глаза?

– Болят уже меньше, – ответил Ник. – Но я ничего не вижу.

– Тебе нужно лежать, – сказал старик из окружающей темноты. – Ты должен быть хорошо. Ты – быть здесь. Ты должен не делать плохо. Мы лечить тебя. Ты окончить войну. Ты понимаешь?

– Да, я понимаю, – отозвался Ник.

– Ишь ты – «не делать плохо»… Это мы еще посмотрим. Но, подумав так, Ник тут же внутренне усмехнулся собственной глупой самонадеянности: куда ты денешься, беспомощный слепец…

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Мое имя Фу Чанг.

– Фу Чанг, – кивнул Ник. – Я понял, Фу Чанг. Я все понял, Фу Чанг…

Его начала окутывать вязкая дремота. «А мама ведь и не знает, что я жив», – успел подумать Ник и провалился в забытье.

И потянулись странные дни. Ник Паркер начал учиться жить заново, в необычном мире, состоящем только из звуков, запахов и прикосновений. Он напоминал себе большого ребенка – да и со стороны, видимо, выглядел таковым. Заботливо ухаживавшая за ним Ли Тхау недаром ведь так часто заливалась своим колокольчиковым смехом: Ник был комично неловок в самых простейших ситуациях. Да и само их общение было чрезвычайно забавным: не зная языков друг друга, они тем не менее разговаривали между собой постоянно. Причем, как ни странно, Нику начало казаться, что он иногда довольно верно понимает Ли Тхау. Конечно, точный смысл ее слов оставался ему неведом, однако многое решали тембр и интонации. Вообще Ник стал гораздо более чутко ощущать окружающее: щебет птиц, шум ветра, запах пищи, весомость предметов, гладкость или шероховатость поверхности… Он иначе стал оценивать звуки: оказывается, они могут быть добрыми и злыми. И оказалось, что каждому человеку присущи его собственные звуки: не только голоса разнятся, но и одежда шелестит по-иному, и дышит любой по-своему. Постепенно слух Ника обострился настолько, что он начал воспринимать даже звуки жестов. Они с Ли Тхау придумали особую игру: она на расстоянии примерно в ярд замысловато манипулировала рукой, а он пытался синхронно повторять ее движения. Одобрительные или насмешливые восклицания девушки давали оценку точности Ника.

Они гуляли по деревне всегда вместе: опирающийся на трость высокий белокурый американец и тоненькая черноволосая вьетнамочка. Поначалу при ходьбе Ник слегка касался локтя Ли Тхау – и по тому, как покачивалась ее фигура, понял, что девушка слегка прихрамывает. Потому, наверное, она и не надела военную форму – ведь у вьетконговцев воюют и молодые женщины.

Население деревни, насколько мог судить Ник, состояло в основном из стариков и детей. Ребятишки порой принимались дразнить Ника, но в их шутках не было издевки. Иногда Ника раздражали глупые детские проказы, нo он старался не обнаруживать своих эмоций: что поделаешь – они ведь просто резвятся, как глупые и веселые щенята.

Вообще Ник не уставал поражаться тому спокойному добросердечию, с которым отнеслись вьетнамцы к нему, чужеземному солдату. Ведь, если вдуматься, он пришел сюда как агрессор, захватчик, незваный гость. Родные и близкие этих людей гибли в боях, и – как знать – возможно, кого-то из них убил именно он, Ник Паркер… И чем больше размышлял об этом Ник, тем очевидней становилась для него бессмысленность здешней войны. Во всяком случае, Америке сюда соваться было незачем – пускай ребята сами между собой разбирались бы. И постепенно Ник проникался все большим уважением к вьетнамцам: за порядочным обращением с ним, беспомощным пленником, он угадывал достоинство этого гордого народа.

