Текст книги "Закрытая книга"

Автор книги: Гилберт Адэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Я уже говорил вам, инспектор, я не вправе возражать вообще. Это же не мой дом. Я даже не представляю, кому он принадлежит теперь, когда сэра Пола уже нет в живых; безусловно, я препятствовать вам не могу. Да и в любом случае не стал бы.

– Вы, случайно, не знаете, он не оставил завещания?

– Ну, отчего же не оставил? А впрочем, понятия не имею.

– Известно вам что-нибудь о его родственниках?

– Мы о его семье никогда не говорили.

– Ясно, ясно. Ну, давай, сержант. Пошарь-ка, только аккуратно.

– Есть, сэр.

– Я понимаю, мистер Райдер, все это вам, наверное, кажется бессмысленным, но… тут ведь никогда не угадаешь.

– Я старался без нужды ничего не трогать. Так ведь полагается вести себя в подобных случаях, верно?

– Если совершено убийство – да, правильно. Но здесь-то просто несчастный случай. Однако же продолжайте. Что вы хотели сказать?

– Простите, о чем бишь шла речь?

– Сэр Пол искал человека, который помог бы ему писать книгу, да?

– Правильно. Приватного секретаря. Который писал бы под его диктовку. Он поместил в «Таймс» объявление, я его увидел, откликнулся, и, признаюсь, к великому моему удивлению – честно говоря, я считал, что у меня нет ни малейшей надежды, – я ему вроде как понравился; вот с тех пор в общем-то я здесь и живу.

– Приятная была работа?

– А вы не были знакомы с сэром Полом?

– Нет, сэр, не имел удовольствия.

– Ну, не уверен, что слово «приятная» здесь вполне уместно. Впрочем, это не совсем справедливо. Нет, я бы сказал, что это было чрезвычайно благодарное занятие.

– Благодарное?

– Да, благодарное. Чувствовать, что книга постепенно приобретает форму, и сознавать свою к этому причастность. Для такого человека, как я, это захватывающее ощущение.

– Да. Да, наверное, даже очень. Я-то сам, честно сказать, ни одного его романа не читал. Стивен Кинг больше в моем вкусе. Как вы считаете, книга могла выйти хорошая?

– Это был не роман, а нечто вроде автобиографических мемуаров.

– Ах да, конечно. Вы же говорили.

– Учтите еще, что написана лишь малая часть…

– И все-таки. Какое-то мнение у вас сложилось?

– Ну… Могу лишь сказать, что в книге встречались странные пассажи, причем мы их, по настоянию сэра Пола, оставили, хоть я и противился. Не то чтобы впрямую с ним спорил – просто не посмел бы, – но, признаюсь, так до конца и не уразумел, в чем тут смысл.

– Не очень улавливаю, сэр. Что вы имеете в виду?

– Ну, были у него свои причуды: скажем, приходит ему в голову какая-то фантастическая идея, ни на чем в реальности не основанная, и он, несмотря на абсурдность, упрямо использует ее в книге. Придает ей, так сказать, символический смысл.

– Например?

– О господи, почему-то всегда трудно бывает привести конкретный пример. Нет, погодите, один припоминаю. Пустой пьедестал, пустой постамент на Трафальгарской площади. Да, у нас с сэром Полом тут возникла настоящая дискуссия.

– Разъясните, пожалуйста, сэр.

– Как вы знаете – а, может быть, и не знаете, вы же не лондонец, – по четырем углам Трафальгарской площади стоят постаменты. Однако статуй всего три. Четвертый постамент пустует. Причем уже десятки лет. Короче говоря, до сэра Пола дошли какие-то слухи о том, что там-де могут воздвигнуть памятник Диане, понимаете? После ее гибели в автокатастрофе. И хотя никакой статуи там не ставили и, если хотите знать мое мнение, никогда не поставят, он упорно писал об этом так, словно статую уже воздвигли. В книге целая глава посвящена Трафальгарской площади и Национальной галерее, только не спрашивайте меня почему. В общем, он продолжал упорствовать и в конце концов описал площадь так, будто статуя там уже стоит. Не стану утверждать, что я пытался его отговорить: я не вправе спорить с великим писателем, но все же я взял на себя смелость выразить… ну, скажем, выразить некоторые сомнения в разумности такого шага, и сэр Пол воспринял это очень отрицательно. Чуть ли не приказал мне тут же сложить вещи и убираться восвояси.

