Текст книги "Гордон Лонсдейл: моя профессия — разведчик"

Автор книги: Гордон Лонсдейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Я притормозил у первой попавшейся бензоколонки и, пока парень в белом комбинезоне ловко промывал губкой ветровое стекло машины и заливал в ее бак «супер», успел просмотреть лежавший на столике в соседнем баре рекламный проспект БЕА, где было помещено расписание вылетов из лондонского аэропорта.

Ближайший рейс приходится на субботу – через день.

«Вот и отлично, – решил я. – Субботу и воскресенье в дороге. Понедельник – на занятия. Если только погода не подведет...»

Но погода была преотличная, ни дождей, ни туманов. Так что все складывалось как будто бы удачно.

Я гнал машину в сухую, теплую ночь, ощущая подъем, вызванный сознанием только что перенесенной опасности, и легкую усталость.

С каждым часом дорога становилась все пустыннее. Теперь можно было сбавить скорость и позволить себе немного отдохнуть. Но тут же увидел свет нагонявшей меня машины и снова дал полный газ. Ее водитель тоже «прибавил». Я погнал машину еще быстрее, стрелка спидометра давно уже перешагнула цифру 80 миль, а человек, который шел за мной, вовсе не собирался отставать, сидел «на хвосте», заливая ослепительным светом мою кабину.

Я резко притормозил, уступая дорогу своему преследователю. Но «хвост» тоже сбавил скорость, продолжая маячить сзади.

Все водители знают, что на шоссе часто попадаются любители висеть «на хвосте» впереди идущей машины. Я и сам часто практиковал такой способ езды, особенно в гололед и туман, когда впереди идущая машина служит как бы индикатором состояния дороги и позволяет заранее снизить скорость на опасном участке.

Теперь предстояло выяснить: почему за мной «хвост» – наблюдает или просто шальной автолюбитель?

Ведь контрразведчики иногда умышленно ведут себя нагло – ну, кому придет в голову предполагать, что они так открыто станут вести наблюдение за машиной?

Оставалось либо остановиться, либо свернуть на другую дорогу.

Заметив впереди ярко-красную рекламу ночного кафе, я резко остановил машину у его дверей. Не выключая мотора, несколько секунд ждал, что станет делать дальше «хвост». Остановится? Проедет мимо?

Черный «мерседес» со свистом промчался дальше. Рыжеволосая девица, сидевшая за рулем (я успел заметить, что, кроме нее, никого в машине не было), высунулась в окно и приветливо помахала мне рукой. «Явно под газом», – с облегчением подумал я.

Я не стал заходить в кафе, а постучав для вида по переднему баллону ботинком и сокрушенно при этом покачав головой, тут же снова сел за руль и отправился дальше...

Еще два часа гонки, и я въехал в Лондон.

Прежде чем лечь спать, я вошел в свою крохотную ванну и, быстро приготовив проявитель, обработал пленку. Снимки были четкими, нормальной плотности.

Я высушил пленку и, сняв со стены висевший там китайский свиток, отвернул наконечник его палки и вложил пленку в пустое пространство. Привернул наконечник на место, повесил свиток на стену.

Разбудил меня не будильник, а телефонный звонок. Но спросонок я долго смотрел на циферблат, не понимая, почему часы вдруг начали трезвонить в шесть, только потом потянулся к телефону.

– Простите, я, наверное, очень рано, – услышал я голос Вильсона. – Вы получили уже посылку из Абердина?

– Пока нет, – ответил я, чувствуя, как остатки сна покидают меня.

Повесил трубку и сразу начал одеваться.

Через десять минут после открытия крупнейшего лондонского универсального магазина «Селфриджес» я уже был там. Походив немного по залам первого этажа и купив какую-то мелочь, я увидел у одного из прилавков (тот, конечно, был заранее определен) Вильсона. Мы обменялись мимолетными взглядами, и Вильсон тотчас прошел мимо, на ходу незаметно сунув в мой карман крошечный сверток.

