Текст книги "Месть Гора"

Автор книги: Ги Раше

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Достойные внимания суждения о богах и судьбе, – заметила Алкиона. – Но что до меня, то я с нетерпением ожидаю продолжения рассказа о судьбе нашего гостя. Итак, Хети, ты узнал о том, что твоя первая супруга жива. Как ты повел себя с царевной, ставшей твоей женой, о чьем взрывном характере мы наслышаны? Эта Аснат, по твоим словам, очень любила тебя, своего супруга, избранного для нее отцом.

– И которого она сама избрала, – напомнил своим слушателям Хети. – Моя Аснат – не чета женщинам из племен ханаанеев и исмаилитов, которые позволяют распоряжаться своей жизнью отцам или даже братьям, как в том племени, о котором я говорил тогда, когда поведал вам о городе Сихеме.

– По правде говоря, нравы у этих народов дикие, – прервал его Астерион. – Не могу представить, чтобы мой милый сын позволил себе так обойтись со своей сестрой! Я первым бы наказал его за такое своеволие. А теперь, Хети, мы с нетерпением ждем продолжения твоего рассказа…

3

Воспоминания все еще причиняли ему боль, но Хети, вздохнув, продолжил прерванный много дней назад рассказ.

– Я ничего не стал говорить Аснат. Да и зачем? Исет жива, я в этом был уверен, но что мог я в тот момент сделать, если даже Сидури, та самая вавилонянка, что держала трактир в Содоме, не знала, что с ней стало после того, как все они покинули город. Где мне было искать ее? К тому же я был связан обещанием, данным царю Шареку, и мне следовало подумать о сыне. Как отнять его у Зераха? Я имел возможность убедиться, что насильно заставить Зераха указать место, где прячется его сын с моим сыном, мне не удастся. Мне пришло на ум попробовать с ним договориться. К тому же у меня уже не было причин мстить ему за преступление, которого он, как выяснилось, не совершал. С Исет и ее матерью жестоко обращался Нахаш, старший сын Зераха, которого я убил своими руками. «Так что теперь, – сказал я себе, – у тебя нет права молить богов об отмщении, скорее уж Зерах должен просить высшие силы отомстить тебе за смерть своего сына». У Зераха я рассчитывал узнать, кто из приближенных царя выдал меня ему, и предложил прилюдно назвать предателем Дидумеса – человека, который на тот момент правил Великим Городом Юга под взятым при коронации именем Дьедетепре. Для меня важнее было узнать, кто в стане гиксосов является моим врагом, чем осуществить месть, которая не помогла бы мне достигнуть желаемого.

А еще я надеялся, что мои соглядатаи, которых я выставил на площади, все-таки узнают, где скрывается Ханун, выследив служанку, если та решится отправиться к младшему сыну хозяина. Поэтому я выждал какое-то время, хотя, по правде говоря, я с отвращением шел на мировую с человеком, к которому не испытывал ничего, кроме ненависти. Даже если Исет осталась в живых, именно ее отец был повинен во всех наших несчастьях и в том, что до этого самого дня моя дорогая супруга терпит где-то нужду и лишения. Что до меня, то я был уверен: если бы Мермеша нас не предал, а Исет не увели бы силой из нашего с ней дома, я все равно отправился бы в страну царей-пастухов, чтобы выполнить поручение моего государя. И, без сомнения, я бы сделал то, что сделал. Вот только, сохранив жизнь Шареку, я бы не стал жениться на его дочери. Мысль о том, что Исет навсегда покинула меня и теперь пребывает в стране мертвых, перевернула мою жизнь. Не могу я также отрицать и того, что при дворе царя гиксосов я занимал куда более высокое положение, чем в армии царя Аи Мернефере. К тому же царевна Аснат очень меня любила. Я тоже ее любил, и так сильно, что время от времени задавался вопросом, а люблю ли я еще Исет и если когда-нибудь снова ее встречу, сможем ли мы быть вместе? И вот, всем сердцем желая найти сына, я гнал от себя мысли о его матери. Точнее, я хотел забыть ее, чтобы посвятить всего себя той, кто стала моей законной супругой, – дочери царя гиксосов.