– Тем не менее вы остались.

– Да. Он, очевидно, передумал. Но эпизод с четвертой статуей все же сохранил. В книге, в той части, что уже написана, есть множество других мелких… как бы поточнее выразиться… мелких странностей. Я больше с возражениями, как вы понимаете, не выступал. И если бы мы книгу закончили и она вышла, наверное, именно они, эти маленькие странности, и вызвали бы острый интерес у критиков.

– М-м-м. Чудные они типы, эти критики. Я сам их писания никогда не читаю. Почему-то мне заранее ясно, что именно мне понравится, без всяких рекомендаций со стороны, понимаете?

– Прекрасно вас понимаю.

– Так. Значит, сэр Пол бывал сварлив?

– Порой – да, безусловно. Однажды я не выдержал и рассмеялся.

– Над чем?

– Понимаете, он как-то сказал мне, что из-за своей слепоты превратил себя, как он любил выражаться, в «соль земли». То есть неизменно был подчеркнуто обходителен с окружающими, даже если не имел к тому ни малейшего желания, и все оттого, что зависел от них и боялся, что без этой его любезности люди не станут ему помогать. «Соль земли»! Представляете? Если это он называл солью земли, один бог знает, каков же он был до катастрофы.

– Трудненько с ним было?

– Н-ну, временами – да. Впрочем, когда он бывал в ударе, то умел блеснуть остроумием.

– Хороший рассказчик?

– Да, но в определенных пределах. Он часто повторялся. Я, если можно так выразиться, ловил каждое его второеслово.

– Ха, ясно. В общем, человек весьма переменчивого нрава.

– Вот именно. Но, знаете, если вспомнить, что ему пришлось перенести, то судить его слишком строго невозможно. На его месте я попытался бы покончить с собой.

– Самоубийство? Слепому не так-то просто его совершить.

– Верно. Но я бы нашел способ.

– А вам не приходило в голову, что это и было самоубийство?

– Что? Смерть сэра Пола?

– Угу.

– Ни в коем случае. Абсолютно исключено.

– А вы все же подумайте, сэр. Все обычные пути для него закрыты… он впадает в отчаяние…

– Уверяю вас, инспектор. Он с собой не кончал.

– Почему вы так в этом убеждены?

– Потому что я его хорошо знал. Потому что при нашем знакомстве он чуть ли не сразу сообщил мне, что безумно боится темноты.

– Боится темноты? Слепой боится темноты?

– Нелепо, я понимаю. Но сэр Пол сам мне об этом сказал. Он страдал сильнейшей клаустрофобией. «Я и во Вселенной боюсь замкнутого пространства», – говорил он. Конечно, это преувеличение, очень для него типичное. Он, знаете ли, многое говорил просто для вящего эффекта. Но на самом деле, узнав его поближе, я пришел к выводу, что в этой фразе больше правды, чем кажется на первый взгляд.

– Так, так, так.

Но тогда, мистер Райдер, кое-что здесь меня удивляет.

– Что же именно?

– Если вспомнить все, что вы тут говорили, бросается в глаза одна странность: зачем ему понадобилось ставить на дверцу шкафа такую сильную пружину?

– Вам это кажется странным?

– Ну да. Странно, что человек, который, по вашим словам, страдает сильнейшей клаустрофобией, идет на такой риск; ясно же, чем это может кончиться. Именно тем, чем в результате и кончилось. То есть дверца захлопнулась, и он оказался в западне.

