Текст книги "Последний вервольф"

Автор книги: Глен Дункан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Ммм, – пробормотала она. – Эротично.

Я делал массаж в тишине, которую нарушали лишь случайные стоны Мадлин. Я был уверен, что если остановлюсь хоть на минуту, уже не смогу справиться с внутренней бурей. Тут же вспомнилось, каким усталым казался голос Харли по телефону. Теперь я воспринимал эту усталость как первый признак готовности меня отпустить. Моя смерть сломает барьер между ним и теми ужасами, которые он помогал скрывать все эти годы – но одновременно и освободит его. Он наконец-то сможет уволиться из ВОКСа. Пойти своей дорогой. Сетовать каждое утро, в какую развалюху превратился, при этом надеясь прожить еще пару десятков лет. В конце концов найдет какое-нибудь теплое местечко, где сможет сидеть в соломенной шляпе, погрузив босые ноги в песок, и слушать голос пустоты. Если мне нужна альтруистичная причина, чтобы умереть, дальше и искать не стоит.

– Расскажи еще что-нибудь про оборотней, – пробормотала Мадлин.

Я занимался этим уже около часа, не опасаясь повредить ее психику – потому что не было такого нового удовольствия, которое она не могла бы впитать, как губка, в полной уверенности, что оно принадлежит ей по праву. Пока Мадлин было интересно, я мог удовлетворять ее любопытство всю ночь, весь год, всю ее оставшуюся жизнь. На самом деле она была не слишком хорошей проституткой.

– Я думал, ты заснула.

– Расскажи, как ты в первый раз убил человека.

«Что-нибудь про оборотней». Для Мэдди это всего лишь еще одна причуда клиента, но причуда, которая ее увлекает. В мире с приставкой «пост-» взрослые люди не могут избавиться от детской любви к сказкам. Гомер смеется последним.

– Красивая молодая девушка лежит на кровати в темной комнате и слушает сказку, – начал я. – Но девушка обнажена, а сказочнику чрезвычайно нравится ее тело…

Она секунду помолчала, а потом спросила:

– И что?

– Ничего. Пытаюсь сделать поправки на время. Не обращай внимания. Я убил свою первую жертву 14 августа 1842 года. Мне тогда было тридцать четыре.

– 1842… Получается…

– В марте мне будет двести один год.

– А ты неплохо сохранился.

– В момент превращения человеческое обличье всегда остается прежним. А вот волчье честно страдает от артрита и катаракты.

– Тебе надо выступить с этим по телику…

Расскажи, как ты в первый раз убил человека. Для нелюдя, как и для человека, жизнь представляет один долгий затянувшийся сюрприз, в котором он упорно пытается найти себе место. А ведь есть еще исключения, невозможные недоразумения, неизлечимые болезни…

– За месяц до того, как я убил свою первую жертву, я отдыхал в Сноудонии с Чарльзом Бруком – моим лучшим на тот момент другом. Год, как я уже сказал, был 1842-й. Мы были состоятельными, прекрасно образованными джентльменами, наследниками соседних поместий в Оксфордшире. Так что путешествовали мы так же, как делали все остальное: весело и не особо считая деньги, благо статус нам многое позволял. Чарльз был помолвлен, свадьбу назначили на сентябрь. Предыдущим летом я потряс родню, женившись на тридцатилетней американке-бесприданнице, в которую влюбился в Швейцарии.

– Что ты делал в Швейцарии?

– Мы с Чарльзом отправились в тур по Европе. Нет, не как «Роллинг Стоунз».

– Что?

– Мы ездили по Европе и смотрели достопримечательности, в то время это было обычным занятием для людей моего сословия. Арабелла путешествовала там с тетушкой – престарелой сварливой турчанкой своей единственной родственницей. Мы встретились в гостинице «Метрополь» в Лозанне. Это была любовь с первого взгляда.

Я очень нежно ввел большой палец во влажный анус Мадлин. Один режиссер порнофильмов из Лос-Анджелеса сказал мне недавно: эпоха ануса подходит к концу. Все подходит к концу. Ты вляпываешься в феерическое дерьмо и уже не веришь, что сможешь подцепить девчонку, но она все-таки появляется, а затем, конечно, уходит. На смену ей появляются другие, но и они уходят в конце концов. Печально.