Мое решение зрело в течение многих дней, и вот наконец я пришел к Зераху. Он был со мной любезен и предупредителен. Он заявил, что рад моему приходу и предчувствует, что скоро станет одним из приближенных наследника царей-пастухов. Я, воспользовавшись этим замечанием, ответил так: «Я не против такого поворота событий, однако нам следует скрывать наше близкое знакомство, чтобы враги, которых я имею при дворе, могли открыться тебе, не опасаясь, что я об этом узнаю». А еще я сказал, что, если он откроет мне имена этих врагов, я попрошу своего тестя назначить его, Зераха, наместником Авариса. Но все это произойдет только в том случае, если мне вернут сына.

– Я не против вернуть тебе сына, – заверил меня Зерах. – Но сначала я должен убедиться в твоей искренности. Я хочу быть уверен, что, получив своего ребенка и спрятав его в безопасном месте, ты не прикажешь схватить меня и убить.

Я поклялся ему богами Египта и Ханаана, что на такое предательство я не способен, и заверил, что говорю с Маат на языке. Он ответил, что расскажет, где скрывается его сын с семьей, но для начала я должен прекратить наблюдать за его жилищем.

– Видишь ли, моя служанка Маака заметила, что изо дня в день какие-то люди стоят в тени сикомор на краю площади, – сказал он мне, тогда как я не смог сдержать удивления. – И она видела, что всякий раз, когда она идет за покупками или в гости к соседям, один из этих людей следует за ней, как преданный пес.

Зерах отметил, что мои соглядатаи не слишком-то хитры.

– Теперь ты понимаешь, что такими методами тебе ни за что не найти затерянного в деревне дома, где, уверяю тебя, ни в чем не испытывая нужды, живут мой сын, мои невестки и твой сын Амени.

И я был вынужден согласиться с ним, как и с тем, что мои люди проявили себя неловкими и глупыми, и пообещать, что больше они его беспокоить не станут.

Он сказал, что люди говорят, будто царь Шарек в недалеком будущем примет Красную и Белую короны из рук мемфисских жрецов, хотя южные области Египта ему только предстоит завоевать, вырвав их из рук узурпатора.

– А еще я знаю, – добавил он, – что очень скоро и ты отправишься в город, который вы, египтяне, называете Весами Обеих Земель, чтобы присутствовать на коронации, которая превратит царя, твоего названного отца, в воплощение Гора и законного правителя этой страны.

Я ответил, что это правда: царский корабль стоит у причала, и в ближайшие дни мы с Аснат отправимся в Мемфис. Зерах заверил меня, что, если я выполню свои обещания и сниму слежку за домом, по возвращении в Аварис он откроет мне, где прячут моего сына. И заметил, что не знает, окажет ли этим мне добрую услугу.

– Если люди говорят правду о твоей высокородной супруге, то, боюсь, она не обрадуется появлению во дворце ребенка, порожденного тобой в первом браке.

Я сказал, что это моя забота. Но я понимал, что он совершенно прав. Я не имел намерений оставить сына при дворе. Я решил доверить его воспитание своим родителям, которые, как я надеялся, все еще жили в окрестностях Шедетта, на берегу Южного озера. Или, что было бы даже лучше, моему деду, если он, конечно, еще жив и полон сил. Только он мог сделать моего сына Повелителем змей, передать ему мастерство, которое позволило мне стать тем, кем я стал. Я подсчитал, что моему Амени сейчас уже исполнилось восемь лет, однако еще не поздно было начать обучение. Но и медлить было нельзя, потому что на кропотливую работу по приучению ребенка к ядам самых разных змей уходил не один год.