Дома я развернул сверток – там была кассета с фотопленкой. Пожалев, что успел вылить проявитель, я снова начал готовить раствор, поглядывая на часы – опаздывать на занятия не стоило.

Я обработал пленку, быстро высушил ее и, заправив в увеличитель, прочитал подробную информацию о группе разведчиков из ФРГ, которые несколько дней назад прибыли в Англию.

Это было задание Центра – взять под наблюдение агентов западногерманской разведки, появившихся недавно в Англии. Особый интерес для Центра представлял сотрудник западногерманской разведки – БНД – Хейнрикс. В радиограмме сообщалась его кличка – Хирт («пастух» по-немецки) и то, что он, по-видимому, будет заниматься на каких-то курсах НАТО.

В группе лишь Вильсон обладал связями, которые позволяли быстро справиться с подобным заданием, и я поручил ему заняться «Пастухом» и его коллегами по геленовскому стаду.

Как следовало из сообщения, которое я сейчас просматривал, Хирт оказался сотрудником сугубо засекреченной службы западногерманской разведки, носящей кодовое название «Архив». Ее создали тайно от западных держав, и уже в 1955 году по личному указанию Гелена «Архив» приступил к разведывательной работе против союзников ФРГ по НАТО. Учеба Хирта в Англии прикрывала его шпионское задание: восстановить связи с некоторыми старыми агентами третьего рейха в Англии, которые были «законсервированы» после войны. Вильсон докладывал, что пока еще не сумел выяснить, насколько Хирт преуспел в этом деле. Позже я узнал, что, вернувшись из Англии, Хирт работал в Штокдорфе под Мюнхеном, а затем в штаб-квартире БНД в Пуллахе. В 1958 году он был переведен на другую работу, и его след потерялся. (Можно предположить, что сейчас «Пастух» находится в одной из стран НАТО и по-прежнему «трудится» в «Архиве»).

Вложив пленку в тот же китайский свиток, я зашагал в университет, чувствуя себя изрядно вымотанным.

«Если сегодня контрольная, я горю», – думал я, открывая массивную дверь в вестибюль. Контрольные устраивали довольно часто. Они заменяли и зачеты, и экзамены. Собственно, экзамен – это и была письменная контрольная работа, где рядом с вопросами заранее была проставлена их «цена» – 5, 10 и даже 20 баллов, в зависимости от трудности вопроса.

Но мне явно везло – контрольной на этот раз не было. Я послушал лекции и, не дожидаясь конца занятий, двинулся домой. Чемодан уже был собран. Я вызвал такси и отправился в аэропорт.

Оформив транзитный полет с остановкой на несколько часов в Париже, я вылетел из Лондона и через час с небольшим приземлился на аэродроме Орли. Пассажиры направились в здание аэровокзала. Не успели они войти в зал ожидания, как радио, вдруг, прервав сообщение об очередном прилете, объявило:

– Господин Лонсдейл, прибывший рейсом из Лондона. Вас просят подойти к окну иммиграционного чиновника... Ощущение опасности, спрятанное где-то в глубинах мозга, тут же заявило о себе. «Ловушка, – подумал я. – Пленка в кармане... Куда ее спрятать? Надо уходить».

– Господин Лонсдейл, подойдите, пожалуйста, к иммиграционному чиновнику, – повторило радио.

«Надо уходить!»

Но зал был отделен барьером от остальной части аэропорта. За барьером дежурили полицейские. Пока пассажиры не прошли паспортного и таможенного контроля, в город их не выпустят.

Чтобы выиграть время, я решил сделать вид, что ничего не слышал. Довольно безучастно стоял я у витрины с сувенирами, разглядывая традиционные Эйфелевы башни и Триумфальные арки. В голове у меня вихрем мелькали разные мысли о том, как лучше выйти из этой странной ситуации. Но я тут же отвергал их как неосуществимые или поспешные.

Через минуту диктор снова попросил меня подойти к окошечку, на этот раз «срочно». К этому времени я уже принял решение: если вызовут еще раз, подойду. Сохраняя внешне полное спокойствие, я заглянул в иммиграционное окошко. Не успел открыть рот, как ко мне подскочила хорошенькая стюардесса.