Сыграло тут роль и общение со старым Фу Чангом. Беседы с ним были большой отдушиной для Ника, тосковавшего по родной речи. Старик владел английским довольно-таки сносно, хотя частенько путался в грамматике и немилосердно коверкал слова. На расспросы Ника об источнике таких познаний отвечал уклончиво: «Жизнь долгая…» Однажды, впрочем, скупо пояснил: «Корабль, море, торговля. Очень давно». И добавил что-то по-французски. И еще из разговоров с Фу Чангом Ник понял, что старик не больно-то жалует режим Хо Ши Мина, – впрочем, на эту тему его собеседник предпочитал не распространяться. Не захотел Фу Чанг объяснять и того, почему Ника оставили в этой деревне вместо того, чтобы отправить в лагерь для военнопленных. Нику оставалось только предположить, что захватившей его разведгруппе или диверсионному отряду он был попросту обузой, тем более что из допроса стало ясно: рядовой американской армии Паркер никакой ценности как «язык» не представляет.

«А что, если я попытаюсь убежать?» – спросил как-то Ник у Фу Чанга. «Разве ты хочешь бежать?» – вопросом на вопрос ответил старик – и Нику оставалось только молча с ним согласиться.

Действительно, мыслей о побеге у него не возникало. И не только потому, что такая попытка заведомо была обречена на неудачу. Здесь, в тихой глухой деревеньке, Ник чувствовал себя на удивление покойно, безмятежно, и даже то страшное несчастье, которое его постигло, воспринималось не столь остро, как могло бы. И благодарить за это нужно было прежде всего заботливую и смешливую Ли Тхау…

Ник часто пытался представить себе ее лицо. Наверное, она очень красиво улыбается. А когда смеется – возле уголков глаз собираются мелкие задорные лучики. Для него, представителя белой расы, все вьетнамки прежде были на одно лицо – как, впрочем, и японки с китаянками. Но теперь-то Ник твердо знал, что это не так и что Ли Тхау – наверняка очень красива. Красива и нежна.

Нежна – и настал день, когда ее пылкую нежность Нику довелось ощутить в полной мере…

Было около полудня, судя по накалу зноя. Утомленные прогулкой Ник и Ли Тхау присели в тени деревьев. Молчали джунгли, словно бы их сморила душная жара. Молчала Ли Тхау, обычно такая разговорчивая.

– Вот ведь жарюга сегодня, – сказал Ник.

Он уже привык говорить с Ли Тхау так, словно бы та полностью понимала его.

В другой раз она непременно что-нибудь ответила бы на своем певучем птичьем языке, – но она молчала. И почему-то Нику казалось, что девушка внимательно смотрит на него.

Он откинулся назад, разлегшись в густой траве.

– Почему ты молчишь? Ответом ему снова было молчание.

И вдруг по лицу Ника скользнула невесомая тень, и нежные тонкие пальцы прикоснулись к его щеке.

– Ты что, Ли Тхау?

Ее пальцы пробежали по бровям, погладили лоб. Повинуясь безотчетному импульсу, Ник протянул руку к лицу девушки. Плоские широкие скулы, щекочущие ресницы, круто уходящий к вискам разрез глаз… Так вот она какая, эта малышка Ли Тхау.

– Ньик, Ньик, – услышал он тихий шепот, похожий на шелест травинок.

– Ли, милая Ли, – отозвался Ник.

И тут он почувствовал на своих губах ее теплое дыхание, – казалось, оно окутывало его лицо целиком, словно пушистое облако.

– Ньик…

Их губы плотно слились в длинном тягучем поцелуе. У Ника закружилась голова, и в этом сладком водовороте мелькнула насмешливая мысль: для того, чтобы острее ощущать нежность поцелуя, ему теперь нет необходимости закрывать глаза…

– Ньик… Ньик…

Ли Тхау вновь и вновь повторяла его имя, твердила что-то ласковое, а ее губы между тем скользили вдоль шеи Ника, по его полуобнаженной груди.

– Ах ты, моя девочка, ах ты, моя прелесть… – бормотал Ник, ощущая себя словно неопытный мальчишка, впервые удостоенный женской ласки.

