Текст книги "Земля"

Автор книги: Ги Ен Ли

Глава третья
Сказание о современном Хын Бу

1

В доме Пак Чем Ди настроение у всех сегодня праздничное. Угроза голода не так страшит семью: до осени они как-нибудь протянут, а там снимут обильный урожай. Не придется больше туго затягивать пояс.

Мрак сменился для них солнечным утром. Через пропасть беспросветного отчаяния им перекинули мост надежды.

Правда, на ужин у них была нынче только вареная соя, но сейчас это не огорчало их.

Жена Пак Чем Ди заняла этой зимой конопли на два куска холста и вместе с дочерью Кан Нани всю зиму теребила волокно. Если они выткут два куска холста, один кусок останется у них. Это все же лучше, чем сидеть сложа руки.

Коноплю теребили вручную. Ногти у них на пальцах покривились, вывернулись и на коленках появились мозоли: конопляные нитки скручивают ладонями на коленях.

После ужина они, как обычно, зажгли лучину и сели за работу. Пак Чем Ди, пристроившись в дальнем углу комнаты, попыхивал трубкой, а Дон Су и Дон Ун уселись возле светильника, сменяя догоравшие лучины. До полуночи сгорало много лучин. А заготовить лучину – нелегкое дело!

Надо запасти много смолистых сосновых дров и потом мелко-мелко расщепить их. Кропотливая это работа, да что же делать? Купить керосин пока было не на что: деньги в доме не водились.

Жена Пак Чем Ди оторвалась на миг от работы и проговорила, обращаясь к мужу:

– Послушай-ка, старик, на рисовом поле надо бы нам посеять юк-у[21]21
  Юк-у, гуфун, квансан – различные виды риса.


[Закрыть]. Там суглинок: какой бы рис ни взошел – гнить не будет.

– Я тоже так думаю, юк-у для этого поля больше подойдет, чем гуфун.

В разговор вмешался Дон Су, недовольный выбором сорта семян.

– Так-то так, да об одном вы не подумали. Если на поле попадет холодная вода, не погубит ли она урожай? По-моему, хорошо бы вырыть возле поля колодец побольше; тогда вся холодная грунтовая вода соберется в этот колодец!

– Неплохо придумано! – Пак Чем Ди одобрительно взглянул на сына. – Вы что, дети, были уже на нашем поле?

– Вчера вечером мы туда все вместе ходили, – ответила за всех Кан Нани.

– Молодцы! Но колодец потребует большого труда. Осилим ли мы такую работу?

– Осилим, отец!.. Мы уже не маленькие. И вот увидишь, как все отлично получится: когда на поле не хватит воды, будем брать воду из колодца!

Вся семья с жаром обсуждала, как лучше возделать поле, увеличить урожай.

– На верхней плантации стоило бы высадить квансан. Туда, видимо, придется подавать холодную воду.

– Ну, квансан! У квансана заусеницы большие, хорошего урожая он не даст! – сказал Дон Су.

– Не хотите квансан, так посеем там жирный рис[22]22
  Вид риса, из которого приготовляется мука для чальтока.


[Закрыть]. А? – вопросительно взглянув на мужа, предложила жена Пак Чем Ди.

– Вот хорошо-то было бы! – с живостью откликнулась Кан Нани. – Давайте побольше посеем жирного риса!..

– А зачем его много, сестренка?.. Ты уж, смотрю я, размечталась о чальтоке?

– Ох, как хочется вдоволь поесть чальтока! А ты бы, Дон Ун, тоже, наверно, не отказался, а?.. – И Кан Нани залилась веселым, заразительным смехом.

– Ладно уж, наготовим чальтока и досыта тебя накормим. В этом году хорошо поработаем, и у нас будет жирный рис.

– Правда, мама?.. – Кан Нани оставила на коленях коноплю и радостно захлопала в ладоши.