– Вы мосье Лонсдейл?

– Да, – ответил я. – В чем дело?

– Вы транзитный пассажир, – улыбнулась стюардесса. – Поэтому мы оформим вас вне очереди и доставим в город на автомобиле, а не на автобусе. «Эйр Франс» стремится сделать все, чтобы даже транзитные пассажиры имели возможность хоть немного познакомиться с Парижем...

Опекаемый жизнерадостной стюардессой, я вне очереди прошел паспортный и таможенный контроль и через несколько минут уже мчался в Париж в шикарном лимузине. Остальная часть моей поездки прошла без каких-либо осложнений. Спустя два дня весь материал был в Центре.

ГЛАВА XXI

Сидя за столом в своей крохотной комнате, я смотрел в окно, не видя ни синего вечера, ни зеленых ковров Риджент-Парка, а правая рука моя сама собой тихо отстукивала мелодию какого-то марша.

Узенькая исписанная цифрами ленточка папиросной бумаги, которая все еще лежала передо мной на полированной поверхности стола и которую надлежало сейчас же уничтожить, только что сообщила мне, что Центр считает необходимым мое присутствие на дебатах в парламенте по внешней политике правительства Ее Величества.

Было время знаменитого «Суэцкого кризиса». Англия навсегда прощалась с Египтом, теряя заодно и Суэцкий канал. Британский лев грозно рычал, стараясь показать всему миру, что не собирается отдавать свою добычу. В воздухе попахивало войной. Оказаться в среде парламентариев в этой обстановке было крайне важно.

Дебаты должны были начаться на другой день. Времени оставалось в обрез.

Но как попасть в парламент?

Я перебрал в уме всех своих более или менее высокопоставленных знакомых и нашел, что, пожалуй, надежнее всего обратиться в лигу, к мисс Пауэлл. Несколько дней назад, вернувшись из короткой поездки в Париж, я преподнес ей флакончик духов «Ша нуар» и блок американских сигарет.

Одинокая, стареющая женщина, воспитание которой, как это часто бывает с обедневшими аристократками, было значительно выше ее сегодняшнего общественного положения, мисс Пауэлл безмерно радовалась всякому знаку внимания.

– Говорит Лонсдейл, – сказал я в трубку, услышав энергичный голос сотрудницы лиги.

– Узнаю, Гордон. Рада тебя слышать? Как дела?

– Спасибо, все хорошо. А ты как, Элизабет?

– Как обычно. Полна оптимизма и положенной по должности энергии, – усмехнувшись, бодро ответила мисс Пауэлл. – Ты о чем-то собираешься меня просить, Гордон?

– Ты попала в самую точку.

– Тогда говори, а то мы скоро закрываем контору...

– Ты не могла бы помочь, – тут я сделал паузу, которая должна была подчеркнуть значительность просьбы, – попасть на дебаты в парламент?

– Только и всего?

– Разве мало?

– Решил стать политиком?

– Ну, знаешь, университет, Африка... Всегда полезно послушать такие вещи из первых уст...

– Когда дебаты?

– Завтра.

– Не вешай трубку, я поговорю по другому телефону. Тут же я услышал, как всемогущая мисс Пауэлл звонит

активному деятелю лиги члену парламента сэру Джоселину Люкасу и любезнейшим голосом просит его устроить пригласительный билет на «скамью выдающихся посетителей» одному «чрезвычайно симпатичному канадцу по фамилии Лонсдейл».

– Гордон ты слышал наш разговор?

– Конечно.

– Сэр Джоселин говорит, что билет у тебя в кармане...

– Спасибо, Элизабет.

Сэр Джоселин не подвел лигу: я назвал его имя одному из монументальных «бобби», дежуривших у входа в парламент. Тот вошел в здание и скоро появился с молодым энергичным джентльменом.

– Я секретарь сэра Джоселина, – заученно улыбаясь, произнес джентльмен. – Вот ваш пригласительный билет. Я провожу вас... – он протянул кусочек белого картона.