– Она была в твоем вкусе? – спросила Мадлин, выгибая спину.

Я вынул палец и продолжил массаж.

– Нет, просто мы сразу почувствовали притяжение. Это была любовь.

Мадлин опустила ягодицы, достала из ведерка со льдом бутылку «Боланже» и сделала большой глоток.

– А-а, – сказала она, вероятно, весьма смутно представляя значение слова «притяжение». – Понятненько.

– Мы с Чарльзом разбили лагерь в паре миль от подножия Сноудона. Представь: сосны, березы, ручей блестит под полной луной, как расплавленное серебро…

– Да ну? Прямо под полной луной?

В первую брачную ночь мы с Арабеллой разложили постель так, чтобы на нее падал лунный свет. Хотелось бы мне увидеть, как он будет играть и на твоей коже…

– Да, прямо под полной луной, – подтвердил я. – А мы, идиоты, думали, что она остановится в 1969-м, после того, как по ней прогуляются астронавты. Для нас было ударом узнать, что один маленький шаг Армстронга абсолютно ничего не меняет для оборотней, хотя это был гигантский прорыв для человечества.

– Не отвлекайся, – попросила Мадлин. – Ты вечно сбиваешься, уходишь от темы и меня путаешь. Бесит.

– Ну конечно, – сказал я. – Прости. Ты дитя своего времени, тебе нужна история. Только история. Очень хорошо. Продолжаю: мы с Чарльзом развели костер и натянули палатку. Несмотря на ясное небо, было тепло. Мы поужинали соленой говядиной, сливовым вареньем, хлебом, сыром и горячим кофе, потом появилась фляга с бренди. Я помню это состояние: свобода, звездное небо над головой, древние духи леса и воды, общество хорошего друга и, словно привет из далекого дома – любовь и страсть красивой, нежной, пленительной женщины. Помнишь, я говорил, что нам многое позволял статус? В общем, это правда, но были моменты, когда я стыдился своего состояния.

– Как это у тебя выходит?

– Что именно?

– Ну, говорить как по телику?

Снегопад закончился. Комната снова превратилась в оазис ужасающего комфорта – комфорта, как его представляет нынешнее поколение. Из-за нового света, отдающего научной фантастикой, создавалось впечатление, будто мы на другой планете.

Дневники заперты в банковском сейфе на Манхэттене. Все, кроме одного. Этого. Последнего. У Харли есть пароль, запасной ключ и доверенность.

– Практика, – сказал я. – Слишком часто тренировался. Мне продолжать?

– Да, прости. У тебя был бренди и еще всякие чувства. Продолжай.

– Чарльз перебрал и к тому же устал от долгой дороги. Так что вскоре после полуночи он забрался в палатку и уже через минуту похрапывал… – Я приподнял волосы Мадлин и принялся изучать трапецию от лопаток до затылка. Латинское пособие по анатомии – незаменимый помощник, если нужно разрезать человека и сожрать его. – Чарльз спал, а я лежал у огня и думал об Арабелле. Мне казалось, я самый счастливый человек в мире. На момент встречи мы оба уже потеряли девственность, но крохотный опыт, который я получил в паре будуаров, не шел ни в какое сравнение с тем, что произошло между мной и Арабеллой. Она пылала огромной, неизменной, аморальной страстью. То, что мир заклеймил бы как извращение, выглядело у нас ангельской невинностью. Никаких запретов. Любая часть тела была для нас священна.

– По-моему, это называется развратом, – не без раздражения заметила Мадлин. Для нее было невыносимо оказаться не главной женщиной в комнате – даже если соперница почила полтора века назад.

– Разумеется, это был разврат, – согласился я. – Разврат высочайшей пробы. Но без сомнения, мы любили друг друга так сильно, насколько вообще могут любить люди. Важно, чтобы ты это поняла. Важно для дальнейшей истории.

– Угу.

– Ты поняла, что мы любили друг друга?

– Да… Господи, да… Не забывай про руки.

– Если бы это был По, Стивенсон, Верн или Уэллс, я покинул бы лагерь, привлеченный странным звуком или неясной фигурой.

– Что?

– Неважно. Я встал и отошел к ручью. Видишь ли, мысли об Арабелле вызывали у меня сильнейшее возбуждение. Выражаясь твоим языком, мне приспичило подрочить.

