Текст книги "Картер побеждает дьявола"

Автор книги: Глен Дэвид Голд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Круги расширялись. Мотоцикл пронесся по самому краю сцены, исчез за кулисами, с ревом взлетел по пандусу, озаряемый вспышками красных, зеленых и синих фейерверков, и взмыл в воздух, к платформе. Зрители, затаив дыхание, уже сдвинули ладони, чтобы захлопать, увертюра звучала всё громче, и тут мотоцикл с седоком, не дотянув до платформы, рухнули вниз, в бассейн. Вода выплеснулась наружу, расплескалась по сцене, зрителей в первых рядах обдало брызгами, словно на носу корабля.

Несколько секунд вода в бассейне колыхалась, и как раз когда все в зале начали осознавать чудовищную непоправимость катастрофы (Макс Фриц застыл, вцепившись руками в голову), поднялся столб дыма, занавеси вокруг платформы опустились, и взглядам предстал Чарльз Картер на мотоцикле, целый и невредимый.

Он помахал рукой, крикнул: «Волшебная вода» и поклонился в пояс; оркестр доиграл Россини, и публика, второй раз за вечер, вскочив, разразилась шквалом аплодисментов.

Когда овации немного утихли, Картер объявил:

– Вы дали мне понять, что я всё-таки фокусник. Спасибо.

Гриффин расхаживал перед театром. Он не мог даже расхаживать в тишине, потому что бродяга, в надежде на пару монет, принялся декламировать изречения Марка Аврелия. Впрочем, после первых нескольких строк он выдохся и начал жаловаться на жизнь.

– Я здесь выступал. До кинематографа, когда хороший голос еще ценили. У меня была безупречная дикция. Женщины, скажу вам, были от меня без ума. Девочки у Тесси Уолл и у Джесси Хейман. Мердок – как же я его ненавидел! Бездушный скряга! Эта его банка с медом! Он был… он был Яго. – Глаза у бродяги забегали, как будто он вспоминает подходящий монолог из «Отелло», потом остановились на Гриффине: – Пяти центов не найдется?

– Я дам тебе двадцать пять, если помолчишь.

Бродяга кивнул. Гриффин полез в карман и достал двадцатипятицентовик. Бродяга хотел было поблагодарить, но вспомнил, что обещал молчать. Он сел на мостовую и рассеянно обнял себя за локти.

Гриффин заглянул в проулок. Пожарная лестница. Поглядел вверх – лестница шла до самого верха. Значит, на крыше есть пожарный выход. Отлично. Он составил пирамиду из мусорных урн – она оказалась куда более шаткой, чем можно было предположить, – и, взобравшись на нее, дотянулся до лестницы.

Мысль, что не зря он в последнее время столько отжимался и приседал, немного согревала душу. Подъем почти неутомил его. Над крышей возвышались соседние дома. Гудели гирлянды белых лампочек на вывеске. Гриффин увидел пожарную дверь и груду тряпья перед ней.

Он двинулся вперед, прилипая ботинками к толю, и внезапно замедлился: у груды тряпья были руки и ноги.

Гриффин сунул руку под пиджак и отстегнул ремешок, закрывающий рукоять кольта. Вывеска моргала: буквы одна задругой зажигались и гасли, затем вспыхивали разом, и всё начиналось по новой, так что вентиляционные люки и пожарные входы на крыше то проступали, то вновь погружались во тьму.

Перед Гриффином лежал человек в трусах, майке и носках. Шея неестественно вывернута, глаза открыты. Нет, закрыты. Вывеска вспыхнула – О – Р – Ф – Е – Й, и Гриффин увидел, что на глазах у трупа лежат монетки.

Какие-то странные. Гриффин взял одну. Это был медный кругляшок размером с двадцатипятицентовик. На одной стороне – вздыбленный лев и надпись: «Берешь ли ты ее в жены?», на другой – надменный человек в профиль с маленьким песиком на руках. С этой стороны надпись, идущая по кругу, гласила: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю свою собаку».

Гриффина передернуло. Какой урод это сделал? Он подергал пожарную дверь. Обычное невезение: она оказалась закрыта.

Взгляд наткнулся на какую-то выступающую конструкцию. Вентиляционная шахта? Или что-то другое? Нет, наверное, всё-таки вентиляционная шахта, что еще может быть в театре?

Однако для шахты она была великовата. «Что за черт?» – пробормотал Гриффин, подходя. Когда до нее оставалось футов шесть, он уже точно знал, что перед ним такое.

Только не это, подумал он.

По всей сцене, от дальней стены до опущенного занавеса и от одной кулисы до другой, сновали люди с разными предметами в руках – типичное зрелище для премьеры. Картер стоял в рубашке (фрак он порвал, и костюмерша срочно его зашивала) и отдавал указания с отнюдь не хладнокровной четкостью. Что бы ни говорил Джеймс, он не мог поверить, что сегодняшнее выступление – последнее. Как это последнее, если ему так хорошо?

– Ладно, нам нужна армейская дисциплина, друзья мои. Эсперанца, Альберт, примерно девять минут публика будет спокойна, так что выждите это время, потом выбегайте на авансцену и начинайте свою программу.

– Хорошо, – ответила Эсперанца.

Фигляр Альберт сделал реверанс и, схватив Эсперанцу за руку, повлек ее прочь. Картер крикнул им в спину:

– Погодите, вы еще мне нужны! Мы меняем мизансцену при появлении Дьявола.

– Отлично! – Альберт вернулся и терпеливо выслушал, какие реплики они должны будут произнести. Картер, держа его за плечи, показал, куда надо будет встать. Их обступили осветители, секретарша и помреж, готовый внести изменения в сценарий. Ледок стоял рядом, но в разговоре не участвовал. Он пил воду.

Картер сказал:

– Если мы вводим Дьявола обычным образом, нам понадобится по крайней мере эффектный свет. Примерно как в прошлом сезоне. Планы сохранились? Отлично. Теперь скажите мне, как электрика, выдержит ли?

Осветители, один за другим, заверили, что пробки не перегорят – в «Орфее» недавно установили самую современную проводку.

– Отлично. Верю вам на слово. – Картер обернулся к Ледоку. Тот кивнул. – Что еще?

Помреж напомнил, что надо спустить бассейн. Ледок откашлялся и, краснея, сообщил, что воды очень много: водопроводчики просили не сливать ее, пока публика не разойдется и не перестанут работать туалеты.

– Да, – сказал Картер, – приятная новость. Что-то еще надо было изменить. Что же? Ах да, ловлю пуль. Мы ее выбросим.

Ледок нахмурился, но сбоку кто-то хлопнул в ладоши и знакомый голос воскликнул: «Ура». Феба сидела в кресле, полускрытая складками занавеса.

– Ты держишь обещания, – сказала она.

Бутафор подошел к столу, где помещались груды цветов, шелковые платки, птичьи клетки и тому подобное, взял пистолеты и переложил их на полку с ненужным реквизитом.

– Еще что-нибудь?

– Финал, – произнес Ледок.

– Ах да, – отвечал Картер. – Мой фрак готов?

Костюмерша мотнула головой.

– Можно идти, шеф? – Альберт потянулся, разминая руки. – Я думаю всё-таки использовать пиротехническую бумагу. – Он улыбнулся Ледоку.

– Альберт, она очень легко воспламеняется. – Ледок вздохнул. – Я тебе уже не раз говорил. Ты жонглируешь факелами?

Альберт кивнул.

Ледок сказал:

– Надеюсь, ты упомянул меня в своем завещании.

– Альберт, ты сумасшедший, иди делай, что тебе нравится. – Картер помахал рукой, потом потер ладони. – Итак… что необходимо для финала? Карло, Скотт, Вилли и… ладно, Карло, Скотт и Вилли?

Помреж кивнул. Все трое подошли поближе, чтобы выслушать указания. Тут же появились Джеймс и Том, ведя под руки Фебу. Джеймс хотел еще раз похлопать брата по спине, Том – выразить недовольство: Картер открыл гробницу Тутанхамона, а самого Тутанхамона не показал. Однако разговор тут же свернул в сторону, потому что Джеймс заметил у Скотта в руках странную металлическую корзину.

– Извини. – Джеймс ткнул в нее пальцем. – Что это такое?

Скотт помахал корзиной в воздухе – ему потребовались обе руки.

– Называется «уздечка строптивых».

Джеймс сощурился, как будто вслушивается в далекую музыку.

– Картер, – вмешался Том. – Ты не показал нам Тутанхамона.

– Джеймс? – спросил Картер.

– У отца не было на стене гравюры с ее изображением?

– Была. А ты что-нибудь про нее помнишь?

Джеймс повернулся к Фебе.

– Чарли вечно вытаскивает какие-то вещи, которых я не помню. – Потом, брату: – Нет. Что ты с ней будешь делать?

– Ее на меня наденут, прежде чем Вилли отрубит мне голову. – Картер похлопал Вилли по щеке.

– Отлично, – сказал Джеймс. – Послушай, пока шоу было замечательное…

– Отрубит тебе голову? – Феба повернулась к Картеру. – Отрубит тебе голову, – повторила она, растягивая слова, словно речь идет об экзотическом и пугающем кушанье.

– Пустяки, – отвечал Картер.

Карло взмахнул рукой, показывая, как Картеру отрубят голову, и для вящей выразительности добавил: «Вжик!»

– Вообще-то, – сказал Джеймс, перелистывая оставшиеся страницы сценария, – меня немного смущает финал.

– А что? Карло, Скотт, Вилли, бегите, надо торопиться. Когда они ушли, Джеймс продолжал:

– Я переживаю из-за последней сцены. Публика любит решительность.

– Моя голова отлетает, и я возвращаюсь на сцену.

– Прости, – вмешалась Феба. – Не объяснишь ли, почему рубить голову не опасно?

– Это куда менее рискованно, чем ловить пулю зубами. – Картер хотел было сказать, что сегодня его не убьют, что агента Секретной службы выставили со служебного входа, и вообще это оказался всего-навсего Гриффин, но Феба выглядела такой обиженной, что он избрал другой путь. – Джеймс, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Тематически, – произнес тот и, поймав недоуменный взгляд брата, объяснил: – Да, да, я вижу тут тематическое единство. Я очень увлекся сегодня твоим представлением, оно замечательное. Просто мне кажется, так, как ты это поставил, развязке не хватает магической силы. Твоя смерть потрясет зрителей, а потом… ты ведь не продумал свое возвращение? Оно слабовато.

Картер взял Фебу под руку.

– Брат не в настроении, не будем его трогать. Пойдем, я объясню тебе иллюзию.

– Спасибо.

Однако Джеймс остановил их.

– Нет. Развязка напоминает мне худшие твои фантазии. Как «Шантаж». Внешне это иллюзия, но она не доставляет удовольствия.

– А, спор с Богом, – вмешалась Феба. – Я тоже их веду.

Внезапно она ойкнула и схватила Картера за руку.

– Что такое? – Он уже начал терять терпение.

– Скажи: ты правда нарочно уничтожил телевидение?

Джеймс хлопнул себя по губам.

– Ну что за умница! Может, и впрямь нарочно.

У Картера отвисла челюсть.

– Вы шутите.

– Ага, ага, – подхватил Джеймс. – Если кинематограф вредит иллюзионному искусству, может быть, ты испугался, что телевидение будет еще опаснее.

– Я не стал бы так себя вести, – прошипел Картер. – Это абсурд.

– Да, – отвечала Феба. Она повернулась к Джеймсу: – Не думаю, что ваш брат действовал сознательно.

Джеймс быстро закивал.

– Да, я сказал, чтобы он сегодня устроил себе тризну, только не знал, насколько я близок к истине.

На это Феба ответила:

– У вашего брата есть тенденция к саморазрушению, и он может быть очень грустным, вы заметили, каким грустным он может быть?

Картер не мог больше слушать, как его обсуждают.

– Почему все знакомые говорят в точности как моя мать? Любой мой мотив абсолютно прозрачен, и у меня нет ни малейшей надежды. Можно мне теперь просто покончить с собой?

Джеймс подошел к брату и ткнул его в грудь.

– Только не надо странных трюков с самоубийством. Зритель не любит странного.

– Это не трюк, а иллюзия. – Картер взял Фебу под руку. – Феба, я покажу тебе иллюзию. Я объясню тебе всё, что произойдет, и покажу, как работает страховочный механизм. Ты поймешь, что я в полной безопасности.

Феба замялась.

– Ладно, – сказала она наконец.

Они пошли прочь от Джеймса, а над ними, на переходном мостике, бесшумно двинулась невидимая фигура, поскольку страховочным механизмом интересовалась не только Феба…

Глава 8

Тем временем на сцене Эсперанца и Альберт заканчивали свой номер. Альберт сгоряча израсходовал всю пиротехническую бумагу в первые тридцать секунд. Соответственно дальше пришлось обходиться без нее, что, впрочем, не убавило зрелищности. Они перебрасывались шестью ножами и горящим факелом. Эсперанца, поймав факел, всякий раз поджигала свечу, Альберт – безуспешно пытался прикурить сигару. Он подносил пламя к самому лицу, так что наиболее слабонервные зрительницы вскрикивали, а когда наконец прикурил, послышались крики «Браво!»

Они исполнили быстрое танго в свете свечей и поклонились. Выпрямившись, Альберт объявил:

– Дамы и господа, представляем вам финал, который завершит шоу Великого Картера.

Эсперанца добавила:

– Чтобы не лишить будущих зрителей удовольствия, дирекция убедительно просит вас не разглашать подробности следующего акта.

Свет погас, занавес разошелся. Сцена была пуста. Картер неторопливо вышел слева, держа руки в карманах. Он улыбнулся, причем искренне, чувствуя, что, несмотря на все финансовые затруднения, находится в правильном месте и делает, уж бог весть почему, правильную вещь.

– Дамы и господа, – сказал он мягко, – всё было замечательно, а теперь пора распрощаться.

Зал молчал, понимая, что представление еще не заканчивается, что Картер просто не может их так обмануть. Внезапно он понял, что между ним и зрителями существует негласный пакт: он будет обходиться с ними справедливее, чем обошлась бы жизнь.

– Мы все повеселились. Я показал себя величайшим магом нашего времени и готов отправить вас по домам, если не объявится еще более великий маг.

Вспыхнули софиты – гораздо ярче, чем в прошлом сезоне, Картер даже зажмурился. Над сценой заклубился сернистый дым, и появился Дьявол.

Так начался финал Великого и Удивительного Шоу Загадок, совершенно новый, невероятно зрелищный; финал, для которого привезли пятнадцать машин реквизита и тонны громоздкого оборудования. За кулисами и под сценой ждали бутафоры с газетами, утками и яйцами, Клео убирала длинные волосы под белокурый парик, чтобы сесть в кресло для исчезновений; такой же парик надевала ее дублерша Эсперанца. Рабочие скользили вверх и вниз на «фэрбенксах», Скотт и Вилли переодевались факирами, пушки выкатывали на сцену и заряжали цветами. От колосников до трюма под сценой был забит каждый дюйм невидимого зрителям пространства: здесь – клетки с голубями, там – экраны, проекторы и слайды для теней, которые Картер будет показывать рукой, клетки с козами, свиньями и баранами, которых выпустят, когда тени должны будут ожить. И Феба Кайл, вслушивающаяся в каждый звук.

Звенели тарелки, скрипач выводил паганиниевские шестьдесят четвертые ноты, Картеру вручили удочку, чтобы он смог материализовать рыбу над зрительным залом, одновременно на колосники подняли инструменты, чтобы Дьявол сыграл «Ночь на Лысой горе».

– Пошли! – скомандовал помреж. Скотт и Вилли выскочили на сцену, где их под аплодисменты и возгласы зрителей просверлили насквозь, потом зарядили в пушки. Дальше они должны были переодеться к следующему номеру, но в маленькой гримерной помещался только один человек. Скотт освободился раньше и первым пошел переодеваться. «Похож я на приспешника Дьявола?» – спросил он, выходя во всем черном.

Вилли кивнул, вошел в гримерную и задернул за собой портьеру. Перед ним висели костюмы, по большей части черные, так плотно, что вытянуть нужный было нелегко. Вилли потянулся за балахоном палача – тот не поддавался. Вилли проверил, не зацепилась ли ткань, и потянул снова, никак не ожидая, что балахон ударит его дубинкой по голове.

На сцене вновь нарастало напряжение. Сперва Картер усадил Клео в кресло, и оно поднялось в воздух. Картер выстрелил, и она исчезла. Дьявол поднял в воздух указательный палец, показывая, что у него есть еще один фокус, и самодовольно кивнул, уверенный, что сопернику ничего подобного не сделать. Картер хохотнул – пантомима Альберта была настолько выразительна, что казалось, неподвижная маска Дьявола ухмыляется и хмурится.

– Итак, – продолжал Картер по сценарию, – один последний фокус, и я должен буду его превзойти?

Кивок.

– Или…

Очень выразительный кивок. Нервный смех в зале.

– Отлично.

Дьявол вытащил из кармана шелковый носовой платок и показал с обеих сторон, демонстрируя, что внутри ничего нет. Поднял указательный палец, старательно обернул его платком и взглянул на Картера.

Тот пожал плечами.

– Ну, это я могу превзойти без труда.

Дьявол принялся описывать пальцем расширяющиеся круги. Платок разматывался, потом принялся расти. Публика не сразу поняла, что происходит, а когда поняла, ахнула. Альберт кружил платком, пока тот не стал размером с полотенце, потом с простыню. Картеру пришлось попятиться, потому что шелк вырос до размеров палатки, которая накрыла Дьявола с головой, но всё равно продолжала вращаться. Края мели по сцене, но всё медленнее и медленнее, потом начали подниматься, подниматься, подниматься – и под ними оказалась карусель. Шелк превратился в шатер над каруселью, у которой было четыре сиденья: два в форме зебр, два в форме медведей. На каждом ехала красотка в расшитом блестками платье. Они держали бокалы с шампанским, смеялись, гладили взбитые волосы и страстно вытягивали губки.

Карусель остановилась. Хористки слезли и, держась за руки, встали рядом с Дьяволом. Карусель увезли. Теперь вся сцена была черна и пуста, если не считать артистов.

Дьявол величаво повел рукой. Он свой фокус показал. Настал черед Картера.

– Значит, я должен сделать что-то более эффектное, чем материализовать карусель с двумя зебрами, двумя медведями, четырьмя красотками и шампанским?

Дьявол покачался на пятках и потер руки.

Картер щелкнул пальцами. Это было совсем простое движение, его не сопровождали фанфары или вспышки света, но через долю секунды на сцене оказался слон.

Это было настолько потрясающе, что вскрикнули даже музыканты. На репетициях иллюзия не казалось такой фантастической. Только что сцена была пуста, и вдруг – слон!

Ледок стоял в зрительном зале, крепко обхватив себя руками, и не дышал. Когда публика разразилась криками, он выдохнул.

Зрители свистели, топали ногами, смеялись в голос. Многие фокусники демонстрировали исчезновение слона – но появление? Картер спросил у зала: «Кто предпочитает карусель?» Аплодисменты звучали по-прежнему. «Кто предпочитает слона?» Снова послышались свистки, публика захлопала с удвоенной силой.

Хористки отошли от Дьявола и приникли к слонихе. Картер сказал Дьяволу:

– Отлично. Слон победил. Доброй ночи, – и повел девушек и Таг за кулисы.

На сцене Дьявол исходил злостью. Оркестр заиграл отрывок из «Дон Жуана в аду».

Картер вбежал за кулисы. Когда Таг проходила мимо Фебы, та протянула руку и погладила слоновью шкуру.

– Хористочек можешь оставить себе, я буду сегодняшнюю ночь коротать с Таг.

Осушив стакан воды, Картер сказал:

– Знаешь, это полный крах, я просто не вылезу из долгов по гроб жизни, но… как здорово. Я просто кайфую. Я нашел ритм, в котором надо работать, это потрясающе. Я еще ненадолго уйду, а потом всё. Я сказал, как мне здорово? Господи, что я мелю без остановки. Скажи мне что-нибудь.

Она улыбнулась.

– Ты – милый.

– Я тебя люблю, – произнес он. Слова выпорхнули сами собой, как голубка из рукава. Картер не мог забрать их обратно, поэтому дышал медленно, стараясь, чтобы пауза выразила нежность. Прошло несколько секунд. – Ты слышала…

– Да. – Она потерла руки, как будто он прищемил ей палец.

– Есть разные варианты ответа. «Проваливай на все четыре стороны», например. Могу подсказать еще.

– Я не хочу так тебе говорить, но… давай потом.

– Конечно.

