Текст книги "Гордон Лонсдейл: моя профессия — разведчик"

Автор книги: Гордон Лонсдейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Я полагаю, что людям моей профессии всегда полезно знать как можно больше житейских мудростей, и потому интересовался таинством лечения старого автохлама отнюдь не из праздного любопытства. (В первый раз попав в эту пеструю и деловую суету малого бизнеса, я вспомнил шолоховские страницы – те самые, где речь шла о знаменитой покупке невезучего деда Щукаря, опрометчиво сделанной им у заезжих цыган. Но канадскому студенту эти ассоциации были ни к чему. Щукаря я больше не вспоминал...)

Несколько минут я постоял возле старика «ягуара» с искренним удовольствием наблюдая, как из унылого ветерана тот превращается в элегантную спортивную машину.

Длинный парень в толстой шерстяной фуфайке, поверх которой был натянут замасленный халат, весело подмигнув мне, влил в радиатор «ягуара» какую-то жидкость. «Видно, течет», – догадался я, но спрашивать было неудобно.

– Хорошо помогает? – небрежно бросил я. Парень молча поднял большой палец вверх – жест, понятный везде.

– Накипь?

– Наоборот, – парень покачал головой. Все встало на место: жидкость прекращала течь в радиаторе.

– Отличное средство. Пять шиллингов флакон.

Я понял, что сейчас будут делать бизнес на мне.

– Увы, некуда вливать, – улыбнулся я.

– Мне тоже, – усмехнулся понимающе парень и запустил мотор.

Следующую остановку я сделал у телефонной будки. Набрав номер, долго ждал, пока ответят. Наконец услышал хрипловатый баритон Патрика – голос его я знал хорошо, хотя самого Патрика никогда в глаза не видел.

– Слушаю вас, – как мне показалось, несколько раздраженно произнес Патрик.

«Спал, наверное», – подумал я.

– Будьте добры мисс Маргарет Джеймс.

– Ее нет дома, – неожиданно тепло и обрадованно ответила трубка. – Что передать?

– Ничего.

– Она будет в пять.

– Спасибо.

Я повесил трубку.

Все в порядке. В пять вечера Патрик вынет очередную почту из тайника. На этот раз там будут имена двух гитлеровских ученых, которые ведут сейчас в Англии разработку бактериологического оружия, ну и еще кое-какие документы, на опубликовании которых военное министерство Англии вряд ли стало бы настаивать.

Дождь перестал так же незаметно, как и начался. Но по-прежнему было зябко и сыро, и асфальт еще долго хранил лужи, и в них отражалось серое мокрое небо и серые мокрые стены домов, впитавшие в себя по меньшей мере двухвековую копоть традиционных каминов.

Потом я оказался в районе великолепного Риджент-Парка, районе богатых особняков с неизменным зеленым бобриком газонов, кружевом чугунных оград и присыпанными песком дорожками. До «Белого дома» отсюда было рукой подать.

Как всегда после долгого дождя, тонко и свежо пахло травой. Из маленького ресторанчика на углу – он только что открыл двери – несся запах жареного на углях мяса. Я почувствовал, что голоден и что давно пора обедать.

И прибавил шаг.

Обедал я обычно дома, как и полагалось живущему на небольшие сбережения студенту.

Продукты покупал в магазине самообслуживания в десяти минутах ходьбы от «Белого дома», хотя там была весьма респектабельная лавка, рассчитанная на самый прихотливый вкус заморских постояльцев «Белого дома» и не уступавшая лучшим лондонским гастрономическим магазинам. Но, как и большинство жителей дома, я пользовался ею только в крайних случаях, так как цены были процентов на тридцать выше, чем в обычных магазинах. В моей кухне, несмотря на ее крохотные размеры, был холодильник, ловко устроенный под раковиной, так что я мог запасать себе продукты сразу на несколько дней.

А так как готовить самому себе было чрезвычайно нудно, а времени на кухонные дела всегда было жалко, то я в основном пробавлялся консервами, полуфабрикатами и концентратами, добавляя к ним свежие овощи.