Взглянув на сияющее, счастливое лицо дочери, мать вдруг почувствовала, что на глаза у нее навертываются слезы. Бедная девочка, как измучило ее постоянное недоедание, как исстрадалась она без сытной пищи! Все это, правда, осталось в прошлом, и все-таки воспоминание о несчастной доле детей отозвалось в материнском сердце острой болью.

Словно угадав невеселые мысли своей жены, Пак Чем Ди перевел разговор на другую тему:

– Послушаешь тебя, старуха, и невольно придет на ум песня о Хын Бу[23]23
  В Корее широко распространена легенда о бедном крестьянине Хын Бу. Вкратце ее содержание таково: жили два брата, Ноль Бу и Хын Бу. Старший был богат, младший нищенствовал. Богач отличался скупостью и отказывал бедному брату в помощи. В доме Хын Бу свили гнездо ласточки, и у них вывелись птенцы. Однажды к гнезду пробралась змея и разорила его. Один из птенцов выпал из гнезда и сломал ноги. Хын Бу подобрал птенца, вылечил его и посадил обратно в гнездо. Змею он убил. Ласточки обрадовались, что остался жив хоть один птенец. Осенью все они улетели на юг, а весной вернулись к Хын Бу и уронили к его ногам тыквенные семена. Хын Бу зарыл их возле своего дома. К осени из семян выросли необыкновенной величины тыквы. Когда Хын Бу распилил тыквы, оказалось, что каждая из них наполнена или деньгами, или парчой, или драгоценными камнями, или пантами и женьшенем и так далее. Хын Бу стал во сто крат богаче своего брата. Снедаемый завистью, Ноль Бу выспросил у брата, как он достиг такого богатства, и, придя к себе домой, опустошил там ласточкино гнездо, переломал ноги одному из птенцов, а потом подкинул его в гнездо. Как и его брату, ласточки принесли ему весной тыквенные семена. Ноль Бу посадил их у себя в огороде. Осенью у Ноль Бу выросли огромные тыквы. Он распилил их, и в каждой оказались или змеи, или грязные помои, которые чуть не затопили его двор. Ноль Бу окончательно разорился.


[Закрыть]. Помнишь, как он тыкву распиливает? Распилил одну, а оттуда так и посыпался рис! И первым делом наварил Хын Бу полный котел каши и накормил своих детей…

Старику не случайно вспомнилась старая песня; в судьбе Хын Бу и впрямь было что-то сходное с судьбой Пак Чем Ди.

Жена его, проворно собрав коноплю и положив ее на полку, подсела к мужу и взяла его за плечи.

– Ах, муженек, ты так хорошо поешь эту песню!.. Давай-ка я начну барабанить, а ты спой нам ее…

Кан Нани тоже оставила работу и принялась упрашивать отца:

– Правда, отец, спойте нам песню о Хын-Бу!

Ну, как тут было отказаться старому Пак Чем Ди? Он и сам был не прочь сегодня немного повеселиться.

– Так и быть, пусть будет по-вашему, раз уж выдался сегодня такой радостный день… Только как же это петь без единой стопки сури[24]24
  Сури – рисовая водка.


[Закрыть]?

– Ладно, старик, потом как-нибудь выпьешь. Сегодня и так хорошо!..

– Тогда приготовься, мать!

Кан Нани выбежала в кухню и тотчас вернулась оттуда с корытом, наполненным водой. В воде плавал вверх дном черпак из кабачковой корки. Мать, аккомпанируя песне мужа, ударяла по этому черпаку: барабанила. Когда все нехитрые приготовления были закончены, Пак Чем Ди начал знаменитую песню о Хын Бу.

– Ну, так вот… Распилили, значит, Хын Бу и его жена первую тыкву, и из нее посыпался рис. Они так обрадовались, что даже пила в их руках заиграла, запела.

Пак Чем Ди закончил вступление, и жена его, улыбнувшись мужу, воскликнула: «Хой-са, хо-о-орошо!» и ударила по черпаку.