Оставался только один эффект, заключительная иллюзия, о которой весь Сан-Франциско говорил следующие несколько дней. Видевшие рассказывали не видевшим, и те, много лет спустя, уверяли, будто сами были на представлении. Разумеется, каждый говорил свое, и неудивительно, что составленные со слов очевидцев внутренние полицейские отчеты пестрели вводными словами.

Когда Картер материализовал слона, Дьявол пришел в ярость. Он принялся жонглировать тремя маленькими человеческими черепами, которые вспыхивали в воздухе. Оркестр играл «Мефисто-вальс», сцена погрузилась во тьму, черепа взлетали всё выше и выше, Дьявол делал грубые жесты, с его пальцев срывались искры и струи огня.

Горящие черепа взлетали высоко над аркой просцениума. Никто не заметил, как это произошло, но внезапно оказалось, что Дьявол жонглирует двумя черепами, затем одним, и, наконец, руки его остались пусты. Джеймс, с рюмкой коньяка в руке, стоял на переходном мостике рядом с бутафором, который длинным сачком ловил горящие черепа и складывал в таз с мокрым песком.

Покуда публика любовалась пиротехникой, за антрактным занавесом рабочие воздвигали посреди сцены исполинское сооружение высотой с одноэтажный дом – деревянную лестницу, ведущую на эшафот, застланный черным бархатом.

Картер встал за кулисами, набрал в грудь воздух и выдохнул. От грима щипало глаза. Он посмотрел вверх, увидел Джеймса на переходном мостике, помахал рукой и даже прошипел: «Джеймс!» в надежде, что тот помашет в ответ. Однако Джеймс смотрел в другую сторону: он забавлялся последними выходками Дьявола, который сперва распечатал колоду сувенирных карт с портретом Картера и сжег ее дотла, а потом, переигрывая так, что зрители зашлись от смеха, изобразил целую пантомиму: распилил воображаемое пианино и победно вскинул руки – вот, мол, какой я молодец!

Картер вышел и встал рядом с ним посередине сцены. Дьявол схватил его за плечи и принялся трясти, пока, совершенно магическим образом, пара блестящих наручников не сковала Картеру руки за спиной. Дьявол поднял к небу сжатые кулаки, потом указал на возникшую за ним тень – огромную, во всю сцену, лестницу, увенчанную чем-то под покрывалом. По знаку Дьявола покрывало соскользнуло, и взглядам предстала гильотина.

За ней стоял человек в черном балахоне. Лицо скрывал капюшон с прорезями для глаз. Палач высился на эшафоте, расставив ноги и подбоченясь.

Ледок, расхаживающий там, где стояла бы публика без мест, нахмурился. Следующий раз надо будет направить туда сначала белый прожектор, потом, когда глаза у зрителей привыкнут, – красный. Палача подпоясать белой веревкой. Кроме того, голова у Вилли оставалась в тени – то ли он встал не на место, то ли вырос на шесть дюймов.

На сцене стояли трое: Картер и Дьявол на авансцене и, у гильотины, палач.

– Хм. Оригинальная гильотина работы Тобиаса Шмидта, – горько произнес Картер. – Что ж, если я уйду из жизни, то по крайней мере по высшему разряду. – Он сделал паузу для нервных смешков из зала, потом обратился к Дьяволу: – Можно мне подняться и взглянуть на нее, прежде чем…

Дьявол скрестил руки на груди и мотнул головой.

– Кто-то должен осмотреть гильотину и убедиться в ее надежности. – Картер шагнул к рампе. – Не соблаговолит ли самый умный человек в зале подняться на сцену?

Реплика была старая, никто из зрителей ее не узнал, но Картеру показалось уместным вспомнить ее именно сегодня. Лучи прожекторов скользнули по залу и сошлись примерно на середине седьмого ряда. Человек, сидящий там, заморгал и указал на себя пальцем, словно спрашивая: «Кто, я?» Это был Фило Фарнсуорт.

– Да, леди и джентльмены, сегодня у нас особенный гость. Мистер Фило Фарнсуорт, молодожен из города Огден, штат Юга.

Миссис Ледок заставила Фило встать – он всерьез упирался – и вытолкнула в проход.