Мадлин ничего не сказала, но профессиональная закалка заставила вздрогнуть спину под моими ладонями. Так. Ладно. Не отвлекаемся.

– Я сделал шагов двадцать к деревьям вдоль ручья, расстегнул штаны и, задрав голову, начал себя удовлетворять. Я знал, что расскажу об этом Арабелле, когда вернусь домой. Для нее это было бы самым сладким таинством…

Я начал историю с хладнокровным автоматизмом, но теперь, сам того не желая, втянулся. Внезапно я ощутил, что двести лет – невозможно короткий срок. Воспоминание об обращении казалось колючкой, которая оцарапала меня всего секунду назад. Хотя меня тогдашнего и меня нынешнего разделяли две тысячи жертв. Я думал о них как о заключенных концлагеря. Мое чрево стало им братской могилой. Это вполне могло бы не случиться. Это вполне могло бы случиться с кем-нибудь другим.

– Продолжай, – поторопила Мадлин. Рассказ мешал массажу. Терпение никогда не входило в число ее достоинств.

– Это было последнее мгновение моей жизни в качестве человека, – я переключился на ее бедра, – и это было хорошее мгновение: аромат хвои, журчание ручья, теплый воздух и умиротворяющий лунный свет. Я представил, как она смотрит на меня, обернувшись через плечо, а я вхожу в нее сзади…

– Напиши роман, милый.

– А потом на меня бросился оборотень.

– О.

– Я сказал «бросился», но на самом деле я просто оказался у него на пути. Он бежал. Я все еще сжимал в руке член, когда услышал какой-то шум. Я даже вскрикнуть не успел, как он прыгнул на меня – огромный, вонючий, обезумевший от страха, – а в следующий миг уже исчез. На какую-то секунду я ощутил все: его скорость и вес, остроту когтей, зловонное дыхание, резкую боль от укуса и единственный взгляд удивительно красивых глаз… Затем он бросился в темноту, а я рухнул на землю. Одна рука оказалось в ручье, рубашка отяжелела от крови. Ледяная вода, горячая кровь – что-то было в этом контрасте. Счет шел на секунды, но мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем появились Охотники. Тогда они называли себя иначе – Слуги Света. Я увидел на другом берегу трех всадников в плащах, у них были револьверы и копья с серебряными наконечниками. Один держал большой лук и колчан с блестящими стрелами.

– Нет, тебе точно надо писать роман.

– Они меня не заметили, а шум галопа все равно заглушил бы крик, даже если бы у меня хватило сил позвать на помощь. Я остался лежать, странно равнодушный, на грани между сознанием и бредом. Не знаю, сколько времени прошло. Может, секунды, может, дни. Лунный свет казался мне ангелом, созвездия нежно склонялись надо мной – Пегас, Большая Медведица, Лебедь, Орион, Плеяды… Когда я дополз до лагеря, рана перестала кровоточить. Чарльз благополучно проспал всю историю, и какой-то странный приступ отвращения удержал меня от того, чтобы немедленно его разбудить. Я решил вообще ничего не рассказывать. Да и что бы я мог сказать? Что девятифутовое чудовище, наполовину волк, наполовину человек, набросилось на меня из ниоткуда, укусило и исчезло, и при этом его преследовали три охотника на лошадях? Во фляге еще оставалось немного бренди. Я промыл рану и как мог перевязал ее парой платков. Потом подбросил в огонь хвороста и сел у огня, пытаясь осмыслить произошедшее. У нас не было оружия, но если бы чудовище вернулось, я мог хотя бы поднять тревогу…

Теперь я лежал рядом с Мадлин, правой рукой ловко массируя ей позвоночник в технике шиацу. Большая часть ее разума была сосредоточена на ощущениях от массажа, меньшая – профессиональная – отдыхала без дела. И только крохотную частицу занимало, не является ли весь этот бред аллегорическим рассказом о какой-то психологической проблеме.

– Я все-таки заснул, – продолжал я. – А когда проснулся, рана полностью затянулась, так что следующие четыре дня поездки я боялся, что в лучшем случае поддался галлюцинации, а в худшем – сошел с ума. Каждый раз, когда я подумывал с кем-нибудь поделиться – с Чарльзом в первую очередь, с Арабеллой, когда вернусь домой, – возвращалось тошнотворное чувство вины, и я снова закрывал рот.