Энергичный молодой человек не без торжественности провел меня на галерею палаты общин и усадил в одну из лож. Я осмотрелся. Я впервые попал в парламент и был поражен размерами зала, где заседал высший законодательный орган Великобритании. Зал оказался крохотным и даже по-своему уютным. Может быть, потому, что хранил на себе всегда для нас трогательную печать старины, может, просто был так спроектирован. При желании можно было свободно переговариваться с любым членом парламента – расстояние между противоположными сторонами составляло всего лишь несколько метров. Это было похоже скорее на студенческую аудиторию, нежели на торжественно-официальное помещение. Но оно и не предназначалось ни для каких церемоний.

Тут говорили. Обсуждали. Спорили, утверждая и укрепляя тот строй, которому верно служили господа в черных сюртуках, заполнившие крохотный зал.

В тот день палата общин была набита битком, некоторые парламентарии даже стояли в проходах, поскольку в английском парламенте нет постоянных мест, закрепленных за отдельными членами парламента, и скамеек всем не хватает. Лишь за членами правительства и «теневым кабинетом», то есть руководством верноподданнической оппозиции Ее Величества, закреплены передние лавки по обеим сторонам длинного стола, расположенного у возвышения, на котором восседает спикер палаты общин.

Обитатели передних скамей вели себя поразительно непринужденно – двое почти лежали на сиденье, чуть ли не положив ноги на стол. Одно место в первом ряду рядом с проходом от скамьи правительства оставалось свободным, и я не мог понять, почему его не занимал никто из стоящих в проходе. Неожиданно по залу пронесся какой-то шумок, и все взоры устремились ко входу в палату. Оттуда показалась полная старческая фигура, дрожащей походкой проковылявшая к этому единственно свободному в зале месту. Когда старец сел, я увидел его лицо и мгновенно узнал – это был Уинстон Черчилль – «самый великий из живущих ныне англичан», как его любили называть в прессе. С большим интересом я рассматривал человека, который в свое время призывал удушить Советскую власть в колыбели, но волею судьбы был вынужден стать нашим союзником во второй мировой войне.

Прения по внешней политике еще не начинались. Какой-то провинциальный парламентарий нудно говорил о бюджетных нуждах своего округа. Его никто не слушал. Большинство парламентариев не очень тихо переговаривались между собой, высказывая самые разные оценки предстоящим дебатам. Мой сосед, явно скучавший и не знавший, как убить время, вступил со мной в беседу. Говорил он с сильным ирландским акцентом.

– Откуда вы приехали?

– Я – канадец.

– Федеральный или провинциальный?

Я не стал скрывать, что не понимаю, о чем идет речь, и попросил объяснить, что, собственно, тот имеет в виду.

– Я спросил, какой парламент вы представляете – федеральный или какой-либо провинции?

Со вздохом сожаления я признался, что пока еще не вхожу ни в один парламент, и спросил, почему мне задан такой вопрос.

– Потому что вы сидите на скамье для членов парламента британских доминионов. Кстати, я из Северной Ирландии...

Дебаты по «Суэцкому кризису» открыл Антони Иден. Я часто видел его в кино и по телевидению. Внешний вид «самого красивого премьера» поразил меня: тот заметно осунулся, постарел, несмотря на накаленную обстановку в палате, говорил очень вяло. Видимо, он уже сам осознал, что стал политическим трупом.

Идеи пытался отражать атаки оппозиции, говорил, что никакого антиегипетского сговора между Англией, Францией и Израилем нет. Депутаты саркастически улыбались, шумели, подавали реплики. Дверь в политическую кухню страны была открыта, и я получал возможность заглянуть туда, а значит, лучше понять скрытые пружины английской политики и лучше предугадывать события в будущем...

Это был отнюдь не последний мой визит в английский парламент.

Как-то мне неожиданно позвонила мисс Пауэлл и возбужденным голосом предложила пойти на прием для членов лиги в палате общин. Я, конечно, с благодарностью принял приглашение.