В магазине в этот час было пусто. Одетая в голубой халатик хорошенькая продавщица, профессионально улыбнувшись, подала мне металлическую корзинку, которую я тут же набил доверху нарядными, словно детские игрушки, банками консервов и концентратов. Не переставая механически улыбаться, девушка ловко упаковала все в один пакет.

В вестибюле «Белого дома» меня ждала новость – на черной грифельной доске, над креслом портье, в квадрате, где отмечались сообщения для жителей восьмого этажа, переданные по телефону в их отсутствие, значился номер 844 – какое-то известие ждало меня в конторке. Одетый в зеленую униформу, слегка напоминавшую тесно сшитый фрак, портье с благородным лицом джентльмена с рекламы дорогих сигар – вид его призван был вызывать максимальное доверие – молча протянул мне записку, на которой красивым и крупным почерком было написано: «12.15. Звонила мисс Пауэлл из Королевской заморской лиги».

– Благодарю, – сказал я. – И это все?

– К сожалению, – с почти искренним сочувствием развел руками джентльмен с сигарной рекламы. – Больше ничем порадовать не могу...

Все квартиры «Белого дома» одинаковы. Почти одинаковы. Расположенные вдоль длинных, освещенных лампами дневного света коридоров, они всегда вызывали в моей памяти океанский лайнер, в проходы которого тоже никогда не попадает настоящий дневной свет, а двери кают мелькают так же часто.

Квартира номер 844, где я жил, находилась на девятом этаже. Но в Англии, как и в других странах Западной Европы, первый этаж считается цокольным, а счет идет со второго. Поэтому по-английски считалось, что я живу на восьмом этаже. Я вошел в довольно просторный коридор. Сразу за дверью, справа, была кухня, за ней – ванная, а в конце коридора – жилая комната. Ее двенадцать квадратных метров, благодаря удачно подобранной обстановке, не казались такими уж тесными. В одну из стен был встроен шкаф. В него свободно уместился весь гардероб, чемоданы, фотопринадлежности и всякие мелочи. У боковой стены стояла кушетка, которая ночью превращалась в кровать. В углу у окна блестел полировкой небольшой комод, на который я водрузил необходимый в моей работе мощный радиоприемник. Раскладывающийся столик у окна, если были гости, можно было легко передвинуть в любую часть комнаты. Другой угол у окна занимало кресло. Еще там был маленький секретер со стулом. Вот и все «содержимое» квартиры. Да еще невысокое, но зато очень широкое окно с плотными шторами, из которого открывался великолепный вид на Лондон.

Я вспомнил, что должен позвонить в лигу.

Набрав знакомый номер, слышу энергичный голос мисс Пауэлл.

– Алло, Элизабет, – говорю я.

– Привет, Гордон! Как живешь? Тебе передали, что я звонила?

– Да, только что. У меня все «о'кей». А как ты?

– Спасибо, ничего. Ты свободен завтра вечером?

– Смотря для чего.

– Есть пропуск в королевскую ложу в Альберт-Холл. Хочешь пойти?

– А что там будет?

– Концерт знаменитого русского скрипача с невозможной фамилией. Что-то вроде Острич («страус» по-английски)... Так пойдешь?

– Конечно. Огромное спасибо, Когда забежать в лигу?

– Не трать зря времени. Я пошлю пропуск по почте.

– Еще раз спасибо, что не забываешь. До свидания.

– Надеюсь, ты получишь удовольствие. Всего...

У Заморской лиги был постоянный пропуск на два лица в королевскую ложу Альберт-Холла – всемирно известного концертного зала Лондона (естественно, если концерт посещала королева, пропуск не выдавался, но такое случалось не часто), и я не раз бывал «гостем Ее Величества», ощущая на себе почтительно-завистливые взгляды зала.