– Мистер Фарнсуорт, – продолжал Картер, – инженер-изобретатель. Для нас большая честь, что он сегодня присутствует в зале.

Фило вышел на сцену, и Картер велел ему подняться по лестнице на эшафот, где стояла гильотина.

– Как вы видите, господа, между эшафотом и сценой – девять футов пустого пространства. Короче, никаких потайных отделений, никакой возможности спрятаться. – Картер поднял голову. – Мистер Фарнсуорт, что вы видите?

Палач жестом предложил Фило осмотреть устройство. Тот поправил очки, постучал по столбам и по перекладине, уважительно потрогал лезвие.

– С виду настоящая, – сказал он.

– Я заплатил за нее семьсот пятьдесят долларов, – отвечал Картер, – еще бы ей быть не настоящей. Пожалуйста, возвращайтесь на свое место. Не хочу забрызгать вас кровью.

Снова нервные смешки в зале. Фило быстро спустился по лестнице на сцену.

– Фило, – сказал Картер. – Я хочу, чтобы вы были моими глазами.

– Хорошо, мистер Картер.

– Если что-нибудь произойдет не так, вы – следующее поколение, вам и продолжать мое колдовство.

Щеки у Фило пошли красными пятнами. Он не знал, куда смотреть – на Картера, на гильотину, на беспокойно ерзающую публику. Дьявол поманил пальцем, и на сцену выбежали двое его приспешников, таща железную маску.

Картер холодно взглянул на Дьявола.

– Что до вас, сударь, моя магия куда сильнее вашей. Попытайтесь отрубить мне голову, если хотите, но меня это только раздосадует. Я вернусь и буду вас преследовать! – Он свел брови. Феба стояла за кулисами, выражение ее лица было не прочесть. Картер пожалел, что не может ей подмигнуть. Как странно влюбиться в женщину, которая никогда тебя не увидит! Она не сказала: «Я люблю тебя». Какой-то частью души Картер ощущал всегдашнее одиночество, какой-то – прекрасно понимал, почему она так остерегается любви. И тут подручные Дьявола взялись за дело. Они накинули Картеру на голову мешок – сплошной, без прорезей для носа и глаз, а сверху надели маску.

Зал загудел и зашевелился. Картера, связанного, с мешком и маской на голове, тащили двое негодяев, он вполне правдоподобно рвался из их рук. Его провели по авансцене, потом, на глазах у всего зала, втащили по лестнице. Оркестр, несколько долгих минут игравший стаккато, начал «Реквием» Моцарта. Ледок по-прежнему смотрел на палача. Что в нем не так?

Мучители втащили упирающуюся жертву на эшафот, бросили на плаху и подняли брус, под который еле-еле прошла маска. Брус опустили, прижав к шее, и закрепили внушительного вида щеколдой.

Негодяи спустились на сцену. Теперь на эшафоте стояли только палач и гильотина, осужденный на казнь лежал связанный и беспомощный. Оркестр играл одни и те же восемь тактов, все громче и громче. Палач смотрел на бьющиеся скованные руки, на узкую спину, на зажатую брусом голову и слушал музыку. Много лет он не играл перед таким большим залом, и роль была ему как нельзя по душе. Он чувствовал себя в родной стихии.

– В голове, отсеченной от спинного мозга, – прошептал он, – мозг функционирует еще несколько секунд. По крайней мере, мне так говорили.

Связанный человек задергался, маска звякнула о гильотину.

– Кто это?

Лысый человек отвечал тихо:

– Мистериозо.

Барабанная дробь, все остальные инструменты смолкли,

наступил жуткий миг магической истории. Фило на сцене гадал, как Картер выкрутится. Джеймс смотрел с переходного мостика, рядом Том читал газету. Зрелище маски и колодок внезапно потрясло Джеймса. Что-то смутное и тягостное зашевелилось в его душе, как будто он сам скован и беззащитен. За кулисами Феба считала секунды до конца представления. Она внезапно почувствовала себя дурой, ей хотелось произнести все несказанные нежные слова. Макс Фриц стиснул руку миссис Ледок. Олив Уайт, которая до этой самой минуты ждала мистера Гриффина, забыла обо всем, кроме того, что происходит на сцене. По всему залу чиновники, друзья Картера, соседи и критики, не отрываясь смотрели на гильотину. Даже служащие «Американской радиовещательной корпорации» и военного ведомства ненадолго забыли про интриги и подались вперед. Джеймс, щурясь, пытался за рампой рассмотреть зал, почувствовать его настрой, жаркое и холодное предвкушение. Ощущение несвободы ушло, сменилось древней, почти забытой гордостью от сопричастности великому делу, пусть даже в последний раз. Весь зал был полностью поглощен зрелищем – за исключением Ледока.

