Текст книги "Святой дракон и Джордж. Никто, кроме человека"

Автор книги: Гордон Руперт Диксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

5

Четыре месяца и несколько дней спустя наблюдатель, парящий над верхней палубой Станции номер один подобно морской чайке, мог бы заметить несколько человек, чью одежду составляли лишь драные штаны. Люди работали у сетчатого металлического леерного устройства, которое было им по грудь. Ограждение шло по всему периметру платформы – кроме зоны свалки мусора и отходов. В этом месте в океан сбрасывались остатки еды, поддерживая изобилие акул, неусыпно патрулирующих воды вокруг станции. Одним из людей, занятых работой, был Каллихэн. Он счищал краску на одной из толстых леерных стоек – или, скорее, делал вид, будто счищает. Как и все остальные немногочисленные трудовые наряды для верхней палубы, эта работа служила предлогом провести несколько часов на свежем воздухе и солнце и заключалась не в выполнении задания, а в том, чтобы и для следующих смен остался достаточно не законченный кусок.

В данном конкретном случае Каллихэн занимался областью старой краски, очертаниями напоминавшей Ирландию. Смена за сменой Калли с любовью оттачивал ее береговую линию.

Вскоре мимо прошел заключенный, тащивший несколько ящиков. Откуда-то выпал небольшой предмет и откатился в сторону О’Рурка. Тот внутренне напрягся, сохраняя внешнюю безучастность. Не прерывая работы, он краем глаза рассматривал подкатившийся предмет. Это была старая деревянная фишка для игры в шашки. Края у нее стерлись, и теперь она больше напоминала маленькое красное колесо. Калли заставил себя успокоиться. Впервые красное колесико появилось на верхней палубе, вотчине охраны. Очевидно, произошло нечто из ряда вон выходящее.

Каллихэн быстро сунул фишку в карман, потом небрежным взглядом окинул палубу. Неподалеку полировал шваброй и без того чистую палубу Вил Джемисон, перемещая с места на место несколько картонных обрывков и гвоздь. Калли лениво поднял руку и, скрючив палец, продел его в ячейку металлической сетки.

Немного спустя он снова оглянулся – как бы случайно. Вил, энергично драя палубу, приближался к нему. Калли небрежно опустил руку и стал ждать. Когда Вил оказался напротив, что-то случилось со щеткой швабры. Вил присел рядом с Калли, чтобы выяснить, в чем дело.

– Что случилось? – прошептал Вил.

Не поворачивая головы и не двигая губами, Каллихэн ответил:

– Не знаю, но что-то произошло. Собирается народ. Подзови Доука, пусть держится рядом. Скажи, как только подам сигнал, пусть начинает заготовленный спич, как я учил.

– Понял, – пробормотал Вил. – Что еще?

– Все. Не теряй времени. Через пару минут мне нужно двигаться к зоне свалки.

– Понял.

Вил продолжил уборку. Теперь путь его лежал дальше вдоль палубы и – вокруг секции охраны – в другую зону, где работал Доук.

О’Рурк вновь занялся старой краской. Наконец-то появился шанс на побег! Опасаясь, что возбуждение выйдет из-под контроля, он волевым усилием заставил мысли направиться по иному руслу. Этому упражнению по развитию выдержки он был многим обязан еще в былые славные дни, когда только начинал заниматься похищением космических кораблей. Оказавшись на борту первой станции, О’Рурк вспомнил о нем и начал готовить тело и дух к побегу. Упражнения требовали регулярности и настойчивости, как ежедневный бег трусцой, но теперь сторицей компенсировали истраченное время. Возбуждение было легко подавлено, Калли расслабился и перестал даже думать о побеге. Ему удалось занять мысли совсем иным предметом.

