Текст книги "Картер побеждает дьявола"

Автор книги: Глен Дэвид Голд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

– Мистер Картер!

– Да? – Картер почувствовал изнеможение, как будто в длинном забеге от него внезапно отодвинули финишную ленточку.

– Президент ничего не говорил о тайне?

– О какой?

– Несколько людей сообщили, что в последние недели жизни президент задавал им вопрос… – Старлинг открыл блокнот и прочел: – «Что бы вы сделали, если бы узнали страшную тайну?»

– Как любопытно! Что бы это могло быть? – При этих словах на Картера навалилась непомерная усталость – он чуть было себя не выдал. Старлинг пригвоздил его очередным ледяным взглядом.

Однако, видимо, лицо Картера осталось достаточно бесстрастным, потому что Старлинг сказал только:

– Мы выясним. Спасибо.

И они вместе с бессловесным Гриффином ушли, оставив Картера одного.

Глава 6

После того как Старлинг и Гриффин ушли, Картер несколько секунд стоял в халате, упершись лбом в дверь и держась одной рукой за ручку, а другую закинув за голову так, что локоть указывал в потолок.

Убедившись, что никто больше к двери не подойдет, он осел на пол и проговорил: «Слава Богу, всё позади», ни к кому в особенности не обращаясь. За последние три дня он спал в общей сложности десять часов, поэтому вставать с пола не собирался.

Однако теперь Картер оказался лицом к лицу с… собой. Из надорванной оберточной бумаги на него смотрела прислоненная к вешалке стопка афиш. Сюжет неоригинальный: поясной портрет в три четверти, Чарльз Картер в тюрбане и смокинге, на плечах бесенята что-то нашептывают ему в ухо. Эта композиция стала фирменным знаком фокусников еще со времен Келлара, она говорила зрителям: «Приходите посмотреть на человека, которому нашептывает советы сам дьявол». Даже за границей все знали, что черти означают мага, как крендель означает булочную.

Для Картера черти означали что-то другое. Они шептали: «Можешь сидеть здесь, Чарльз Картер, и не двигаться, пока твое сердце не перестанет биться».

Для измученного человека, сидящего у двери оклендско-го особняка, этот совет, голос самого дьявола, звучал очень заманчиво. Тем не менее Картер с усилием встал, пошел на кухню и начал мыть посуду. Когда вода полилась в мойку, он сказал: «Ха!», как будто взбирался на вершину Альп. Картер был полным профаном в домашней работе и с отъездом Бишопа не мог бы отмыть бокал до чистоты даже за миллион долларов золотом.

Однако он упорно трудился, составляя планы на завтра, послезавтра и последующие дни.

Он вымыл стакан из-под апельсинового сока, говоря себе: «Мистер Картер, вы замечательно показали фокус Голдина» и воображая, что моет человеческий череп и прячет его в мыльной воде. Если бы кто-нибудь снова спросил, он бы ответил: «Я показал много иллюзий, господа, уникальных и захватывающих. И оригинальных».

Но когда, Великий Картер, вы последний раз показывали такую иллюзию?

Недавно.

И какую же?

Он захлопал глазами и в отчаянии произнес вслух: «Боюсь, что не могу ответить вам на этот вопрос». Вопреки словам Ледока о дереве в лесу, Картер недавно осуществил трюк, который зрители не увидели, и это делало уколы Старлинга еще более чувствительными. Мало того, что он деградирует профессионально – единственный действительно хороший фокус был показан после выступления, вне сцены, и никто о нем никогда не узнает.

Внутренний следователь, умеющий задавать вопросы куда лучше любого агента Секретной службы, продолжал: «В таком случае, когда вы в последний раз представили совершенно оригинальную иллюзию перед зрительным залом – не как дерево, упавшее в лесу, а как новый шаг в вашем призвании?» Две руки, исключительно искусные в магии – а не в мытье посуды, – замедлились под водой. Картер сказал тихо: «В 1914 году» и недоговорил остальное: «Фантомная пушка».

Он вытер руки, недоуменно глядя на мокрые тарелки в сушке – когда они оказались вымытыми?

Снял с полки гроссбух в кожаном переплете. Вот записи красными чернилами, вот черными. За время последних гастролей он выступил в семидесяти двух театрах в восемнадцати странах, видел прекрасные и диковинные края.