Мадлин легким отточенным движением провела подушечками пальцев по моему члену.

– Конечно, скрывая случившееся от Арабеллы, я чувствовал себя так, будто меня распинают на Голгофе. Жена снова и снова вглядывалась в меня, но вместо прежнего узнавания находила лишь странное отличие – и чем неуловимей оно было, тем кошмарней.

– Эй, – шепнула Мадлин. – Гляди-ка, что у меня есть.

– Я плохо спал, впадал то в отчаяние, то в эйфорию, два или три раза у меня без причины начинался жар, и весь месяц со дня укуса во мне нарастало странное новое вожделение, какого я никогда раньше не испытывал.

Мадлин повернулась и, ловко действуя бедрами, направила мой член в готовую принять его расщелину.

– Днем меня одолевали фантазии и только ночью я находил некоторое успокоение во сне. Арабелла… Что она могла дать мне, кроме своей любви? Больше у нее ничего не было. Но для меня ее любовь была словно жаркий солнечный свет для обожженной кожи.

По движению плечей Мадлин я понял, что она роется в сумочке на полу. Тишина. Затем шелест фольги. Мне передавалась легчайшая дрожь ее запястий, рук, плечей. Я прижимался грудью к ее спине, и наши сердца бились в унисон. Она ждала единственно верного момента. Внезапно я понял, что ей все еще сложно подавить ту крохотную частицу себя, которая не хочет быть проституткой. Собственная эрекция напомнила мне, как дрожала когда-то мальчишеская рука.

– Никогда еще, даже в медовый месяц, Арабелла не казалась мне такой желанной, – сказал я. – Но каждый раз, когда мы оказывались наедине, что-то меня останавливало. Нет, не импотенция. Моим членом можно было дробить камни. Скорее это был странный порыв подождать, подождать еще немного…

Мадлин вскрыла презерватив и медленно натянула на мой член. Со мной она пользовалась кондомами самого простого дизайна. После второй ревизии безразмерной сумочки она достала лубрикант и выверенным движением нанесла на большой и указательный пальцы левой руки. Я с величайшей осторожностью поднялся с кровати, словно любая мелочь – даже скрип матраса – мог нарушить эрекцию. Мадлин встала на четвереньки спиной ко мне: колени сведены, ягодицы подняты в жесте похотливой покорности. Если ее и интересовала моя история, то теперь – исключительно как рабочий инструмент, словесный афродизиак. Это требовало особой осторожности, и она об этом знала; такой подход мог обернуться против нее. Мадлин снова прогнулась, чтобы обработать лубрикантом анус.

– И что было дальше? – шепотом спросила она.

Арабелла раскинулась на кровати, нагая, с выражением лица, какого я никогда раньше не видел. Я заметил свое отражение в огромном позолоченном зеркале, подарке Чарльза нам на свадьбу: мой изменившийся облик был фантастично-абсурден и при этом – до скуки прозаичен.

Я ввел член в анус Мадлин. Теперь ее голова была занята исключительно покупками, которые она вскоре сделает на Кинг-роуд. Она издала короткий стон, призванный изобразить удовольствие.

– А эту часть истории я никогда не рассказываю, – сказал я.

Вот вам уважительная причина, почему я сплю только с женщинами, в которых не боюсь влюбиться.

7

Около трех Мадлин заснула, оставив меня наедине с ночью. В эти короткие предрассветные часы в сердце совершаются самые существенные перемены. Некоторое время я просто лежал на полу в ванной. Курил. Затем вышел на верхнюю террасу, покрытую свежим хрустящим снегом. Постоял, любуясь крышами Клеркенвелла. Заглянул в мини-бар и отдал дань уважения каждой бутылке, которую там нашел. Посмотрел телевизор.

В темноте с истинно британской неадекватностью заворчал снегоочиститель. Впрочем, когда открылась кухня «Зеттера», снег повалил с прежней силой. Лондонцы проснутся, выглянут в окно и воскликнут: «Это что-то новенькое!». Благодарение Господу. Что угодно, лишь бы что-то новенькое.