Опознавательные жетоны на его голой шее позвякивали в такт движению рук, легко ударяясь о сетку фальшборта. Калли сосредоточился на этом звуке. Это был удачный выбор. На жетонах не было имени Каллихэна О’Рурка Уэна. – они принадлежали совсем другому заключенному по имени Хулио Ортега. Два месяца назад Ортега покончил жизнь самоубийством и был скормлен акулам, унеся на шее жетоны Каллихэна.

Такую замену имен произвели все члены Правления, в которое через неделю после появления на борту Первой станции вошел и Калли. В любом другом центре для интернированных обычные переклички немедленно обнаружили бы подмену. Но охранники на номере Первом были счастливы, соблюдая золотое правило: «Живи и дай жить ближнему своему» – при условии, конечно, что заключенные создавали минимум проблем.

Три любви, думал Калли, три любви было в жизни Каллихэна О’Рурка. В хронологическом порядке – Приграничье, архитектура и Алия. В семь лет от роду он был обычным земным мальчиком, который не слишком радовался переселению на приграничную планету Калестин. В одиннадцать – убитым горем подростком, который выжил лишь потому, что губернатор планеты, Амос Брейт, принял его в семью и – пусть неофициально – стал его опекуном.

Каллихэн нашел заботу и семейное тепло как раз в тот момент, когда больше всего в этом нуждался. Поэтому пять лет спустя, когда он отправился в буш, чтобы стать траппером, травма успела исцелиться – а юный О’Рурк смог обрести первую свою любовь.

Любовь к открытым просторам нетронутой земли, просторам, которые формировали характер людей Приграничья, столь отличавшийся от характера живущих на перенаселенных Старых Мирах.

Ковыряя старую краску, чувствуя жар тропического земного солнца, Калли вспоминал. Два года спустя он вернулся в город, накопив достаточно средств, чтобы отправиться учиться в земной колледж. И в Мичиганском университете ему открылась вторая любовь – архитектура. Чем больше О’Рурк взрослел, тем явственнее чувствовал – он из тех людей, которые не способны просто принимать мир, в котором живут. Ему нужно было этот мир изменить, попытаться приложить к нему руки – на благо или во вред, но иначе он не мог. В более спокойную эпоху, с горькой усмешкой размышлял Каллихэн, ковыряя старую краску, его жажда творчества была бы полностью удовлетворена теми возможностями, которые предлагала архитектура.

О’Рурку удалось втиснуть пять лет обучения в три – работал он без отдыха и каникул, однако финансовые ресурсы оказались истощены, и ему не оставалось ничего другого, как вернуться на Калестин, где и освоенной основной программы было довольно, чтобы получить работу архитектора. Накопив достаточно средств, он мог вернуться на Землю и завершить обучение в аспирантуре. Но не прошло и года, как заполыхало пламя Восстания, и Калли, втянутый в него возродившейся первой своей любовью, оказался на острие событий. Старые Миры не позволяли планетам Приграничья строить или покупать космические корабли. Поэтому Калли поставил рекорд в самом небезопасном деле – он захватывал и угонял эти корабли, жизненно необходимые Приграничью. Восстание победило.

Калли, перед которым открывались радужные перспективы, стал представителем Калестина в новоиспеченной Ассамблее представителей Приграничных Миров – и оказался свидетелем гибели своей первой любви. День за днем Ассамблея все глубже увязала в склоках. На глазах О’Рурка идеалы и идеи, за которые они сражались, погружались в трясину партизанской борьбы фракций, эгоистических местных интересов. Устав от всего этого, полгода спустя он подал в отставку и снова занялся архитектурой.

И вот, когда жизнь, пройдя пик, достигла нижней точки кривой, когда наступило некоторое затишье, внезапно появилась Алия…

– Калли!

Хриплый сердитый шепот заставил Каллихэна вернуться к действительности. Не поднимая головы, он быстро взглянул по сторонам – одними лишь уголками глаз.

