Текст книги "Закрытая книга"

Автор книги: Гилберт Адэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Пойду поставлю чайник. Вам, наверное, до смерти хочется кофе.

Вот те на!

– В чем дело, Джон?

– Да тут полный кофейник кофе!

Это вы,Пол, его сварили?

– Я? Конечно нет. Вы же знаете, я совершенно беспомощен. Нет, если вам хочется кого-нибудь поблагодарить, благодарите миссис Килбрайд.

– Миссис Килбрайд?

– Да, кофе сварила миссис Килбрайд. Наливайте себе.

– Значит, миссис Килбрайд приходила сюда?

– Угу. Она что-то здесь забыла. Ах да, припоминаю, корзинку с шитьем. На самом деле, подозреваю, ей хотелось сунуть нос на кухню , а такжев гостиную – посмотреть украдкой, что тут и как. Собственно, она сама в этом почти призналась.

– И что-нибудь ей пришлось не по вкусу?

– Трудно сказать. Мы просто поболтали о том о сем. А вы что же, кофе не пьете?

– Пью, конечно. Просто…

– Да?

– Пол, меня тяготит одна вещь; висит на душе как камень.

– Камень на душе, говорите?

– Да, я все хотел… хотел…

– Если на душе камень, то лучше, мой милый, его и не трогать: не ровён час сорвется, а нам это ни к чему.

– Я теперь уже очень хорошо изучил вас, Пол. Житье бок о бок с вами странным образом привело к тому, что и у меня… и у меня развилась невероятная чуткость, восприимчивость. Прямо как у слепого. Как у вас, собственно. Я начинаю улавливать… Выскочило… слово. Нюансы? Я начинаю улавливать нюансы лучше и быстрее, чем когда-либо прежде. Взять, к примеру, ваш тон. Теперь я подмечаю малейшие оттенки в вашем голосе. Знаете, ваша язвительность нередко весьма тяжеловесна, но бывает и очень тонкой. Тем не менее я воспринимаю ее тотчас же и, как правило, могу заранее сказать, что будет дальше. Ощущение такое, будто у меня выросли антенны, и теперь я слышу то, чего прежде не слышал. Не знаю, ясно ли я выражаюсь?

– Вы говорите вполне разумные вещи. Продолжайте.

– Вот хоть сегодня. Резкая нотка в вашем голосе дает мне ясно понять: что-то не так.

– А. И это означает?..

– Это, мне кажется, означает, что вам известно кое-что, чего я не знаю.

– Мне известна уйма вещей, которых вы не знаете.

– Тут не нужно быть семи пядей во лбу, Пол. Этот ваш тон плюс тот факт, что сюда приходила Миссис Килбрайд, – а мы ведь оба знаем, какая она трепушка… Может быть, я сам подставляю себя под удар, но готов держать пари – вам уже известно про головоломку.

– Известно.

– Я сам собирался вам рассказать. Правда.

– Неужели? Что же вы собирались мне рассказать, Джон? Как намеревались оправдать свой обман слепого человека?

– Вы должны мне поверить, если я скажу…

– А с чего это мне вам верить? С чего мне верить хоть единому вашему слову? Вы мне отвратительны, Джон, да-да, совершенно отвратительны. Не стану делать вид, будто я скорее оскорблен, чем зол, это не так. Я страшно зол.

– Вы имеете на это полное право.

– Обманывать слепца? Уму непостижимо! Это гнусно, Джон, гнусно. Неужели вы самому себе не противны?

– Я все понимаю.

– Ох, да вы с вашей поганой душонкой вполне друг друга стоите!

– Позвольте мне все же объяснить…

– Объяснить? А что тут вообще объяснять? Чего, интересно знать, вы надеетесь добиться своей жалкой софистикой?

– Ну дайте же мне сказать. Когда я был в Национальной галерее, когда покупал головоломку…

– Это ведь «Послы» Гольбейна, не так ли?

– Миссис Килбрайд вам сказала?

– Миссис Килбрайд?! Да ей что «Послы» Гольбейна, что черепашье дерьмо – все едино.

– Тогда как же вы узнали?

– С помощью моих чутких пальчиков! Головоломки ведь выпуклые, что твой «брайль».

– На ощупь?! Ну, знаете, это…

– Да не валяйте дурака! Вычислил сам. Больше вам и знать нечего.

Итак, Джон, на чем вы остановились?