Прием состоялся в погожий весенний день. Собралось около пятидесяти членов лиги. В основном это были, как всегда, австралийцы и новозеландцы. Их сопровождали в экскурсии по зданию видные члены парламента. Кто-то из них выступал в роли гида. Осмотр был очень интересным, гостей водили по таким уголкам парламента, куда обычных посетителей не пускают. Затем их угостили клубникой со сливками – в Англии это считается редкостным деликатесом, – и между парламентариями и членами лиги завязалась беседа.

В этот момент меня отыскал руководитель группы:

– Господин Лонсдейл, вы – единственный канадец в нашей группе, и я хотел бы познакомить вас с достопочтенным Беверли Бакстером. Он, как и вы, канадец. Однако поселился в Англии и стал теперь видным членом парламента.

До этого я никогда не слыхал о своем знаменитом «соотечественнике», тем не менее с готовностью согласился познакомиться с ним. Мы перешли на террасу. Был отлив, уровень воды в Темзе упал, и обнаружилось илистое дно, издававшее неприятный запах. Господа парламентарии, по-видимому, давно привыкли к нему и спокойно продолжали беседовать с членами лиги. Господин Бакстер любезно расспрашивал меня о житье-бытье в Канаде, планах на будущее. Особенно он интересовался, как идут дела в Британской Колумбии в связи со строительством там крупных гидроэлектростанций и заводов. Взамен он потчевал меня всевозможными занятными историями из своего богатого прошлого. Пожимая на прощание мою руку, полный доверия, он посоветовал:

– Может быть, и вы решите остаться здесь и заняться политикой? Желаю успеха.

ГЛАВА XXII

– Слушай, Гордон, – как-то обратился ко мне Том Поуп перед лекциями. – Что ты скажешь, если сегодня я приглашу тебя на «парти»?

– Скажу «отлично», если, конечно, ты приглашаешь только меня, а не бутылку виски вместе со мной.

– Ну, этого можешь не опасаться, – несколько загадочно усмехнулся Поуп. – С виски все будет в порядке. Я думаю собрать всех ребят.

– Во сколько?

– Восемь вечера.

– Идет.

– Захвати с собой фотоаппарат. Сделаешь нам снимки на память.

Я видел, как в перерыве между лекциями Поуп старательно обошел всех студентов и некоторых преподавателей, приглашая каждого на «парти» – своеобразный мальчишник.

Канадец жил на широкую ногу и снимал шикарную квартиру в популярном среди дипломатов районе к северу от Кенсингтонского дворца на улице Порчестер террас. Квартира занимала часть первого этажа особняка с садом. Основной ее достопримечательностью был красивый полукруглый зал, выходивший в сад. Он был обставлен белой с золотом старинной мебелью. Белой с золотом была и лепка на потолке и стенах. Щедрые хозяева, получая не менее щедрую арендную плату, оставили Тому концертный «Бехштейн», выдержанный в тех же бело-золотых тонах. Для такой большой комнаты было, как это принято на Западе, сравнительно немного мебели, и это создавало впечатление еще большего простора.

Как дипломат Том мог покупать вино и другие напитки с большой скидкой. И все же я был поражен обилием спиртного. Бутылки стояли не только в баре, но и на полу, загромождая один из углов зала. Рядом возвышался открытый термос в виде небольшого бочонка со льдом. На специальных подставках выстроились бочонки с пивом и крепким сидром. Закуска, если не считать хрустящего картофеля, жареных орешков и соленой «соломки», практически отсутствовала.

Как водится, мы вначале стояли небольшими группами, разговаривали, потягивая «длинные» напитки – виски и джин, разбавленные содовой водой или апельсиновым соком. Постепенно, по мере поглощения спиртного, в зале стало шумно, а темы разговора более разнообразными – политика, женщины, погода, предстоящие скачки и последний футбольный матч с участием Стенли Метьюза. Но больше всего делились воспоминаниями, ибо все участники «парти» уже успели объехать полсвета.

– Ты помнишь историю с этим старым индусом, который никак не хотел умирать? – слышал я за спиной. – Наши парни устроили маленькую аварию, когда тот полз на своем «додже», а он все еще был жив... И знаете, как его убрали? Чистый смех...

