Текст книги "В тридцать лет"
Автор книги: Глеб Горышин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Глеб Горышин
В тридцать лет
Л.: Сов. писатель, 1961. – 263 с.
Повесть и рассказы. Худож. В.М. Званцов.
Саранка
Человек плыл по Уде. Река хлебнула лишнего, неслась вровень с берегами. Где-то в Саянах прошли дожди.
– Глядите, – закричал я, – глядите! Он что-то держит в руке. Это цветы. У него в руке букет цветов.
Вода катилась по булыжному дну, грохотала. Над водой торчала рука, черная запятая. «Он очень спешит, – подумал я. – Он наверное спешит к своей любимой. Куда ему еще так спешить с цветами!» Мне нравилось это все: река, бегущая напролом, горбатые темные горки на юге – Саяны, и знойная сухость сибирского лета, и холод, идущий от реки, и человек, плывущий с цветами.
Он уже доплыл до изгиба. Дальше плыть ему было нельзя: за изгибом река вступала в порог, протяжно и громко ревела, белела в ярости. Он метил в изгиб, к водокачке, там вышел на берег и скоро был возле нас. Мы узнали Геру. Спортивные брюки прилипли к его ногам; он так и плыл в брюках, майке и кедах. Было приятно смотреть на его ноги, какие они сильные, на его лицо, какое оно молодое. Все мы посмотрели на него, и наш геолог Симочка тоже посмотрела.
– Отважный вы человек, – сказал начальник партии Чукин. – Нет на вас радикулита. Полезайте сейчас же в палатку, отжимайтесь.
– Ерунда, – сказал Гера, – высохну. Смотрите, какие я цветы нашел. Если б я пошел через мост, они бы завяли. Пришлось плыть... Нате, смотрите. Можете взять себе. – Это он сказал Симочке и протянул цветы.
– Спасибо, – сказала Симочка. – Это саранка. Она пахнет паршиво, плохими конфетами. – Симочка понюхала цветы.
Должно быть, они росли на жаре. Все изомлели в клейкой испарине, узкие лепестки выгнулись наружу, желтые пестики торчали открыто.
– Паршиво? – сказал Гера. —Сейчас выбросим. Сейчас. – И стал отнимать цветы. Симочка не давала. Он не очень-то отнимал.
Глаза у Симочки были темные. Они смотрели всегда прямо и были расставлены широко. Она была серьезная девушка. Странно, почему ее звали Симочка? Она была не очень красивая. Очень красивые девушки остались дома или поехали к морю. Они не поехали в Саяны.
Гера, наверное, ни разу не подумал об этом. Он каждый день приходил к нашей палатке. Ему было лет двадцать. Для меня он был мальчик. Он учился в Харьковском университете и ехал в экспедицию с иркутянами. Палатка их партии стояла в самом центре аэропорта, у входа в отдел перевозок.
Все мы жили в Нижнеудинском аэропорту, ждали летной погоды и милости командира авиаотряда. Знатоки говорили, что с командиром надо бы выпить, но у начальника партии Чукина были на этот счет свои правила.
Когда Гера ушел, я подобрал оброненный Симочкой цветок саранки и спустился к Уде. Вместе со мной спустился геофизик Валерий. Недалеко от водокачки жила одна девушка. Я познакомился с ней вчера в столовой. Я разделся и пошел в воду, неся в руке саранку. Жаркий, неподвижный день вдруг дохнул забытой стужей. Заледенели ноги. Уда вблизи оказалась черной, злорадной речкой. Я бросил саранку, сразу вылез и сел на берегу.
– Это не для белого человека, – сказал геофизик Валерий, парень с желтыми меланхоличными глазами.