– Это правда, там действительно не было головоломки с картиной Рембрандта, как вы и подозревали. Но я – только не спрашивайте почему – решил вместо него купить Гольбейна. По какому-то внутреннему побуждению, по необъяснимой прихоти. В ту минуту, Пол, клянусь , клянусь,у меня не было никакого намерения выдавать его за Рембрандта. Просто мне показалось… показалось, что вещица забавная, стоит ее купить. А потом, когда приехал домой, я хочу сказать, когда вернулся сюда и вы стали расспрашивать меня о поездке в Лондон, на меня что-то нашло, сам не понимаю что. У вас был такой унылый, подавленный вид, и я вдруг, к собственному изумлению, ни с того ни с сего выпалил, что мне в конце концов удалось купить именно то, что нужно. Пол, я всего лишь хотел доставить вам радость. Поскольку вы все равно видеть картину не могли, я и подумал: та или эта – какая разница?

– Понятно. По внутреннему побуждению. По необъяснимой прихоти. Однако же вы сели и сложили-таки Гольбейна. Закончили целиком. Решили подкрепить иллюзию. Даже предоставили мне возможность продиктовать для книги пассаж о том, что такую картинку-головоломку и воображать не нужно, потому что она существует в реальности. Зачем, Джон? Ради всего святого, скажите, зачем?

– Боже, как мне было тошно. Настолько тошно… настолько тошно, что я не сомневался – вот сейчас вы уловите испуг в моем голосе. Я не знал, что делать. Поймите же, я думал, что головоломка станет всего лишь… всего лишь метафорой. Я понятия не имел, что вы намеревались как раз о ней и писать. Повторяю, это была страшная глупость, но я совершил ее, чтобы доставить вам радость.

– Н-да, Джон, признаюсь, я уж не знаю, что и думать.

– Если вы хотите, чтобы я уехал, я это пойму. Сложу вещи и уеду прямо сейчас, если только вы того пожелаете.

– В этой ситуации именно так и следует поступить.

– Значит, решено? Хотите, чтобы я уехал?

– Господи боже, знать бы, чего я хочу!

Если вы уедете, с чем же я здесь останусь? С жалкой стопкой листков и дорогим, но бесполезным компьютером. С другой стороны…

Хорошо. Хорошо. А теперь слушайте меня, Джон. Я хочу, чтобы вы очень внимательно выслушали вопрос, который я собираюсь вам задать.

– Слушаю.

– Вопрос такой: могу я вам доверять?

– Пол, я…

– Возможно, я сошел с ума, возможно, я рою себе яму глубже прежнего, но могу ли я вам доверять? Могу ли надеяться, что вы никогда больше не сыграете со мной такой же дурацкой шутки? Никогда не унизите меня подобным образом?

– Уверяю вас, Пол, у меня вовсе не было таких намерений.

– Отвечайте на вопрос. Могу я вам доверять?

– Да.

– Хорошо, Джон. Я готов считать, что все это произошло по случайному помрачению ума. Но теперь история закончена, точка. Никаких извинений, никаких оправданий. Больше мы о ней не будем вспоминать никогда.

– Как вас понимать? Вы хотите, чтобы я остался?

– По-моему, именно это я и сказал.

– Я вам очень признателен, Пол.

– И?..

– Что?

– Чтобы духу этого Гольбейна не было. Не просто на столе, но вообще в моем доме.

– Я избавлюсь от него немедленно.

– И последнее.

– Да?

– Я давеча отпустил по вашему адресу несколько весьма нелестных замечаний.

– Пол, я их заслужил. Не надо просить прощения.

– Что вы их заслужили, мне известно, и я отнюдь не собирался просить прощения. Я хотел сказать совсем другое.

– Извините.

– Я вам уже говорил, перестаньте то и дело извиняться. С души воротит.

– Это чисто нервное. Постараюсь держать себя в руках.

– Так вот что я хотел вам сказать: я отпустил в ваш адрес несколько крайне нелестных замечаний, в частности, что-то вроде «Как вы сами себя терпите?». Помните?

– Да, конечно.

– А потом, если не забыли, я добавил: «Вы с вашей поганой душонкой вполне друг друга стоите!»

– Да.

– Запишите-ка это, пожалуйста.

– Хорошо.

* * *

– Брр-р. Холоднее, чем я думал.

– А если шарф завязать покрепче?..

– Возможно, вы правы. Секундочку.

Да, так гораздо уютнее. Ну-с, Джон, может, сегодня вечером двинемся в противоположную сторону?

– Как, вообще выйдем из деревни?

– Нет. Если свернем направо за угол и обойдем деревню почасовой, а не противчасовой стрелки, то не выйдем.

– Хорошо.

* * *

Знаете, Пол, ваше предложение пойти против часовой стрелки напомнило принцип циферблата. Одиннадцать часов – церковь, три – пивная, девять – стадо овец.