Что ж, это стоило запомнить.

На вечеринке у Тома были и двое преподавателей – Саймонс-младший и господин Лю – единственный китаец на факультете – он преподавал разговорный язык и китайскую философию. Хрупкий, миниатюрный человечек – типичный житель юга Китая.

Господин Лю весьма любил выпить и, дойдя до определенного состояния, петь бесчисленные арии из классических китайских опер. Память его была феноменальной, к тому же он умел петь разными голосами – от сопрано до баритона. «Под занавес» вечера все разместились на ковре у камина и с удовольствием слушали завывания маленького Лю.

Я чувствовал себя превосходно, все складывалось как нельзя лучше.

– Гордон, – тронул меня за рукав хозяин, – тебе не скучно?

– Нисколько.

– Фотоаппарат взял?

– Да.

– Неси скорее...

Однокурсники уже знали, что фотографирование – мое страстное хобби, и никто не удивился, увидев у меня аппарат и электронную вспышку.

За тот весьма веселый и далеко не последний вечер я сделал несколько десятков снимков, пообещав всем прислать фотографии. А так как было это в последний день семестра, то я записал адреса присутствующих.

Словом, это был тот невероятный случай, когда рыба сама прыгала на сковородку рыбака.

Со временем мои однокурсники все реже и реже придерживались своих легенд, и постепенно удалось узнать их звания, специальные службы, к которым они принадлежали, и даже их предыдущую карьеру, чему во многом способствовал, сам того не подозревая, Том Поуп – он по-прежнему регулярно устраивал вечеринки. Иногда это были «мальчишники», иногда веселые встречи, на которые приходили с женами. Таким образом, в моем альбоме (и, разумеется, в Центре) появились и фотографии некоторых «разведдам».

Среди постоянных гостей Поупа был и капитан ВВС Харпер – пухленький шатен с серыми глазами, медлительный и в речи, и в движениях. Однажды он прихвастнул, что в начале 50-х годов работал помощником военно-воздушного атташе в Москве. Все заинтересовались, стали задавать Харперу вопросы. Я, естественно, с большим интересом слушал его ответы.

– Я хотел бы быть объективным, но на меня Москва не произвела приятного впечатления, – разглагольствовал Харпер. – Большой некрасивый город, где вымощены только центральные улицы. Сами москвичи дурно одеты, кожаной обуви у них нет, носят какую-то самодельную из ткани...

Видимо, Харпер имел в виду валенки.

– Говорят, там интересные музеи, богатая коллекция картин? – задали ему вопрос.

– Не сказал бы. Эрмитаж – так называется главный московский музей – произвел на меня более чем унылое впечатление.

Словом, невежество Харпера было поразительным – он не знал толком даже центра Москвы, ленинградский Эрмитаж «переселил» в столицу, а то, что рассказывал о жизни советских людей, было такой чепухой, что я усомнился в самом факте его пребывания в Советском Союзе и запросил об этом Центр. Как ни странно, оказалось, что Харпер действительно проработал несколько лет в Москве.

Он любил хвастать знанием русского языка и на переменах с важным видом читал русские книги. Я как-то пригляделся к одной из них и с удивлением увидел, что это были адаптированные рассказы Чехова для начинающих изучать русский. А ведь до прихода в университет Харпер преподавал русский язык в разведывательной школе ВВС!

Китайский шел у него исключительно туго.

– Зачем же ты пошел изучать язык, если он тебе не нравится? – как-то спросил я у Харпера.

– Нужно было, иначе я бы умер капитаном!

Как оказалось, работая преподавателем в разведшколе, Харпер не мог получить очередного воинского звания, хотя по сроку службы давно уже должен был стать майором. Вот тогда он и решил пойти учиться – не важно чему – и стать майором, так как во время учебы очередное звание присваивается независимо от должности. Я охотно помогал Харперу на контрольных работах в надежде, что английской армии удастся обогатиться столь блестящим майором.