Пак Чем Ди громко запел:

 
Шрыы-рын, шрыы-рын, сык-сак!..[25]25
  Подражание звукам пилы.


[Закрыть]
Новая тыква распилена,
Раз! – и расколота на-двое!..
Сколько в ней шелка и золота,
Их не сочтешь и не смеряешь!..
Замерли оба от радости;
Начал Хын Бу пританцовывать,
Песню завел он веселую:
«Деньги, да где ж пропадали вы?..
Вы ль это, деньги, что можете
Сделать счастливым несчастного,
Сделать несчастным счастливого?
Те ль это деньги – взгляните-ка?!»
 

Пак Чем Ди вошел в азарт; приподняв над головой одну руку, он вдохновенно, высоким голосом, выводил мелодию, а старуха в такт песне била по черпаку, рассыпая звучную дробь… Чудесная это была песня! В ней – и радость крестьянина, у которого сбылась мечта, и жалость к несчастным, обманутым людям. Песня так увлекла, захватила и слушателей и исполнителей, что вся семья Пак Чем Ди забылась на мгновение, поддавшись ее магическим чарам. Кан Нани не терпелось: казалось, вот-вот сорвется она с места и плавно пойдет по кругу, выгибая руки, выбивая ногами такт…

Пак Чем Ди не выдержал и пустился в пляс.

 
Пляшут Хын Бу и жена его,
Пляшут вкруг тыквы-волшебницы,
И обвивает жена его
Стан свой парчою чудесною…
 

Пак Чем Ди понизил голос и, словно шаман при изгнании злого духа, начал перечислять скороговоркой:

 
Кофта парчовая, черная,
Черная юбка парчовая,
Черная муфта парчовая,
И для иголок подушечка
Тоже парчовая черная;
И на белье тонкотканное,
И на чулки тонкотканные.
На поясок на узорчатый
Тоже достало парчи!..
Так наряжалась хозяюшка,
В доме – черным все черно у них!..
И, поглядев на жену свою,
Молвил Хын Бу: – Королевою
Хочешь одна быть нарядною?
Дай-ка и я приоденуся!..
– Что ж за одежду ты выберешь?..
– Раз уж в парчу ты оделася,
Тоже в парчу наряжуся я!
Только не нужно мне черную!
Будем мы оба как вороны -
Как нас тогда отличить?
Дай-ка мне лучше ты желтую…
Миг – и Хын Бу наряжается
В желтое, в желтое, в желтое.
Может теперь он похвастаться
Желтой парчовой накидкою,
Желтой парчовой рубашкою,
Желтые – даже штаны!..
Чудо!.. Парча на крестьянине
Радужно переливается;
В этом наряде сверкающем
С желтым он схож соловьем!..
 

Пак Чем Ди и его жена сами были похожи в ту минуту на сказочных героев песни, которую они с таким увлечением исполняли.

Их песню прервал приход Куак Ба Ви. Он шел в дом матери Сун И, но, заслышав веселый шум у Пак Чем Ди, решил завернуть на огонек. Он только что выпил чашку вина, и голова у него немного кружилась. Войдя в комнату, он прямо от порога пустился в пляс, чувствуя неодолимое желание выказать радость, переполнявшую его сердце.

– Хо-о-рошо!..

Песня, дробь барабана, веселый танец – что за великолепное было зрелище!

Куак Ба Ви не умел танцевать, и, глядя на его неуклюжие движения, Пак Чем Ди покатывался со смеху.

Плясун наконец остановился, присел там, где танцевал, и – словно только что пришел в себя – спросил, недоуменно оглядываясь вокруг:

– Я вижу, в этом доме сегодня семейное торжество! По какому случаю, друзья?..

Пак Чем Ди рассказал ему о радостных событиях этих дней, о том, как хорошо стало им теперь жить…

– Вон оно в чем дело! Ну, а я сегодня малость выпил… Плохо, что ты-то совсем сух, Пак Чем Ди!

– Ничего, мне и так весело.