– Стадо овец? Неужели их еще не загнали домой?

– Нет. Пасутся в поле за общинным выгоном.

– Бог ты мой. Который же час?

– Не забывайте, мы вышли раньше обычного. Сейчас чуть больше семи.

– Пусть даже и так рано. А что там на выгоне?

– Сходим с тротуара. Что именно вас интересует?

– Надеюсь, детей на качелях нет?

– Вообще-то есть. Трое.

– Можете их разглядеть?

– С трудом, но могу. Поднимаемся на тротуар.

– Опишите-ка их.

– На карусели крутятся две девочки. Лет двенадцати или, возможно, тринадцати. Не исключено даже, что близняшки. Обе, кажется, в темно-синих пальто, но я могу ошибиться насчет цвета, уже ведь стемнело. Словом, на обеих пальто, шарфы и… если не ошибаюсь, это называется «шапочки с помпонами».

– Но вроде бы не слышно ни девчачьего визга, ни хихиканья.

– Они просто молча кружатся на карусели.

– А еще один, третий ребенок?

– Это, по-моему, маленький мальчик. Трудно сказать наверняка: отсюда плохо видно. Навряд ли старше пяти-шести лет.

– Безобразие. Ему пора быть в постели. Небось родители – молодые придурки, которым только-только стукнуло двадцать. Им плевать, чем занят их отпрыск. Таких надо подвергать тестированию, прежде чем разрешать им размножаться. И что же он делает?

– Просто стоит. Наблюдает за девочками. Одинокий заброшенный малыш.

– Не сомневаюсь. Как он одет? Надеюсь, тепло укутан?

– Вроде бы. На нем тоже шапка с помпоном.

– А рукавички? Рукавички на нем есть?

– Рукавички? Ну, их отсюда никак не разглядишь. Край тротуара.

– Жаль. Я питаю особую нежность к детским рукавичкам.

– Правда?

– Угу.

– Можно спросить почему?

– Обожаю малышовые рукавички, и все тут. Знаете, их еще прикрепляют на веревочках к рукавам пальто, и, когда карапузы ходят вперевалочку, они болтаются возле детских ручек. Даже не могу сказать, за что я их так люблю, эти рукавички. Но просто обожаю.

– Да, пожалуй, они и вправду очень миленькие. То есть… Извините.

– За что тут-то извиняться?

– Да я голову даю на отсечение – вы терпеть не можете словечко «миленький».

– Вовсе нет. Ничего не имею против. Да и с чего бы?

– Без всякой причины. Просто предположил. Пройдем через церковный погост? Ворота еще открыты. Или двинемся прямо?

– Пойдем, пожалуй, прямо. Оставим мертвых почивать в мире. А почему бы вам не описать, как эффектно смотрится церковный шпиль на фоне неба?

– Ну, это типично английское зрелище. Можно сказать, неброское, но впечатляющее. Шпиль – как вы и сами, я уверен, прекрасно знаете – вытянутый, но довольно-таки тяжеловесный. Не заостренный. Не из тех, что взмывают в небо и, если пристально глядеть на них, словно бы покачиваются. Этот прочно стоит на земле, у него нет… нет… претензий на готическую воздушность.

– Никаких возвышенных устремлений.

– Вот-вот. И даже не делает вида, что таковые имеются. Да и само небо какое-то английское. Его не назовешь пылающим, необычайно ярким. И тем не менее при всей сдержанности красок оно глубоко трогает мою душу.

– А цвет?

– Неба?

– Да.

– Темно-серое. Сине-серое. Почти «металлик». По нему плывут облака – над церковью нависла целая гряда, – плывут, но очень-очень медленно. Заметить их перемещение так же трудно, как уловить движение часовой стрелки.

– Хорошо сказано. Знаете, Джон, в один прекрасный день вы сами вполне можете стать писателем.

– Из ваших уст это большой комплимент.

– Я серьезно. У вас по-настоящему верный глаз и действительно живое воображение. Точнее, даже слишком живое. Nota bene [19]19
  Обрати внимание (лат.).


[Закрыть], как говорится, памятуя историю с головоломкой.

– Послушайте, Пол, больше всего мне хотелось бы снова как следует извиниться за все, что я натворил. Вообще говоря, меня прямо-таки изводит запрет повторять вам снова и снова, что мне очень стыдно, что я прошу прощения… Тротуар… Готов повторять вам, что я очень сожалею о содеянном, пока мы оба не посинеем, я – от постоянных извинений, а вы – от выслушивания их. Но вы же сами решительно заявили, что вопрос исчерпан, книга закрыта, следовательно, мне придется и дальше держать это в себе.