В конце учебного года Том опять пригласил всех к себе. Один из «чиновников» сказал, что уже позвал знакомого с женой и поэтому не сможет прийти. Гостеприимный Том тут же предложил ему прийти со своим знакомым, что тот и сделал. Познакомившись с этим человеком на вечеринке, я пришел к выводу, что, судя по его поведению и связям, он скорее всего сотрудник какой-либо специальной службы, а посему на всякий случай сфотографировал и записал фамилию. Потом я совсем забыл и об этом случае, и о существовании господина Элтона. Каково же было мое изумление, когда впоследствии я неожиданно узнал, что именно Элтону контрразведка поручила вести дело Лонсдейла. Кстати, как выяснилось, тот даже не запомнил меня...

После выпускных экзаменов – как и все предыдущие, они были письменные – студенты по традиции устроили прощальный вечер. Был выбран большой китайский ресторан, принадлежавший известному в свое время боксеру Фредди Миллсу.

Заведение это помещалось в подвале и было оформлено в том псевдокитайском стиле – с драконами, завитушками и прочими атрибутами, – как представляют себе европейцы китайский интерьер. Кухня была под стать «декору» – весьма посредственной и лишь отдаленно напоминала китайскую. Но что делать – деньги были собраны заранее, ужин заказан. Все пришли с женами.

Маленький метрдотель-китаец, сиявший крахмальной манишкой, пробором и лаком туфель, проводил каждого в отгороженную ширмами заднюю часть зала. Там был накрыт стол в форме буквы Т, во главе его сидел Саймонс-старший.

Ужин был весьма обильным, шумным и пьяным. Всем хотелось говорить и показать себя – виделись мы, во всяком случае многие из нас, надо полагать, в последний раз. То и дело кто-нибудь поднимался, чтобы произнести очередной тост. Особенно длинный и малопонятный монолог в честь присутствующих здесь синологов сказал профессор Саймонс. Тост был явно заготовлен заранее и по идее должен был быть остроумным, но затянулся. Все с трудом дождались его окончания.

Тихо играла музыка, звенели бокалы. Вышколенные официанты-китайцы обносили экзотическими блюдами:

– Медуза...

– Бамбук...

– Акульи плавники...

Все было острое, пряное, вкусное.

– Гордон, ваше здоровье, – поднял рюмку мой сосед Лестер – армейский разведчик, как я установил два года назад.

– Ваше здоровье, капитан.

– Майор.

– О, поздравляю... Теперь в Китай?

– Да, на днях отправлюсь в Пекин...

«Что ж, давай, двигай. Тебя там уже ждут...» И снова тихо звенели бокалы, играла музыка, звучали тосты. А когда пришла пора встать из-за стола и все взаимные дружественные чувства уже были излиты, те, кто уезжал за границу, обменялись адресами с «лондонцами». Большинство не удержалось, чтобы не похвастаться новыми назначениями, поскольку почти все получили повышение.

Несколько человек направлялись в Пекин. Многие ехали в Гонконг. Американец Клейтон Бредт возвращался в США.

– А ты, Гордон? – спросил он меня.

– Пока поживу здесь, потом двинусь в Китай.

– Что ж, может быть, еще увидимся.

– Вполне.

Бредт знал, что как американца его в группе недолюбливали, и поэтому общался главным образом со мной и Поупом – канадцы были как бы двоюродными братьями и англичанам, и американцам.

– Послушай, Гордон. Хочу поделиться с тобой открытием, – начал неожиданно он, чуть покачиваясь и стараясь глядеть мне прямо в глаза. – Только об этом – ни-ни...

– Хорошо... Слушаю тебя, Клейтон.

– Так вот, кроме нас с тобой все тут, в этой группе... Знаешь кто?

Он выдержал паузу, во время которой я старательно придавал своему лицу вопросительное выражение.

– Шпионы! Вот кто!

– Ты уверен в этом?

– Как в том, что сейчас со мной беседуешь ты, а не Мерилин Монро.

И он стал приводить различные, весьма небезынтересные мне доводы в подтверждение своего открытия.

