Текст книги "Последний вервольф"

Автор книги: Глен Дункан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

17

По-моему, я и сам смог бы убедительно изобразить женщину. Но мне предстояла поездка в Лондон с Харли, так что он настоял на услугах специалиста.

– А это точно необходимо? – осведомился я. – Почему я не могу остаться в штанах? Женщины же носят штаны.

– В штанах ты двигаешься как мужчина. Тебя выдаст язык тела, – ответил Тодд Куртис. Тодд был другом Харли и в настоящий момент депилировал мне воском ноги ниже колена. По плану, я должен был побрить их еще в «Зеттере». Депиляция воском была крайней – и, на мой взгляд, совершенно излишней – мерой предосторожности.

– Слушайте, если они нас найдут, то вряд ли будут смотреть на мои но… О-о-о!

– Еще три полоски, и можешь идти.

Тодд был симпатичным коренастым парнем с черными вьющимися волосами, которые обрамляли тонкое лицо с выражение равнодушной жестокости в лучших традициях мафиози. Он относился к числу геев, о чьей ориентации натуралы не догадываются. Разумеется, пока не узнают об их профессии. Тодд и его команда специализировались на подготовке элитных трансвеститов. Для фильмов, спектаклей и телевидения – а также для богатых клиентов и конкурсов красоты. Он признался мне, что за последний год прибыль фирмы составила почти миллион евро.

– Погода нам на руку, – сказал он, снимая шубу из фальшивой шиншиллы со стойки с вешалками, которую вкатила ассистентка. – Шуба сделает половину дела. Как тебе туфли?

Мы находились в массажном кабинете одного из салонов красоты в Найтбридже. Работать приходилось в суровых условиях: кондиционеры были рассчитаны на людей, не обремененных даже банными халатами. Парик не вызвал у меня раздражения (мои парики не вызывают раздражения, заметил Тодд, спокойный, как бог), но из-за необходимости краситься я испытал что-то вроде легкого приступа клаустрофобии.

От «Зеттера» за мной увязались двое агентов, но мне удалось сбросить хвост на Ковент-Гарден. ВОКС имел доступ почти ко всем камерам наружного наблюдения в городе, но Харли знал слепые места. К тому же по дороге я сменил четыре машины, так что был уверен, что мне удалось добраться до «Счастливых дней» незамеченным. И все же, несмотря на эту уверенность, жизнь Харли была в опасности. Как жизнь Тодда и моя.

– Вау, – только и сказал я, разглядывая себя в огромном зеркале. – Кажется, у меня не будет проблем с тем, чтобы добраться до отеля.

– Да ты вообще красотка, – заметил Тодд без видимых эмоций. Он работал над моим преображением с отстраненной сосредоточенностью, и теперь я поймал себя на мысли, что наверняка есть другие места, где его ждут, другие мужчины, которых нужно превратить в женщин. – Пройдись немного, чтобы привыкнуть к каблукам.

Цвет парика совпадал с естественным цветом моих волос. Из зеркала на меня смотрела несомненно женщина – хоть и несколько ширококостная, переусердствовавшая с косметикой и не вызывающая желания немедленно затащить ее в постель. Впрочем, легкое возбуждение она все же вызвать могла. Колготки на удивление приятно обтягивали ноги. Я ощутил несмелое приближение эрекции. Дорогой Харли, ты будешь счастлив узнать, что…

В дверь просунулась голова ассистентки.

– Машины прибыли.

Корнуолльское нападение вампиров вызвало в ВОКСе переполох, хотя Харли так и не удалось ничего выяснить. Головной лондонский штаб отправил запросы Пятидесяти, но все Дома, включая Мангьярди, настаивали на своей непричастности – а может, и правда были непричастны. Лаура Мангьярди якобы была изгнана из клана и лишена всех прав из-за связи с изгоями – незаконно обращенными вампирами, которые уклонялись от ежегодной чистки. Доны утверждали, что их эта ситуация потрясла так же, как и ВОКС. Внимание будет удвоено, контроль усилен. Прискорбное недоразумение, к счастью, обошлось без вреда, многолетние традиции взаимного уважения, бла-бла-бла… Харли, конечно, не поверил. Не имеет значения, сказал я ему. Ничто уже не имеет значения. Через семь дней… Ты не мог бы заткнуться, пожалуйста! Вот и все, что он мне ответил.

Увидев меня, парень на ресепшене «Лейланда» сделал два вывода. Первый – что я проститутка, потому что, проходя к лифтам, я смотрел ему прямо в глаза. Второй – что я проститутка, согласная на любые извращения, потому что красавицей меня назвать было сложно.