– Ну, тогда продолжай свою песню, а я вам еще станцую!

– Так и быть, Куак Ба Ви!.. Я спою сейчас нашу крестьянскую песню. Ты, жена, бей в барабан, а ты, Куак Ба Ви, танцуй! Идет?

– Насчет меня не беспокойся!.. Затягивай-ка поскорее песню!

Пак Чем Ди скова запел:

 
Слушай меня, хлеборобы!
Слушай меня, хлеборобы!
Ныне пришла к нам свобода —
Будет богат урожай,
Э-хе-я, наш урожай!
Слушай меня, хлеборобы!
Слушай меня, хлеборобы!
Дал Ким Ир Сен нам землицу -
Счастливо мы заживем!..
Э-хе-я, как заживем!
Слушай меня, хлеборобы!
Слушай меня, хлеборобы!
Снимем большой урожай мы -
Пусть расцветает страна,
Э-хе-я, наша страна!..
 

Песня эта была вдохновенной импровизацией Пак Чем Ди, она понравилась всем и еще больше подняла настроение. Куак Ба Ви танцевал, не жалея башмаков, со всем усердием, на какое был способен.

– Песня о Хын Бу не напомнила ли вам о крестьянах Северной Кореи? – спросил он.

– Это верно, напомнила, – сказала жена Пак Чем Ди. – Только Хын Бу ласточки принесли чудесные тыквенные семена, а мы и без ласточек стали богатыми!

Попыхивая своей трубкой, в разговор вступил старик Пак Чем Ди:

– Да, дорогие… Мы, крестьяне, никому не делали зла… Мы работали в поте лица и получали за это от помещиков и японцев пинки да пощечины. Так и Хын Бу. Он тоже гнул спину в три погибели, надрывал последние силы. И над ним тоже издевались… Вот и выходит – одна у нас с ним судьба!.. Помните, на собрании сельского комитета докладчик говорил то же самое.

– Хорошо он говорил!

Слова Пак Чем Ди заставили Куак Ба Ви вспомнить свою жизнь. Что он видел в прошлом? Шесть лет тюрьмы… Гибель сестры и матери… Измена жены… Десять лет одиноких скитаний по чужим селам… Батрачество… И не такие ли, как Ноль Бу, погубили семью, искалечили жизнь Куак Ба Ви? Ах, если бы умершие могли воскреснуть! Как они радовались бы сейчас вместе с ним!.. Острая боль сжала сердце Куак Ба Ви.

Казалось бы, что общего между земельной реформой и старинной легендой о Хын Бу? Но в этой легенде отразилась жизнь народа. Ноль Бу – кровопийца-помещик; он и ему подобные грабили, притесняли, угнетали простых честных тружеников, вроде Хын Бу… Это была правда. И эта правда была близка и понятна корейским крестьянам, увидавшим свет новой жизни.

Освобождение Кореи открыло им путь к счастью. Земля была большим богатством, чем то, которое получил Хын Бу, распилив свои тыквы. В легенде богатство пришло к одному человеку, а тут все крестьяне Кореи стали свободными тружениками. Сбылась их давняя, заветная мечта.

Воспрянув от векового сна, крестьяне поняли, что они работают теперь на самих себя, на свою родину, строят под руководством своего вождя Ким Ир Сена новое государство; они поняли, что чем самоотверженней они будут трудиться, тем счастливей и зажиточней будет жизнь, тем краше, богаче будет страна.

2

В детстве Пак Чем Ди пристал к бродячим музыкантам. К четырнадцати годам исколесил с ними многие южные провинции: Чолла, Кёнсан, Чхунчхон. Он выучился песням Юга и, хотя прошло уже много времени, не забыл этих песен и нередко распевал их. Однажды он попал из-за этого в неприятную историю.

Это было в позапрошлом году. Пак Чем Ди, как обычно, отправился в волость, чтобы получить паек по карточкам. Но ему отказали, и Пак Чем Ди возвратился домой с пустыми руками.