А прибыли нет. Снова.

Выступления в театре «Курран» дали большие сборы, но это его родной город. Две недели в Сан-Франциско – подарок, который он себе сделал, силясь забыть, что повсеместно выступает перед зрительными залами, в которых всё больше и больше пустых кресел.

Тёрстон, надо думать, по-прежнему пользуется успехом, и Гудини, разумеется, пустые залы не грозят. Николя и Голдин запускают в каждом турне столько новых иллюзий, что и они, наверное, не бедствуют. Однако, если не считать этих четверых, искусство магии становится неприбыльным. Например, Гровер Джордж, Джордж Эль-дьябло, явно признал свое поражение и гастролирует теперь по глухим деревням, где еще не видали врага: кинематограф.

Итак, мистер Чарльз Картер, пробовали ли вы создать новую иллюзию?

Разумеется. И даже на основании реальной жизни, бойко отвечал он, словно надеясь себя обмануть.

Вскоре после Черного Рождества по всему поместью Буры стала появляться надпись, сделанная, как правило (но не всегда), – женским почерком. На деревьях, на стенах домов, в пыли перед загонами для свиней писали одни и те же слова: «Она не умерла». То был безмолвный крик, воспоминание о безымянной женщине, убитой в Рождество 1917 года. «Она не умерла» означало, что жизнь ее не пропала даром. Женщины писали эту фразу, когда им становилось особенно тоскливо.

Однако перед выборами 1920 года этаже надпись стала появляться в Окленде на домах и трамвайных депо, и даже раз или два в Сан-Франциско. Иногда под ней стояло: «Используем наше избирательное право». Фраза превратилась в феминистский лозунг, означавший: покуда живет хоть одна женщина, та неведомая женщина по-прежнему жива. «Трибьюн» упоминала о ней в одном ряду с красными, сторонниками сохранения сухого закона и другими силами, размывающими американский образ жизни. «Теперь, когда женщины получили право голосовать, как они им воспользуются?»

В душе Картера эта фраза тоже рождала отзвук. Он открыл второй гроссбух, исчерченный набросками схем – замыслами новых иллюзий. Здесь в 1919 году он вчерне изложил иллюзию под названием «Она не умерла». Ну-ка, что там было? Он дематериализует ассистентку и пытается вернуть ее назад, но с каждым пассом исчезает очередной предмет, пока сцена не остается совершенно пустой. Затем исчезает и сам Картер. Конец.

Картер тупо смотрел на свои наброски, гадая, зачем всё это писал. Где здесь видно, что «она не умерла»? Дальше шла Другая иллюзия под тем же названием: девушка рвет платки пополам, потом на четвертинки, Картер накрывает ее покрывалом, она исчезает, платки изорваны в клочья. Конец. Еще одна: он вызывает души умерших, и те подтверждают, что в потустороннем мире всё хорошо, после чего оживают. Конец.

Перелистывая иллюзию за иллюзией – незаконченные, гнетущие и безрадостные (половина из них называлась «Она не умерла»), – Картер наконец вынужден был признать горькую правду: ему нравится название, но он не в силах разделить заключенную в этих словах надежду.

Последняя страница. «Если я покажу воистину оригинальный фокус, то он будет метафизическим». Дальше лист разделен на три части: в верхней трети Картер схематически изобразил себя в тюрбане, с волшебной палочкой и подписал: «В качестве следующего фокуса я без помощи зеркал превращу свою нынешнюю тоску в неподдельную радость». На середине он набросал ту же условную фигурку, исходящую каплями пота. Внизу фигурку, по-прежнему удрученную, забрасывали гнилыми помидорами.

Когда он нарисовал этот кошмар? Даты не было. Казалось, рисунок появился сам собою, по волшебству.

Картер подумал: «Я чувствую себя превосходно». Он стоял у себя в кабинете, перелистывал страницы с нелепыми замыслами, чувствовал себя превосходно и в то же время не мог отогнать жгучее разочарование. Идеи для великолепных иллюзий не падают с неба, убеждал он себя.