– Твой консьерж принял меня за уличную шлюху, – сказал я Харли вместо приветствия. Он стоял, тяжело опираясь на трость. – Специалист по копрофилии… И еще эти чертовы туфли. Я тебе не сказал, но они меня бесят.

Харли улыбнулся, хотя мы оба понимали, что в моем тоне нет даже намека на боевой настрой. Я вошел пять секунд назад, а воздух уже начал потрескивать от напряжения. (Не надо ждать на платформе, говорим мы провожающим, зная, что дальше будет принужденная веселость, не клеящийся разговор и мысль, что нельзя же оставить пустыми эти несколько минут до отправления поезда.) Обстановка огромного номера поражала безвкусицей: шторы, постельное покрывало, даже вельветовые диваны были одинаково темно-синими. За окном виднелись грязные крыши, воздухозаборники и задний двор с пабом. Тенты были закрыты, пластмассовая мебель промокла. Несколько ошметков тающего снега вызывали раздражение, напоминая об огромной белоснежной мечте, которая могла сбыться, но не сбылась.

Новые документы хрустели и чуть ли не светились глянцевыми обложками. Я не нашел в них ни единого изъяна. Но когда Харли бросил их мне на кровать, мы даже об этом не заговорили. Эти бумажки были его последней надеждой, талисманами, которые должны были вдохнуть жизнь в умершую магию. Он сделал все что мог, – и понял, что этого недостаточно. Казалось, прошло несколько минут, а мы все так же молчали: я – сидя на краю кровати, скрестив затянутые в нейлон ноги, он – стоя в профиль у окна, окруженный серо-молочным сиянием зимнего заката.

– Что будешь делать? – спросил он.

– Поеду в Уэльс. В Сноудонию. Ты знаешь, я не вернусь.

Он открыл рот в порыве протеста, но сдержался. Мы оба думали о том, что нам есть что сказать друг другу, что мы должны сказать эти слова – но Харли по-прежнему стоял, разглядывая мокрые крыши. Я знал, что в эту секунду он впервые пробует на вкус жизнь, в которой мне нет места – такое же резиновое послевкусие ощущаешь, выходя из зубоврачебного кабинета. Все эти люди, которых убил Марлоу.

– Я представляю тебя в Южной Америке, – сказал я. – Белая льняная пижама. Манговые деревья. Пыльный двор. Раскаленное синее небо и десяток облаков, которые часами висят на одном месте. Наконец-то ты там, где красиво. Ты думал, что Бог тебя никогда не простит, но единственный настоящий бог – это красота, а красота прощает всегда. Она прощает с бесконечным равнодушием.

Я зажег «Кэмел», наблюдая в зеркале, как некрасивая женщина в стиле нуар раскуривает на кровати точно такую же сигарету. Теперь, когда смеюсь над чем-нибудь, смеюсь, чтоб не заплакать.[11]11
  Дж. Байрон «Дон Жуан». Пер. Т. Гнедич.


[Закрыть] Увы, это было так же неуместно, как неуместна веселая музыка на похоронах. Харли опустился на один из синих вельветовых диванов, пристроил трость между коленей и, рассеяно раскурив «Голуаз», потер массивный лоб.

– Поверить не могу, – сказал он.

– Харли, перестань.

– Любой отец не верит, что ему придется хоронить своего ребенка.

Сигарета описала в воздухе круг, словно завершая мысль владельца. Я подумал, что этот номер переполнен воспоминаниями о мастурбирующих торговых представителях и парочках, скрывающихся от гнева ревнивых жен.

– Прости, – сказал я. Это «прости» внезапно подсказало мне, насколько же опасно и изнурительно прощание, которое я затеял. Словно решение умереть отняло силы, предназначенные непосредственно для акта самоубийства.

– Я тоже уеду, – ответил Харли и с саркастической усмешкой добавил: – Возьму отпуск на месяц. Не хочу быть здесь, когда тебе отрежут голову. Что скажешь?

– И куда ты поедешь?

– На Карибы. Барбуда. В Баллардианский анклав. Скучающие жены нейрохирургов. Астронавты на пенсии. Фармацевты. В буклете все выглядит довольно симпатично. Белые стены и ультрамариновое небо. Место, не испорченное прогрессом. Тишину нарушают только кондиционеры и увлажнители воздуха.