Полновластным хозяином волости был крупный помещик Сон Чхам Бон. Он пользовался покровительством японцев; большие связи в генерал-губернаторстве имел и его старший сын, член провинциальной управы.

Младший сын Сон Чхам Бона пошел по коммерческой линии. Используя связи и положение своего брата, он распоряжался в волостном продовольственном пункте выдачей основных продуктов питания – риса, сои и чумизы. Кроме того, он занимал по совместительству должность инспектора отряда местной самообороны.

Захватническая война японских милитаристов, прикрываемая пышными и лживыми лозунгами, вконец разорила Корею. Выкачав сырье и продовольствие из страны, японцы ввели повсеместно карточную систему. Это тяжело отразилось на положении корейского населения, которое и без того бедствовало. Даже в деревнях стало туго с продовольствием. Японцы отобрали у крестьян почти весь урожай и посадили их на паек.

Выдачей продовольственных карточек ведала волостная управа. Продовольственный пункт мог отказать в выдаче продуктов. Так и получилось с Пак Чем Ди. Сыну Сон Чхам Бона было известно, что Пак Чем Ди арендует у его отца землю, и он не дал старику продуктов, да еще накричал на него: у тебя, мол, есть участок, обойдешься и без пайка.

Паек выдавали три раза в месяц на десять дней вперед. В дни выдачи у продовольственного пункта вырастала огромная очередь. Получить продукты можно было лишь в порядке живой очереди, и поэтому каждый старался прийти пораньше. Впрочем, этот порядок существовал не для всех. Уличные и квартальные старосты, те, кто проживал в волостном центре и числился в отряде местной самообороны, – словом, все японские прихвостни пропускались вне очереди. А старики и женщины, пришедшие сюда за сорок-пятьдесят ли, оттеснялись в самый хвост. Мизерный паек они получали только под вечер, а то и вовсе не получали и, измученные, с пустыми руками, возвращались в голодные деревни далеко за полночь.

Паек выдавался только взрослым – по два хопа и два дяка[26]26
  Хоп – 150 граммов, дяк – 15 граммов.


[Закрыть] риса на человека. Да и что это был за рис! Одно только название: в крупе было две трети примесей.

И за горстью такого риса люди приходили в волость издалека и считали себя счастливыми, если им выдавали его.

В продовольственном пункте придирались к каждой мелочи: то карточки не в порядке, то число не сходилось. Люди, получающие пайки, должны были постоянно находиться возле лавки; здесь то и дело проводилась перекличка; отлучишься на минуту – и тебя вычеркнут из списка. А то лавчонку и совсем закроют, заявив, что крупы больше нет. Изнуренные женщины с детьми за спиной, одичавшие от голода старики целыми днями простаивали у лавки под нещадно палящим солнцем в надежде получить хоть что-нибудь. А кончалось все тем, что на лавчонке вывешивалось роковое объявление: «Сегодня пайки выдаваться не будут». И голодные, усталые люди разбредались, понурив головы, по проселочным дорогам. Иные из женщин, присев возле лавки на землю, плакали навзрыд, умоляя заведующего продовольственным пунктом:

– Ой, господин наш добрый, пожалейте нас, бедных, спасите нашу жизнь! Мы уже третий день голодаем! Как же мы можем ждать еще десять дней? Сделайте милость, не откажите в помощи!

Но сын Сон Чхам Бона был неумолим. Он самодовольно ухмылялся: перед этими зависящими от него людьми он чувствовал себя властным и сильным.

– Ну, чего ты ревешь? Да хоть всю ночь здесь проплачь, все равно ничего не получишь! «Голодаем!» Кто тебе велит голодать?.. Ну-ка, убирайся отсюда! Я одно и то же повторять не люблю!..

Жесток и безжалостен был отпрыск помещика Сон Чхам Бона – под стать японским колонизаторам. Никто не решался вступать с ним в спор: люди боялись впасть в немилость и вовсе лишиться права на получение пайка.