Хотя…

Картер взглянул в окно: зеленые листья и цветы жасмина трепетали на ветру. В кабинете стояла подзорная труба на подставке, раз и навсегда закрепленная в одном положении: Картер держал ее направленной на здание газеты «Трибьюн». Во время войны газета в приступе оптимизма воздвигла шестидесятифутовую мачту для дирижаблей. Свое видение светлого будущего она изложила в специальном иллюстрированном выпуске, где были монорельсы, мосты через залив, туннели, поезда и подземка. Опережая время, «Трибьюн» даже арендовала крыши домов и украсила их рекламой, которую увидят лишь будущие воздухоплаватели.

Проект разделил судьбу многих оклендских муниципальных прожектов; мачта стояла без дела, рекламу на крышах давно забыли. Однако Картер по-прежнему трижды в день смотрел на юг, на здание газеты – не прилетел ли цеппелин. В лучшем случае ему удавалось увидеть ворону.

Он снова взглянул в трубу. Пустая мачта. Можно вот так стоять и смотреть: со временем найдут его скелет, оплетенный диким виноградом. «Надо же! – скажут люди. – Неужто это Картер, тот самый фокусник, который однажды показал оригинальную иллюзию?»

Он взял телефонную трубку – неуклюжую, черную, похожую на подсвечник.

Через мгновение бодрый голос ответил:

– Джеймс Картер.

– Младший братик Великого Картера?

– Чарли!.. Не похоже, что ты звонишь с корабля.

– Я выполнил маленькую иллюзию подмены.

– Где ты?

– В Окленде.

– Мы с Томом четыре месяца пробыли в Европе, только что вернулись и думали, ты загораешь в Греции.

– Знаю. Джеймс, выгляни в окно. Кто-нибудь стоит на улице, изо всех сил стараясь казаться незаметным?

Секундное молчание.

– Исключительно благообразный молодой человек смотрит на мое окно. Пригласить его на чашку кофе?

– Он из Секретной службы и еще не получил отбой.

– Что такое пишут в газетах про тебя и президента?

– Джеймс, мне надо тебя увидеть.

– Отлично. Я привез из Европы мелкие подарочки, да и счета неплохо бы подбить. Мадам Зора, например… – Джеймс начал что-то говорить о ее требованиях, доли в прибылях, процентах по векселю. Однако Картер почти не слушал. Его взгляд снова остановился на портрете с чертями; он присел на корточки и, придерживая трубку плечом, разорвал обертку.

– Прости, Джеймс, – перебил он. – Помнишь мой портрет с чертями?

– От Отиса? Мы заплатили по восемь с половиной центов за экземпляр, и ты считаешь, что один из чертей советует тебе застрелиться. Этот?

– Думаю, один из чертей нашептывает мне замысел новой иллюзии.

– Не удивлюсь. Какой-нибудь из трюков Селбита?

– Я задумал новую иллюзию. Мою собственную.

Молчание в телефоне – только треск и вой разговора через залив.

– Я серьезно. Оригинальный эффект. Совершенно новый.

– Очередная версия в духе «Она не умерла»?

– Нет, нет. Прости, что заставлял тебя тогда слушать эту ерунду. Нет, хорошая иллюзия. Наконец.

Пауза. Затем осторожно:

– Приходи, поговорим, Чарли. Сегодня в восемь. Нет, в девять. Принеси мне итальянский батон.

Картер положил трубку, еще раз взглянул на причальную мачту и потянулся к галстуку, висевшему на подзорной трубе. С какого-то времени младший брат начал вести себя, как старший, и это неприятно. Одной рукой завязывая галстук, он другой рукой набрал номер на втором аппарате, новом, позволяющем, что существенно, не прибегать к помощи телефонистки.

– Алло?

– Цветочный магазин? Это Чарльз Картер.

Голос – явно не из цветочного магазина – отвечал:

– Мы продолжаем искать, мистер Картер. Цветов, которые вас интересуют, пока нигде нет.

– Вы везде смотрели?

– В округах Сан-Франциско и Аламеда – везде. Как раз сегодня утром закончили поиски. Нигде цветов под таким названием нет. Мы проверили все магазины.

Картер подумал, что человек, которого он ищет, может остановиться не в гостинице, а в пансионе.

– А питомники?

– Их тоже. Мистер Картер?

– Да?

– У вас исключительно своеобразный вкус – никто больше не интересуется этими цветами.

Превосходная новость.

– Спасибо. Продолжайте искать.

Спустя пару минут Картер сложил в кожаную сумку кое-какие инструменты, журнальные вырезки и легкий перекус, вышел из дома, сел на трамвай и доехал до конца Пьедмонт-авеню. Слева была каменоломня, справа – настоящий цветочный магазин: «Надгробные венки». Впереди лежало кладбище.

Оно было большое, зеленое, не тесное; у входа за отдельными заборами хоронили бедных, евреев, китайцев и португальцев. Дальше начинались холмы и тропки, вьющиеся меж прудиков и родников. Тихий холмик, усаженный лилиями – символ чистоты, – предназначался для некрещеных младенцев, а лощина – для испанцев, которые хотели лежать лицом к родине предков. Платаны и эвкалипты шелестели листвой, что должно было навевать размышления.

Картер шел быстро, не поднимая глаз от тропинки. Вокруг сидели на мраморных скамьях, переходили от могилы к могиле либо стояли, потупившись, десятки парней и девушек. Может быть, у одного из десяти здесь и впрямь похоронен кто-то близкий. Остальные пришли знакомиться.

Картер выбрал это кладбище, потому что оно было самым укромным. Война и чудовищная эпидемия гриппа всё изменили. Хоронили столько, что родственникам приходилось ждать своей очереди часами, иногда ночи напролет. А поскольку появился обычай навещать павших на войне солдат, молодежь скоро поняла, что это способ знакомиться вдали от родительских глаз. Если юноша возлагает цветы на могилу героя, девушка может сказать родителям, что он – патриот.

Картер приметил много молодых женщин в одинаковых траурных платьях из каталога «Сирс» с декоративными поясами и кисточками. Вместе с кокетливой шляпкой и соблазнительными ботиночками на пуговках эти платья недвусмысленно говорили, что молодая вдова не откажется от общества.

Картер старался приходить на кладбище в то время, когда здесь поменьше парочек. Однако летом молодежи было всегда много, вот и сегодня, несмотря на понедельник, повсюду толклись парни и девушки. Он быстро поднялся на самый высокий холм, откуда открывался лучший вид на залив. Здесь начиналась так называемая аллея миллионеров – крипты и мавзолеи в виде готических соборов или масонских пирамид. За надгробиями Крокера и Гираделли Картер свернул напрямик через кусты, туда, где, ярусом ниже, располагались чуть менее помпезные памятники. Он вскарабкался на дуб и спрыгнул с низкой ветки на могилу: гранитные плиты с инкрустированной обсидианом надписью: «Картер».

С фасада надгробие напоминало маленький греческий храм с наклонной крышей. Когда-то спереди располагался мраморный фронтон с отдыхающими богами, но его украли вандалы. На мраморе было выбито одно имя: «САРА АННАБЕЛЬ КАРТЕР, 1888–1914», снизу оставлено место для второго.

Устроившись перед треугольным фасадом, который одновременно защищал от ветра, давал тень и служил опорой для спины, Картер очистил яблоко и вытер нож носовым платком.

Небо над головой ослепительно синело, яблоко было вкусное. Десять дней назад, на этом же самом месте, он лежал на спине и рассказывал обо всем хорошем, что произошло в поездке. Казусы. Рискованные ситуации, которые благополучно разрешились. Маленькие удовольствия. Вести от родителей. Сейчас они были в Южной Америке. Этот материк чем-то притягивал Картеров, хотя им ни разу не довелось там встретиться. Собственно, Картер не видел родителей несколько лет и редко о них вспоминал. Сегодня он был вымотан, но мозг по-прежнему работал на полных оборотах.

Фортепьянные концерты, слухи. «Мама пишет в письме…» или «Джеймс очень…» Звери – как Малыш? Стареет. А Таг лапочка, недавно выяснилось, что она любит яблочное повидло, такой был забавный случай… Однако Картер не стал рассказывать случай; он проговорил, волнуясь, словно сознавался в преступлении:

– Я должен тебе сказать. Я задумал новую иллюзию. – И замолчал, чувствуя, что уже заручился ее согласием.