– Повторяю, кроме нас с тобой здесь все из разведки. Гордон, посмотри внимательнее на эти мерзкие рожи...

Бредт, разумеется, был не совсем точен, однако я не мог сказать ему, в чем заключалась его ошибка. Бредт сам узнал об этом много лет спустя из газет. Тем не менее я был доволен, что этот, как оказалось, весьма наблюдательный человек ни в чем не подозревал меня. И уж если американец, который часто сталкивался с канадцами, без колебаний принимал меня за канадского коммерсанта, прожившего много лет в США, то англичан можно было не опасаться.

Акклиматизация была закончена. Я стал истым лондонцем. Через несколько дней вместе с поздравлением по случаю успешного завершения Лондонского университета я получил из Центра новое задание.

Интервью с героем книги:

– Конон Трофимович, а нет ли возможности воспроизвести текст этого задания? Это, наверное, было что-то в таком роде: «Центр – Гордону Лонсдейлу. Вам поручается...»

– Для начала не будем фантазировать. Вы ведь пишете не «шпионскую» книгу и не детектив, поэтому не стоит путать жанры. Как и мне не следует рассказывать о методике, свойственной моей работе.

– Что же мы все-таки пишем?

– Странный вопрос, когда половина работы уже сделана. По-моему, мы ясно уславливались: запись воспоминаний.

– Вы предлагаете «не фантазировать»... Согласны. Но ведь и мы не настолько наивны, чтобы не сообразить, что «вспоминаете» вы порою избирательно. Не так ли?

– Я не говорю только о том, о чем не следует говорить. Вообще у меня есть правило: лучше промолчать, нежели заниматься сочинительством. Но хочу подчеркнуть, что канва событий в целом восстанавливается реалистично.

– Позвольте усомниться... Полковник Молодый улыбнулся:

– Ваше право. Однако советовал бы больше доверять людям. Кстати, без разумного доверия к своим помощникам разведчику работать невозможно. Он долго не выдержит, если станет всех и вся подозревать...

– Еще один вопрос. После окончания учебы вам вы дали диплом, свидетельство, словом, какой-то документ, что образование завершено.

– Естественно. И когда мне его вручали, я вспомнил свой диплом, тот, который получал в Москве...

Диплом

с отличием

Е № 103503

Предъявитель сего тов. Молодый Конон Трофимович в 1946 году поступил и в 1951 году окончил полный курс Института Внешней Торговли по специальности юридической

и решением Государственной экзаменационной Комиссии от 30 июня 1951 года ему присвоена квалификация юриста.

Печать:

Министерство

Внешней

Торговли п/п

СССР.

Институт

Председатель Государственной экзаменационной Комиссии

подпись А. Кейлин

Директор

подпись И. Лебедев

Секретарь

подпись Богдан

город Москва 1951 год

Регистрационный номер 1028

ГЛАВА XXIII

Яростный рев, раздавшийся над самой моей головой, – густой и плотный до боли (были в нем и угроза, и дикая злость), снова заставил меня поморщиться и вздрогнуть. Еще один тяжелый бомбардировщик (третий по счету, интервал меньше двух минут!) прогрохотал над домиком майора Строу и растворился в сыром английском небе, где-то там, за высокой проволочной сеткой, окружавшей американскую базу.

– Э, Гордон, – засмеялся Строу, – привыкай. Теперь эта музыка будет до утра... Сменили старт.

Час назад я прибыл сюда, в Лейкенхит. Майор заранее предупредил дежурных на контрольно-пропускном пункте, и сержант, небрежно кивнувший в ответ на «Я к майору Строу. Вот мои документы» (я впервые переступал порог базы ВВС США), показал мне дорогу к домику летчика.

Строу был парень что надо – именно таких штампует на своих лакированных плакатах управление пропаганды Пентагона: высок, сероглаз, бронзов от загара и до невозможности обаятелен. Стоило мне вчера произнести по телефону: «Дорогой майор, вас приветствует старый друг... Узнаете?», и Строу тут же загрохотал: