Текст книги "Закрытая книга"

Автор книги: Гилберт Адэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Да?

– Я отнюдь не собираюсь и даже не желаю превращать вас в свою няньку. Моя экономка – ее, кстати, зовут миссис Килбрайд. Она, бедняжка, из Глазго. Словом, миссис Килбрайд убирает дом и готовит мне еду, а когда у нее выходной, я кое-как организую себе поесть. Так что об этом можете не беспокоиться.

– Вообще-то я даже люблю готовить. И готовлю неплохо. Если вы не против, время от времени я охотно стряпал бы нам с вами ужин. Просто при моем холостяцком житье-бытье у меня, честно говоря, почти не бывает поводов проявить свое умение.

– Вот как. Ну что ж, перспектива, надо признать, очень заманчивая. Миссис Килбрайд, бедняга, по-моему, старается изо всех сил, но, увы, ее кулинарный репертуар удручающе скуден. Впрочем, вы, естественно, будете заниматься стряпней, лишь когда вам самому захочется. Днем-то я вас загружу работой полностью.

– Готовка для меня не работа.

– Тем лучше. Но я начал говорить о другом: есть одно-два дела, чисто домашних, по которым мне придется обращаться к вам. Не пугайтесь. Ничего особо мудреного.

– Не предвижу тут никаких трудностей.

– К примеру, я по-прежнему люблю пройтись вечерком, а после смерти Чарльза вынужден был, к немалой своей досаде, настолько сократить эти прогулки, что мне чудится, будто я сижу под домашним арестом. Надеюсь, вы не против занять место Чарльза?

– Конечно нет. Уверяю вас, я и сам люблю пройтись.

– Ничего трудного в этом нет. Я имею в виду, в прогуливании слепого. Просто берете меня мягко под руку и даете мне знать, если мы подходим к краю тротуара, если перед нами ступеньки вверх или вниз, – словом, в любом случае, когда передо мной возникает какая-то преграда.

– Угу.

– А второе дело… Оно несколько унизительного свойства…

Я боюсь темноты, Джон. Жутко боюсь темноты.

– Темноты боитесь?

– Я знаю, знаю. Слепцу, мол, глупо бояться темноты. Но что поделаешь. Я всегда страдал клаустрофобией . Я и во Вселенной боюсь замкнутого пространства.

– Ничего себе! Действительно нешуточная клаустрофобия.

– Тут не до шуток.

– Извините. Я не хотел…

– Даже, как бы это выразиться, на неэкзистенциальном уровне моя клаустрофобия задавала мне всевозможные задачки. К примеру, я никогда не мог ездить в метро, а лифты – ну, лифты всегда были для меня полным кошмаром. Порой ведь от них просто никуда не денешься, верно? Скажем, в Нью-Йорке. Но представьте, даже в Нью-Йорке я, помнится, как-то поднялся к приятелю на двенадцатый этаж пешком, потому что лифт – они его там зовут подъемником – показался мне ни дать ни взять поставленным на попа гробом. В гостиницах мне всегда приходилось просить номер на нижних этажах, и на новом месте, прежде чем лечь в незнакомую постель, я всегда немного раздвигал шторы, чтобы, не дай бог, не проснуться в полной тьме.

– И ничто не изменилось после того, как вы лишились зрения?

– Все только усугубилось. Главное, что от вас требуется, Джон, – это вести себя здесь так, будто я – зрячий.Это важнее всего прочего. Свет следует включать ровно в то же время, когда его включают в обычном доме. Даже если, кроме меня, здесь никого нет, свет должен быть включен.Мне невыносима самая мысль о том, что я сижу один в темноте. Вечером, входя в комнату, я непременно включаю свет, и вы должны делать то же самое, понятно?

– Да, вполне.

– Особенно это относится к ванной комнате.

– К ванной?

– Да, к ванной. Вынужден просить вас – это еще одна маленькая повседневная обязанность, но никуда не денешься, – вынужден просить вас следить за тем, чтобы в ванной горел свет. Надеюсь, вы не возражаете?