– Что ж, подходящий гардероб у тебя есть. Хотя я настаиваю на Бразилии. Хотя бы ради местных мальчиков, если остальное тебя не интересует. Ты живой, Харли, так живи.

– Сам бы себя послушал, гребаный доктор.

Тишина между нами ощутимо начала густеть. Немыслимо. Я встал, покачнувшись на высоких каблуках, и мгновенно прочел на его лице: нет, не сейчас, не так быстро, только не так, подожди.

– Все, что мы скажем, будет фальшиво, – произнес я. Харли уставился на ковер. Пепел от сигареты падал ему на штаны. – Мы ходим кругами, думая, что это не так больно, как расставание, хотя на самом деле, чем дольше мы тянем, тем больнее становится.

Харли не пошевелился, но глаза его опасно заблестели. Яростно затянувшись «Голуазом», он выпустил дым через ноздри. Я почти услышал, как слеза, упав, растеклась по отвороту пиджака. Момент требовал немедленных действий, но нас будто парализовало. А мы стоим, ведь мы летать не можем.[12]12
  Уильям Эпсон. «Утренняя серенада». Пер. Елены Фельдман.


[Закрыть]

– Я должен тебе сказать, – сказал он. – Просто чтобы ты знал: я сделал все, что мог.

Я промолчал. За дверью прокатила свою тележку уборщица. Лондон за окном был поглощен мыслью, как бы поскорее избавиться от экономической мигрени. Мир почти физически давил на меня своей тяжестью. Меня раздражала его неубиваемая способность воспроизводить каждый новый день копией прошедшего, но копией уникальной и неповторимой; раздражало, что в нем одинаково находится место войнам и застольным беседам, кровавым крикам деторождения и еле слышным предсмертным вздохам.

Для коллективного бессознательного невыносима мысль, что что-то будет происходит всегда, независимо от желания или участия людей – поэтому человечество решило (разумеется, коллективно; разумеется, бессознательно) уничтожить планету. Экологический кризис – не катастрофическая случайность, а глубоко продуманная стратегия вида.

– Не делай этого, – после паузы продолжил Харли. – Не оставляй меня наедине с самим собой. У меня не хватит решимости на самоубийство. Ты же знаешь. Что для тебя одно десятилетие? Я все равно скоро умру. Просто подожди.

– Не могу.

– Манда ты самовлюбленная, ты об этом знаешь?

– Знаю.

Харли открыл было рот, но понял, что все слова будут напрасны. Так что он просто вытащил мятый носовой платок и промокнул глаза. Затем очень медленно отставил стакан и погасил сигарету. Когда он на меня посмотрел, я увидел на его лице отпечаток всех страхов, встречи с которыми он до сих пор избегал. Будущее таило в себе ужас – ужас остаться наедине с собой – и он не желал его принимать до последнего момента, когда я уйду и у него не останется выбора. Его лицо подернулось рябью, словно лужа с подтаявшим лондонским снегом.

– Ну так что? – спросил он. – Просто попрощаемся?

– Просто попрощаемся.

– У тебя еще неделя. Ты можешь передумать.

– Иди ко мне.

В моих объятиях оказался старик: кожа и кости в мешковатом костюме, истончившаяся шевелюра и запах чего-то медицинского – «Тигровый бальзам», может быть, «Викс». Я по привычке перебрал все чувства, на которые еще было способно мое сердце. Грусть, сожаление с привкусом утраты – но также несомненная скука и ощущение эмоциональной импотенции. Внутренний голос повторял: хватит, хватит, хватит.

В дверях я обернулся и взглянул на Харли в последний раз. Что бы он ни сказал, это было бы или слишком мало или чересчур. Так что он просто стоял, глядя на меня мокрыми глазами, держа прах будущего в тяжело опущенных руках. Покидая кого-то, каждый раз ощущаешь привкус победы. Нынешняя победа была настолько мелкой и никчемной, что ничего не стоила.

Харли все стоял, не сводя с меня немигающего взгляда. Оставить его сейчас наедине с совестью было все равно что запереть ребенка в комнате с педофилом.

– Ты был мне хорошим другом, – сказал я.