Должен признать, что мне не доставляло никакого удовольствия исполнение моих новых обязанностей правителя города и всей области. Мне было скучно сидеть в приемной зале дворца или в тени портика, выходившего во двор. Именно там когда-то меня самого принял этот сын Сета Ренсенеб – человек, которого я отправил к Озирису. Поэтому я переложил на чужие плечи бремя разрешения споров и даже управления делами области. Исполнять свои обязанности я доверил Яприли, сыну царя Ершалаима, и он с тех пор вершил правосудие, разбирая требования многочисленных истцов, с восходом солнца собиравшихся во дворе, чтобы услышать его справедливое суждение. Ему же все это, в отличие от меня, нравилось. Яприли сказал, что ему предстоит заниматься тем же самым, когда титул Царя Правосудия перейдет к нему от отца, Мелкиседека (надо заметить, что имя Мелкиседек принимал каждый, кто восходил на трон в этом городе иевусеев – одной из населявших Ханаан народностей). Зилпа, «носитель арфы», был назначен мною командиром оставленной царем в Аварисе небольшой армии, что показалось мне вполне естественным: в армии фараона в обязанности «носителя арфы» входило командование войсками в случае, если сам правитель на какое-то время покидал столицу. А я как раз собирался уехать из вверенного моему попечению города.

Надо сказать, самым большим моим удовольствием в то время было ездить по окрестным поселениям или по пустынной местности на колеснице вместе с Аснат, которая правила лошадьми. Чтобы не утратить сноровку, я часто спрыгивал с колесницы и бежал за ней, а иногда и рядом, стараясь утомить лошадей прежде, чем устанут мои собственные ноги. Это очень забавляло мою супругу: она подбадривала меня и незаметно сдерживала лошадей. Если бы не эта невинная хитрость, колесница, конечно же, без труда меня обгоняла бы. А когда мы выбирали подходящее место – иногда в пустыне, а иногда и на меже, разделявшей ухоженные поля, – я охотился на змей, чтобы сохранить быстроту движений. Кроме того, я продолжал малыми дозами принимать яд, чтобы оставаться к нему невосприимчивым.

Большую часть дня я проводил с Аснат, а вечерами с отчетами приходили Яприли и Зилпа. В сопровождении Аснат я часто навещал Халуякима, главу маленького племени шазу, с которым встретился в Аварисе, вернувшись в город с моим государем Шареком. Хочу вам напомнить, что племя Халуякима разбило лагерь в окрестностях Авариса, их стойбище было окружено полями, покинутыми крестьянами с приходом армии гиксосов. Я приложил все усилия, чтобы убедить беженцев вернуться в свои дома и ухаживать за посевами. Когда вернулись крестьяне, Халуяким тоже возвратился на стоянку у источников, где я когда-то познакомился с ним по дороге из Египта в Ханаан. Там мы с Аснат его и нашли. К тому же я не мог не воспользоваться возможностью каждый раз по приезде посещать место, которое шазу прозвали Змеиной дырой – то самое, которое когда-то Халуяким с сыном Яму-илу мне показали. Там я без труда ловил самых разных змей, привозил их во дворец, где и держал на дне глубокой ямы. Первое время Аснат при виде змей приходила в ужас, но быстро привыкла к их присутствию, потому что уже не сомневалась в моем мастерстве. Я даже начал понемногу приучать ее к змеиному яду, хотя, конечно, знал, что никогда ей не стать столь же нечувствительной к укусам, как я сам. Чтобы стать неуязвимым к яду, близкое знакомство человека с этими ползучими детьми земли должно состояться в очень юном возрасте…

Кроме прочего я совершенствовался в стрельбе из лука и метании дротика, охотился в пустыне на антилоп, газелей и львов, правда, близко к жилью пустынные кошки подходили нечасто. Но уж если подходили, то крестьян охватывал ужас, ведь охотились львы на домашний скот, который куда легче было поймать, чем стремительного орикса или пугливую газель, в любой момент готовых унестись прочь от опасности. Хети призывали на помощь, когда эти цари пустыни, а чаще ее царицы, слишком близко подходили к полям с намерением найти легкую добычу.