– Ничуть, но…

– Дело в том, что у меня есть одна привычка. Я люблю петь, лежа в ванне. Правда-правда. И смею думать, я вас тут немало удивлю, потому что пою я популярные песни. Не нынешнюю попсу, конечно, боже сохрани, а… гм… песенки давно прошедших лет: шлягеры Джерома Керна, Коула Портера, Роджерса и Хаммерстайна и прочее в том же роде. У меня в голове накопилась огромная коллекция этих песен. Вот здесь, в моей памяти, они целы и невредимы. Право, мне претит мысль о том, чтобы намыливаться в ванне, мурлыча «Ты лучше всех», «Щека к щеке» или «Александерз Рэгтайм Бэнд» в темноте.В кромешной тьме, понимаете? Это было бы невыносимо.

– Буду следить, чтобы свет горел.

– И чтобы дверь была приоткрыта, хорошо? Чтобы всегда была приоткрыта.

– Да, и за этим тоже.

– Возможно, поначалу вам будет немного муторно оттого, что дверь в ванную приоткрыта, но тут, боюсь, ничего не поделаешь. В ванной, конечно, есть окошко, но узенькое, и расположено оно очень высоко, во всяком случае, мне до него не дотянуться; хотя, если даже закрыть дверь, ничего страшного вроде как случиться не может, ручка на двери там самая обычная. И все равно на те несколько секунд, что я буду шарить в поисках ручки, меня охватит панический страх, а с ним я уже хорошо знаком и не хотел бы переживать его вновь. Я понимаю, все это производит самое жалкое впечатление, но такой уж я человек. Стало быть, вы проследите, чтобы дверь всегда была приоткрыта, хорошо?

– Обещаю. Вы никогда не останетесь один в темноте.

– Прекрасно, прекрасно. Тогда давайте сменим тему. Пора перейти к практическим вопросам. Когда вы смогли бы начать?

– Полагаю, почти сразу.

– В понедельник?

– В понедельник?.. Постойте. Сегодня суббота. Да. В самом деле, почему бы и нет? Впрочем, нет, погодите. А нельзя ли начать во вторник? Или даже в среду? Давайте в среду, а?

– Конечно, если вам…

– Понимаете, сейчас выходные. А мне надо будет сначала утрясти кое-какие дела. Сделать это можно только в будни.

– Среда меня вполне устраивает.

– Собственно, если бы я сегодня днем уехал в Лондон и… да, завтра бы собрал вещи, а в понедельник, ну и скорее всего во вторник утром завершил все дела, то смог бы вернуться сюда во вторник вечером. Как вам такой план?

– По-моему, замечательно. Некоторая отсрочка может даже обернуться благом для меня. Я успею заказать новый компьютер. А не могли бы вы, как знаток в этой области, надоумить меня, где и что именно нужно заказывать? Должен признаться, я понятия не имею, с чего начать.

– Почему бы не предоставить все это мне… Пол? Если, конечно, хотите. Дайте мне еще одни сутки – я куплю в Лондоне новый компьютер и привезу его с собой на машине, скажем, в среду вечером. А потом мы с вами рассчитаемся.

– Ну, это действительно большая любезность с вашей стороны. Но только, пожалуйста, если не возражаете, не позже среды. Мне не терпится начать работу. Тем более что я нашел себе наконец помощника.

– В среду непременно. Обещаю.

– Чудесно. Ну-с, Джон, может, теперь-то уж выпьете стаканчик? За наше сотрудничество.

– Давайте.

– Если вы готовы обслужить нас обоих.

– Само собой.

– Бутылки на серванте позади вас. Повторяю, там только виски. Зато хорошее.

– Виски – тоже прекрасно. Вы как любите?

– Неразбавленное, пожалуйста. И не спрашивайте сколько, лейте смелей.

– Должен сказать, Пол, меня восхищает ваша способность… смеяться над собой. Вернее, умение шутить над собственным затруднительным положением. Вы явно не потеряли чувства юмора.

–  Не потерялчувства юмора? Да не смешите меня! Ведь только потеряв зрение, я по-настоящему приобрел чувство юмора.

– Не совсем вас понимаю.

– Я довольно быстро усвоил, друг мой, что слепец обязан иметь легкий нрав. Обязан, понимаете? Мне же противноиметь легкий нрав. Как вы можете догадаться, мне это никогда не давалось легко и естественно. Но если я намерен выжить в этом мире, мне придется играть эту роль. Видите ли, поначалу слепота вызывает у людей интерес, любопытство, прямо-таки завораживает их, но вскоре ее очарование им наскучивает. Ведь слепота страшна. Она наводит жуть. А что хуже всего, она пожирает чудовищно много времени. «Пожалуйста, сделайте для меня вот это». «Принесите мне, пожалуйста, то». «Будьте так любезны, откройте эту дверь или закройте ту». Слепые тяжелым бременем висят на зрячих, и неизбежно наступает минута, когда нам дают почувствовать, и еще как дают, до чего мы тяжкое бремя. К слову сказать, я надеюсь, то, что я говорю, не побуждает вас переменить свое решение?