Пальчики Ли Тхау между тем полностью расстегнули его форменную рубаху, осторожно и решительно взялись за пояс брюк.

– Что же ты делаешь, крошка, что же ты делаешь, сумасшедшая…

Ник хотел было отстранить девушку, но она была на удивление настойчива, и через мгновение он ощутил ее упругие губы на том оружии, которое имеется в распоряжении солдат всех армий мира, – и оно мгновенно оказалось на боевом взводе. Ли Тхау застонала от восхищения – и едва ли не целиком заглотила лакомую добычу.

Боже мой, думал Ник, Боже мой: ни одна из бойких американских девчонок, которых он знал до армии, никогда не отваживалась на такое откровенное действие, а эта тихоня из глухой вьетнамской деревушки, наивное дитя джунглей, идет на смелую ласку как на что-то само собою разумеющееся. И надо же: нужно было оказаться на другом земном полушарии, попасть в жуткую переделку, лишиться зрения – и все для того, чтобы в результате удостоиться минета…

Ли Тхау увлеченно работала язычком, и Ник чувствовал, что его боеголовка готова разразиться мощным взрывом, а ему безумно хотелось продлить неведомое дотоле блаженство.

– Подожди, Ли Тхау, пожалуйста, подожди…

Он беспорядочно шарил руками по ее телу, от тугих грудок до узких горячих бедер, ощущая, как страстно изгибается стан Ли Тхау, чутко реагируя на его прикосновения. Весь дрожа от нетерпения, Ник лихорадочно стягивал с девушки холщовые штаны и рубаху – и вот уже пылающая обнаженная плоть вольно затрепетала, освобожденная от никчемной обузы одежд. Он не мог видеть цвета ее кожи – и в воображении ему мерещилось нечто ярко-алое с перламутровым отливом, подобное диковинной тропической рыбке. Ник не помнил уже, где верх и где низ, мироздание причудливо закувыркалось в его сознании, и он успел только услышать, как воспаленный жезл со смачным чмоканьем выскочил из нежного плена для того, чтобы резко погрузиться в иные блаженные пределы, и грянул оглушительный гром, и хлынули мощные струи ливня, омывая их сплетенные в сладостном клинче тела, и новый разряд с небес совпал с яростным извержением в жаждущее лоно, и слились воедино их восторженные, торжествующие вопли, и долго еще лежали они, обессиленные, отдаваясь стихии щедрого дождя.

– Я люблю тебя, Ли Тхау, Господи, как же я люблю тебя, милая нежная девочка моя, – обессиленно лепетал Ник, чувствуя себя полностью опустошенным.

А она отвечала ему что-то на смешном своем языке птичьих трелей, и звуки ее голоса мешались с шумом струй тропического ливня, и такое было впечатление, как будто с Ником Паркером говорит сама Природа…

Он наугад притянул девушку к себе – нагую, мокрую, скользкую, водрузил ее на себя, словно всадницу, бесцеремонно впершись в сладкую промежность мигом ожившим орудием. Пронзенная им Ли Тхау упруго подлетала на Нике так споро, что ему всякий раз казалось, будто вот сейчас она сорвется с живого якоря, – но тут же она снова звонко плюхалась о его пылающие чресла, и когда он снова выстрелил свой мощный заряд – как только не снесло ее прочь силой такого удара. Но Ли Тхау только плотнее прижалась к Нику, словно стараясь до последней капельки впитать в свое лоно семя белого мужчины.

А ливень все бушевал, и – мнилось Нику – они вдвоем растворяются в его струях…

С тех пор их прогулки по джунглям участились. Правда, ходили они немного: едва забредя под полог леса, кидались друг на друга, нетерпеливо срывая одежду, – и наставало блаженное совокупление.