Рассвет медленно проявлял дагерротип города. Снег захватывал землю как человека захватывает новая идея. Мадлин проснулась с внезапностью, которая меня всегда поражала, переполненная свежей энергией. Она призывно качнула бедрами, намекая, что готова к новым постельным подвигам.

– Давай ты пока примешь душ, – предложил я, – а я закажу нам завтрак.

Через пятнадцать минут (зная Мадлин, можно было с уверенностью сказать, что она еще даже не намылила мочалку) раздался стук в дверь.

– Здорово, – с улыбкой сказал Эллис. – Извини, но это не обслуживание номеров.

Он знал, что у него будет всего секунда, прежде чем я хлопну дверью или брошусь на него, так что он быстро поднял ладони и сказал:

– Я безоружен. Просто хочу поговорить.

Знакомый мягкий голос с калифорнийским акцентом. Три года назад, морозной ночью в Доломитах, они с Грейнером поймали и чуть не убили меня. С тех пор он не изменился. Длинные, до пояса, светлые волосы обрамляли восковое лицо со впалыми щеками. Он мог бы показаться альбиносом, если бы не ярко-голубые глаза с выражением нечеловеческого высокомерия. Будь он нормального роста, выглядел бы героем древних саг. Но с ростом под два метра ему было самое место на задворках научной фантастики. Глядя на него, я не мог избавиться от чувства, что он родился хипповатой девчонкой в Сан-Франциско, а потом попал в зону радиации. Сейчас на нем были черные кожаные штаты и полинялый пиджак «Льюис».

– Можно войти?

– Нельзя.

Он закатил глаза и начал было «Джейк, перестань…» – а потом с хирургической точностью врезал мне между ног.

Я был прекрасным бойцом – когда-то. Меня считали опасным. Я знал каратэ, кунг-фу, джиу-джитсу, умел отправить противника на тот свет йельским приемом. Но если тебе десятилетиями приходится держать себя в руках, чтобы не вызвать подозрений Охоты, несложно потерять форму. Так что я сделал то, что на моем месте сделал бы любой мужчина: втянул воздух сквозь зубы, подождал, пока перед глазами рассеется туман, упал на колени, а потом, скорчившись, завалился на бок – и все это в полной уверенности, что прошедшая ночь была последней в моей жизни. Эллис переступил через меня (перед взглядом мелькнули мокрые байкерские ботинки, и меня обдало вонью с улицы) и закрыл дверь. Из душа донеслось чихание Мадлин. Не обратив на него никакого внимания, Эллис присел на край кровати.

– Джейк, – сказал он. – Ты должен кое-что узнать. Ты догадываешься, что я хочу сказать?

Я не догадывался, но от меня и не требовалось ответа. От меня требовалось только лежать, скорчившись, на полу, и судорожно глотать воздух.

– А сказать я хочу вот что: ты последний. На тебя брошены все силы. Больше никого не осталось. Все это шоу – ради тебя одного.

Я закрыл глаза. Не помогло. Снова открыл. Все, что мне было нужно, – один глубокий вдох, но легкие казались обожженными. Эллис сидел, раздвинув колени и положив локти на бедра. В окне у него за спиной висела сизая туча. Сыплющийся из нее снег казался пеплом. История связывает с падающим снегом все новые ассоциации: ленты серпантина, нацистские крематории, финал «Кубка мира», трагедию 11 сентября.

– Ты знал об этом? – спросил Эллис.

Я очень осторожно покачал головой. Он облегченно вздохнул – ну конечно, если бы я знал, у меня наверняка не получилось бы это скрыть, а это значило бы, что в ВОКСе утечка информации. Он покрутил головой, чтобы снять напряжение, сделал пару глубоких вздохов и выпрямился, глядя прямо на меня.

– Я кажусь тебе злобным ублюдком, – сказал он. – Здесь даже в воздухе что-то такое витает. Наверное, мне сейчас полагается на тебя помочиться или что-нибудь в этом духе.

Его длинные ловкие пальцы обладали той отталкивающей подвижностью, которую иногда можно заметить у виртуозных гитаристов.

– Не беспокойся, я не собираюсь ничего такого делать. Просто хочу на тебя посмотреть, прежде чем мы… Ну, закончим это. Последнее «ура», знаешь, – он выглянул в окно и пробормотал: – Господи, ну и погодка.