Он не ответил. Я повернул ручку, вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

18

Пересекая границу Клуйда под низким, заполненным шерстяными тучами небом, я думал, что будет нелегко отыскать место, где сто шестьдесят семь лет назад на меня набросился оборотень. В воображении я уже рисовал картины, как часами просиживаю над электронным атласом, допрашиваю глухих местных старцев, увязаю в болоте и теряюсь в лесу. Но сейчас двадцать первый век. Я просто арендовал машину и, проехав немного на север от Лондона, свернул на запад через Национальный парк Сноудонии к Беддгелерту (уэльсцы произносят «дд» как свистящее «с») – деревеньке в пяти милях на юг от Сноудона и в трех милях от Беддгелертского леса. Мне потребовался всего один день, чтобы разыскать то место, где мы с Чарльзом устроились на ночлег много лет назад. Все верно: в двадцати шагах бежал ручей; вот место, где на меня напали, а вот здесь стояли Охотники – или Слуги Света. Я присел на валун у ручья и закурил. Вот и все.

Делать в Беддгелерте было нечего, так что я забронировал номер в «Касле» – карнарфонской гостинице в получасе езды на север от леса. Окна комнаты выходили на пресноводный поток Менаи.

Еще пять дней, чтобы убить кого-нибудь, пока не убьют меня самого.

Все насущные вопросы были решены. Принадлежащие мне компании переходили под управление Советов. Часть доходов направлялась на благотворительность. Так же я распорядился и выручкой от продажи недвижимости. Личное имущество (последние пятьдесят лет я старательно избавлялся от картин, безделушек и антиквариата) разделялось между добрыми знакомыми (хотя это вовсе не значило, что они меня знают), причем при составлении завещания я руководствовался симпатией к таким добродетелям, как сострадание, талант, доброта, чувство юмора и совесть. Кое-что я завещал совершенно случайным людям, которых просто однажды повстречал, и они мне понравились. Я решил ничего не оставлять семьям тех, кого убил и съел, по той причине, что если они выяснят происхождение наследства (несмотря на все меры предосторожности, нельзя скидывать со счетов силу случайности), то вряд ли захотят прикасаться к этим деньгам, но позже так или иначе будут вынуждены это сделать – и в результате все закончится ненавистью к погибшему родственнику.

Существует минимум дюжина дел, которые можно сделать, если жить тебе осталось пять дней. Сомневаюсь, что в их числе – посещение тюдоровских солеварен Айниго Джонса, карнарфонского Воздушного музея, заповедника Фоэль или Морского зоопарка. Однако я посвятил им целый день – то ли из-за желания поиронизировать над самим собой, то ли из-за неожиданно образовавшегося свободного времени. Я ел мороженое под моросящим дождем. Засовывал монеты в идиотский игровой автомат. Пил чай в кафе в обществе мокрых пенсионеров. Дописал несколько страниц в дневник.

Приближающемуся Проклятию было плевать на душевные драмы. Луна росла – и заставляла кипеть мою кровь. Либидо словно рехнулось. Учитывая последнее свидание с Мадлин, когда я был так близок к провалу, и дни воздержания в Корнуолле (я даже не мастурбировал), возбуждение грозило прикончить меня еще раньше Охотников. При приближении Танатоса Эрос отступает? Как бы не так. К концу второго дня я метался по комнате, уже не сдерживая рык, и не рисковал долго находиться среди людей, потому что точно привлек бы внимание полиции.

Интернет сообщил мне контакты не одного, а целых четырех карнарфорнских эскортных агентств, услугами которых я и пользовался вплоть до полуночи третьего дня, когда, проделав двести миль на такси за мой счет и сжимая сумку «Луи Вюиттон» с ночными принадлежностями, в дверь номера постучалась Мадлин. Я обещал ей плату в тройном размере и щедрый подарок на прощание. Уходить, так с шиком.

– Ну я и запыхалась, дружок, – сказал она, когда я открыл дверь. – Что ты здесь делаешь?

– Умираю. В баре есть шампанское. Выпей и ложись в постель.

– О боже. Можно я хоть пальто сначала сниму?

– Если это так необходимо. Но поспеши, пожалуйста.

Из Лондона приехала не только Мэдди. Учитывая, с какой помпой я покинул столицу, неудивительно, что за мной последовала половина ВОКСа. Я замечал агентов всюду, куда бы ни шел, хотя Грейнер и Эллис пока не показывались. Я представил, как выглядит со стороны мое разгильдяйство. Наверное, они думают, будто я готовлю самое грандиозное мошенничество в истории. Все эти прогулки и увеселения с девушками по вызову – не что иное, как отвод глаз перед феноменальным побегом. Одному богу известно, что они обо мне воображали.

– Ой, – сказала Мадлин, наткнувшись на что-то жесткое среди простыней. – Твой чертов телефон.