Мне стало неприятно, что я не могу плыть по реке к знакомой девушке, чтобы подарить ей цветок саранки. Мне шел двадцать седьмой год, и казалось, что прежде я бы сплавал к девушке легко и с успехом. «Ничего, – подумал я. – Вот полазаем по горам, окрепнем, загорим. Все будет в порядке». В последнее время я часто стал думать о том, что прошлое возвратится. Куда ему деться? Нужно только себя встряхнуть трудом, походами, риском.
Пять лет я учился в университете на отделении испанского языка. Потом работал в Публичной библиотеке, заполнял карточки на испанские книжки. Два года заполнял. Все, кто общался со мной в эти годы, часто спрашивали: «Почему ты такой скучный?», или: «Что ты такой мрачный?», или: «Чем вы недовольны, маэстро?» Никто в Публичной библиотеке не знал, какой я молодой и веселый парень. Сам-то я верил в это, но мне хотелось проверить еще раз. Я перестал заполнять карточки на испанские книжки, уволился из библиотеки, поехал с геологической экспедицией. И вот теперь жил в палатке на берегу Уды.
Ночью мы пошли охранять Симочку: она заказала разговор с мужем. У нее был муж Фелька. Они поженились и вскоре поехали: Симочка – в Саяны, а Фелька – в Кушку. Он тоже был геолог.
Начальник партии Чукин прикрепил к ремню парабеллум в большой кобуре, и пиджак оттопырился у него на заду. Росту Чукин был – сто девяносто два сантиметра. Он был кандидатом геолого-минералогических наук, экспедиция наша – научной. Нам предстояло разработать тему: «Магматизм Восточного Саяна».
– Си-и-мочка, де-е-вочка, – сказал Чукин, – какой у вас пышный эскорт!
– А что, – сказал геофизик Валерий, – мы ребята – ай да ну.
Кушку дали под утро. Симочка взяла трубку и сказала:
– Фелька...
Я не знал, что она может говорить таким голосом.
– Фелька, ты меня слышишь? – сказала Симочка. – Фелька...
– Ты слышишь ли-и?.. – шепотом затянул Чукин.
Симочка посмотрела на него и на всех нас. Никого она не увидела.
– Фелька, – сказала Симочка, – Фелька, я ничего не слышу. Говори громче.
– Заканчивайте, – сказала девушка.
– Нет, мы еще говорим. – Симочка опять посмотрела на всех удивленно и не увидела никого. – Фелька, – сказала она, – я уже теперь скоро приеду. Ты меня слышишь, Фелька? Я говорю, скоро увидимся...
Потом, позже, выяснилось, что Кушку из Нижнеудинска вызвать нельзя. Симочка говорила с Оршей. Девушка с переговорного пункта ошиблась.
Мы шли по темному городу Нижнеудинску. В каждом доме свет был прихлопнут ставней. Чукин запел неестественно бодро:
Очень долог путь.
На Востоке воздух серый.
Но скоро выйдет солнце из-за скал.
Осторожней, друг:
Тяжелы и метки стрелы
У жителей земли Мадагаскар.
Чукин десятый сезон работал в горах. Ему было плевать на все тонкости.
– Не дали Кушку, – сказал он Симочке, – зато дали Оршу. Это уже деталь.
Валерий, Сима и я шли молча. Я шел и думал: «Что они все за люди? Какие они в деле? И что это за дело – магматизм Восточного Саяна? Как все будет там, в горах?» Я отгонял эти мысли. С ними становилось смутно.
В палатке пошел разговор о вкладышах в спальники, стоит ли их вкладывать, и о разном другом. Как будто не было вовсе забот и само собой делалось дело.
Но вскоре я увидел и понял, что Чукину горько и неспокойно. Он сказал мне, когда никого больше не было в палатке:
– Я привык к сидению на аэродромах, к ожиданию контейнеров, ко всей нашей неразберихе. Но это уже превращается в нелепость. Нам же надо работать. Иначе мы не уложимся в срок до самого снега. Придется ходить в маршруты по двенадцать часов... Григорий Петрович, – сказал он, понизив голос, – может, вы действительно выпьете с командиром авиаотряда? Я, честное слово, органически не могу. Если мы не улетим еще два дня, я пойду жаловаться в райком.