Неужто всё так просто? Ну конечно, она бы его поддержала. Он видел, как она, сощурившись, бросает:

– Не будь дураком, Чарли!

Внезапно накатило ощущение настолько странное, что Картер не сразу смог в нем разобраться. Из-за того, что это была не тоска и не боль, он не верил себе, и всё же… да, он чувствовал себя так, будто получил билет в цирк!

Картер вытащил из кармана футляр для сигары, подбросил, поймал за кончик и подбросил во второй раз.

– Итак. Если бы ты узнала страшную тайну, то как бы поступила для блага страны: скрыла ее или обнародовала?

Шаги за спиной, голоса. Картер зажал футляр в кулаке и выглянул из-за памятника. Парочка присела на скамейку под ивой. Слов он не разбирал, но, судя по тону, это было выяснение отношений, подогретое фляжкой, засунутой за голенище женского сапожка. Девушка уперла руки в боки, потом вскинула указательный палец – она явно рвала и метала. Молодой человек повесил голову, провел рукой по волосам и что-то сказал. Девушка взорвалась:

– Проваливай к чертям собачьим!

Она вскочила и пошла между могилами в ярости, на которую способна только рассерженная кокетка. Молодой человек устремился следом.

– Рыбка моя! Я просто пошутил!

Удачи вам, подумал Картер, опускаясь на прежнее место. Он симпатизировал этой парочке, как и всем влюбленным парочкам по всему миру. Отеческое чувство, вроде того, что питает к рингу старый, вышедший в тираж боксер.

Если бы ты знала секрет, Сара Анн, что бы ты сделала? О, она бы выдоила его. До капли. У него есть кой-какие идеи. Во-первых…

Снова голоса. «Вампирчик ты мой!» – это сказал юноша. Картер выглянул из-за надгробия. Девушка и ее ухажер в обнимку возвращались к скамейке, по очереди отхлебывая из фляжки. Картеру следовало отвернуться, но парень словно обезумел: он упал на одно колено и читал какие-то стихи. Девушка млела. Они были пьяные и влюбленные. Парень декламировал всё более страстно и наконец вытащил кольцо. Девушка запрокинула голову и закричала:

– Билли! Милый! Да!

Картер снова опустился на землю. Истинная любовь пьяных. Не стоит и смотреть. Через пять лет грязная квартирка, отец в подпольном баре, мать лупит орущих детей ножкой от сломанного стола.

С другой стороны, вот он сам, ведет разумный разговор с покойной женой.

Парень залез рукой девушке под юбку, она ему – в штаны. Картер стал смотреть в небо, пальцами выстукивая по футляру джазовую синкопу. Мир велик. Когда-то Картер это знал, но сейчас мысль снова казалась свежей: мир велик, и мир этот ему по плечу. Он владеет удивительным секретом, нужно только время, чтобы сосредоточиться.

Когда колокол церкви пробил пять, Картер встал и вместе со всеми пошел к выходу – кладбище закрывалось на ночь.

Он не ожидал слежки, поэтому не заметил, что всё это время за ним шли два человека.

♣ ♦ ♥ ♠

В то время как над Оклендом садилось солнце, в двух тысячах миль к востоку столичные жители ругали власти уже третий вечер подряд.

В небе над Мэрионом, штат Огайо, висела копоть. Местная «Стар», которой прежде владел президент Гардинг, хранила молчание, но конкурирующий «Пресс-Телеграф» напечатал заметку, что в первый вечер местные власти были озадачены жалобами домовладельцев, чьи дома, газоны и автомобили усеяло густым слоем пепла. На второй день полиция отказалась давать комментарии, а «Пресс-Телеграф» больше не сообщал о вечерних «черных дождях».

Однако они продолжались. Сходное явление наблюдали в соседнем часовом поясе, в Александрии, штат Огайо, где расположены складские помещения. Поскольку район нежилой, жалобы поступили только с оптового рынка: продавцы обнаружили, что фрукты и овощи, лежащие в грузовиках, через несколько часов почернели от пепла.

Э. Дж. Вон, владелец рынка, отрядил нескольких своих молодцов выяснить, откуда летит пепел. Выяснилось, что летит он из четырехэтажного общественного склада, рядом с которым расположена высокая кирпичная труба. Когда мистер Во. и его ребята попытались войти в здание, путь им преградил полицейский.