Был вечер четвертого дня. Мы только что проснулись. Занавески были задернуты, и в щель между ними пробивались остатки дневного света. Мадлин потребовала прибавки к обычной таксе: за ночь я трахнул ее шесть раз, оставаясь твердым, хотя это не помогло заглушить мысленный квартет страха, скуки, грусти и голода, который объединился против меня и с каждой секундой лишь набирал гипнотизирующую силу. В голове бродило шампанское, в кишках упокоилась доза кокаина, но они ничего не значили по сравнению с закипающей кровью и спазмами в мышцах. Приближалось превращение. Мое последнее Проклятие.

– Тебе пришло сообщение, видел? – спросила Мадлин. – Держи. А я пойду пописаю. Я сейчас умру…

Батарея почти села. На экране мигал значок голосовой почты. Бездушный женский голос (дальний потомок «Говорящих часов») механически произнес: «Сообщение. Получено. Вчера. В семь. Часов. Четырнадцать. Минут».

Это был Харли.

– Господи, Джейк, выслушай. Я узнал…

Больше на записи ничего не было.

Я прокрутил ее снова, как будто прекрасно не расслышал с первого раза. Запись была обрезана чисто, явно при помощи каких-то технологий. Я набрал номер Харли. Голосовая почта. Набрал снова. Голосовая почта.

В комнате стало еще немного темнее. Номер пах гостиничным ковром, шампанским и сексом. Адреналин бурлил в плечах и запястьях, раскатывался под черепом, сводил судорогой яички и колени. Я стоял, уставившись в пустоту, словно пытаясь сделать невидимыми все стены, мили, часы и людей, которые разделяли нас с Харли.

Я набрал снова.

Голосовая почта.

Из ванной появилась Мэдди. Она ополоснула лицо, почистила зубы и заколола волосы. За десять минут она возвратила себе абсолютно свежий вид. Меня всегда поражало как мало времени, требовалось ей на восстановление.

– Ты только посмотри на это, – сказала она, повернув голову и указывая на крохотный засос на юной гибкой шейке. – Настоящая отметина! Вот уж спасибо.

– Оденься, – приказал я. – Ты получишь еще тысячу, если оденешься и немедленно спустишься в ресторан. Мне нужно побыть одному.

– Я не могу пойти в ресторан в таком виде.

Я отыскал платье и протянул ей.

– Ты и так красотка. Давай. Я скоро спущусь.

Наконец она ушла, оставив меня посреди комнаты одного (полностью одетого и безнадежно проснувшегося). Горели все лампы. Я держал в руке мобильный и старался не поддаваться панике.

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал…

Узнал что?

Это было рискованно, но я все же набрал номер дома в Эрл-Корт. Здравствуйте, вы позвонили в «Элитный антиквариат». Пожалуйста, оставьте свое имя, телефон и краткое сообщение. Мы перезвоним вам при первой возможности. Спасибо. «Да, здравствуйте. Это мистер Карлайл. Я слышал, у вас недавно появилось издание „Молота ведьм“ шестнадцатого века. Я хотел бы на него взглянуть. Пожалуйста, перезвоните мне…». Я назвал номер гостиницы – почему бы и нет? В ВОКСе знали, что я здесь, а если они отслеживали звонки в Эрл-Корт, они уже все знали про Харли. Я повесил трубку и набрал «Основателей». Простите, но сейчас мистера Харли здесь нет. Ему что-нибудь передать?

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал…

Харли никогда не опустился бы до подобного ухищрения – вернуть меня в Лондон, чтобы еще раз попытаться изменить мое решение. Впрочем, он был в отчаянии. В отчаянии настолько, чтобы оставить подобное сообщение? Возможно. Манда ты самовлюбленная, ты об этом знаешь? Он сказал это тоном, каким мы говорим, подразумевая любовь. Впрочем, ему не было нужды подразумевать. Почему нет? Это была правда.

Я раскурил «Кэмел», раздвинул шторы и выглянул на улицу. Сумерки. Дождь. Фары автомобилей. Прохожие под зонтами. Каждый раз, смотря на мир, осознаешь, что его боги где угодно, но только не здесь. Он напоминает брошенного ребенка, который выжил, но заплатил при этом непомерно большую цену.

В дверь постучали.

– Кто там?

– Это я, – раздался голос Мадлин. – Впусти меня на минуточку.

– О господи.

Я открыл дверь. Я успел заметить Эллиса, который держал огнетушитель, и Грейнера, который держал Мэдди – а в следующую секунду огнетушитель полетел мне в лицо.