– Как вы сказали?

– Сказал, что просто придется помалкивать.

– Нет-нет-нет, до того.

– До того?

– Повторите дословно!

– Я сказал, что вопрос исчерпан, книга закрыта.

– Закрытая книга! Великолепно! То, что надо!

– Что «что надо»?

– Закрытая книга, неужели не понятно? Закрытая книга!

– Простите?

– Заглавное «3». Закрытая книга. Идеальное название для моейкниги!

– То есть вместо «Правды и последствий»?

– Ох, да мне это название никогда не нравилось! «Правда и последствия»! Такая напыщенность! Нет, нет, «Закрытая книга» просто выше всяких похвал. На обложке будет выглядеть замечательно. Представляете, как такой томик будет смотреться на прилавках крупнейших магазинов? «Закрытая книга»! Сами посудите: кто, ну кто, перелистывая новинки, удержится и не заглянет в книгу с таким названием?

– Да, понимаю.

– Запишите, пожалуйста, запишите. Хотя я вряд ли забуду.

– Хорошо.

– «Закрытая книга»… Слушайте, Джон, а ведь я васдолжен благодарить за название. Помню, помню, мы дали слово не говорить больше сами знаете о чем, но, должен признать, эта находка с лихвой все искупает.

– Вас это в самом деле так глубоко волнует?

– Я просто в восторге. Собственно… Ох! Боже! Ой-ой-ой!

– Ах ты, черт! Виноват, Пол. Прошу прощения. Я настолько ушел в свои мысли о… Словом, напрочь забыл про бордюрный камень. Как вы, ничего?

– Ну…

– Нет, серьезно, я…

– Ничего, ничего. Слепой должен уметь спокойно сносить случайные синяки да шишки.

– Простите меня, пожалуйста.

– Честно говоря, я в таком экстазе, что почти ничего и не почувствовал. Нежданно-негаданно натолкнуться на удачное название для книги – одна из очень редких радостей, доступных писателю и скрашивающих его жалкое существование. Ради нее можно и споткнуться разок-другой.

– Поразительно. Я еще ни разу не видел вас таким счастливым.

– Да, денек сегодня выдался на славу, ничего не скажешь. Начался-то он с полной катастрофы, верно? Однако в плане работы, как любят выражаться американцы, в плане работы он оказался на редкость удачным. Сколько же слов нам удалось занести на бумагу?

– На экран то есть? Пятьсот с чем-то, если не ошибаюсь.

– Пока что это наш рекорд. К тому же на ужин вы поджарили восхитительные бараньи отбивные. А теперь еще и название. «Закрытая книга». Если поразмыслить, во всем этом усматривается нечто почти символическое.

– Что вы имеете в виду?

– Да неужто сами не видите? Кроме того, что книга получила идеальное заглавие, это же словосочетание можно отнести и к злосчастному эпизоду с картинкой-головоломкой.

– Да, Пол. Впрочем, не забудьте, словосочетание именно тогда и возникло.

– М-м-м-м?

– Если помните, я извинялся за происшествие с головоломкой и тут-то впервые и произнес эту фразу.

– Ну-ну, Джон, не стоит отравлять радость.

* * *

 
Что за дивный сегодня денек, денек!
Просто чудный денек!
Самый лучший денек,
Чтоб шагнуть за…
Порог!
Что скажешь, дружок?
Погуляем часок?
Так шагай за порог!
В этот дивный денек, денек;
В этот дивный, чудесный денек!
 

* * *

Дивный денек? Точнее сказать, престранный выдался денек. И престранный человек Джон. Да и я тоже, если уж на то пошло. Впрочем, с кем только судьба не сводит слепца. Если бы мне прежде кто-нибудь сказал, что я предложу жить со мной под одним кровом субъекту, у которого хватает наглости, наглости и жестокости, злоупотреблять моей слепотой, я бы счел этого человека кретином. А вот же он, однако, – тип, совершивший такое, что недалеко ушло от кражи конфет у малого ребенка; вот он, спит в соседней комнате. Не имеет значения, что именно он подарил мне мое изумительное заглавие, я все равно не в силах забыть кое-что еще, совершенное Джоном. Но почему? Почему он это сделал? Неужели он и впрямь пытался меня обрадовать? Да, возможно. Однако любой умный человек понял бы, некий внутренний голос подсказал бы ему, что так поступать крайне дурно, что поступить так может лишь моральный урод, не имеющий понятия о красоте, полный профан в искусстве. Всем нам, конечно же, случается поступать глупо, бессердечно и ошибочно, ничуть при этом не заблуждаясь относительно характера своих действий. Все это входит в понятие «человеческая натура». Человеку свойственно ошибаться. А Джон ведь тоже человек.