Он ожидал увидеть Доука, хотя не в манере коротышки было так шептать. Но Тауншенда в поле зрения все еще не наблюдалось. Глаза Калли на секунду встретились со взглядом громадного, тяжеловесного мужчины, который сейчас проскальзывал за край навеса, скрывавшего зону свалки от посторонних глаз, если не считать, разумеется, чаек и акул. Это был Марк Листром, один из членов Правления, и во взгляде его читался настойчивый вопрос.

– Чего ты ждешь?

Каллихэн впервые видел, чтобы громадный приграничник проявлял подобное нетерпение. Очевидно, он верно угадал причину внезапного сбора – сейчас, при виде Листрома, сомнений у Калли почти не осталось.

Приближался момент побега.

Теперь, наверное, каждая секунда – на вес золота. Но у Кэлли имелись собственные планы и интересы, о которых остальные члены Правления, само собой разумеется, и не подозревали. И Каллихэн не желал рисковать, присоединяясь к собравшимся, пока в поле зрения не покажется Доук.

6

О’Рурк снова занялся слущиванием краски.

В запасе у него пять минут – после чего Правление сообразит, что дело не в элементарной осторожности, и что Калли задерживается по иной причине. После чего… они не станут без него начинать – а может быть, и станут. Если так, он может потерять возможность протащить в число совершающих побег Вила и Доука.

Как и предсказывал Вил, сам Каллихэн без проблем оказался в числе названных Правлением. Это разумелось само собой – кто еще, кроме Калли, бывшего повстанца номер один, должен в самую первую очередь получить шанс на побег? Что же касается Доука или Вила, то их кандидатуры с точки зрения Правления не заслуживали даже упоминания, а не то что обсуждения. Зато они были жизненно необходимы для Калли – по крайней мере, Вил.

Столь необходимы, что Калли даже не мог довериться остальным членам Правления. Существовала вероятность того, что Вил поможет выяснить мотивы, руководившие молдогами, которые настаивали на передаче в их собственность приграничных планет. Если просочится хотя бы слух об этом, и седовласый антрополог по какой-то причине будет переведен в другую тюрьму, все далеко идущие планы Калли потерпят полный крах.

Нет, пусть Вил остается самой мелкой сошкой в глазах общественного мнения арестованных на Первом номере. Вот когда они окажутся в безопасности, на Калестине…

Но для этого Калли должен был найти способ заставить Правление включить Вила и Доука в число избранных для побега. Он начал с поиска слабых мест в уже разработанном плане – и нашел их. Как и подозревал О’Рурк, идея втайне построить ялик и тайно же собрать его была не только трудновыполнима, но и слишком очевидна. Если об этом плане знал Вил, то, вероятно, слишком много других заключенных тоже имели о нем представление. А среди трех тысяч человек не могло не быть стукачей, доносящих охране.

Проверка, которую Каллихэн провел лично и скрыто, подтвердила его подозрения. Калли быстро убедился, что начальник станции уже знал о плане побега; охрана просто давала Правлению возможность выпустить пар – до момента, когда лодка будет готова. Стоит этому моменту наступить – и охрана быстро конфискует j готовые части лодки.

Поскольку план, разработанный Правлением, был заранее обречен на неудачу, Калли принялся искать другой, менее очевидный способ побега. И вскоре его обнаружил. Теперь он рассчитывал купить этой ценой места для Доука и Вила. Но необходимо было выждать момент, когда Правление окажется поставлено перед фактом, и ему не останется ничего другого, как принять в число беглецов и протеже Каллихэна.

Поэтому он выжидал, тем временем с помощью Вила знакомясь с языком и культурой молдогов. Это оказалось сложнее, чем он предполагал. Сначала Джемисон был рад вопросам Калли, потом начал хмуриться, наконец даже резко сказал:

– Приятно, конечно, когда к делу всей твоей жизни проявляют интерес, но зачем тебе все это знать? Ты можешь просто проконсультироваться со мной, если возникнут вопросы.

– Я хочу понять молдогов, – объяснил ему Калли.

– Понять? – Брови Вила удивленно дрогнули. – Но как ты или любой другой человек можете их понять, если ваша исходная предпосылка гласит: «Все молдоги – чудища, уроды»?