Обычно я отправлялся в Альберт-Холл не один, а с кем-нибудь из знакомых. Как и полагалось, на красивом, оттиснутом на белом картоне билете тонким каллиграфическим почерком была написана фамилия гостя. После концерта я подчеркнуто торжественно преподносил билет на память, заранее предвкушая растерянность и восторг, с которыми мой гость увидит свою фамилию рядом с именем Ее Величества. Нехитрая комбинация с билетом в королевскую ложу била наповал, создавая у знакомых, мягко говоря, несколько преувеличенное представление о возможностях и связях Гордона Лонсдейла.

На этот раз мой выбор пал на мисс Джилиан Хорн – довольно миловидную особу, работавшую секретарем суда первой инстанции (ее, как мы помним, мне рекомендовал Ганс Кох), от которой я узнавал чрезвычайно много любопытного о порядках в английском суде. Да и не только там.

Но Джилиан на месте не оказалось.

Пора было обедать.

Втиснувшись в свою крохотную кухню, я высыпал содержимое одного из пакетиков в кипяток, добавил туда пару свежих помидоров, несколько стручков фасоли и, помешав ложкой, даже не пробуя – фирма справедливо гарантировала прекрасный вкус, – снял кастрюльку с огня.

На второе я приготовил отбивную, гарнир – горошек и морковь – взял из консервов. Третьего не было, к сладкому я равнодушен.

Потом накрыл на стол и включил приемник – недурно помогавший мне в работе английский «Буш» (так называемая колониальная модель с одним средневолновым и девятью «растянутыми» коротковолновыми диапазонами, рассчитанными на прием с дальнего расстояния). Поймав первый попавшийся джаз, сел обедать.

Опуская ложку в суп, я вдруг вспомнил официально-замкнутые лица своих новых однокашников и поймал себя на том, что все время где-то там внутри, не отдавая себе в том отчета, думаю о них, интуитивно сортируя на тех, кто «мог бы быть оттуда», и на тех, кто «явно не тот»

И так как на данном этапе это было делом довольно бессмысленным, я вскоре стал думать о чем-то другом, отметив все же про себя двух-трех однокурсников, которые явно были «оттуда»: пухленького лет сорока шатена с серыми глазами; высокого брюнета с большим тонким, похожим на ручку от бритвы, носом – ему тоже было за сорок, и держался он с подчеркнуто армейской выправкой; такого же примерно возраста хмурого, красивого мужчину, в котором сразу уловил привычку к профессиональной сдержанности, – так достоинство разведчика в известных условиях, как видим, превращается в его недостаток. Что поделаешь, диалектика жизни.

Покончив с обедом, я вскипятил себе чашку черного кофе и, удобно устроившись в кресле, придвинутом к окну, полистал свежие газеты, отметив интересные для моей работы события и имена. Затем раскрыл толстый массивный том китайско-английского словаря и погрузился в хитрую, непостижимо запутанную для европейца вязь иероглифов.

Так я работал, не зажигая света, пока совсем не стемнело. Тогда перешел в ванную, которая служила мне и фотолабораторией, и несколько минут находился там.

В шесть вечера, надев темный плащ, я направился в кинотеатр «Одеон». В кармане макинтоша лежал блок американских сигарет «Честерфилд» Спустившись на лифте вниз, я перешел в главный вестибюль, где перед стойкой администратора, как обычно в этот час, восседала госпожа Сёрл – худая, старомодно причесанная дама, с лица которой никогда не сходило выражение вежливой озабоченности.

Заметив меня, госпожа Сёрл обворожительно (насколько это было в ее силах) улыбнулась, использовав значительной опыт одинокой пятидесятилетней дамы при гостинице.

Я изобразил ответную улыбку и положил перед ней блок «Честерфилда».

– О, вы меня незаслуженно балуете, – несколько жеманно проговорила госпожа Сёрл, тем не менее открывая свою конторку, чтобы спрятать ценный подарок. – Как идут дела, господин Лонсдейл? Надеюсь, все в порядке?

– Конечно, мисс Сёрл, конечно. Среди жителей вашего дома сегодня появился студент Лондонского университета.