– На мой счет будьте спокойны.

– Слепые быстро обнаруживают, что никогда , ни при каких обстоятельствахне должны хныкать. Это новое для себя слово – «хныкать» – слепец начинает вдруг слышать очень часто. Слышать и бояться его. «Извини, но я потерял зрение». «Ох, да брось плакаться!» «Ты просто не понимаешь, у меня нет глаз». «Ах, ради бога, перестань хныкать!»

– Ну-ну, только не говорите, что люди бросают подобное прямо вам в… вам в…

– Мне в лицо, Джон? Если вы хотите сказать «вам в лицо», так и говорите. Возможно, оно не блещет красотой, но все же какое-никакое лицо у меня есть. А на ваш вопрос отвечаю: нет. Не буквально эти слова. Но если не научишься относиться… переносить свою слепоту спокойно…

– Вот, пожалуйста.

– Простите?

– Ваше виски.

– А, спасибо. Но позвольте вам заметить, Джон: всякий раз нужно первым долгом взять мою руку и затем вложить в нее стакан. В противном случае я, изволите видеть, никакою силой не узнаю, где именно он находится.

– Ну конечно. Простите.

– Еще научитесь. Стало быть, я говорил о том, что если не относиться к своей беде так, словно это не более чем незначительный, хотя и причиняющий неудобства дефект, то физическая и моральная поддержка окружающих будет резко и безудержно сокращаться. Для слепца чувство юмора столь же жизненно необходимо, как и белая трость.

– Ясно.

– Но хватит о мрачном. Я хочу, чтобы вы поняли, Джон, как искренне я радуюсь тому, что мы будем работать вместе. Ей-богу, я очень, очень рад. Вот. Выпьем за «Правду и последствия».

– За «Правду и последствия».

– Ваше здоровье.

– Ваше здоровье.

* * *

Жребий брошен. И каковы же мои ощущения? Тревожные, весьма тревожные. Если бы не моя слепота, я ведь не потерпел бы, чтобы в моем доме жил совершенно посторонний человек. Я всегда не любил гостей, которые норовят остаться на ночлег. Если было возможно, даже Чарльзу не предлагал переночевать. Это не в моих правилах, и все тут. Однако слепота изменила очень многое, в том числе и мои правила. Во всяком случае, я вполне отчетливо уловил нотку почтения, и это хороший знак. Личность несколько бесцветная, по крайней мере при первом знакомстве, но это ничего, он возможнонемногооттает, когда мы узнаем друг друга поближе. Раз неизбежно, что он будет жить здесь, почтение для начала не так уж и плохо. Малый к тому же не слишком глуп, что тоже хорошо. Нет, вобщемицелом, мне кажется, я сделал удачный выбор. Бог свидетель, могло бы быть куда хуже.

* * *

– А, Джон. Вы, стало быть, распаковываете чемоданы?

– Да, и большое вам спасибо: очень славная комната. Я уверен, мне в ней будет уютно.

– Надеюсь. И если вам что-нибудь понадобится, сразу говорите.

– Ладно. Гм, я сяду сюда, хорошо? Напротив вас?

– Насколько я помню, другого сидячего места здесь и нет. Удалось вам уладить свои дела в Лондоне?

– Угу. А завтра я подключу компьютер. Это «макинтош». У меня у самого такой же. Годится, надеюсь?

– Я уже вам говорил, я ничего в этих машинах не смыслю. Годится все, с чем вам легко и удобно работать.

– Просто сейчас существуют два основных типа компьютеров – «макинтоши» и «IBM-совместимые персональные компьютеры». «Песюки» сейчас побеждают; я бы даже сказал, уже победили, но я принадлежу к все убывающему отряду приверженцев «макинтоша».

– Раз уж вы привыкли к «биг-Маку», его, стало быть, и надо брать. Не пойму, чего это миссис Килбрайд замешкалась.

– Спускаясь вниз, я слышал, как она возится на кухне.