– Чудища? – в свою очередь изумился Калли. – Ты меня с кем-то спутал, Вил. Я ведь тоже приграничник, как и ты. Я не с Земли или какого-нибудь другого Старого Мира.

– Ничего подобного! – отрезал Джемисон, – Это не имеет, значения – землянин ты или приграничник. На подсознательном уровне все вы реагируете на молдогов одинаково. В глубине, на j животном уровне, вами руководит старая концепция: «чужак» значит «враг». А «враг» значит нечто чудовищное, злобное, отвратительное. Нет, – решительно заявил Вил, – не стану я тебе рассказывать о молдогах. Ты все равно не поймешь, собственные предрассудки не дадут. Когда тебе понадобится конкретная информация, посоветуйся со мной. Но учить тебя всему, что сам знаю, я не хочу – твое неверное восприятие проблемы станет только еще глубже.

Таким взволнованным Калли старика еще не видел. О’Рурк поступил мудро – не стал настаивать, на несколько дней сделал вид, что забыл о разговоре. Тем временем он и сам пришел к заключению, что в словах Вила имеется определенный смысл. Тогда он снова подошел к Джемисону.

– Знаешь, Вил, я подумал и решил, что ты прав. Я в самом деле считал молдогов чудищами – в глубине души. Но ведь без твоей помощи я никогда не смогу взглянуть на них по-другому.

Вил хмуро смотрел на Калли, потом вздохнул.

– Ты прав, – сказал он. – Слишком много приходилось мне встречаться с дураками, которые ничего не желали слушать. Понимаешь, в большинстве своем люди даже знать не хотят о подсознательных барьерах, которые возникают между представителями разных культур. Что же говорить о различиях между человеком и молдогом?

– Попробуй это мне растолковать, ты ничего не теряешь, – предложил Калли. – Например, что ты имел в виду, упоминая о культурных барьерах?

Вил вдруг засмеялся, в голосе его прорезался энтузиазм.

– Ладно, расскажу тебе одну историю. Но сначала ответь – тебе приходилось общаться с людьми, которые в разговоре становятся к тебе так близко, что ты даже ощущаешь их дыхание на лице?

– Действительно, случалось такое, – сказал Калли.

– Ну, тогда я буду тебе рассказывать, а ты имей это в виду, Насколько я знаю, случай этот имел место еще в двадцатом веке. Согласно источнику, произошел он во время дипломатического коктейля, на котором послы Англии и Италии разговаривали друг с другом, стоя лицом к лицу. В ходе беседы они постепенно, сами того не замечая, перемещались через комнату – один пятился, другой наступал. Пятился англичанин, а наступал итальянец. – Джемисон вдруг замолчал, вопросительно глядя на Калли. – Как ты думаешь, почему так получалось? – спросил он.

– Понятия не имею.

– Дело в том, что у людей разных культур разные понятия о комфортном расстоянии до собеседника в разговоре. Для итальянца оно было вдвое меньше, чем для англичанина. В результате, англичанин, смутно испытывая неловкость, начал, сам того не замечая, пятиться, пытаясь установить приемлемую для него дистанцию. Но стоило расстоянию увеличиться, как дискомфорт начинал испытывать итальянец – и теперь уже он подсознательно делал шаг вперед… При этом ни один из дипломатов не осознавал, в чем причина испытываемого ими дискомфорта.

Каллихэн рассмеялся.

– Могу себе представить!

– Очень хорошо, – сказал Вил. – Кстати, что касается молдогов, то у них существуют две комфортных дистанции – «индивидуальная», примерно в восемь футов, и «личная» – около двенадцати дюймов. Но не будем пока об этом. Ты не читал случайно книг Эдварда Т. Холла, он жил в двадцатом веке?

Калли отрицательно покачал головой.

– Среди прочих, он написал книгу под заглавием «Беззвучный язык». Там рассказывается о небольшом городке на Американском Западе, в котором большинство представителей городской власти имели испано-американское происхождение, в то время как очень многие проезжающие через город принадлежали к англосаксонскому типу культуры. Предел скорости в черте города был установлен пятнадцать миль в час – и ни милей выше. Испано-американский полицейский неуклонно задерживал всех, кто превышал скорость – пусть даже ненамного. По сути, ничего страшного, но вскоре англосаксы стали замечать, что арестованные за превышение скорости испаноамериканцы отделывались в суде гораздо легче, чем они, и пришли в негодование.

Калли вновь засмеялся.

– Я бы на их месте сделал то же самое!

– Не сомневаюсь, поскольку твои корни явно ближе к английской культуре, чем к испанской, – заметил Вил. – Но суть в том, что обе стороны – испаноамериканцы и англосаксы – с точки зрения своих культур поступали нормально. Для испанцев закон – понятие формальное. Или ты нарушил закон или нет. Если их задерживал полицейский, они подчинялись беспрекословно. И только после ареста они прибегали к неформальным методам, использовали свои семейные связи, потому что в слабой правительственной системе у всех имелись какие-нибудь друзья или родственники. С другой стороны, англосаксы весьма вольно относились к нарушению закона. Им представлялось, что предел скорости должен быть гибким, учитывая условия и ситуацию на дороге. Но как только в дело включалась машина закона, они становились чересчур официальными и неуступчивыми. Суд должен быть в высшей степени непредвзятым – ничего другого им и в голову прийти не могло. Конфликт между культурами зашел так далеко, что во время одного из задержаний полицейский был ранен, и ему пришлось арестовывать нарушителя с пистолетом в руке. В результате разные этнические группы вели себя правильно, но каждая – согласно собственным культурным канонам, отчего постоянно были на ножах.

– Ну, ладно, – сказал Калли, когда Вил закончил, – идею твою я понял: Совет Трехпланетья и Послы молдогов, сами того не осознавая, говорят на разных языках…

– Иначе и быть не может! – воскликнул Вил. – В том-то все и дело. Они в принципе не могут понимать друг друга: молдоги – нас, людей, а мы, люди – молдогов. Например, главой тройки Послов является адмирал Рун. Люди, естественно, принимают двух остальных за эскорт или помощников. Но как по-твоему, почему – с точки зрения молдогов – они здесь втроем?

– Понятия не имею, – сказал Калли. – Просвети мое невежество.

Вил не заметил юмора. Он был слишком поглощен темой разговора.

– Их трое потому, что в понимании молдогов вообще не существует такого понятия, как «отдельная личность». Примерное соответствие этому – их триада, тесное взаимодействие трех индивидов. Теоретически это трое братьев или сестер, но на практике – любая комбинация из трех особей. Это – ячейка общества молдогов. Они думают и определяют свое отношение к действительности, как единое целое, принимая решения так же, как делает это человек. Они действуют, как единый цельный индивид. Вот почему Послов должно быть три, хотя Рун – Старший Брат, доминанта триады. Очень сомневаюсь, что Брейт и его сотоварищи по Трехпланетному Совету подозревают, насколько зависят решения, принимаемые Руном, от мнений его двух Братьев, не говоря уже о нюансах ведения дипломатических переговоров с трехличностным индивидом.

– Я бы тоже сомневался, – заметил Калли. – Но насколько твои знания достоверны? Ты опираешься на мифы и легенды молдогов, а в сказках случается что угодно. Взять хотя бы земные волшебные истории об эльфах, феях, духах и гоблинах – по-моему, к реальной жизни, к поступкам и мотивам поведения людей они имеют мало отношения.

– Ошибаешься, очень сильно ошибаешься, – с жаром возразил Джемисон. – Все персонажи наших мифов – это глубинные элементы культуры. При их сопоставлении можно увидеть, чем и насколько одна культура отличается от другой, хотя все они – земные, человеческие. Вот, например, балканские легенды об упырях, которые, выпивая кровь жертвы, тем самым превращают ее в сородича-вампира, такого же, как они. Предательство, измена – постоянные элементы истории этого региона, и они отражаются в легендах. Смысл прост: доверять нельзя никому, даже женщине, которая тебя любит, даже лучшему другу. Укус вампира за одну ночь превратит их в самых опасных твоих врагов. Теперь, для противопоставления, посмотрим на регионы Британских островов и северо-западной Европы. Вспомни легенды об английских фантастических созданиях вроде гоблина, брауни или шотландской феи. Как ты считаешь, чем они отличаются от вампира?

Калли на миг задумался.

– Они… не опасны для жизни человека, – сказал он. – По крайней мере, не в том смысле, что упыри…

– Именно так! – воскликнул Вил. – Все они – эльфы, брауни, гоблины, феи – проказливы, но не опасны для жизни человека, если только с ними поступают честно! Короче, их характер противоположен характеру вампиров: они честны сами и любят честную игру.

– Это верно, – задумчиво сказал Калли. – Если вдуматься, то это очень английское выражение: «честная игра».

– Более чем, – согласился Джемисон. – Недаром англичан называли нацией лавочников. И шотландцы, и англичане – оба народа славились тем, что твердо держали данное слово и до последней запятой выполняли условия заключенного контракта.

– А вот ирландцев, – усмехнулся Каллихэн, – нацией лавочников не называли.

– Нет. Но параллельные мифические типы, отражающие общий характер культуры, наблюдаются и здесь. Старый Ник – существо сверхъестественное. Но стойкий и смелый ирландец, особенно если справедливость на его стороне, всегда может победить или перехитрить Старого Ника. То есть, человек на равных противостоит мифическому персонажу – если, конечно, у первого хватает отваги. В раннегерманской легенде о Беовульфе появляется чудовище Грендель, которое питается человеческим мясом – двоюродный брат вампира. Никто не может устоять против Гренделя – пока не появляется герой, Беовульф. Он побеждает демона в бою, загоняет в болото и приканчивает. Теперь попробуем найти соответствия человеческим легендам в мифологии молдогов. Тебе приходилось слышать о «четырех всадниках Апокалипсиса»?

– Да, – кивнул Калли.

– Прекрасно. Итак, в этом мифе четыре персонажа. Соответствующий миф молдогов содержит один персонаж, вернее, три в одном. Имя его – Демон Тьмы. Я сказал о «троих в одном», поскольку Демон Тьмы, как и все молдогские личности, имеет тройственную природу. Собственно Демон – доминанта триады, вождь, лидер; помимо него в триаду входят еще Книжник и Безумец. Легенда повествует, как Книжник и Безумец объединяют усилия, чтобы освободить Демона, а потом – уже всей триадой – они начинают исполнять свое роковое предназначение среди молдогов…

– Минуту, минуту, – перебил Калли. – Что значит – роковое предназначение?

– Мы подходим к сути дела, – сказал Вил. – «Четыре всадника Апокалипсиса» сеют голод, войну, чуму и смерть – все это физические формы, в которых выражается гибель народа. Демон Тьмы в прямом смысле не угрожает народу молдогов физической смертью, потому что для молдогов война, смерть, разрушения, болезни – это не столько зло, сколько симптомы рокового Великого Зла… – Вил торжественно замолчал, внимательно глядя на Каллихэна.

– А именно? – полюбопытствовал тот.

– Перемена, – торжественно провозгласил Вил. – Великое Зло – это Перемена в Аспекте Достоинства.

– Аспект Достоинства? – Калли подавил невольный смешок, но лицо, очевидно, его выдало.

– Над этими вещами молдоги никогда не смеются, – с упреком сказал Джемисон. – Вспомни, я уже говорил: концепция Достоинства – это то самое острие, на котором крутится волчок культуры молдогов, подобно тому, как наша культура, в свою очередь, вращается на острие идеи Справедливости. Совершать правильные поступки, быть на стороне справедливости – неизменно важно для любого представителя любой культуры, независимо от того, какие именно стандарты справедливости и несправедливости данная культура использует. Теперь представим, что ты молдог, доминирующий член триады. Что будет заботить тебя в первую очередь? Ты будешь изо всех сил стремиться быть достойным – в противоположность недостойным.

– А как мне узнать, где достоинство, а где нет? – спросил Калли.

– Никак, – покачал головой Джемисон. – Здесь и таится одно из кардинальных отличий мышления молдогов от человеческого. У отдельного человека всегда есть представление о том, что хорошо и что плохо, и отнять у него это представление невозможно – вспомни череду святых мучеников земной истории. Но у молдогов стандарт достоинства подвержен переменам, и никакой индивид не в силах эти перемены контролировать. Таков один из главнейших аспектов культуры молдогов. С ним живут и умирают – потому что в достаточно большей степени потерять достоинство – судьба, которой любой молдог предпочтет смерть.

Каллихэн внимательно слушал седовласого антрополога, усевшись по-турецки в темном углу под лестничным пролетом.

– Но почему? – тихо спросил он.

– Чтобы понять, тебе придемся напрячь воображение, – сказал Вил. – Дело в том, что быть достойным среди молдогов – это значит жить в соответствии с акциями лидеров, обеспечивающих выживание всего народа. Окажись индивид почему-либо связан с каким-нибудь бедствием – эпидемией, неудачной войной – он потеряет часть своего достоинства. Если подобные события достаточно масштабны и угрожают существованию народа или чересчур часты, тогда виновные теряют достоинство до такой степени, что лишаются статуса лидеров. В понимании молдогов это означает, если попытаться перевести их понятия на наш язык, Перемену в Аспекте Достоинства. Иначе говоря, достоинство покинуло вождей народа и перешло на каких-нибудь других молдогов, которых теперь нужно отыскать, чтобы передать власть в их руки.

Калли присвистнул.

– Теперь ты понимаешь, сказал Джемисон, – что молдог, совершив какой-либо поступок, предприняв некую акцию, не может сразу же определить, сохраняет он достоинство или теряет его. Выяснить это можно лишь после того, как данное событие станет частью истории народа. Молдогу остается лишь полагаться на верность собственного суждения и лелеять надежду, что в исходе событий он достоинства не потеряет.

– Следовательно, концепция Достоинства важнее и выше отдельной личности? – задумчиво спросил Каллихэн.

– Совершенно верно. И следует опасаться не только собственных промахов. Если молдог оказался даже самым косвенным образом связан с какими-либо неудачными акциями, он все равно теряет достоинство. А управлению такие связи, как ты понимаешь, не поддаются. Все дело в стратегии выживания, которую применяет культура молдогов. Они стремятся поставить у кормила власти лучших своих представителей – из всех, имеющихся в данный момент. И косвенная вина – это не тот вопрос, который молдоги станут обсуждать. В их понимании, это всегда является доказанным фактом.

– Но почему ты полагаешь, что косвенная причастность к неудачным акциям не является виной отдельной личности? – спросил Калли.

– Потому, что общество молдогов имеет иерархическую структуру, – пояснил Вил. – Как таковой, молдог принадлежит к фундаментальной ячейке, триаде. Триады входят в семью. Несколько семей образуют септ. Несколько септов – клан. Кланы образуют народ, которым управляет главный – в данный момент – клан. Внутри правящего клана существуют правящие септ, семья и, наконец, индивид, то есть триада, являющаяся вождем в нашем понимании. Если народ постигают какие-то бедствия, начинается потеря достоинства, направленная сверху вниз. Правящий клан низвергается, остальные ведут жестокую борьбу, пытаясь определить, какой из них – Самый Достойный в настоящий момент или, попросту говоря, кто сильнее остальных. И когда Самый Достойный клан одерживает победу, общество меняет ориентацию относительно нового правящего клана, а тот, в свою очередь, выдвигает необходимый ряд правящих ячеек, вплоть до отдельного правителя – точнее, триады правителей.