Здесь, на вашем прекрасном острове, эти великолепные хищники не живут. Их нравы, по моим наблюдениям, очень похожи на нравы жителей Ханаана: самцы обычно спят или греются на солнце, в то время как самки не только защищают себя и своих детенышей, но и кормят всю стаю. Львицы приносят в логово свою добычу, и первыми на нее набрасываются именно самцы. Самки получают доступ к пище, когда самцы утолят свой голод. Остатки поедают детеныши и старые животные, которые уже не могут охотиться самостоятельно. Грифы, гиены и шакалы дерутся за жалкие остатки этого пиршества.

Так и текли мои дни в Аварисе. По вечерам мы ужинали в компании моих товарищей и их жен, вернее сказать, египтянок, которые стали их спутницами. Я приглашал к себе моих давних приятелей-хабиру и некоторых придворных – Жимну, возничего моей боевой колесницы, Зилпу и Яприли. Я старался, чтобы наши застолья проходили по египетским традициям: мы садились парами, причем перед каждой парой слуги ставили отдельный столик, в то время как у жителей Ханаана, в частности, у ааму, многие поколения которых жили в Аварисе, за общим большим столом, сделанным из дерева, на подушках восседают только мужчины. Их женщины остаются дома, и покидать его им запрещено. Они могут принимать у себя только близких родственников или других женщин, которым мужья дали разрешение покинуть свой дом. Моя Аснат, без которой, разумеется, не обходилось ни одно наше ночное пиршество, говорила, что египетские традиции нравятся ей больше, чем ханаанейские, и что она поддерживает намерение своего царственного отца перенять нравы и обычаи страны, которую он завоевал.

Я сказал «которую он завоевал», но это не совсем верно. На самом деле Шарек стал властелином совсем небольшой части египетских земель. Посланцы Якебхера сообщили, что успех сопутствует ему в захвате земель Дельты, что ему поручил совершить мой царь. Стало известно, что под предлогом уничтожения нескольких очагов сопротивления Якебхер утопил северные области страны в крови и предал их огню. Разоряя богатые провинции, он заслужил благодарность своих солдат – позволил им присваивать все, на что только падал взгляд. Этим он нарушил волю царя Шарека, который стремился завоевать страну, не прибегая к убийствам и грабежам. Кроме этого, уважение жителей к новому государю мог бы вызвать и тот факт, что царский венец он должен был получить из рук жрецов храма Птаха в Мемфисе.

Месяц прошел с того дня, как царь во главе своей армии отправился в Мемфис, когда ко мне пришел гонец и сообщил, что мой господин Шарек просит меня не мешкая отправляться в Весы Обеих Земель вместе с моей дорогой супругой и моей армией. Мне предстояло присутствовать на церемонии восхождения на трон нового царя, подготовленной жрецами храма Птаха, этого мемфисского бога-мастерового. А еще посланец Шарека добавил, что царю меня очень не хватает: особенно тяжело ему объясняться с Великим начальником ремесленников – так именовали первого жреца храма Птаха. Конечно же, в свите Шарека были переводчики, все – ханаанеи по происхождению, ведь египтяне знали только свой язык, и даже ученые писцы не снисходили к изучению языков «диких» народов. Они заверяли, что изучение египетских писаний и различных документов, а особенно иероглифических знаков священного языка предков и божественных текстов, не оставляет ни минуты свободного времени, чтобы изучить что-либо еще, а тем более захламлять ум словами чужеродных языков. На самом же деле писцы считали, что во многом превосходят основную массу населения, а тем более чужаков – этих кочевников и даже выходцев из городов – как Востока, так и Запада. Я не учился ни в Доме жизни[5]5
  Начиная с периода Древнего царства около больших и богатых храмов разных городов создавались так называемые «Дома жизни». Деятельность этих учреждений была разносторонней: здесь составлялись тексты религиозного содержания (гимны, молитвы, «анналы» богов, заупокойные тексты), магические произведения и даже медицинские трактаты.