Несколько секунд мы молча наблюдали за кружащимися снежными хлопьями. Потом Эллис повернулся ко мне.

– Сказать по правде, – произнес он, – ситуация неоднозначная. Теперь все неоднозначно. Ни то, ни се. Не мораль, а каша. Нет, все более-менее нормально, все идет своим чередом… Вспомни того парня… как его… Фрицл? Который много лет насиловал свою дочь в подвале. Мы же его на самом деле не осуждаем. Мы знаем, что есть психология, есть какие-то причины. Это за гранью добра и зла.

Я услышал, как Мадлин переключила душ на массажный режим. В голове промелькнула мысль, что Эллис под действием наркотиков. Его лицо покрывала испарина.

– Нам повезло, – продолжал он. – Мы нашли тебя. Французский агент следил за подозреваемым и вдруг обнаружил, что подозреваемый следит за тобой. Мы думали, ты все еще в Париже.

Собрав остатки воздуха в груди, я еле слышно выдавил:

– Что же ваш агент меня не убил?

– Ну что ты, Джейк. Ты – добыча Грейнера. Сам знаешь. Вся Охота это знает, весь ВОКС. Это как пять Столпов Ислама.

Теперь я ощущал одновременно ноющую пронзительную боль в животе и колющую – в кишечнике, острую темно-красную пульсацию в затылке и рвотные позывы. Я приподнялся на локте и отрыгнул, что в моем состоянии было почти чудом.

– Не стану врать, – сказал Эллис. – Мне будет жаль, когда ты умрешь. Не люблю закаты – по крайней мере, закаты эпохи.

Его рука наткнулась на чулок Мадлин, который валялся на кровати. Он лениво подцепил его своими белыми, ужасающими, похожими на спаржу пальцами и, кажется, наконец сообразил, что тут творилось прошлой ночью. Это было на него не похоже. Я вспомнил, как Харли описывал Эллиса: «У него потрясающе извращенное мышление. Его понимание вещей не укладывается ни в какие рамки, не пытайся понять его логику. Когда имеешь с ним дело, нужно помнить, что он наполовину психопат».

– В литературе это называется развязкой, – сказал Эллис, отбрасывая чулок. – Вы с Грейнером сойдетесь лицом к лицу, и он поймет, что если убьет тебя, то потеряет смысл жизни и себя самого. И он тебя отпустит. Мы с ним об этом говорили. Он не исключал такой возможности.

Пока он трепался, я мысленно перебирал выходы из сложившейся ситуации. И совершенно некстати (я же говорил, что Бог, может, и мертв, а вот ирония жива) усмотрел во вчерашней позе Мадлин намек на содомию. Действительно, юмор освещает даже самый темный погреб.

– Но все-таки исключил, – почти пропищал я.

– Конечно, исключил. Всесторонне рассмотрел, взвесил и исключил. Сыновний долг победил.

Сыновний долг. Сорок лет назад я убил и сожрал отца Грейнера. Ему тогда было десять. Они всегда оказываются чьими-то отцами, матерями, женами, сыновьями. Это проблема, если ты убиваешь и жрешь людей. Одна из проблем.

– Какой позор, – пошутил я. Эллис не засмеялся. (Харли говорил, что он не смеется. Не в том смысле, что не умеет, а в том, что больше не видит в жизни ничего смешного. Он уже перешел эту грань.)

– Согласен, – откликнулся Эллис. – Это несмываемый позор. Но, к сожалению, решаю не я.

С потрясающим опозданием я задался вопросом, а что он вообще тут делает, если не собирается всадить в меня серебряную пулю или отрезать голову. Этот вопрос не давал мне покоя – вернее, не давал покоя той части меня, которая не была занята непосильной задачей наполнить легкие кислородом и при этом не сдохнуть от боли.

Кто-то постучал.

– А вот и твой завтрак, – сказал Эллис. – Приятного аппетита.

Он поднялся, снова перешагнул через меня и открыл дверь. Я услышал его голос откуда-то сверху:

– Занесите, пожалуйста, в номер.

Молодой человек с блестящими от геля волосами и в фирменной ливрее «Зеттера» внес в комнату огромный поднос с классическим английским завтраком.

– Колики, – прохрипел я. – Все отлично. Просто поставьте на кровать.