* * *

– Что за тарарам, черт побери?

Джон!

– Простите? А, это вы, Пол. Извините, что вы сказали?

– Нельзя ли выключить эту штуковину, которая орет тут у вас.

– А. Хорошо.

Вот. Приношу извинения.

– Слава тебе господи! Что это так ревело?

– Радио. У меня маленький портативный приемник. Я вам разве не говорил?

– Нет, не говорили.

– Да нет, говорил, говорил.

– И непременно нужно было запускать на такую немыслимую громкость?

– Извините. Я думал, вы в ванной. Не предполагал, что беспокою вас.

– Ванну я принимал вчера. Так что же это было?

– Вы про музыку?

– Да, Джон, про музыку.

– «Ху».

– Что «угу»?

– Не «Угу», а «Ху». Рок-группа. Теперь, пожалуй, passé [20]20
  Здесь: устаревшая (фр.).


[Закрыть], но…

– Знаю я, кто такие «Ху». Я все-таки не динозавр. К вашему сведению, Фредди Аштон [21]21
  Фредерик Аштон (1904–1988) – английский танцовщик и хореограф, в 1963–1970 гг. директор Королевского балета.


[Закрыть]как-то заказал мне написать им сюжетец, а вернее сказать, либреттишко – короче и придумать нельзя было – для балета на музыку Пита Тауншенда. Он ведь входил в группу «Ху»?

– Входил. Ну, и вы написали?

– Написал. Назывался сей опус «Галиматья».

– «Галиматья»? Боюсь, никогда о ней не слышал.

– О ней мало кто слышал.

– Провалилась?

– Да как – с жутким треском! И вполне, я бы сказал, заслуженно: не музыка, а чистая какофония. Зато я познакомился с Тауншендом, и это знакомство вызвало у нас обоих легкое головокружение.

– Вы с ним спелись?

– Наша встреча была успешной лишь наполовину. Он ловил каждое мое второеслово.

На сей раз, Джон, я что-то не слышу, чтобы вы улыбались. Быть может, вам кажется, что я говорил подобное раньше?

– Нет-нет. Я просто пытался представить вас в компании Пита Тауншенда. Должен признаться, от такой картины балдеешь.

– Не хотите ли коснуться полы моего халата?

– Гм, нет, но все равно – спасибо, Пол. К настолькопреданным поклонникам я не принадлежу. Тем не менее совершенно сражен. Кофе?

– Да, пожалуйста.

– Наверное, вас очень расстроило известие о его смерти.

– Чьей смерти?

– Пита Тауншенда, естественно.

– Пита Тауншенда? Так Пит Тауншенд умер?

– Ну да. Ох, Пол, извините. Вы что же, не знали об этом?

– Н-да, очевидно, не знал. Значит, Пит Тауншенд умер? Бедняга; а от чего?

– Его умертвили.

– Умертвили?! Вы хотите сказать, его убили?

– Извините; я, конечно, имел в виду – убили. Простите, Пол, я что-то… Но ведь так странно, что вы… Впрочем, естественно, – откуда же вам было об этом узнать. А произошло все, постойте, уже два года назад, даже чуть больше двух лет. Его застрелил один фанат. Вернее, какой-то малолетний наркоман, выдававший себя за фаната. У входа в клуб «Граучо». Все газеты мира сообщали об этом на первых полосах.

– Да, но я, как вам известно, вообще не вижу первых полос. Да и прочих тоже, если на то пошло.

А знаете что, Джон, теперь, когда… Я хочу сказать, я все больше склоняюсь к мысли, что надо бы.

– Что именно надо бы?

– Надо бы обращать побольше внимания на то, что происходит вокруг.

– Если вы пожелаете, я с радостью буду читать вам газеты.

– Вот-вот… Да, это могло бы… Пит Тауншенд умер… Мне почему-то грустно это слышать. Не сказать, чтобы я… Чтобы я был с ним близко знаком или хоть раз… Да, возможно, вам стоитпрочитывать мне газетные заголовки. Я же не святой отшельник, в конце-то концов, не монах какой-нибудь. Даже потеряв зрение, человек продолжает жить на земле. Слушайте, Джон, а нет ли у вас здесь, случайно, газеты?

– Вообще-то есть. Купил сегодня утром в деревне, когда ходил за молоком.

– И какая же?

– «Гардиан».