– Хорошо, но она ведь отлично знает: я люблю, чтобы ужин подавали ровно в семь тридцать. А сейчас сколько?

– Почти без двадцати.

– Н-да. Полагаю, сегодня бедняжка усердствует сверх меры исключительно ради вас. Кстати, Джон, еду она подает на стол прямо в тарелках. Так оно проще. Не возражаете?

– Конечно нет.

– Ага, если слух меня не обманывает – только этого мне и не хватало, – вот и она. Миссис Килбрайд, добрая моя миссис Килбрайд, мы с Джоном уже теряемся в догадках, куда вы запропали.

– Так ведь сами посудите, сэр, и вы тоже, мистер Райдер, я, конечно, извиняюсь, но я ж привыкла готовить-то на одного, вот и пришлось мне все, что у меня налажено было, заново обмозговать, вас же теперь как-никак двое.

– И какой же кулинарный bonne bouche [4]4
  Здесь: изыск (фр.).


[Закрыть]вы нам сварганили сегодня?

– Осторожней, глядите не трожьте тарелку-то, она же страсть какая горячая. Вечер сегодня вроде как особый, вот я и спекла вам ваше любимое. Запеканку с мясом да с почками.

– Миссис Килбрайд, вы же отлично знаете: я люблю все, что вы готовите.

– Вот и вам, мистер Райдер. И не волнуйтесь. Я ж понимаю, сэр Пол просто балагурит. А то я не знаю – за моей спиной он про мою стряпню ведь совсем другое поет. А куда ж ему деваться-то; нравится не нравится, а съесть все одно придется.

– Но сэр Пол вообще ничего не говорил.

– Говорил, говорил. Мы уж с ним, поди, пуд соли съели. Правда же?

– Да, да. Если уж вам непременно надо так выразиться. И сделайте одолжение, не толкайте меня локтем под ребро. Вы же знаете, я этого не люблю. Ужин подан нам обоим?

– Все как есть на столе.

– Прекрасно. Ну-с, Джон позовет вас, когда мы закончим трапезу.

– Глядите, мистер Райдер, не позволяйте ему застращать вас вусмерть. Не то от него совсем спасу не будет.

– Цыц, кухарка! Марш отсюда!

Где-то тут должна быть бутылка вина, Джон. И штопор. Если только старая карга про них не забыла.

– Да там всё, там! Вон они!

– Я думал, вы ушли.

– Уже пошла.

– Прекрасно!

Ну, Джон, сделайте милость, откройте бутылку.

– Хорошо.

– Надо полагать, она все-таки ушла?

– Да.

– Вы знаете, я ведь ее никогда не видел.

– Кого – миссис Килбрайд?

– Понимаете, она начала мне прислуживать только после моего возвращения из Шри-Ланки. Может, вас не затруднит описать ее мне?

– Так ведь ваш друг Чарльз наверняка ее вам описывал?

– Разумеется, хотя было это уже несколько лет тому назад. Главное же в том, Джон, что завтра мы приступаем к работе, завтра я намерен начать пользоваться вашими глазами, и сегодня вечером вам было бы весьма невредно попрактиковаться. Так, знаете ли, между прочим. Не торопитесь.

– Ну что ж… Кстати, Пол, я вам бокал налил. Так, с чего же начать?.. Ей уже под шестьдесят, она прекрасно сохранилась, даже на удивление стройна. Я говорю «на удивление», потому что по голосу любой непременно решит, что она толстуха. Ну, может быть, не совсем толстуха, но голос у нее этакой пампушечки, с материнскими нотками.

– Э, Джон, пожалуйста, оставьте. Вам не кажется, что в данных обстоятельствах несколько дико описывать ее голос – единственное в этой женщине, с чем я прекрасно знаком?

– Я просто хотел сказать, что ее физический облик совсем не соответствует ее голосу. Как бы то ни было, волосы у нее, подозреваю, подкрашены, но очень незаметно, без всякого там дурацкого подсинивания и тому подобного. Не знаю, право, что еще сказать.

– Думайте, молодой человек, думайте. Неужто вы так уж перенапряглись?

– Хорошо. Гм, не знаю, известно вам или нет, да и вообще следует ли об этом говорить, но она часто подмигивает.

– Подмигивает? Что вы, собственно, имеете в виду?