– Да, вы правы… Я об этом как-то не подумал.

– Он, вероятно, тоже. Поразительно, какое легкомыслие и беспечность проявляют люди там, где им грозит как раз то, чего они больше всего боятся. Кстати, на вид она совсем новая.

– О чем вы?

– Да пружина на дверце шкафа. Такое впечатление, что ее сменили совсем недавно. Слегка испачкана кровью, но видно, что новая.

– И на самом деле новая. Собственно, я ее и сменил.

– Вы?

– Я.

– По просьбе сэра Пола?

– Естественно.

– А с какой стати он решил менять пружину?

– Насколько я знаю, защелка там всегда была неисправна. Дверца как следует не закрывалась, и пару раз сэр Пол на нее натыкался. Он же не подозревал, что дверь шкафа распахнута, и, знаете ли, довольно сильно ушибался. Собственно, то же самое случилось на днях. Он ударился об нее головой. Посадил себе большущий синяк. По-моему, у него на лбу до сих пор виден кровоподтек.

– Да, мы заметили.

– Словом, он рассказал, как это все произошло, и я предложил: если, мол, хотите, я поставлю новую пружину. Так называемый доводчик. С бытовыми мелочами я справляюсь неплохо.

– И он указал именно такой тип пружины?

– Да. Это я помню точно.

– Понятно. Но зачем же тогда, по-вашему, сэр Пол, при своей-то клаустрофобии, сам залез в шкаф, да еще в такой узкий?

– Вот тут я вам, инспектор, помочь не могу. Разве только…

– Да?

– Ну, как вы сами можете убедиться, у сэра Пола было много всякой одежды. Полный шкаф. Полагаю, он был изрядным щеголем до… гм… до катастрофы. Правда, пока я у него работал, не помню, чтобы он надевал дома что-нибудь, кроме замызганного старого халата. Того самого, в котором он умер. Однако же сразу видно, что халат из дорогих. Великолепный шелк, да и все остальное тоже. Сэр Пол несколько опустился, и кто решится его за это упрекнуть? Словом, повторяю, у него была масса одежды, множество костюмов и пиджаков, все шилось на заказ. Он даже не поленился и выучил, в каком порядке они висят в шкафу. Поэтому я могу предположить, что он залез в шкаф, чтобы взять какой-нибудь пиджак или – кто знает? – галстук: он очень гордился своей коллекцией галстуков. Может быть, полез как раз за галстуком, висевшим в дальнем конце шкафа.

– Звучит убедительно. Есть только одна неувязочка: вы же говорите, что он никогда ничего не надевал, кроме старого халата. Ради чего тогда напрягаться и искать что-то особенное? Ради кого.

– Сэр Пол всегда был при галстуке. Всегда. Даже если по нескольку дней не брился, все равно непременно надевал один из своих шелковых галстуков.

– Кто-нибудь к нему наезжал?

– Нет.

– Как, никогда?

– За тот месяц, что я здесь прожил, его не навестила ни одна живая душа. Конечно, про выходные сказать наверняка не могу, но тоже сильно сомневаюсь.

– Давайте уточним. У него не было никаких контактов с внешним миром?

– Изредка звонили по телефону. Крайне редко.

– Очень странный образ жизни.

– Он его выбрал сам. Сам отрезал себя от мира, понимаете, инспектор? Ему была невыносима мысль, что старые друзья увидят его. Увидят, во что он превратился. Время от времени мы вечером ходили в деревню, так прохожие буквально столбенели и глядели на него во все глаза. Сэр Пол чувствовал это. И, несмотря на его хваленое самообладание, его это больно ранило.

– Да как он мог знать-то?

– Он требовал,чтобы я ему обо всем подробно рассказывал. После каждой такой встречи он меня забрасывал вопросами: «Ну что, таращились? Вылупили зенки? Помертвели небось? А что говорили?» Ему необходимо было знать. Необходимо было выпить свою порцию яда, всю, до последней капли.

– Бр-р-р-р, даже жуть берет.

– Если у вас такое ощущение, инспектор, представьте, каково приходилось ему.

– Верно. Тяжелая, очень тяжелая история.

Стало быть, вас тут, в старом пустом доме, было всего двое, вы и он, так?

– Угу. Впрочем, не совсем так. Когда я впервые сюда приехал, здесь была еще и экономка, она приходила ежедневно. Некая миссис Килбрайд, из местных жителей. Но спустя примерно неделю у нее начались неприятности с мужем. Вернее, неприятности начались у него – с собственным здоровьем. Сначала он тяжело заболел гриппом, потом каким-то необычным воспалением легких, а теперь… я, конечно, не знаю наверняка, но, возможно, он слег с чем-то еще более серьезным. Думаю, у него рак легких. Во всяком случае, мы видели миссис Килбрайд все реже и реже; в конце концов она вообще исчезла с нашего горизонта.

– А кто же готовил и… и убирался тут, вообще занимался хозяйством?

– Я.

– Вы прямо мастер на все руки, мистер Райдер.

– Я же всю жизнь живу один. Если я чего-то не сделаю, за меня это сделать некому. По дому, я имею в виду.

– Ясно… А, Уилли, вот и ты. Я уж хотел вызывать тебя по рации. Кажется, мистер Райдер рассказал мне все, что ему известно.

– Боюсь, не очень-то много.

– А я большего и не ждал. Ну? Откопал что-нибудь стоящее?

– Может быть, и откопал, сэр. А может быть, это полная ерунда.

– Ну и что это?

– Дневник.

– Дневник?!

– Где ж ты его нашел?

– В спальне сэра Пола. В ящике комода, под грудой старых газет. Ящик был заперт, но я… гм… но мне удалось его открыть. Вообще-то я нашел там целую пачку таких же блокнотов. Однако ж этот вроде бы посвежей других. А самое-то интересное…

– Но это невозможно!

– Минуточку, мистер Райдер. Так что, говоришь, там самое интересное, сержант?

– Послушайте, инспектор, уверяю вас, никакого дневника быть не может вообще. То есть дневника, который вел бы сэр Пол. Бедняга был слеп, у него вообще не было глаз! Как он мог вести дневник?

– Что скажешь, сержант?

– Да его дневник, чего там! И имя его на обложке.

– Но он не мог писать! Для чего тогда, по-вашему, он меня нанял?

– Однако ж вот он, видите, мистер Райдер? Как и положено, исписан от руки. А почерк-то какой жуткий. Все буквы покосились в одну сторону, как… Господи, как же это называется?..

– Что?

– Когда буквы с наклоном. Знаете, в книгах бывает…

– Курсив?

– Курсив. Вот-вот, то самое слово, инспектор. Прямо кажется, что тут все сплошь написано курсивом. До последней страницы.

– Хорошо, Уилли, но где тут самое интересное? Ты ведь что-то хотел сказать, да?

– Да, хотел – что этот, вот этот самый блокнот вроде бы начинается с того, как сюда приезжает мистер Райдер.

– Правда?!

– Ага. Слушайте: «Опять хлопает оконная ставня. Что бы там ни говорили, но в доме где-то явно сквозит». Ну, дальше тут всякая… А, вот: «К тому же с минуты на минуту позвонит Райдер – во всяком случае, я очень на это надеюсь. А он уже запаздывает. Ненамного пока, но запаздывает. Мне претит людская…» Не могу разобрать следующее слово. Начинается с «п», а может, с «н».

– Бог с ним, читай дальше.

– «Кто-то удачно сказал: и у… у… пунктуальности…» Ну, правильно, пунктуальность, теперь все ясно, то слово в предыдущем предложении было «непунктуальность». «Мне претит людская непунктуальность. Кто-то удачно сказал: и у пунктуальности есть свой изъян – ее некому бывает вовремя оценить. Вот я бы как раз и оценил! Впрочем, если ехать из Лондона на машине, то немудрено, честно говоря, и припоздать, под выходные… под выходные… дороги забиты транспортом».

– Все?

– Нет, еще немножко. «Итак, мистер Райдер, вот и вы, а вот и я. Посмотрим, посмотрим, может, что и увидим». Чудно: слепой, а такими словами пользуется.

– М-м-м. Да, но при этом, хоть я его и знать никогда не знал, а все же, как ни странно, могу себе, пожалуй, представить, что он был за человек. Много еще там написано?

– Много. Видно, писал он в дневнике довольно регулярно. А вот прямо про вас, мистер Райдер. «Личность несколько бесцветная, по крайней мере при первом знакомстве, но это ничего, он… он… он…»

– Чего застрял, сержант?

– Слова написаны слитно. А, понял. «Возможно, немного оттает»… «он, возможно, немного оттает». А написано в одно слово: «возможнонемногооттает». Вот еще такое же: «вобщемицелом», четыре сцеплены в одно. Это, считай, нормально для него. Бедняга же не видел, что пишет.

– Ладно. Читай дальше.

– «Он, возможно, немного оттает, когда мы узнаем друг друга поближе. Раз неизбежно, что он будет жить здесь… гм… почтение для начала не так уж и плохо. Малый к тому же не слишком глуп, что тоже хорошо. Нет, в общем и целом, мне кажется, я сделал удачный выбор. Бог свидетель, могло бы быть куда хуже». Что ж, мистер Райдер, отзыв кисло-сладкий, но, в общем, по-моему, положительный.

– А даты при записях тоже поставлены?

– Не похоже, сэр. Постойте… Нет, и здесь не поставлена. «Теперь мне ясно: я ничему не научился, ничего не запомнил. Столько лет, и все зря. Я беспомощен, совершенно беспомощен и, если не считать Джона, один в этом мире как перст. Без зрения, без глаз, без лица и одинодинешенек… и один-одинешенек, отрезанный от мира…» Не знаю, что это за слово… «ви»… «вису…» Нет, все же, наверное, «з». «Визуально» – есть такое слово?

– Ладно, пускай будет «визуально».

– «Без зрения, без глаз, без лица и один-одинешенек, отрезанный от мира, визуально отрезанный, изгнанный из… из… монотонного однообразия… однообразия… однообразия… пульсирующей повседневной жизни этого мира. Ах, да был ли кто когда-нибудь в таком отчаянном положении? Ведь теперь для меня окружающее – это всего лишь чистый лист бумаги, чистый чистый лист»… Нет, погодите! мне кажется, это… ага… Это «чистый черныйлист… чистый черный лист, с которого стремительно исчезают последние следы написанного текста. Чего бы только я не дал – мою правую руку, левую руку, ноги, нос, пальцы…» Ну, сэр, читаю уж как написано: «половой член, да все, что угодно! – за возможность еще разок взглянуть на мир!» Господи боже ты мой! Скверно же ему приходилось.

– Ладно, ладно, Уилли. Больше уважения к покойному. Там есть еще записи?

– Да, сэр. Почти весь блокнот исписан.

– Хорошо. Что ж, мистер Райдер, с вашего разрешения, эти записи мы, пожалуй, заберем с собой.

– Мне…

– Я уже говорил: а вдруг они помогут нам разгадать, что́ у него было на душе перед самым концом. Кто знает?

И я очень вам благодарен за то, что вы уделили нам столько времени. Пошли, сержант.

Пожалуйста, не беспокойтесь, провожать нас не надо. Еще раз – спасибо. Если вы нам зачем-либо понадобитесь, мы знаем, как с вами связаться. До свиданья, мистер Райдер.

– До свиданья.