– «Гардиан»? Ну, ничего, сойдет. Почитайте хотя бы оттуда, пожалуйста. Но, так сказать, снимайте пенки: только самое главное.

– Прямо сейчас?

– Почему бы и нет?

– Хорошо. Вот ваш кофе.

– Спасибо.

– Хотите чего-нибудь к кофе?

– Нет, благодарю. Разве что несколько заголовков.

– Ладно. Так, посмотрим, что тут у нас сегодня есть. Премьер-министр только что прибыл в Гавану. Первый визит британского премьера на Кубу с тех пор, как власть захватил Кастро. Отвечая на вопросы о поездке, мистер Кук дал понять, что…

– Мистер кто?!

– Кук.

* * *

– Дайте-ка разобраться. А зовут его как? Имя есть? Не Роджер ли?

– Чье имя?

– Да Кука! Кука!

– Робин.

– Робин Кук! Значит, премьер-министр сейчас Робин Кук?

– Ну да, разумеется.

– Но… Но что же с Блэром? Уж не хотите ли вы сказать, что он тоже умер?

– Блэр ушел в отставку.

– Ушел в отставку?!Блэр, говорите , ушел в отставку?Уже? Когда? И почему? Что происходит, Джон? Господи, что происходит с нашим миром?

– Все меняется, Пол. Все меняется.

– Кончайте философствовать. Расскажите толком, почему ушел Блэр.

– Ну, это дело пытались замять. Но какие-то вещи замять невозможно. У него СПИД.

– СПИД? У Тони Блэра?

– Боюсь, что так. Это просочилось в одну из бульварных газет. Кажется, в «Миррор». А затем, как водится, и все другие газеты подхватили эту тему – куда денешься? А что, вы были его поклонником?

– Не порите ерунды. Просто… Да господи, неужели вы, мой милый, сами ничего не видите? Я понятия об этом не имел! Не имел понятия! А теперь чувствую себя не просто слепцом, но еще и круглым дураком!Но я отказываюсь, я решительно отказываюсь думать, что слепец неминуемо глупеет.

– Ну, я не…

– Ох, бросьте, просто читайте дальше, сделайте милость.

– Жуткая бойня в Северной Ирландии.

– Тоже мне новость. Вот если бы вы сказали, что в Северной Ирландии не случилось жуткой бойни, я бы удивился.

– Среди жертв был и преподобный Иэн Пейсли [22]22
  Иэн Пейсли (р. 1926) – протестантский священник, один из лидеров юнионистов в Северной Ирландии.


[Закрыть].

– А еще говорят, что хороших новостей не бывает. Продолжайте.

– Билл Гейтс объявил, что он утвердился в вере христианской и решил завещать все свое состояние благотворительным организациям.

– В жизни о нем не слышал. Продолжайте.

– О. Дж. Симпсон покончил с собой.

– Туда ему и дорога. Дальше.

– Мадонна твердо намерена выйти замуж за актера Микеланджело Ди Каприо.

– О ней слыхал, а о нем – нет. Дальше.

– Принцессу Диану видели в Бутане.

– Что?

– Принцессу Диану видели в Бутане.

– Что вы мне морочите голову?

– Нет, правда. Здесь говорится, что несколько американских туристов утверждают, будто видели Диану из-за пригорка.

– Из чего, из чего?

– Из-за пригорка.

– Что такое запригорка?

– Пригорок? Небольшой холм.

– А, пригорок! Вам надо научиться правильно произносить слова. Пригорок.

– Пригорок.

– Продолжайте.

– Они, стало быть, утверждают, что видели ее в Бутане из-за… из-за пригорка. Она стояла вытянув перед собой руки, словно моля о чем-то. А потом будто бы растаяла. Так, во всяком случае, здесь пишут.

– Какой вздор. Бред сивой кобылы, черт подери. И если мир докатился до такой белиберды, – я говорю не про Диану, не только про Диану, я говорю о том, чем «Гардиан» ныне готова заполнять свою первую полосу, – так вот, если к этому и свелись перемены, то могу сказать лишь одно: я рад, что они проходят мимо меня.

– Хотите, чтобы я продолжил чтение?

– Нет, спасибо.

Слышите? Интересно, кто бы это мог быть?

– Я подойду.

– Будьте любезны.

– Алло?

А, здрасьте. Сколько лет, сколько зим. Пол, это миссис Килбрайд.

* * *

Ну, ничего, в общем, неплохо.

Угу.

Представьте себе, да. Хоть мне и неловко себя хвалить.

Нет, готовку я взял на себя.