– Только, пожалуйста, не выдайте ей, что я вам это сказал. Но когда речь шла о ее стряпне и вы притворялись, будто все, что она готовит, невероятно вкусно, она подмигивала мне, словно своему…

– А-а, теперь ясно. Да, мне об этом уже говорили. И меня это не волнует. В трагедии моей жизни она смело выбрала для себя характерную комическую роль. Не иначе как кто-то из моих идиотов врачей посоветовал ей проявлять неизменную веселость и даже время от времени отпускать шуточки насчет моей слепоты. Для того, надо полагать, чтобы я не предавался слезливой жалости к себе. Как она была одета?

– Как одета? Сейчас вспомню. На ней был полиэтиленовый фартук, а по нему крупно напечатан рецепт приготовления гренков с сыром – думаю, это реклама соуса «Ли энд Перринс»; под фартуком легкий розовый джемпер, из ангоры или мохера, не знаю точно. Юбки за фартуком мне вообще не было видно. И как я уже сказал, она вовсе не такая полногрудая, как можно предположить по голосу. Впрочем, может, это мое высказывание отдает женоненавистничеством?

– Ну, насчет женоненавистничества я не знаю, но картину вы уж точно нарисовали не слишком аппетитную, а я как раз собрался приступить к еде. Кстати, надо упомянуть в этой связи еще об одной маленькой повседневной обязанности, про которую я позабыл. Их наберется не слишком много, обещаю вам.

– Я уже сказал вам, Пол, не предвижу тут никаких трудностей.

– Итак, если мы будем обедать и ужинать tête-à-tête [5]5
  наедине (фр.).


[Закрыть], нужно научить вас принципу циферблата.

– Какому принципу?

– Сейчас объясню. Передо мной, как и перед вами, стоит тарелка с запеканкой, а к ней в качестве гарнира положен, рискну предположить, жареный картофель и брюссельская капуста. Или же зеленый горошек?

– Брюссельская капуста.

– Стало быть, все же капуста. Да, на миссис Килбрайд можно положиться. Итак, Джон, я знаю , чтолежит у меня на тарелке, но точно не представляю где.Вот тут-то и приходит на помощь принцип циферблата. Мне придется просить вас…

– Постойте. Я, кажется, понял. А верно или нет, сейчас увидите. Так, около трех часов – запеканка. Около шести – брюссельская капуста. Нет, полшестого. Девять часов – картошка. Ну что, уразумел я вашу систему?

– Молодец! Разве только одно «но»: здесь нам великая точность ни к чему, стало быть, никаких получасов и четвертей часа. Не до подробностей, указывайте часы – вот главное.

– Ладно.

– А теперь – навались, чтоб за ушами трещало, как говаривает миссис Килбрайд своим голосом пышечки с материнскими нотками.

– Подать вам соль или перец?

– Нет, спасибо, не надо ни того, ни другого.

– Хлеба?

– Нет, спасибо.

– Ладно.

– И «ладно» тоже не надо. Извините. Просто это одно из пустых словечек, которые я терпеть не могу.

– Простите, я…

– Возможно, Джон, мои слова прозвучали очень грубо, но на самом деле я просто откровенно высказал свое мнение, а откровенность такого рода для товарищей по работе совершенно необходима. Лучше уж сразу расставить все точки над «i», вы согласны? Вообще-то, если подумать, наверное, в том, что я делаю и как, вас тоже многое будет раздражать. В таких случаях говорите об этом прямо. В конечном итоге это сильно облегчит жизнь нам обоим.

– Кое-что, вообще говоря, меня царапнуло.

– Уже? Вот те на! Ха, очко в вашу пользу. Так, так, так.

Ну-с, и что же именно?

– Бедняга. Слово «бедняга».

– Бедняга? Теперь моя очередь теряться в догадках.

– Минуту назад, говоря о миссис Килбрайд, вы назвали ее «бедняжкой».

– Ну и что?

– А когда я в первый раз сюда приехал, вы назвали своего друга Чарльза «бедняга Чарльз».

– И дальше что?..

– Не уверен, что смогу объяснить, в чем тут дело.

– Все же попытайтесь.

– Понимаете, не перевариваю я эту манеру называть всех подряд «беднягами». Есть в ней что-то высокомерное.

Но вы же сами просили.

– Нет-нет, вы правы, что сказали об этом напрямик. Просто обычно я никогда… Неужели я действительно так выражаюсь?