Но мы не улетели через два дня. Каждое утро, родившись в невидимых падях, над Саянами показывались облака. Округлые, крепкие, белые... Синоптики говорили нам: «Нет видимости по всем точкам». Командир отменял полеты. Ничего тут нельзя было сделать.
Дни возникали и сходили на нет. Шла зарплата, полевые и зауральские. Лениво помахивала полосатая ветровая колбаска над аэровокзалом. Несерьезно вихляясь, улетали навсегда в небо белые синоптические пузыри. Начинало казаться, что можно и так, что можно никуда не лететь, а только смотреть, как идут мимо дни.
– А что делать? – сказал по этому поводу Валерий. Ему очень нравилось спать. Но один раз он изменил своему пристрастию. Утром раскрыл продолговатый зеленый ящик, где был размещен большой радиометр, подключил прибор к батареям, надел наушники и стал слушать. Он слушал долго, и его медового цвета спокойные глаза делались все острее, словно человек просыпался с тревогой или взрослел на виду под действием скрытых и важных причин.
– Молчит, – сказал вдруг Валерий. Он что-то стал подкручивать в приборе и снова слушал, и снова тыкал в металл отверткой. – Конденсатор пробило.
– Прекрасно, – сказал Чукин. – Только этого нам и недоставало. Вы знаете, что конденсаторы ставятся на фабрике и их вообще нельзя трогать?
– Кому-нибудь надо тронуть в первый раз, – сказал Валерий неожиданно дерзко, как совсем уже взрослый, знающий себя и дело работник. Он опять взялся за отвертку. Потом молча взвалил ящик на плечи и затрусил бегом к аэродромной радиостанции. Вскоре мы увидели, что он бежит обратно, все так же неся на плечах радиометр. Пробежал мимо палатки к воротам аэропорта и отправился дальше по длинной песчаной улице, ведущей в город.
– Можно быть совершенно спокойным, – сказал Чукин. – Радиометр будет починен. Валерий – увалень, тихий меланхолик, но как коснется работы, тут уж на него можно вполне положиться. Мы с ним третий сезон вместе...
Валерий вернулся ночью, разбудил нас всех, зажег свечу и сунул наушники Чукину. Всем стало слышно, как тихонько, упруго и четко пощелкивает аппарат.
– Работает, – сказал Валерий. – Вот, слышите? Как часы. Чудо двадцатого века. Григорий Петрович, вы тоже слышите? Сима, ты слышишь? Я весь Нижнеудинск обегал, разыскивал такого человека, который понимает в конденсаторах. Был на радиоузле. В депо. На лесозаводе. Никто ни в зуб ногой в этой технике. Думал – уже все, придется переквалифицироваться в управхозы. И вдруг такого парня нашел на слюдфабрике! Не парень, а Высшее техническое училище имени Баумана. Блоху запросто подкует. Мы с ним почти что новый конденсатор сделали.
Весь следующий день Валерий спал, не поднимаясь.
–
Удивительно было смотреть, как Гера делает по утрам зарядку. Он бегал по мокрой траве, по большому летному полю, мимо вертолета с обломанной лопастью. Давно он тут стоял, этот вертолет, давно пора было починить ему лопасть.
Трава, и бока вертолета, и провисшие стенки нашей палатки по утрам бледнели от холода. Очень не хотелось вылезать из спального мешка. Я раз попробовал побежать вслед за Герой, но сразу замерз и соскучился. «Ничего, – подумал я, – втянусь...» Пора было лететь, двигаться, работать. Пора. За этим я ехал в Саяны. Вон они, эти горы. Но как туда попадешь?
Гере мы не сказали, что существует Фелька. Симочка ему тоже ничего не сказала.
– Действуйте, Симочка, – сказал Чукин, – охмуряйте Геру. Не посрамите Саянскую партию.
– Ладно уж, – сказала Симочка, – буду охмурять.
Мы верили в Симочку и знали, что игра эта безопасна, и все-таки мы ревновали. Мы хотели, чтобы Гера был посрамлен, и ждали, злорадствуя.
Днем Гера звал нас всех с собой за реку, туда, где стояла гора. Не вся гора, лишь ее половина. Другую половину камень за камнем время свалило в Уду. На горе росли сосны, земляника и цветы саранки. Там начиналась тайга и тянулась себе не спеша на север, подальше от пыльного Нижнеудинска.
– Пойдемте, – звал Гера, – знаете, как там хорошо? Там такая заводь есть, старица. Вода теплая, и глубоко. Поплаваем железно. Так же невозможно – сидеть в палатке.
– Поплавать – это вещь, – говорил Валерий. – Поплавать – это можно. – Но из палатки никуда не шел. Мы подозревали, что он не умеет плавать.
Чукин, Симочка и я пошли с Герой за реку, поднялись высоко, остановились и стояли долго. С горы не были видны провисшие бока нашей палатки, дверь с надписью «Отдел перевозок», куда Чукин ходил каждое утро объясняться с начальством, вертолет с отломанной лопастью. Зато было видно, как много кругам неба, земли, воды, травы, леса, гор; какое все это просторное, голубое, зеленое. Неужели мы двинемся в путь и пойдем по тайге месяц, другой и третий, и будет только тайга, прохладная, чистая, и сосны и горы день и ночь? Не верилось, до того это было хорошо. Мы долго стояли так, потом купались в заводи и стреляли из чукинского парабеллума.
Последней стреляла Симочка. Она сказала, что все умеет сама, поднесла пистолет близко к носу и быстро пальнула. Пуля ткнулась в траву где-то рядом и вышибла пыль. Симочка сразу же села на землю, прижав к глазам кулаки. Кровь быстрыми брусничками просыпалась из-под кулаков, скатилась по щекам. Симочка покачалась сидя и легла лицом в землю.
Я не знал, что делать. Чукин прыгнул к Симочке и поднял ее с земли. Он оторвал от ее глаз кулаки и закричал:
– Платок, платок давайте. Водой его намочите.
Гера кинулся к воде.
Над переносьем у Симочки оказалась кровяная ранка. Чукин забрал у Геры платок, обтер кровь на лбу, на щеках и на шее у Симочки, сказал:
– Отведите ее в тень.
Гера повел Симочку на берег к кустам. Мы остались с Чукиным поодаль и смотрели. Гера вел Симочку, держа ее за плечи. Никакой он был не мальчик. Мы смотрели на его загорелую спину, на маленькую рядом с ним Симочку, как она идет, послушно и слабо ступая ногами.
Чукин поднял парабеллум, оглядел его.
– Ну да. Затвором тюкнуло. Попало бы в глаз – и будьте любезны... Си-и-мочка! – закричал Чукин. – Вы еще живы?
Симочка ответила обрадованно, но тихо:
– Жива.
Гера подошел к нам и сказал шепотом:
– Вот это характер. Такая рана – и хоть бы что. Другая бы заплакала, заныла, а Сима только смотрит. Чего она у вас так смотрит? А? Отдайте ее к нам в партию.
– Симочка – свой парень, – сказал Чукин. – Мы ее никому не отдадим. Мы за нее отвечаем перед одним товарищем.
– Перед каким? – быстро спросил Гера.
– Это секрет Саянской партии.
Мы отвели Симочку в городскую больницу. Пока она была в перевязочной, Чукин сказал:
– Да. Не женское дело – геология. Чем Сима скорее поймет это, тем лучше. Я ей специально не стану ничего облегчать. И вообще никогда не давал девчатам поблажек. Сами захотели – пожалуйста. Никогда я не подбирал им легких маршрутов.