– Что ж, я рада за вас.

Я весьма дорожил добрыми отношениями с госпожой Сёрл и всячески укреплял их. Если б не эта дама, наверное, еще бы до сих пор искал в Лондоне квартиру. Ведь разведчики, как и все прочие смертные, находят себе крышу сами, полагаясь в основном на собственные крепкие ноги и собственную интуицию.

Словом, у меня были все основания дорожить расположением всемогущего администратора.

– Я вижу, вы сегодня задерживаетесь, госпожа Сёрл?

– Да, ужасно много работы...

Еще несколько таких же штампованных фраз, и мы попрощались.

По дороге в «Одеон» я «проверился», а проще говоря, убедился, что за мной никто не следит, – сделал я это тонким и точным приемом, не заметным со стороны.

Сзади никого не было.

Улица, в который уж раз за этот день, снова сочилась дождем. Но теперь, соединившись с электрическим светом витрин, фонарей, реклам, дождь придал ей почти праздничный вид. Нарядно блестели мокрые зонтики и плащи редких прохожих. Бросая на отполированные дождем мостовые пучки яркого желтого света, отчего те радостно вспыхивали, проносились, разбрызгивая лужи, автомашины.

Я шагнул в переулок и открыл дверцу будки телефона-автомата. Как и во всех будках Лондона, на специальной полочке там стояли четыре тома телефонного справочника. Вытерев платком мокрое от дождя лицо, я снял с полки третий том, быстро перелистал, задержавшись на 117-й странице. Самая нижняя фамилия на этой странице была слегка подчеркнута ногтем, что означало: Патрик или другой неизвестный мне коллега благополучно изъял из тайника донесение Центру.

117-я страница была избрана не случайно. Мне приходилось запоминать великое множество всяких адресов, кличек, паролей, сигналов и много другого. Даже при хорошей памяти это трудно, поэтому, вырабатывая условия связи, опытный разведчик всегда прибегает к мнемоническим приемам, облегчая себе запоминание. В данном случае я избрал сочетание дня и месяца моего рождения.

Набрав номер, я наконец услышал тихий голос Джилиан. Я спросил, не пойдет ли она на концерт знаменитого русского скрипача со странной фамилией Острич?

Джин тихо засмеялась:

– Конечно, если Острич – это знаменитый Ойстрах.

Я и не сомневался, что предложение будет принято. Мы договорились о встрече...

Интервью с героем книги

– Судя по неторопливому рассказу, Конон Трофимович, в вашей основной работе наступило относительное затишье?

– Вживание в «образ» тоже требовало немалых усилий. Но того, что вы назвали «затишьем», не было – приходилось считать не дни, а часы и даже минуты.

– Пригодился ли вам ваш московский студенческий опыт?

– Только относительно... Дело в том, что учебное заведение в Лондоне, где я проходил «курс наук», было весьма своеобразным. И учились в нем люди, которых только при большом воображении можно назвать студентами. Об этом стоит рассказать подробнее.

– Согласны – посвятим вашим «однокашникам» следующую главу. А пока вот о чем... Вы не опасались, что однажды вам встретится человек, который догадается, что вы – не Гордон Лонсдейл?

– В жизни, конечно, случаются разные встречи, в том числе и такие, которые предусмотреть невозможно. Меня как-то познакомили с одним старым изобретателем ирландцем, который провел значительную часть своей жизни в Бирме. Я встречался с ним довольно часто и даже пытался продать одно из его изобретений. Однажды он спросил меня, где мои родители, на что я ответил, что не имею понятия. Тогда он спросил меня, как зовут моего, отца и чем он занимается. Услышав, что его имя – Джек и что он по специальности был автомехаником, старик явно заволновался. «Гордон, – воскликнул он, – я уверен, что знал твоего отца в Бирме». После этого он говорил всем без исключения, что знал моего отца. Со временем он даже убедил себя, что знал меня ребенком...

ГЛАВА XIII

Так потянулись дни моей второй студенческой жизни. Солнечные и пасмурные, забитые до отказа лекциями, сидением в университетской библиотеке или неожиданно свободные ото всяких дел, но по большей части скучновато однообразные, лишенные каких-либо ярких событий, потому что именно такой была работа, которой я посвятил себя.

Здесь не было ни погони, ни стрельбы, ни пресловутых красавиц, с кинематографической легкостью узнающих самые большие секреты, а было лишь терпеливое ожидание и кропотливый, незаметный труд, который можно сравнять с воспетой поэтом добычей радия. Те же тонны руды – граммы нужного «вещества».

Это был такой же важный и нужный, как и всякий иной, труд, значение которого можно было оценить в полной мере, лишь определив его место в общем трудовом процессе общества, которому я служил. И главный его смысл был довольно прост и сводился к тому, чтобы обеспечить всем остальным участникам этого трудового процесса возможность спокойно созидать и пользоваться плодами своей работы.

Для меня же конкретно, как я уже говорил, эта задача сейчас формулировалась так: выяснить, кто из студентов Школы африканистики и востоковедения – сотрудник специальной службы, по возможности установить какой именно службы, получить их анкетные данные, изучить личные качества.

На быстрый успех я не рассчитывал, так как знал, что англичане редко идут на сближение с людьми чужого круга, особенно с иностранцами. Оставалось только набраться терпения и уповать на «его величество случай», который, как известно, чаще всего приходит к тем, кто его заранее подготовил и умеет ждать.

Я вставал в семь утра (поздно по английским понятиям), несколько минут – на «статическую зарядку» (вполне достаточно, чтобы держать себя в форме), холодная ванна и, проглотив стоя, поскольку в моей кухне нельзя было поместить даже табуретку, пару бутербродов или тарелку овсянки, садился за карточки, на которых были выписаны китайские иероглифы. Час-полтора я занимался грамматикой, просматривал конспекты и в десять (без чего-то) шел в университет. Лекции занимали время до обеда. Обедал я в университетской столовой. По старой традиции, идущей от тех времен, когда университеты были только при монастырях, она называлась «младшей трапезной». Цены в ней, как и качество питания, были на редкость низкими. Я попытался было перейти на вегетарианский стол – его готовили специально для студентов-индусов, но быстро понял, что такая пища не для меня: через час снова был голоден. В конце концов я решил проводить время обеденного перерыва в так называемой «младшей общей комнате», где был небольшой буфет с чаем и печеньем. Там можно было читать газеты или играть в китайские шахматы. Многие поступали так же.

Лекции после обеда бывали не часто. Обычно в три часа я уже выходил из университета и мог заниматься своими прямыми обязанностями. На первых порах, как я уже говорил, это было изучение города и обстановки в нем.

Что касается моего непосредственного задания, то тут я шел к цели шагами, которые нельзя было назвать семимильными. Лишь на пятый день занятий получил впервые возможность познакомиться со своими однокурсниками. Познакомиться – и не больше того!

В перерыве между лекциями, когда все вышли в коридор – длинную, освещенную люминесцентными лампами щель между двумя выкрашенными светлой краской стенами, я оказался рядом с высоким парнем, одетым в твидовый пиджак и светло-серые брюки. Его одежда и более свободная, чем у остальных, манера держаться говорили о том, что он мог быть либо американцем, либо канадцем.

– Похоже, вы – американец? – как бы невзначай бросил я, придвигаясь к парню поближе.

– Славу богу, пока нет, – ответил тот, довольно агрессивно окидывая меня взглядом. По тому, как парень проглотил букву «р», слегка при этом «акая», было легко определить, что это либо канадец, либо житель Новой Англии – северо-восточного уголка США, граничащего с Канадой.

– Вот и отлично. Я тоже канадец, – сказал я, примирительно улыбнувшись. – Из Ванкувера. Вы, видимо, с востока?

– Совершенно верно. Из Оттавы. Том Поуп, – парень протянул руку.

Знакомство, как говорят в Англии, «сломало лед», и вскоре я мог пожать руку еще нескольким стоявшим рядом с нами парням. Ну, а дальше речь пошла о том, для чего они занялись «этим чертовым китайским».

Первым ответил Том.

– В министерстве иностранных дел Канады, где я имею честь служить, – несколько церемонно сказал он, – нет ни одного молодого сотрудника, владеющего китайским. Мне предложили поехать учиться в Лондон, и я немедленно согласился. Я холостяк, да и вообще легок на подъем.

– Ну, я не могу похвастать этим качеством, – заметил высокий прилизанный англичанин, – в данном случае инициатива исходила не от нас. Так, Тэд?

Тэд кивнул:

– Нас направил сюда Форин Оффис.

Стоявший рядом со мной джентльмен лет тридцати пяти хриплым голосом изрек, что он – сотрудник министерства колоний и его тоже послали изучать китайский язык. («В связи с предстоящим переводом в одну из колоний».) Двое якобы служили в полиции в Малайе, и им необходимо было знать китайский для более успешного продвижения по службе. Один был служащим администрации Гонконга (я едва удержался, чтобы не сказать, что в Малайе и Гонконге живут выходцы из Южного Китая, говорящие на совершенно ином наречии, чем так называемый «государственный язык», который они должны были изучать в школе). Еще один «однокашник» – похожий на араба, смуглый парень – представился дипломатом из Израиля. Нашелся тут и американец, который, по его словам, приехал в Англию изучать китайский потому, что плата за обучение здесь в несколько раз меньше, чем в США. Что в общем-то соответствовало истине: год обучения стоил около 40 фунтов стерлингов, то есть немногим более ста долларов, тогда как в США это обошлось бы более чем в тысячу долларов.

Что касается меня, то я говорил, что изучаю язык в надежде получить выгодную работу в одной из канадских фирм, торгующих с Китаем.

– Видимо, это будет хороший бизнес, раз вы решили на три года погрузиться в «китайскую тушь»? – с доброжелательной улыбкой спросил Том Поуп.

– О да, – поспешил я согласиться. – В данном случае цель вполне оправдывает средства...

О том, каким будет бизнес, на какие деньги я собираюсь жить в Англии, никто меня не спрашивал. Подобные вопросы считаются недопустимо неприличными. Во всяком случае, за все годы моей «английской жизни» никто этим так и не поинтересовался.

Вечером, листая сделанные на первых лекциях записи, я мысленно прошелся по аудитории, перебрав стол за столом всех пятнадцать своих однокурсников. Для начала я разбил их на три группы: иностранцы – канадский дипломат Томас Поуп, американец Клейтон Бредт и дипломат из Израиля Цвий Кедар. Во вторую группу вошли «черные пиджаки» – лица в чиновничьей униформе. Скорее всего, это были сотрудники военной разведки и контрразведки. Было известно, что именно такое партикулярное платье носят английские офицеры. Третья группа – те, кто выдавал себя за сотрудников Форин Оффис, что также было довольно известной традицией Сикрет Интеллидженс сервис, как официально именуется английская политическая разведка.

Очевидно, Поуп и американец не имеют никакого отношения к секретной службе. Иное дело – израильтянин. Интуиция подсказывала, что он не тот, за кого выдает себя. «Надо будет сойтись с ним поближе, – подумал я. – Явно интересный парень. Попробую с ним позаниматься языком».

Кедар оказался весьма общительным человеком и охотно согласился на приглашение заниматься вместе.

Жил он недалеко от меня и в тот же вечер нанес мне визит. Мы выпили по рюмке вермута, слегка разбавленного джином, – приятный, чуть терпкий аперитив, известный как «мартини», – и, прежде чем нырнуть в таинство древних китайских иероглифов, как и полагалось по английским традициям, несколько минут беседовали о всякой всячине.

– У вас чудесный вид из окна.

– Да, это, пожалуй, лучшее в этой комнате...

– Любите городской пейзаж?

– Конечно. Но не настолько, чтобы не отходить от окна, – я протянул гостю вторую рюмку «мартини».

С высоты девятого этажа город и впрямь был прекрасен в этот вечерний час. Он блистал и переливался огнями бесчисленных домов и домиков окраины, контуры которых уже нельзя было разглядеть в темноте, манил сонным теплом окон близких зданий и особняков, волновал автомобильными реками, которые вечно текли по узким ущельям его улиц.

Вечерний электрический Лондон стоил того, чтобы им любоваться.

– Когда живешь в таком городе, чувствуешь себя крохотной молекулой, – сказал Кедар, опуская на стол рюмку.

– Вы родились в Израиле или эмигрировали туда?

– Израильтянин чистых кровей. Вырос в Палестине.

– Почему-то думал, что вы араб.

– Не один вы, – усмехнулся Кедар. – Арабы тоже иногда принимают меня за своего. – Он слегка нажал на слово «иногда», как бы намекая, что с ним связаны какие-то интересные события из его жизни. – Их язык я знаю с детства.

– Видимо, это третий по счету, которым вы владеете?

– Нет, четвертый. Кроме древнееврейского, английского и арабского я изучал немецкий... Но, по-моему, все вместе они не сравнятся по трудности с этим чертовым китайским. Поэтому я благодарен вам за помощь. Знаете, когда в сорок лет садишься за эти «цзянь» и «тянь» – это не вдохновляет.

– Зачем же насиловать себя?

– Вы бизнесмен, и понять вам это трудно. Я же – на службе. Дипломат. Мне предлагают выгодную работу в Пекине, и я, конечно, не отказываюсь.

Намечавшаяся дружба требовала ответного визита. И мы договорились, что я зайду к Кедару в субботу вечером. Как и я, тот снимал небольшую меблированную квартиру, но чуть дальше от университета. Кедар был по-своему радушен и, даже не дождавшись, пока я повешу мокрый от очередного дождя плащ, предложил выпить.

– Считайте, что вам сегодня повезло, – воскликнул он, распахивая дверь в кухню. – Я угощу вас не виски и не джином, а удивительным, неизвестным вам напитком.

Тут он открыл холодильник и достал бутылку... «Столичной».

– Что это такое? – спросил я, с подчеркнутым интересом разглядывая знакомую этикетку.

– Лучший напиток в мире. Русская водка, – ответил Кедар, открывая бутылку. – При этом не какая-нибудь подделка, а «Штолышна» из России.

Он налил в небольшой фужер, поставил на стол блюдечко с хрустящим картофелем и посадил меня в кресло. Пили, как это принято в Англии, крохотными глотками, и я невольно поморщился.

– Это с непривычки, – заметил Кедар, увидев мою гримасу. – Еще несколько глотков, и убедитесь – прелесть!

Оставалось только согласиться.

Кедар оказался на редкость словоохотливым, и через несколько таких встреч я знал, что во время войны 1948 года его не раз забрасывали в Египет и Сирию, где он успешно вел разведывательную работу. Оставалось выяснить как можно больше деталей. Кедар не был скуп на них. И я искренне удивлялся (про себя, конечно), что тот охотно посвящает в свои дела вообще-то малознакомого человека.

С англичанами же все обстояло иначе.

Недели складывались в месяцы, давно уже на дворе стояла хмурая «осенняя» лондонская зима, и газеты в отделе занимательных наблюдений резонно сообщали, что дело уже как будто бы идет к весне, а мне так и не удавалось завязать дружеских отношений ни с кем из англичан.

Правда, как-то им предложили заниматься по часу в день в лингафонном кабинете – всегда темноватой комнате, где на столах стояли специальные аппараты, чтобы слушать грампластинки с уроком на китайском языке. Пришлось задерживаться после занятий и посещать трапезную всей группой. Теперь, получая пластинки в одной библиотеке, работая в одном кабинете и затем обедая в одной столовой, мы были вынуждены чаще общаться между собой. И мне наконец удалось установить сносные отношения со студентами, выдававшими себя за сотрудников Форин Оффис. Сносные, но не более. Дальше «Здравствуй» и «Прощай», «Хорошая погода сегодня» – дело не шло.

Оставалось набраться терпения и ждать.

Мои английские однокашники аккуратно являлись на занятия и сразу же после лекций исчезали. В студенческой жизни они не участвовали, все это были люди солидные, сделавшие карьеру. К тому же все жили с семьями и свободное время привыкли проводить в «своих», как говорят в Англии, клубах.

О, эти пресловутые английские «клабс» – маленькие кланы, государства в государстве, двери которых закрыты для остальных смертных. Социальное положение для англичанина – это прежде всего клуб. На самой вершине клубной лестницы, в недосягаемых для простого англичанина высях, застыли в вековой тишине аристократические клубы Вест-Энда. Заговорить там в полный голос считается чуть ли не преступлением. Все знают друг друга так же, как и прислуга знает всех. В клуб можно пригласить гостя, но только – мужчину. Женщин – нельзя; эти заведения и возникли-то как убежище от женщин. Поэтому и комфорт там почти домашний. У членов клуба свои комнаты, сюда на их имя приходит почта. Адрес такого клуба помогает получить кредит в магазине и продлевает терпение кредитора.

Ступенькой ниже существуют клубы, членство в которых дается автоматически. Например, клуб выпускников Оксфорда и Кембриджа или клуб Армии и Флота, куда допускается только офицерский состав. Для сержантов и рядовых есть свой клуб – Виктории.

Следующее место в клубной иерархии занимают «Рабочие клубы», членом которых может стать каждый. По существу, это просто замаскированные пивные, и смысл их в том, чтобы напоить с 15 до 17.30 всех жаждущих, когда в соответствии с законом в Англии пивные закрыты на перерыв.

И, наконец, в пятидесятые годы в Англии появилось великое множество «Стриптизных клубов». Сюда можно вступить с помощью двух рекомендаций, которые охотно дают каждому желающему владелец клуба и бармен. Чтобы оправдать непомерные наценки на выпивку, посетителей каждые полчаса услаждают сеансом стриптиза.

Впрочем, была еще одна категория клубов, которая хотя и не носила этого имени, но выполняла примерно те же функции. И я, как и любой другой человек, оказавшийся на английской земле, имел туда открытый доступ. Клубами этими были пивные.

Да, именно пивные. Ибо для «доброй старой» Англии это заведение столь же традиционно, столь же типично, как пресловутый лондонский смог. Их здесь – особенно в Лондоне – невероятное количество. И, конечно же, почти у каждого англичанина есть «своя» пивная, где он чувствует себя не менее (а может быть, и более) свободно, чем дома, и знает большинство завсегдатаев.

Любопытно, что все пивные – и в городе, и «на селе» – делятся на «отсеки» с отдельными входами. Основной «отсек» – общий зал, но есть зал и для публики почище, цены тут слегка выше, хотя пиво качают из той же бочки. Еще дороже «уединенный зал», которым обычно пользуются женщины, не сопровождаемые мужчиной.

Пивные, как ни странно, и стали тем местом, где я наконец-то смог найти общий язык и с «чиновниками», и с джентльменами из Форин Оффис.

А было это так.

Среди преподавателей школы одной из самых ярких, заметных фигур был Саймонс-младший, сын профессора Саймонса. Отец в тридцатые годы эмигрировал из фашистской Германии, Саймонс-младший был тогда ребенком. Он успел окончить частную школу и университет в Кембридже. Говорил по-английски на аристократическом наречии и во всем стремился походить на истинного британца (ему это почти удавалось. «Почти» потому, что он все же оставался явным «европейцем», как англичане называют жителей Западной Европы). Китайский язык он знал хорошо и преподавал его умело. К студентам из нашей группы – они были одного возраста с ним – относился как к равным.