– По совести говоря, не знаю. В конце концов, я познакомился с вами всего лишь в прошлую… Какой же был день-то? Суббота? Может, вам это вовсе и не свойственно. Я и говорить бы не стал, если бы вы так настойчиво не требовали откровенности с моей стороны. Надеюсь, я вас не обидел?

– Нет. Нет, ничуть не обидели. Я только немножко опешил. Никогда за собой такого не замечал. Поэтому был слегка обескуражен. Будь у меня хоть одна бровь, я бы сейчас ее поднял.

– Простите меня, пожалуйста; не надо было об этом говорить.

– Чушь. Я сам вас просил, вот вы и сказали. Надеюсь, однако, что других «пунктиков», на которые вы хотели бы обратить мое внимание, пока не набралось?

– Нет, ни единого.

– Я сказал что-то забавное, Джон?

– Что?

– Вы улыбаетесь. Почему?

– Улыбаюсь? Вы что же , слышите,как я улыбаюсь?

– Держите ухо востро, Джон Райдер: я способен расслышать даже, как вы думаете.

Скажите же все-таки – почему вы улыбались?

– Только потому, что вы сделали один жест.

– Я сделал жест?

– Подняли вверх по два пальца. Обозначая кавычки. Когда вы говорили о «пунктиках». Почему-то мне показалось, что это не в вашем стиле.

– Жест или слово?

– Пожалуй, и то и другое.

– Чего только во мне теперь не найдешь такого, что вообще-то не в моем стиле.

– Угу. Кстати, я налил вам еще стаканчик.

– Что? А, спасибо. Нравится вам запеканка с мясом и почками?

– Да. Очень вкусная.

– Ничего, есть можно. Хотите потом выпить кофе?

– Да, хорошо бы.

– Тогда советую сейчас же предупредить об этом миссис Килбрайд. А то она имеет склонность канителиться. Просто крикните ей, и все.

– Я?

– А почему нет?

– Ну, не знаю. Это же мой первый ужин в вашем доме.

– Она ведь будет обслуживать вас так же, как и меня, правда?

– Ну… Раз вы так считаете… Миссис Килбрайд!

– Господи помилуй! Да, такой вопль не услышать невозможно, никакие отговорки не помогут.

– Я напугал вас? Извините. Мне понадобится время, чтобы приноровиться к разным ситуациям.

– Времени у вас будет уйма. Между прочим, Джон, попозже мы можем вместе пойти прогуляться. Если вы не против. Посмотрите здешние окрестности. Что скажете?

– Я как раз хотел предложить то же самое.

– Прекрасно. Значит, договорились.

* * *

– Которое тут ваше?

– Второе слева. Внушительного размера.

– Вы имеете в виду шубу?

– Она у меня уже много лет. Купил ее в Чикаго, задолго до того, как началась эта дурацкая мода на политкорректность, чтоб ее… Уверяю вас, Джон, если какая-нибудь активистка борьбы за права животных вздумает подойти ко мне, чтобы отчитать за то, что я ношу шубу, я всего лишь отверзну перед ней, так сказать, свои зеницы. Может, тогда она несколько иначе будет смотреть на вещи. Спасибо. Просто направьте мою руку в рукав.

– Что же, вас в самом деле отчитывали защитники прав животных?

– Увы, нет. У меня еще ни разу не было случая сыграть тщательно подготовленную роль местного пугала. Шарф, пожалуйста. Он должен висеть на вешалке вместе с шубой.

– А, верно. Вот.

– Спасибо.

– Трости не надо?

– Моя трость – это вы. Ну-с, мы готовы?

– Я – да.

– Открывайте дверь.

Как я вам, Джон, уже говорил, водить слепого по улицам не составляет ни малейшего труда, особенно в нашей глуши. Просто возьмите меня под руку – нет, вот так… Хорошо… И либо словами, либо надавливая на мою руку, а для начала – и так и этак, давайте мне знать, как только передо мной возникает что-то для меня опасное. Когда, например, мы подходим к краю тротуара. Или же, наоборот, надо подняться с мостовой на тротуар.

– Надавливать? Вот так?

– Да, хорошо. Только не так сильно. Знаете, будто вы мягко осаживаете лошадь. Вы ездите верхом?

– Нет.

– Плохо. Ну, тогда похоже на то, как ведешь партнершу в танце. Вы танцуете?

– Очень жаль, но опять же – нет.