[Закрыть], ни в школе писцов, поэтому охотно выучил языки ааму и ханаанеев и, конечно же, язык кефтиу.

Я нужен был царю в качестве доверенного переводчика, потому что он понял: члены его свиты, которым вменялось в обязанность понимать речи египтян и переводить их царю, слабо схватывали смысл сказанного и поэтому перевирали услышанное.

Мы со дня на день ожидали царского приказа отправляться в Мемфис, поэтому-то я и приказал держать корабли у пристани наготове, чтобы с первым порывом ветра плыть на север. Однако у нас не было достаточного количества кораблей, чтобы разместить тысячу солдат, которых я должен был взять с собой. Поэтому большая часть отряда отправилась в Мемфис пешим ходом, в то время как я сел на судно, возглавлявшее флотилию из дюжины кораблей.

4

– Мой царственный тесть встретил меня с распростертыми объятиями, – продолжил свой рассказ Хети. – Он никак не мог понять, что именно происходит во время коронации, а ведь кто как не государь должен быть посвящен во все детали! Ему предстояло выполнить все предписанные обычаем ритуалы, не допустив ни малейшей оплошности, ведь это, по народным верованиям, чревато нарушением равновесия мира, создает угрозу процветанию страны и может принести несчастье самому новому монарху. Из рассказов жрецов Птаха он сделал вывод, что боги – Озирис, Гор, Тот, Сет и даже Амон, хотя этот бог покровительствует Городу Скипетра, где все еще правит узурпатор, а также четыре великих богини: Изида, Нефтида – «владычица дома» и жена бога Сета, покровительница Южного Египта Нехбет – богиня, являвшаяся в облике коршуна, и покровительница северных египетских земель богиня-змея Уаджет, – будут присутствовать на коронации.

Царь Шарек понял, что все божества почтят церемонию своим присутствием, и это очень его удивило: какой же огромной магической силой должен обладать Великий начальник ремесленников, чтобы так запросто заставить богов явить себя взорам смертных! Я объяснил ему, что богов в том виде, в каком их изображали египтяне на протяжении тысячелетий, будут изображать люди – жрецы или жрицы храма, соответствующим образом одетые и снабженные всеми подобающими тому или иному богу атрибутами.

Я рассказал Шареку, что ему предстоит выйти в широкий двор храма, такой же просторный, как и в вашем дворце, господин мой Астерион, где соберутся все вельможи царства, писцы и простой люд. Там на высоком помосте установят трон. Сначала жрецы представят собравшихся в этом месте богов.

– Богов фальшивых, потому что ты говорил, что это будут служители храма, – смеясь, перебил меня царь Шарек.

– Нет, мой господин, подлинных, – ответил ему я. – Невидимые, они явятся, чтобы своим присутствием оправдать свои человеческие воплощения. Хотя, конечно, так говорят жрецы, и каждый сам решает, верить им или нет.

– Что до меня, – заметил царь, – я согласен в них поверить, раз в них верит народ Египта, и если это необходимо для того, чтобы люди признали меня своим законным правителем. А боги ли это будут или ряженые куклы – безразлично. Когда я был ребенком, вернее, подростком, так как уже мог судить о том, что видел и слышал, мой царственный отец часто призывал к себе на совет старого мудреца-отшельника. Так вот, этот отшельник говорил, что его не заботит вопрос, есть ли боги на земле или нет, ибо он уверен: божества существуют только в сознании тех, кто в них верит, и благодаря этой вере.

Подумав немного, царь Шарек добавил, что согласен с этим мнением – боги не могут существовать без людей. И не потому, что, по утверждению жрецов, питаются только жертвенным дымом, так как только самый неискушенный разум может верить в то, что богам нужна пища, как простым смертным, а потому, что когда у божества нет почитателей и некому прославлять его имя, о нем попросту забывают. А еще, по словам Шарека, этот мудрец, все же поклонявшийся богу неба Элу, верховному божеству ханаанеев, уверял, что однажды придет день, когда никто не будет почитать и этого Эла. И никто не станет приносить ему в жертву ни ценных вещей, ни животных, ни людей, а в особенности детей, ведь считалось, что этот бог требует себе первый урожай и первенца, рожденного что овцой, что женщиной. И вот придет день, когда Эл перестанет существовать, и не потому что ему перестанут приносить жертвы, а потому что люди станут поклоняться какому-то другому божеству. И самое имя Эла будет забыто.

– Хети, – оборвал его рассказ Астерион, – послушать тебя, так выходит, что этот царь Шарек очень мудр… Я тоже верю в то, что боги не могут существовать без людей. Люди так наивны, что думают, будто богам приятно, когда их прославляют, ими восхищаются, их без конца называют самыми великими и самыми милосердными, как будто речь идет о задабривании тщеславного смертного, и поэтому большую часть отмеренного им времени тратят на славословия. Бог, чье имя не слетает с уст людей, о котором все забыли, стоит не больше, чем один из бесчисленных мертвецов, живших на земле и ушедших в землю, чьих имен никто никогда не вспомнит. Но вернемся к нашему разговору. Расскажи нам, как в Египте проходит церемония коронации Наши обычаи очень просты: царицей избирают самую достойную из жриц Бритомартис, а потом она указывает на мужчину, которого желает видеть своим супругом и царем Кносса. Этот брак, заключенный в священном гроте, делает счастливого супруга правителем и воплощением бога на земле. Он садится на трон, на который когда-то сел я, а со временем сядет мой преемник. И не обязательно наследником станет мой сын: ведь новая царица, которая займет место моей дорогой супруги Алкионы, может счесть, что он не достоин стать ее мужем.

– Знайте же, – не оборвал нить своего рассказа Хети, – что царь, которому предстоит занять трон Гора, сначала появляется перед воплощениями богов, и те его благословляют. Затем он садится на трон. Голова у него непокрыта, а к груди он прижимает крюкообразный скипетр-цеп – символ своей власти. Верховный жрец в облике бога Тота возлагает на его голову высокую Белую корону Южного, или Верхнего Египта. Когда корона надета, монарх поднимается и являет себя народу и царедворцам. Отныне он – правитель Юга и подобен солнцу, когда оно встает из-за горизонта в пору разлива. Потом он возвращается на трон и из рук Гора, а вернее жреца, его представляющего, получает Красную корону. И снова дает себя лицезреть народу, теперь уже в облике повелителя Северных земель. Затем в ходе длительного ритуала обе короны соединяются в одну – корону Двух Земель, что знаменует объединение Юга и Севера. Поочередно к правителю подходят богиня Юга Нехбет и покровительница Севера Уаджет. Первая преподносит царю цветок лотоса – символ южных земель, вторая дарит стебель папируса – символ северных областей. И само собой разумеется, что эти действа сопровождаются молитвами, песнопениями, жертвоприношениями и воскурениями благовоний. Вступление во владение Черной Землей – так египтяне называют долину Нила – символизирует последнее действо: новый государь обходит вокруг стен крепости Мемфиса, которую мы зовем Белыми стенами. В этом шествии его сопровождают «боги» и самые знатные египтяне, а потом «бог Гор» громко объявляет, что царь «обошел земли Гора и земли Сета».

Все это я рассказал царю Шареку. Он был вполне удовлетворен услышанным и пребывал в уверенности, что церемония пройдет успешно и он станет настоящим властителем Египта. Я был с ним рядом, у подножия царского помоста, во время первых двух обрядов коронации. Я шел вслед за ним, когда он обходил вокруг Белых стен. Посмотреть на церемонию собралось множество народу, наверное, пришли все жители Мемфиса и его окрестностей. Но в течение всего времени царила тишина: я не услышал ни одного приветственного выкрика. Когда-то в Великом Городе Юга мне не раз приходилось видеть, как царь Аи Мернефере представал перед толпой подданных, и она разражалась славословиями и криками восторга. И я понял, что всем этим людям просто любопытно было взглянуть на своего нового государя. А еще я понял, что они обеспокоены, сердца их наполнены страхом, и к нему у многих примешивалась враждебность к этому пришельцу из страны Хару[6]6
  Так древние египтяне называли Сирию.