Вечером Симочка осталась в палатке за сторожа. Все пошли в кино. Я пошел к девушке на водокачку. Поговорили немного, походили. Я пожаловался на Чукина, на его нерасторопность. Собирался в райком пойти – не пошел... Наверное, могли мы уже улететь. Чего мы сидим, ждем, не работаем?
– А геологи и сроду сидят в аэропорту, – сказала девушка.
Я скоро соскучился и вернулся к палатке. Что-то в последнее время меня не тянуло на разговоры с девушками. «Вот вернусь из экспедиции, – думал я, – тогда будет о чем поговорить».
В палатке Гера разговаривал с Симочкой. Я сел на бревно и стал слушать, что они там говорят. Не потому, что мне хотелось слушать. Просто некуда было идти и неохота, а тут лежало бревно.
Гера выглянул из палатки.
– Давно бы нас могли отправить вон на этом вертолете, – сказал он. – Я спрашивал у летчиков, чего он стоит. Они его, оказывается, потому не ремонтируют, что никто не хочет на нем летать. У самолета – крылья: можно в случае чего спланировать. А у этой стрекозки заглох мотор – и камушком вниз. А вы бы полетели, Симочка, на такой штуковине?
– Полетела. Только невысоко. Чтобы спрыгнуть можно.
– И я бы полетел. Пойдемте завтра саранку рвать.
– Так вы же завтра летите.
– А вдруг погоды не будет? Пойдемте. Ну скажите, что пойдете. Что вам стоит? Вашего Чукина мы не возьмем. И Гришу тоже не возьмем.
Гриша – это был я. Подумалось коротко: «Ничего... Вот приеду из экспедиции...»
– Скоро они уже вернутся из кино, – сказала Симочка.
– Вы, наверное, чувствуете, какая вы взрослая в сравнении со мной, – сказал Гера. – Я уж это давно заметил. Ну и пусть. Я и не хочу быть слишком взрослым. Таким, как Чукин или Гриша. Чтобы в палатке спать. Ведь можно – ух-х-х! Знаете, что можно? Не знаете? Вы что любите больше – лето или зиму?
– Я – весну, – сказала Симочка.
– Вот, вот, все так говорят. А для меня что зима, что осень, что слякоть, что жара – одинаково. Мне горы знаете как нравятся? А в прошлом году ездили в Казахстан – степь нравилась. Я еще не знаю, что мне больше нравится. Я все люблю. И девушек тоже люблю. – Эта Гера сказал совсем тихо. – Не всех, конечно. Не всех одинаково... – Гера подождал. Симочка ничего не ответила.
– Мне все в жизни хочется руками потрогать. Поездить...
– Не всем девушкам нравится, когда их трогают руками, – сказала Симочка.
– Вам тоже не нравится? Вы тоже будете кандидатом? Вы тоже не будете вылезать из своего мешка? Ага...
– Не надо, – сказала Симочка. – Нельзя меня трогать. У меня есть муж.
В палатке стало тихо. Симочка ждала, ждала и не выдержала.
– У моего мужа первый разряд по самбо, – сказала она. Наверное, ей хотелось, чтобы Гера засмеялся или сказал что-нибудь в шутку.
Гера не откликнулся, вылез из палатки, не увидел меня и медленно пошел берегом.
Утром он улетел. Мы его провожали. Он сидел в кабине Яка-12 и все время улыбался. ЯК был санитарный, с крестом: все остальные самолеты ушли патрулировать над тайгой. На пилотском месте сидел сам командир отряда, мужчина с хмурыми бровями, густоволосый и краснолицый.
Мы стояли и смотрели – огромный Чукин в тюбетейке и геологических сапогах, я, меланхоличный желтоглазый Валерий, Симочка с повязкой на лбу. Все мы немножко волновались. Всякий человек немножко волнуется, глядя на взлетающий самолет.