– Ну, что поделаешь, тогда напрягите свое воображение. Да, но только, пожалуйста, не давите на руку, если ничего опасного для меня не предвидится. А то я могу сбиться с толку.

– Хорошо. В тот раз я надавил потому, что перед нами возникли три ступеньки. Вернее, лесенка вниз.

– Да-да, я с нею прекрасно знаком. Я уже стреляный слепой воробей, а потому нет большой необходимости сообщать мне о ступеньках на дорожке в моем собственном саду.

– Извините. Дело это, выходит, не такое простое, как кажется.

– Да нет, проще простого. И вы прекрасно справляетесь. Кстати, Джон, не удивляйтесь, если я употребляю выражения вроде «видеть» или «проявлять осмотрительность». Возможно, вам такой выбор слов представляется странным, но вы даже не догадываетесь, сколько времени слепец вынужден тратить на то, чтобы предвидеть и предусматривать разного рода опасности.

– Понимаю. Только, заметьте, я ведь ни словечка не произнес.

– А я слышал ваши мысли. Помните, что я вам тогда сказал?

– Я также помню предупреждение миссис Килбрайд: не позволять вам запугать меня.

– Вас тоже с хвоста не съешь. Так. Налево или направо? Пожалуй, направо. Спустимся прямо в деревню.

– К церкви?

– Правильно. Что сейчас за вечер? Вроде бы свежо. Небо в звездах.

– Верно. Прекрасная ночь. Сразу за деревенским выгоном тянутся поля…

– Я знаю.

– Я вот о чем: прямо над полями висит полная луна, окруженная желтым туманным ореолом. Почти таким, как бывает у жирного пятна.

– «Полная луна в желтом туманном ореоле». Это очень смахивает, Джон, на название какого-нибудь японского фильма.

– Японского фильма? Извините, не улавливаю, куда вы клоните. Я не самый большой любитель кино.

– Ничего. Просто фраза эта показалась мне чуточку изысканной. А изысканность, сказать по правде, всегда была моим péché mignion [6]6
  грешком (фр.).


[Закрыть]. Только… Собственно, если подумать, я и сам вполне мог бы дать такое же описание. Кто знает? Кто знает, что может взбрести на ум? В другой раз, когда пойдем на прогулку, прихватите с собой записную книжку – будете заносить в нее все, что может пригодиться для книги. Поймите правильно, я отнюдь не считаю каждую собственную фразу бесценной жемчужиной, которую необходимо сохранить для будущих поколений. Но я уже говорил – неизвестно ведь, где и когда что-то стоящее может прийти в голову. Глупо было бы упустить какие-то мысли, не успев решить, пригодятся они в работе или нет.

– Значит, вдохновение все же существует? Осторожно. Мы сходим с тротуара и идем на ту сторону улицы.

– Спасибо. Вот что я скажу вам, Джон. Вдохновение как важный элемент творчества было дискредитировано. И вполне заслуженно. Тем не менее любой художник прекрасно знает, что оно все-таки существует. Случаются минуты, когда писатель что-то пишет просто потому, что не может этого не написать, и обычно эти самые пассажи не оставляют читателя равнодушным. Но, повторяю, мое отдающее самодовольством замечание насчет луны…

– Шагаем на бордюрный камень.

– То была ерунда, полная ерунда. Не думайте, пожалуйста, будто я отношусь к таким вещам серьезнее, чем они того заслуживают.

– По-моему, это поразительно интересно. Наблюдать, как к вам приходят разные мысли.

– Да ведь это даже и не мысль. Тем не менее, если вам не трудно, постарайтесь не забыть ее до нашего возвращения домой. Я дам вам записную книжку, и вы ее туда занесете. А теперь где мы? Я что-то отвлекся.

– Направляемся к церковному погосту. Слева от нас лужайка для игры в шары и большое белое здание клуба.

– А, верно, верно, деревенская лужайка для игры в шары. Если вы воскресным днем случайно окажетесь здесь, обязательно сходите полюбоваться на дам из местной женской команды – все в толстых шерстяных чулках и солидных белых туфлях на низком каблуке. Большие гладкие черные шары сталкиваются с сухим стуком, и звук этот действует успокаивающе на истерзанную нервную систему. Сами убедитесь.

– Что ж, можно и сходить.

– Так. Церковь прямо перед нами?

– Правильно.

– Можете определить время постройки?

– Романский период?

– Романский? Очень сомневаюсь. Впрочем, в архитектуре я ничего не смыслю. В такой поздний час погост обычно закрыт, поэтому пойдемте-ка лучше по главной деревенской улице. А вы тем временем ведите репортаж с места событий.

– Вы намерены не давать мне прохлаждаться, да?

– Для меня, Джон, есть кое-что поважнее, чем просто «прощупывать» вас.

– Бордюрный камень.

– Спасибо. Несмотря ни на что, я хочу жить. Все еще хочу жить, черт побери! Жить в мире, в реальном мире! И что бы там ни говорили о слепоте и глухоте, это отнюдь не синекура.

– О слепоте и глухоте?

– Помню… помню, еще до катастрофы – хотел бы я посмотреть на того, кто осмелился бы сейчас сказать подобное мне в лицо, – так вот, помню я один разговор на званом обеде о преимуществах – и о недостатках… о преимуществах и недостатках слепоты и глухоты. И знаете, все неизменно сходились на том, что глухие оказываются в наихудшем положении. Если выразиться точнее, им приходится хуже.И всегда слышишь одни и те же «бородатые» доводы. Глухие-де отрезаны от мира: ни разговора, ни музыки; им, бедным, недоступен Моцарт… Почему-то из композиторов называют одного только Моцарта… И отрезаны они, мол, от мира так, как слепым и не снилось. Чушь! Гнусный, чудовищный вздор! Ведь мир, Джон, мир наш создандля того, чтобы его видеть! Видеть!А все остальное, что есть в нем, все, даже Моцарт, второстепенно по сравнению с тем, что надо видеть. Теперь-то я это знаю.

– Не сомневаюсь, что вы правы.

– Тогда вы должны понять, как мне важно, чтобы вы описывали этот мир, причем описывали очень точно. По крайней мере у нас, у слепых, есть перед глухими одно неоспоримое преимущество. Попробуйте-ка описать глухому концерт Моцарта для фортепиано.

– Н-да… только ведь он останется столь же глух к этому описанию, что и к фортепианному концерту…

– Ну, вы же понимаете, о чем я.

– Просто я думал, вы настолько хорошо знаете эту деревушку, что мне нет большого смысла…

– Нет смысла? Ну, судите сами. Предположим, я вышел бы гулять и глаза мои были бы еще при мне; я бы шел и поглядывай по сторонам, верно? Независимо от того, насколько хорошо я знаю эту деревушку. Я, Джон, человек наблюдательный, всегда этим отличался. И ничуть не утратил наблюдательности теперь, когда ничего не вижу.

– Вы правы. Так. Ладно. Сейчас, стало быть, мы прошли церковь и идем по дороге, которая, видимо, уведет нас прочь из деревни. Я не заметил ни единой таблички с названием и что это за улица, сказать не могу.

– Она называется Камберленд-роу. Но это не важно. Продолжайте.

– В данный момент идем вдоль погоста. В лунном свете он выглядит довольно страшненько, прямо-таки сюрреалистично; а кроме него, я пока что приметил только клуб Британского легиона и один-единственный магазин. По-моему, там размещаются одновременно и зеленная, и табачная лавка, и почта. В витрине висит множество открыток с объявлениями. Сейчас поглядим. Продаются новорожденные щенки. Силихем-терьеры, если вам интересно. Подержанный «лендровер». Любительский драмкружок дает спектакль «Свидетель обвинения». Уборщица предлагает свои услуги.

– Очень может быть, что это наша миссис Килбрайд. Она никогда не упустит случая подцепить новых клиентов.

– Имя не указано. Только номер телефона. Не могу прочесть без…

– А, не важно, не важно. Если это ее номер, он записан у меня дома. А если не ее, какая разница? Учитесь тщательнее отбирать информацию и подавать ее более лапидарно. Старайтесь четко выстраивать свои сообщения.

– Сейчас идем мимо кафе. Кафе-кондитерская миссис Эффингем. Написано все правильно, без финтифлюшек и подделок под старину. Рядом, похоже, обувная мастерская. В витрине сапожная колодка и несколько пар женских туфель. Очень пыльные с виду. Давненько, видимо, они там стоят. Все – грубоватой работы уличные туфли на шнурках. И на этом торговый квартал, по-видимому, кончается. Нет-нет, я ошибся. Впереди, на нашей стороне улицы ярко освещенное здание… Подходим к краю тротуара… Возможно, пивная или гостиница.