[Закрыть], который не мог быть воплощением Гора по той причине, что в жилах его текла нечистая кровь, – ведь он не был ни потомком фараонов, ни даже просто египтянином.

Я ничего не сказал моему государю, чтобы не разгневать его. И еще не хотелось портить Шареку настроение – он радовался тому, что так много народу пришло на его коронацию. Молчание толпы он расценил как знак уважения к царственной персоне. И я остерегся развенчивать это его предположение. Я говорил себе, что со временем люди его полюбят, потому что он и вправду был милостивым и щедрым правителем. К тому же Шарек сделал все, чтобы взойти на трон как законный царь Двух Земель. Жрецы нарекли его новым именем – египетским, которым отныне его следовало называть и под которым надо было прославлять. Теперь царь звался Мааибре, что на ваш язык можно перевести как «Справедливо сердце Ра». Царь приказал всем именовать себя по-новому в знак своего желания быть настоящим сыном Гора и бога-солнца Ра.

Однако вскоре известие о кровавых бесчинствах Якебхера в Дельте достигло Весов Двух Земель, и эти новости никак не способствовали успокоению жителей Мемфиса и зарождению в их душах любви к новому монарху.

Я рассказал об услышанном Аснат. Она презирала Якебхера, поэтому охотно согласилась со мной, сказав, что эти его поступки отвратительны, и посоветовала мне повременить немного, не сообщать новости отцу. Аснат напомнила, что царь целиком и полностью доверился Якебхеру, а значит, ему будет неприятно узнать, как он ошибся. Чего доброго, он может подумать, будто я завидую Якебхеру и пытаюсь его очернить – например, для того, чтобы получить в свое распоряжение армию и реализовать свои честолюбивые планы. В ответ я напомнил супруге о том, что поклялся в верности царю на мече, который тот мне подарил, а кроме того, теперь-то я как законный наследник наверняка в свое время взойду на трон Гора, если, конечно, не умру раньше царя. Она же заверила меня, что хорошо знает своего отца: с момента принесения клятвы прошло много месяцев, и царь вполне может заподозрить неладное. Как бы то ни было, я последовал советам жены, полагая, что она все же лучше знает характер своего отца. Теперь я сожалею, что не поступил так, как подсказывало мне сердце. И все же я промолчал, а значит, никогда не узнаю, как бы воспринял царь мои предупреждения.

Ты говорил, господин мой Астерион, о зависти богов. Я думаю, что стал ее жертвой. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что эти самые светлые в моей жизни дни уже были омрачены тенью будущих несчастий. А пока мне казалось, что я поднялся на следующую ступень лестницы, обещавшей привести меня к вершине власти – меня, ничтожного крестьянского сына. После коронации царь Шарек во всеуслышание – перед египтянами и перед гиксосами – объявил меня наследником трона Гора.