– А низверженный клан становится недостойным? Так? – уточнил Каллихэн.

– Не совсем. Не весь клан – только королевская, так сказать, семья. – Вил задумался. – Недостойный – это крайняя степень. Если ты стал недостойным – считай, тебя практически нет. В нашем языке этому термину могло бы соответствовать понятие «нечеловеческий» – в самом прямом и буквальном смысле, выводящем личность за пределы человеческого рода. То же самое вытекает у молдогов из термина «недостойный». Какое бы страшное преступление ты ни совершил, молдог никогда не назовет тебя недостойным. Если он действительно полагает тебя таковым, то с его точки зрения вообще нет смысла к тебе обращаться. В крайнем случае, он может обвинить тебя в «малопочтенности».

– А что с остальными членами клана? Отделываются легким испугом?

– Нет, Достоинство покидает весь клан, – сказал Джемисон. – Но степень этого процесса внутри общественной структуры находится в прямой зависимости от того, какое положение данные ячейки занимали, какой властью пользовались и, следовательно, насколько они ответственны. В первую очередь, это триада-«правитель». Для нее существует один выход – самоубийство. Их примеру могут последовать многочисленные родственники, входящие в семью. Остальные семьи «королевского» септа не обязаны, как правило, совершать самоубийства – ни как семьи, ни как отдельные личности. Септы клана, родственные правящему, теряют достоинство в еще меньшей степени и так далее…

– И по легенде, – задумчиво произнес Калли, – виноват во всем Демон Тьмы?

– Нет, – покачал головой Вил, – Демон не является причиной перемещения достоинства с одного клана на другой. Он лишь символизирует Перемену. Там, где он – всегда и всюду начинаются несчастья и бедствия. Если они длятся слишком долго, молдоги делают вывод – достоинство покинуло правящий клан и его внутреннюю иерархию. Как только идея оформилась, каждый из остальных кланов начинает считать преемником достоинства именно себя. Они стремятся взять власть над остальными кланами в свои руки – начинается борьба, в ходе которой определяются новые вожди.

– Значит, – подытожил Калли, – появляется Демон – и все летит вверх тормашками?

– Да. Теперь ты понимаешь, почему фигура Демона – главная среди темных персонажей мифологии молдогов. Теперь, в наши дни, они переросли непосредственное откровенное суеверие, стали технологической цивилизацией, и в этом похожи на нас. Но несмотря ни на что, мифы и легенды остаются неотъемлемыми элементами их культуры.

– Понимаю, – протянул Каллихэн. – Очень даже понимаю. Но расскажи подробнее об этом Демоне. Что конкретно говорит о нем легенда?

Джемисон с удовольствием выполнил просьбу.

…Уголком глаза Калли вдруг уловил некое движение, прервавшее течение его мыслей. Он чуть повернул голову.

Наконец-то! Это был Доук. Постепенно приближаясь, малыш трудолюбиво подметал палубу. У него была такая же швабра, как у Вила, собственно, это и была Вилова швабра – а среди обрывков бумаги Калли заметил знакомый гвоздь. Должно быть, Вил поменялся работой с Доуком, чтобы предоставить тому свободу передвижения. Калли поймал взгляд Доука, едва заметно кивнул в сторону зоны свалки и принялся обрабатывать нижний релинг леерного ограждения, постепенно передвигаясь в том же направлении.

Он продолжал соскабливать старую краску, пока не оказался в виду площадки размерами пятнадцать на шесть футов, открытой в сторону океана. Здесь спускались вниз громадные контейнеры, наполненные мусором и пищевыми отходами. Заключенные, спускавшие их на цепях, цепями же пристегивались для безопасности к стене надстройки – подкармливать акул и прочих морских поедателей падали, собиравшихся в шестидесяти футах внизу, следовало осторожно.