– От винта! – сказал командир отряда технарю и хотел пустить мотор, но Чукин вдруг подошел к самолету.
– А очередь-то наша, – крикнул он командиру.
Командир сперва не понял, в чем дело, и свесил голову через борт. Было видно, какое у него хорошее настроение, как ему нравится сидеть в кабине и кричать: «От винта!»
– Наша очередь лететь, а вы их везете? Что это за выборочное отношение? – спросил Чукин.
Командир, поняв, мотнул головой, задвигал бровями и губами. Но мы ничего не услышали, потому что пошел крутиться винт, ЯК забился, крылья его задрожали.
Гера смотрел на нас сквозь плексигласовый колпак кабины и все улыбался. Он был теперь не такой, как мы, был далеко от нас. Он сейчас полетит. Он был сейчас бесконечно выше нас и всего того, чем мы жили. Мы понимали это. Он несколько раз взглянул на Симочку, но не мог скрыть и от нее свое превосходство, свой восторг и отрешенность от земного.
ЯК-12 проковылял на старт и пошел полого кверху. Гера улетел.
– Ровно вытянул, хороший пилот, – сердито сказал Чукин про командира авиаотряда.
Дней через восемь к нашему неподвижному соседу – вертолету пришли рабочие, подставили лесенку, забрались по ней на крышу кабины и не спеша, посиживая и покуривая, приладили недостающую лопасть.
Все лопасти закрутились, и на хвосте у вертолета тоже закрутился маленький пропеллер, похожий на детскую вертушку.
Не верилось, что это хвостатое странное сооружение сейчас на наших глазах поднимется в воздух и куда-то полетит. Но лопасти замельтешили неразличимо быстро, образовав над кабиной большую розетку. Вертолет подпрыгнул и прямо пошел вверх. Поднявшись немного, он стал, задрал хвост, пригнул голову, весело боднулся, как резвый бычок, скакнул раз и другой и, стрекоча, полетел на юг, в Саяны.
– За покойничком пошел. Ваш брат, геолог, – сказал сторож из проходной будки.
– А из какой партии? – спросил Чукин.
– Не знаю. Из москвичей, что ли...
Валерий сказал:
– Обнадеживающие перспективы. – Он посмотрел на всех нас так, словно попросил подвинуться к нему поближе.
– Все там будем... – излишне спокойно сказал Чукин. Начинался его десятый сезон. Он имел право говорить так. Он даже запел:
Может, смерть свою
Ты найдешь за океаном.
Но ты, мой друг, от смерти не беги.
Осторожней, друг,
Даль подернута туманом.
Возьми к плечу свой верный карабин.
Весь вечер мы говорили и смеялись громче, чем всегда. Я все заглядывал в глаза Чукину, Валерию, Симочке – искал в них твердости. Хорошо, что ребята были рядом. Симочка молчала. Она заговорила ночью, когда в палатке было так тихо, словно все спят, или даже еще тише: не было слышно, чтоб кто-нибудь сонно дышал.
– Может быть, это Гера? – сказала Симочка.
Никто не ответил, хотя всем сразу стало понятно, что спящих в палатке нет. Потом Чукин оказал:
– Вряд ли. Во-первых, погиб москвич, а Гера улетел с иркутянами. Во-вторых, это невозможно по времени. Они улетели восемь дней назад. При самых быстрых темпах им нужна неделя, чтобы нанять оленей. Максимум, что они могли успеть, это вчера уйти в первый маршрут. Первый маршрут обычно несложный, ознакомительный...
Опять не спали, молчали, затаясь. Опять заговорила Симочка:
– Гера сказал, что все в жизни любит трогать руками. И девушек тоже. – Симочка тихонько засмеялась.
– Трогать девушек руками – это очень ценная программа. Неплохо задумано, – сказал Валерий.
Мы много смеялись. Такая выдалась ночь.