Ледок смотрел оценивающим взглядом, пока палач не заговорил. Что за отсебятина? Сценарий был расписан с такой точностью, что Ледок даже пригрозил Вилли увольнением, если тот запоздает хотя бы на пять секунд.

И тут, под барабанную дробь, он увидел нечто настолько ужасное, что к горлу поднялась желчь – Вилли вытащил из гильотины предохранительную чеку.

– Нет! – закричал Ледок и хлопнул в ладоши. Вокруг несколько зрителей, захваченные напряжением, тоже закричали: «Нет!». Ледок успел пробежать несколько шагов к сцене, когда палач, подняв руку в перчатке, неспешно потянул за веревку. Послышался холодный металлический звон, словно коньками о лед, и что-то тяжелое упало в корзину.

Публика ахнула – настолько всё было правдоподобно. Ледок бежал по проходу, но теперь ему приходилось проталкиваться через толпу: многие зрители повскакали с мест. Протискиваясь вперед, он старался одновременно смотреть на сцену. Вилли – однако Ледок знал, что это не Вилли – сунул руку в корзину и поднял маску. Внутри что-то перекатывалось, словно сонная птица.

– Смотрите! – выкрикнул палач. Эти слова в сценарии были, и Ледок пытался за них ухватиться, но говорил совершенно точно не Вилли, это был другой голос.

Он принялся ожесточенно работать локтями. Зрители несколько упокоились, снова стала слышна барабанная дробь. Палач заговорил медленно. По всей сцене падали черные траурные покрывала, обнажая блестящее стекло.

– Великий! – выкрикнул палач. – Картер!

Весь театр наполнился непонятным голубоватым свечением.

– Мертв!

Падуги и сукна упали на сцену, трепеща, словно оброненные птичьи перья. Взглядам предстали два десятка странных стеклянных колб, размещенных вокруг сцены, словно лампочки на вывеске. Они разгорались тусклым голубым светом. Палач, державший отрубленную голову на вытянутой руке, погрузился во тьму. Казалось, он вздрогнул от неожиданности.

Фило, чувствуя себя совсем маленьким, одиноко стоял на авансцене. Взгляд его скользил от одной колбы к другой. Внезапно волосы у него зашевелились: он понял, что происходит.

Каждая колба, плоская с торца, лучилась теперь яркой голубизной, по которой бежали горизонтальные полосы. Постепенно они слились и превратились в изображения Чарльза Картера, два десятка идентичных его портретов. По всей сцене Картеры открыли рот и сказали: «Великий Картер… повсюду!» Весь зал слышал, четко, как в граммофонной записи, голос с того света.

Призраки в унисон повернулись лицом к залу и – тут никаких сомнений быть не могло – подмигнули. Публика разразилась возгласами. Вспышка; все изображения разом померкли.

Сцена погрузилась во тьму. Фило видел последние голубые искорки на плоских с торца трубках, и впервые в жизни в голове у него не осталось ни одной мысли. Он взглянул на зрителей: весь зал стоял, онемев от изумления. Испуганные дети держались за нянь. Постепенно до Фило донеслись голоса, сильные, мужские, но лишь обрывки: «невозможно», «никогда такого не видел» и «что это было?» Потом заговорили женщины, дети начали задавать вопросы. Занавес за спиной у Фило сошелся; он почти не заметил.

Казалось, прошли часы, и внезапно грянули аплодисменты. Фило никогда такого не слышал. Казалось, театр не в силах сдержать чувств, сейчас они выплеснутся на улицу, захлестнут город и понесутся дальше изумленной и ликующей волной. «Еще! Еще!» Они нарастали и нарастали. Аплодисменты всегда стихают, такова их природа, но Фило казалось, что они не смолкнут никогда. Пройдут годы, а он по-прежнему будет стоять здесь, посреди сцены.