Ник был ошеломлен такой безбрежной страстью со стороны хрупкой юной вьетнамочки – его скромный доармейский сексуальный опыт не содержал ничего подобного: какие-то торопливые перепихивания, которым предстояли часы глупых жеманных разговоров. А эта девочка знала, чего хочет, и предпочитала обходиться без долгих прелюдий. Оказывается, можно не знать языков друг друга – но достаточно чувствовать языки друг друга: они скажут все гораздо красноречивее…

Впрочем, пару слов по-вьетнамски Ник все же выучил с подачи Ли Тхау – из тех, что он прежде стеснялся произносить по-английски. И начал их тихо проговаривать, поначалу жутко стесняясь, а потом вошел во вкус и страстно рычал их во время акта. И вообще, он почувствовал, как в нем, молодом американском юноше, постепенно прорастает первобытный какой-то самец – грубый, резкий, безжалостный. И особенно Ник возлюбил узкую точеную задницу Ли Тхау – ему нравилось врываться своим напористым членом в тесное отверстие меж упругих ягодиц, чувствуя, что он доставляет этим девушке боль, смешанную с наслаждением. Он буквально зверел от осознания этого – и в такие мгновения не скупился на самые грубые выражения.

– Шлюха! Подстилка проклятая, тебя нужно отдать в бордель, проститутка, в дешевый солдатский бордель, где тебя будут иметь по сорок человек за день, а тебе все равно будет мало, мало! Тебя нужно сразу драть во все дырки, чтоб ты почувствовала, тварь, чтоб ты поняла, как это должно быть! Я уничтожу тебя своим елдаком, я разнесу тебя на кусочки, я размажу тебя по траве, подлая шлюха, грязная жадная самка!

А Ли Тхау, не понимая его, только нежно смеялась в ответ сквозь похотливые стоны.

Господи, чего он только не делал с этой девочкой, едва ли не на уши ставил для удовлетворения своего неиссякаемого сладострастия. Нику казалось, что уже никогда он не сможет найти такой замечательной женщины, ежеминутно готовой сокровенно распахнуться ему навстречу, – и он пытался отыметь Ли Тхау так, словно каждая их близость – последняя. Было что-то лихорадочно-гибельное в их сексе, – наверное, вот так терзают друг друга он и она на тонущем корабле, понимая, что минуты их сочтены и осталось только одно: доставить напоследок друг другу максимальное наслаждение. А может быть, думал Ник, вот именно так и стоит жить с любимой тобою женщиной…

Любил ли он Ли Тхау? Ему трудно было ответить на этот вопрос, которым он старался не задаваться. Да, он говорил ей слова любви – особенно когда тела их переплетались в очередном эротическом поединке, но, наверное, они имели то же назначение, что и те ругательства, которыми Ник порой осыпал Ли Тхау: выражение градуса эмоций – и не более того. Он был упоен ее телом, очарован ее готовностью на самую откровенную, бесстыдную страсть – довольно и этого, такой подарок судьбы не всякому достается. И еще Ник испытывал от отношению к девушке постоянное чувство нежной благодарности – ведь она первая помогала ему осваиваться в том новом неведомом мире тьмы, в котором он оказался.

И еще: благодаря занятиям любовью с Ли Тхау, Ник, как он сам это ощущал, окреп гораздо быстрее, чем если бы валялся на нарах лагеря для военнопленных. Девушка вселяла в него силы – и в соприкосновении с человеческим телом Ник чувствовал себя совершенно уверенно. В нем прорезалось какое-то второе, внутреннее зрение, позволяющее видеть жесты, предугадывать движения, предполагать намерения – и в результате вовремя реагировать.

Не менее благодарен был Ник Паркер и старому Фу Чангу. Догадывался ли этот потрепанный жизнью человек об их взаимоотношениях с Ли Тхау? Наверняка: ведь вряд ли девушка могла утаить следы страсти Ника, неизбежно остававшиеся на ее хрупком теле. Но никогда Фу Чанг ни словом, ни намеком не выразил своего отношения к ежедневным их безумствам. Ну и Ник, понятное дело, в беседах со стариком никогда не затрагивал этой темы.