– Симочку мы держим в партии для облагораживающего женского влияния, – еле выговорил Чукин, – а на нее надо оказывать мужское влияние. Стало быть, нужен Гера.
– Всё, – сказал Валерий. – Первый приказ по Саянской партии. Затребовать Геру для мужского влияния, ввиду недостатка собственных сил.
– А что, – сказала Симочка, – я не против.
Когда опять стало тихо, Чукин сказал:
– Странное дело, у меня жена очень спокойный человек. Всегда мы с ней расстаемся весело. А нынче, когда я уезжал, она вдруг заплакала. И в письмах пишет, что очень беспокоится за меня.
Больше никто ничего не сказал в эту ночь.
Утром мы узнали, что погиб геолог в Иркутской экспедиции, молодой геолог, студент. С иркутянами был лишь один студент, но никто из нас не назвал его имени. Это было невозможно и страшно.
Я видел, как добродушное, всегда готовое к смешку лицо Чукина вдруг исказилось, стало одновременно суровым и жалким, как поперек его лба набежала морщина.
– Не могу я привыкнуть к смерти, – сказал Чукин. – Видел, как гибнут люди, а не могу. Конечно, он по-глупому погиб. Как мальчишка. Как щенок. От своей неопытности. Но ведь люди в экспедициях чаще всего гибнут нелепо, из-за какой-нибудь дурацкой случайности. Ему хотелось успеть больше других. Я люблю таких ребят. Из них получаются отличные геологи. Но им часто не везет. А что делать? С дерьмом никогда ничего не случается. – Имени Чукин тоже не назвал.
Толком никто не знал, как он погиб, тот геолог. Упал со скалы, так говорили. Что это за скала в первом легком маршруте? А может, это было не в маршруте, вечером, когда все пришли к костру и сидели, растянув еще не привыкшие к горам ноги, болтали или спали в палатке? Может, он захотел что-то потрогать руками, взял ружье и пошел на ближнюю горку – и упал?
Может, ожили камни на крупноглыбной осыпи и пошли скакать вниз, как сумасшедшие лягушки. Так бывает. Я узнал это позже.
Может быть, старый, потрескавшийся камень, за который он взялся рукой, вдруг доверительно пошевелился, отдаваясь его руке, сдвинулся и заглянул ему в лицо: «Держи, парень, пока можешь. Мне не к спеху». Так тоже бывает.
Но понять, принять, согласиться с тем, что Гера погиб, было нельзя. Гера жил в моей памяти. Он плыл вон там по Уде, он сидел вот здесь в палатке и бегал вон на том поле. Нельзя было отнять его у памяти, отделить от всего, к чему он прикасался. И все же надо было отнять. Пустота на том месте, где он был раньше, сосала, тянула. И я вдруг понял, что больше сидеть, ждать – не буду, что это преступно, надо лететь, а если не лететь, то идти пешком или плыть, или что-нибудь делать еще. Наверное, то же самое поняли Чукин, Симочка и Валерий. Мы ничего не говорили друг другу, а просто свернули кошму в нашей палатке и запаковали спальники, хотя еще не было известно, когда мы летим. Действовать – в этом был единственный выход для нас, в этом было наше спасение.
– Пойдемте, – сказал Чукин. – И мы пошли все четверо, тесно, касаясь друг друга, быстро и прямо через большое поле к дому аэропорта. Мы все вместе вошли в кабинет командира авиаотряда, и Чукин сказал ему:
– Если вы нас сейчас же, немедленно не отправите, мы будем с вами разговаривать в райкоме партии, а если не поможет и это, я буду звонить в Москву, в авиаинспекцию.
Командир посмотрел на каждого из нас медлительно, с любопытством. Мы подошли к нему близко и смотрели на него в упор. Наверное, в наших глазах были ярость, решимость и горе. Наверное, у нас были напряженные и бледные лица.