– Джон, скажите ей, что мы питаемся великолепно.Скажите, что вы оказались настоящим кулинаром.

– По настоянию сэра Пола сообщаю, что мы питаемся великолепно.Что я оказался…

Нет, конечно. Он вас только поддразнивал.

Правда, правда!

Бросьте, миссис Килбрайд. Вы же уроженка Глазго, так куда подевалось ваше хваленое чувство юмора?

Да.

Да, и это тоже. Но как у вас дела? Когда вы к нам снова придете?

Вот как.

А, понятно. Когда вы?..

* * *

Нет, конечно же, нет. Как он себя чувствует?

Об этом, миссис Килбрайд, я и помыслить не могу. Нет, вы должны быть рядом с Джо. Но я убежден, что вы тревожитесь понапрасну.

Верно. Как вы правильно заметили, даже при всем при том.

Именно. И…

Я понимаю, миссис Килбрайд. И не собираюсь призывать вас не волноваться, потому что знаю, волноваться вы будете все равно. Но пока он не прошел обследования, самое для вас неразумное – это придумывать всякие страсти.

Пожалуй, да, но…

Ага.

Погодите. Нет, просто… нет, нет, послушайте же меня.

Послушайте. Я уверен, что и сэр Пол согласится со мной: вы должны оставаться при Джо столько, сколько нужно. Он и вправду, пока я разговариваю с вами, одобрительно кивает головой.

– Скажите, что если я могу хоть чем-то им помочь, и ему, и ей, пусть сразу дадут мне знать. Все, что угодно. Деньги и все прочее.

– Слышите, миссис Килбрайд?

Конечно, конечно, он просто хотел сказать, что…

Да. Все, что угодно.

Да, ладно. И…

И передайте Джо мои наилучшие пожелания.

– И от меня, Джон, тоже.

– А это снова сэр Пол. Он просит передать Джо привет и от него.

Хорошо.

Хорошо.

Пока.

Ага. Ну, пока. Мы еще созвонимся. До свиданья.

Пока.

– Боже правый, Джон, ну и баба! Почему некоторые люди просто не в состоянии закончить телефонный разговор?

– Голос у нее очень взволнованный.

– Я правильно понял – Джо серьезно болен, да?

– У него вроде бы какое-то необычное воспаление легких. Ему велели пройти обследование.

– Ух! Грозное словцо.

– Она опасается, что это рак. Рак легких.

– Рак легких. О господи. Ведь все годы, что я его знаю, Джо курил по три пачки в день.

– Пока что, подозреваю, она все сама нафантазировала. Для нас, однако, это означает, что мы остаемся без ее помощи несколько дольше, чем ожидалось.

– Гм. Думаете, управитесь с готовкой? Или мне попытаться договориться с кем-то еще? Ума не приложу, правда, с кем именно.

– Конечно управлюсь. Мне в самом деле очень нравится готовить на двоих. А нашей работе стряпня пока что не мешала, правда?

– Честно говоря, совершенно не мешала. А все равно жаль. Мне, представьте, будет не хватать миссис Килбрайд. И хотя меня от нее частенько бросает в дрожь, все равно приятно, когда эта старушенция возится в доме. Одному богу известно, что бы со мной стало, не будь здесь вас.

– Но я же здесь, Пол.

– Верно, верно.

– И если вы не хотите еще чашечку кофе…

– Нет, спасибо. Нет-нет, пора за работу. Если все пойдет хорошо, мы за утро должны завершить эту часть.

– То же самое вы говорили и вчера.

– Гм, правда.

* * *

– О чем задумались, Пол?

– Что сегодня за день?

– Вы имеете в виду погоду?

– Да. Такое ощущение, что светит солнце.

– Правильно. Денек прекрасный. В воздухе прямо-таки пахнет весной. Когда я утром ходил в деревню, то заметил: на выгоне проклюнулись крокусы и нарциссы. Чувствуется, что весна вступает в свои права. А почему вы спрашиваете?

– Спрашиваю о чем?

– О погоде.

– А, да-да. Видите ли, Джон, если нам все же удастся закончить работу к полудню, то, пожалуй, за новую главу мы уж браться не станем, а лучше попрошу-ка я вас предпринять очередную небольшую вылазку.

– В Лондон?

– Нет, нет. В Оксфорд.

– В Оксфорд?

– Да, хотелось бы, чтобы вы съездили в Оксфорд и кое-что для меня разведали. Отсюда недалеко, на машине меньше часа. Захватите с собой фотоаппарат. И конечно, записную книжку.

– В какой-то определенный район Оксфорда?