К тому времени мы с Аснат были женаты уже два года, но так и не подарили моему господину Шареку прямого потомка. И хотя он верил, что однажды боги все-таки пошлют нам ребенка и наследника, он решил воспользоваться празднествами в честь своего восхождения на трон, чтобы объявить меня своим преемником. Он не единожды говорил мне о своих опасениях по поводу того, что, если с ним случится несчастье до того, как он успеет объявить меня своим наследником, военачальники-гиксосы и главы племен могут избрать нового царя из людей своего круга. Поэтому-то он прилюдно признал меня наследником трона, и армия встретила его слова приветственными криками, хотя царя больше заботило, чтобы новость услышали собравшиеся перед дворцом жители Мемфиса. Я тоже получил новое, гиксосское имя – Хиан. Царь сказал, что этим именем он нарек бы сына, если бы боги ему даровали его. Он пожелал, чтобы воины снова поприветствовали меня и чтобы отныне все называли меня только этим именем, вписанным в документ, согласно которому я становился приемным сыном царя. Документ этот был составлен писцами на языках обеих стран – Египта и Ханаана. Царь приказал начертать мое новое имя на каменных скарабеях и раздать их представителям гиксосских и египетских знатных семей, чтобы все знали имя наследного царевича. В своем указе он упомянул о том, что в случае, если у меня родится сын, его внук, то он наследует мне и станет моим наследником, являясь тем более законным правителем, что будет наполовину египтянином и наполовину гиксосом. Ни он, ни я в тот момент не могли и подумать, что эти слова лишат меня симпатии египтян, но прежде всего гиксосов. И хотя мне удалось заслужить уважение многих соплеменников царя, для пастухов я оставался чужаком, и, что еще хуже, был сыном покоренного народа. Даже если бы сторонники Якебхера не пытались меня очернить, гиксосы скорее признали бы преемником Шарека сына царевны Аснат, ибо не желали, чтобы наследником стал египтянин.

Еще одна плохая весть пришла вслед за сообщением о бойне, устроенной Якебхером в Дельте. Ее принесли с Юга гонцы, посланные Шареком к Дидумесу в Город Скипетра. Они привезли с собой шкуру барана и стрелы, которые Дидумес переломил своими руками. Он просил передать, что не боится этого «презренного выходца из Хару», этого «гиксосского отродья», ибо так египтяне называли захватчиков, выражая тем самым свое к ним презрение. А еще Дидумес велел сказать, что собирает большую армию, чтобы изгнать ааму и пастухов из Черной Земли, из «богатых и прекрасных Садов Озириса». Это означало начало беспощадной войны. Государь Шарек, услышав такие речи, чуть не задохнулся от гнева. Однако он быстро успокоился и признал, что с его стороны было бы неосмотрительно и даже смерти подобно с той армией, которую он привел в Мемфис, да с моим отрядом выступить на завоевание Юга, как он вначале возжелал. Я постарался успокоить его, напомнив о том, что Мемфис и Великий Город Юга, где он встретится с армией Дидумеса, разделяет, по меньшей мере, месяц пути по воде, и еще месяц – пешим ходом, причем идти и плыть придется по территориям, жители которых настроены враждебно. К тому же ни в коем случае нельзя было забывать об особенностях этой местности, где существовало множество замечательных возможностей устроить засаду. Да и берега сходились так близко, что любая армия могла понести большие потери от рук врагов, укрывшихся среди прибрежных холмов.

Выслушав меня, царь решил дождаться возвращения в Мемфис армии Якебхера. Приближалось время разлива, а поскольку кораблей у Якебхера не было, ему предстояло вместе со своими людьми провести несколько месяцев в одном из городов Дельты, не имея возможности преодолеть разлившийся Нил.

Знай же, господин мой Астерион и вы, мои внимательные слушатели, что когда звезда, которую мы называем Сотис, встает над горизонтом вместе с солнцем, Нил начинает мало-помалу выходить из берегов, и вскоре вся долина оказывается залитой водой. И только в городах сухо, потому что построены они на возвышенностях, куда вода не доходит. Проходит много месяцев, прежде чем вода начинает постепенно спадать, уходить в море. Земля после разлива еще долго остается влажной. Это наилучшее время для сева зерновых, которые, повинуясь могучей воле Озириса, быстро прорастают, и вскоре на полях долины уже колосья волнами перекатываются на ветру.

– Мы слышали рассказы о разливах этой реки, – сказал Астерион. – Этим люди обязаны Хапи, богу и повелителю Нила. По его приказу вода выходит из берегов, чтобы сделать землю плодородной, облегчая крестьянам их труд. Им остается лишь сделать бороздки в мягкой и влажной земле, а потом бросить туда зерно, которое и начинает расти без всякого вмешательства, по крайней мере, людского.