Командир сказал начальнику отдела перевозок:
– Как у нас АН-2, на ходу?
– Продукты надо забросить в Верхнюю Гутару. Третий день на складе стоят.
– Пусть АН-2 пойдет в Алыгджер... – Больше командир ничего не сказал и на нас не глядел.
Алыгджер – это было то место, куда мы должны лететь.
– Значит, мы летим? – обрадовался Чукин.
– Летите, летите, – оказал начальник отдела перевозок. – Давайте быстро грузитесь в АН-2.
Через три часа мы погрузили наше имущество в поместительное чрево «Антона». Я уже ступил на лесенку, чтоб лезть в кабину. Но вдруг остановился, схватясь за поручни. Два слова шелохнулись в голове: «Куда лезу?» Только два слова, не имеющие смысла. Я вдруг увидел вокруг себя все разом – траву, присмиревшую в ледяной росе, реку, опять хлебнувшую лишнего, бегущую вровень с полем, горы на том берегу, санитарную машину у вертолета. Машина развернулась, пошла к воротам аэропорта. «Вот и все, – подумал я. – Не все, конечно. Еще будут искать виновников. Будут телеграммы, и слезы, и горе... Зачем я приехал сюда? В той, прежней, жизни мне ничто не грозило. В ней редко случались смерти. Зачем мне Саяны?»
Я изо всех сил дернул поручни и очутился в кабине. Ребята сидели на металлических скамейках близко друг к другу. Я втиснулся между ними и глянул тайком: как они? Ребята сидели напряженно и ждали. Всем очень хотелось лететь, не было только Симочки. Она исчезла сразу, как только мы вышли из конторы аэропорта. Мы без нее паковали палатку, без нее таскали в самолет молотки, лопаты, маленькие радиометры «Пионер», тюки с продовольствием и вьючные сумы. Мы заметили ее отсутствие, но нельзя было ждать, раздумывать, стоять без дела...
– Ну, все готовы? – спросил пилот.
– Нет еще. Нет нашего геолога, – сказал Чукин. – Где Симочка, никто не видел?
– Ну давайте, товарищи, ждать я не буду. У меня второй рейс.
Мы выглянули в дверь и в окна – и сразу увидели далеко, на краю летного поля, бегущую Симочку. Она бежала по полю туда, где стоял вертолет, прилетевший из Саян. Лопасти вертолета уже затянули брезентом.
– Закрывайте дверь, летим, – сказал пилот и запустил винт. «Антон» задрожал. Я очень заволновался. Не я один, наверно. Летим!
Но Валерий вдруг прыгнул с сиденья – к двери, выскочил из самолета и побежал по полю, пригнувшись, махая руками. Неуклюжий, грузный человек. Увалень... Симочка уже шла ему навстречу. Не очень она торопилась.
Я сидел на дюралевой скамейке и мелко трясся вместе с «Антоном». Мне казалось, что сейчас Чукин скажет Симочке и Валерию что-то жесткое, грубое. Он отправлялся в горы в десятый раз. Я был полностью на его стороне.
Симочка появилась в кабине, держа в руках один-единственный жалкий цветок саранки. Следом за ней влез Валерий.
– Вы были за рекой, – прокричал Чукин. – Я так и думал. Я уже договорился с пилотом. Вы полетели бы вторым рейсом. Я думал, что вам не успеть.
– Я не успела, – сказала Симочка. «Сейчас она заплачет», – подумал я. Но она не заплакала.
Я подвинулся к краю скамейки, и все мы уселись в ряд. Я подвинулся снова, чтоб сидеть теснее со всеми и ближе к ребятам. Мне показалось, что я знаю всех очень давно, знаю в деле, в беде; что все горькое вдруг отпало и теперь останется там, на земле; что мы летим новые, сильные своей добротой друг к другу.
– Все будет хорошо! – сказал я себе.
«Антон» задрожал сильнее и пошел.