Хозяин рынка не стал лезть на рожон, а натянул брезентовый навес от пепла, который продолжал выпадать по утрам в течение еще почти недели.

Огонь горел и в Белом доме. Герцогиня жгла личные бумаги Уоррена Гардинга. В Овальном кабинете стояли два шкафа с отдельными ключами для каждого ящика. В первую ночь она сожгла все документы.

Вдове следовало покинуть Белый дом, но никто ее не торопил. Калвин Кулидж, человек немногословный, любитель долго спать после обеда, предпочитал не спешить, остальные обитатели Белого дома следовали его примеру.

Пока два помощника топили камин в спальне Линкольна, Герцогиня внесла туда тяжелый запертый чемодан. Она попросила присутствующих повернуться спиной и сожгла всё содержимое чемодана.

На следующий день в Овальном кабинете стояли ящики с армейской маркировкой. Герцогиня сидела на полу и, глядя остекленевшими глазами, раскладывала документы на две кучки. В конце концов она сожгла обе, не подпуская никого к бумагам и отвергая любую помощь.

Герцогиня велела выкопать в саду за Белым домом большую яму и развела там огромный костер из папок, коробок и личных вещей. Пока они горели, она шептала про себя: «Так надо, Уоррен, так надо».

Она подолгу отдыхала в своей бывшей гардеробной. Многие известные люди являлись засвидетельствовать почтение: министр внутренних дел Альберт Фолл выразил соболезнования, затем принялся уверять, что чист, как стеклышко, а обвинения, будто он незаконно передал частной компании нефтяное месторождение – топливный резерв Военно-морского флота – гнусные наговоры. Герцогиня ответила: «Всё в прошлом», и Фолл, облегченно вздохнув, вышел. Следом явились нефтяные магнаты Эдвард Догени и Гарри Синклер, желавшие сообщить – после всех приличествующих слов, – что совершенно случайно выиграли на некоторых сделках, о которых знал ее муж, но ничего противозаконного не совершили. Она заверила, что ей это известно.

Еще через полчаса Чарльз Форбс, человек, известный своей потливостью в минуты волнения, ворвался в комнату и с порога объявил, что не грабил Ветеранский фонд, а причина всех недоразумений – его слабая память и небрежное ведение отчетности. Герцогиня мягко попеняла ему за забывчивость – он не сказал, как сожалеет о смерти бедного Уоррена, отлично знавшего, сколько стараний он вкладывает в ведение отчетности. Форбс замолчал, вытер лоб, взял руку Герцогини и, промолвив «Спасибо», вышел.

Последним явился Гарри Догерти, пьяный в дым. Он сказал, что скорбит по Уоррену, как по родному брату, и кто теперь развеет обвинения, будто он, Догерти, продавал лицензии бутлегерам, выносил за взятки несправедливые судебные решения и поручил почте конфисковывать чеки, посланные демократической оппозиции на проведение избирательной кампании. Он говорил так долго, что Герцогиня наконец приподняла траурную вуаль и сказала: «Гарри, Уоррена больше нет. Ты по-прежнему генеральный прокурор. Теперь твой начальник – Кулидж». Договорив, она опустила вуаль, и Догерти просветлел, как человек, сию минуту обнаруживший, что влюблен.

Так оно и продолжалось, пока все махинаторы, мелкие и крупные, не убедились, что единственный совестливый человек не намерен поднимать шум. Герцогиня вернулась к своим делам и, закончив жечь бумаги, навсегда покинула Белый дом. В общественном хранилище, занимающем целый квартал рядом с мусоросжигательным заводом в Мэрион, штат Огайо, было больше двухсот сдаваемых внаем помещений. Самое большое из них – площадью тридцать тысяч квадратных футов – взял в бессрочную аренду фонд, созданный в начале политической карьеры Гардинга. Когда федеральные службы получили наконец ордер на обыск, то нашли помещение совершенно пустым.

На складе в Александрии хранились по меньшей мере четыре тысячи коробок – десять футов длиной, фут шириной и фут высотой, – плотно набитые бумагами. Национальный архив, запросивший документы, касающиеся личной и политической карьеры Уоррена Г. Гардинга, получили всего две коробки.