«Может быть, старик так лоялен к нашему блуду из-за своей неприязни к Хо Ши Мину? – размышлял иногда Ник. – Что ж, в таком случае мне остается только поблагодарить «дядюшку Хо» за содействие…»

Фу Чанг относился к Нику с ненавязчивой заботой, стараясь, чтобы слепой пленник не ощущал своей неполноценности. И настал день, когда старик начал преподносить Нику бесценные уроки.

В деревне был какой-то праздник, и Ник в сопровождении старика и Ли Тхау пошел поприсутствовать. Он слышал резкие и певучие звуки неких музыкальных инструментов, похожих на флейты, он слышал возгласы танцоров, – а Фу Чанг по ходу действия пояснял Нику, что происходит. Но вот смолкла музыка – и воцарилась тишина, в которой до Ника доносилось только взволнованное дыхание толпы.

– Очень слушай, – сказал ему старик.

Ник напрягся как только мог.

Так, это шаги босых ног. Человек остановился. Еще один прошел, встав чуть в стороне. И – тихонько воющий звук, напоминающий жука в полете. Что бы это могло быть?.. И вдруг – свист резко рассекаемого воздуха, и – звук удара во что-то хрупко-влажное. И оглушительный хор ликующих криков.

– Что это такое? – спросил Ник.

– Такая наша игра, – пояснил Фу Чанг.

Склоняясь поближе к губам старика – уж очень горланили зрители, – Ник уяснил следующее. Суть игры в том, что один человек с завязанными глазами вооружается длинным тесаком, а другой начинает вращать привязанную на веревке тыкву. И водящий должен – по звуку ли, по догадке – рассечь ее тесаком.

– Не хочешь попробовать? – спросил Фу Чанг, и Ник явственно ощутил его ласковую ободряющую улыбку.

– Почему бы и нет? – ответил Ник. – Мне ведь и глаза завязывать не надо, очень удобно.

Старик перевел его ответ окружающим. Послышались возбужденные вопли.

Нику вложили в руки рукоять тесака. Он попробовал на ощупь длину оружия: лезвие ярда на полтора и очень острое. Все замерли. И Ник вновь услышал посвистывание раскручиваемой тыквы. Поторопившись, он рубанул наугад – и услышал разочарованный вздох толпы. Ладно, не надо спешить. Ник вновь встал на изготовку. Опять этот тихий свист, то приближающийся, то удаляющийся… Удар – и опять промах. Среди зрителей послышались смешки. Черт подери, но ведь такой фокус у них проделывают даже зрячие – нельзя же ударить в грязь лицом… И снова – легкий свист рассекаемого воздуха. И тут Ник понял свою ошибку: нужно бить с маленьким упреждением и чуть выше… Он сделал выпад тесаком в пространство – и еще до хрусткого удара понял, что его оружие попадает в цель.

Под ликующие крики зрителей он передал кому-то тесак и почувствовал на своем плече легкую сухонькую руку Фу Чанга.

– Очень хорошо, – одобрительно сказал старик. – Будем еще.

И теперь часть дневного времени Ника была посвящена упорным тренировкам. Для себя он называл это фехтованием, а на самом деле то было какой-то разновидностью восточных единоборств, названия которой Ник так и не усвоил. Зато усвоил другое: умение безупречно управляться с длинным стальным жалом в схватке сразу с несколькими противниками. Как ни странно, его недуг оказался здесь даже полезен: Ник реагировал гораздо быстрее, чем зрячий, улавливая смену дыхания соперника, амплитуду его замаха, – и даже запах пота помогал ориентироваться в ситуации. Через пару-тройку месяцев Ник стал бесспорным чемпионом деревни – и это только прибавило ему доброго отношения со стороны туземцев. И особенно гордилась его успехами Ли Тхау…