– Ну, разумеется, в определенный район. Я же, как вам известно, не путеводитель сочиняю. Хочу, чтобы вы зашли в мой колледж. В старый Хартфорд. Мне нужно подробное и точное описание его архитектуры и окружающей территории.

– Стало быть, вы все-таки решили заняться прошлым?

– М-м-м.

– А как насчет вашей жизни до и после Оксфорда?

– Это вы про что?

– О своем детстве тоже будете писать? И о молодости? Да, кстати, вы ведь недолгое время работали в школе. Или нет?

– Кто вам это сказал?

– Что?

– Что я был учителем.

– Гм. Вообще говоря, никто.

– Никто? Это одна из тех вещей, рассказывать о которых не обязательно, каждый сам догадывается?

– Ей-богу, не припомню, где…

– Вы можете себе представить меня в роли школьного учителя?

– Ну, не знаю. В моей памяти всплывают образы учителей, не сильно от вас отличавшихся.

– Прикажете считать это комплиментом?

– Честно говоря, Пол, я ничего особенного не имел в виду. Что-то не так?

– Давайте оставим эту тему, хорошо? Что же касается моей молодости, я ведь уже вам говорил: эта книга – не обычная биография, ей уготована иная судьба. В тех редких, очень редких случаях, когда я читаю автобиографии, я неизменно промахиваю ранний период жизни – детство автора, его родословную. Кому это интересно? У самых разных людей детские годы протекают более или менее одинаково. Если уж я вообще берусь за чтение такой книги, то лишь потому, что меня интересует автор в пору, когда он перестаетбыть ребенком, когда он становится личностью, чья биография заслуживает внимания. Такова, во всяком случае, моя позиция. И поэтому я совершенно не собираюсь навязывать читателю описание собственного детства. Ясно?

– Да, вполне. Когда же, вы считаете, мне надо выехать?

– Как только закончим начатое. Или после обеда. Смотря что произойдет раньше.

– Хорошо.

– Кстати, Джон, вот еще что: постарайтесь раздобыть какой-нибудь путеводитель с описанием оксфордских горгулий.

– Простите, чего?

– В Оксфорде великое множество горгулий. Главным образом на крышах колледжей. А поскольку сами вы их, естественно, разглядеть не сумеете, придется купить описание. Да они продаются в любом газетном киоске.

– А, понял.

– Вас такое задание не затруднит?

– Ничуть. Это входит в мои обязанности. К тому же я век целый не был в Оксфорде.

– Я тоже.

* * *

Уехал. Теперь нужно все хорошенько обдумать. Но что именно? Может быть, я ослеп не только в буквальном, но и в переносном смысле? И не напрасно опасался, что глупею? Или же дело в том, что намек Джона верен? Я настолько привык к одиночеству, настолько привык жить в собственном, воображаемом мире (как и положено художнику!), что начал видеть – вернее, слышать, ощущать, какой глагол тут уместнее, не знаю, – скрытое отклонение от нормы в любом внешне нормальном явлении? Но ведь, в сущности, моему восприятию доступно лишь скрытое. И если я ныне утратил самое обыкновенное человеческое умение сочетать, гармонично сводить воедино скрытое и явное, незнакомое и само собой разумеющееся, то на это имеется своя причина: в отличие от зрячих, я не могу себе позволить принимать что бы то ни было как само собой разумеющееся. Однако теперь, когда здесь появился Джон, в мою жизнь вновь вошло явное, само собой разумеющееся, но равновесие уже нарушено так сильно, что все вдруг словно перекосилось, сдвинулось набекрень. Джон спокойно завтракает рядом со мной за столом, за моим столом, и описывает некий жизненный уклад, который столь же мало походит на привычный мне мир, как – да! – как «Послы» Гольбейна на автопортрет Рембрандта. Привычный мне мир, говорю я. Но ведь прошло целых четыре года без всякого контакта с этим миром, четыре года без газет, без радио, без телевидения, а главное – без всякого интереса к этому миру, и кто знает, что с ним за это время произошло? Невольно приходит на ум бородатый эстрадный анекдот о ксенофобии англичан: «Над Проливом [23]23
  Имеется ввиду Ла-Манш.


[Закрыть] сильный туман. Европа в полной изоляции от мира». Мое зрение сильно затуманено – мягко говоря. Мир, стало быть, в полной изоляции. Да только тут в полной изоляции ты сам, старый осел! Ты! Ты! Ты! Ты сам изменился! Описываемый Джоном мир изменился меньше, куда меньше, чем ты. Ох, и зачем только я позволил себе стать таким затворником? Почему я не…Кого там еще принесло?