Налоги выжимали из крестьян все, что у них было, и они брели из дальних глухих деревень в волость, чтобы встретить здесь лишь оскорбления и попусту потерять время, особенно дорогое в страдную пору. Это было похоже на то, как если бы человек отдал кому-нибудь принадлежавшую ему грушу, а потом стал на коленях умолять, чтобы тот бросил ему хоть объедки. Но этот пример не передает, конечно, всего трагизма жизни корейских крестьян: действительность была во сто крат тягостней.

Налоги росли с каждым днем. Даже в страдную пору уездная и волостная управы облагали крестьян непосильной данью. Каждый крестьянин обязан был поставлять властям несколько сот кванов[27]27
  Кван – около 4 килограммов.


[Закрыть] смолистых сосновых сучьев, несколько десятков кванов коры ясеня и липы, несколько кванов дикой виноградной лозы, пять кванов сушеных госари и доради[28]28
  Госари, доради – съедобные растения.


[Закрыть], несколько кванов лечебных растений: бокрен, ченчун, санса. И это еще не все! В поставки входили: конопля, стручки клещевины, перец, чеснок, куры, яйца, свиньи, волы, мешки, веревки из рисовой соломы, котлы для производства древесного угля и даже соломенные башмаки.

Японцы ввели налог на дочерей, работавших на городских предприятиях. Желая облегчить налоговое бремя, крестьяне, у которых были дочери, старались поскорее выдать их замуж.

Крестьян то и дело мобилизовали на всякого рода работы, надолго отрывая их от хозяйства; призывали в так называемую «армию помощи родине».

Властями был издан однажды приказ о поголовном истреблении собак в Корее. И по деревням, по проселочным дорогам начали шнырять живодеры в поисках уцелевших собак.

Корейская земля, все ее природные богатства, домашние животные, растения и даже дикие звери были подвластны жадным захватчикам, дравшим семь шкур с живого и мертвого.

Привольно жилось лишь японским холуям, сельским и квартальным старостам: им выдавались специальные пайки и денежные награды, они были вовсе освобождены от налогов. Особо «отличившиеся» получали звание «передовых старост». И они лезли из кожи вон, стараясь угодить своим хозяевам. А жертвами их рабского усердия снова оказывались простые крестьяне.

Ободрав крестьян как липку, японцы обещали выдавать им по карточкам продовольственные пайки. Но это был сплошной обман. На бумаге – все жители Кореи могли получать продовольственные карточки. На деле – продовольствием обеспечивались в первую очередь прояпонские элементы, а сельским жителям сплошь и рядом отказывали в пайках. Да и из рабочих далеко не все могли воспользоваться карточками. Получалось так, что сытый ел в три горла, а голодный был обречен на верную смерть.

Если бы Пак Чем Ди лебезил перед японцами и угождал им, он наверняка пришел бы домой не с пустыми руками.

Нередко бывало, что крестьянин, когда дома не оставалось ни крупинки риса и неоткуда было достать его, видя, что его жена и дети обречены на медленную голодную смерть, в отчаянии кончал жизнь самоубийством.

На северной окраине Бэлмаыра жил бедный крестьянин Ко Се Бан. Он арендовал у Сон Чхам Бона жалкий клочок суходольной земли. Земля эта не могла прокормить семью, и Ко Се Бану приходилось батрачить у богатых хозяев. Наступил июль, самый тяжелый для крестьян месяц – «месяц голода», как называли его в деревнях. К этому времени у крестьян ничего уже не остается от прошлого урожая, а до нового еще далеко. Кое-какие ранние злаки, которые удавалось собрать крестьянам, приходилось целиком отдавать в уплату налогов.

Попав в беду, Ко Се Бан попытался наняться к кому-нибудь в батраки, но в его услугах никто не нуждался: в эту пору мало кому требовалась рабочая сила.

Молодая жена и малолетние дети Ко Се Бана, опухшие от голода, уже несколько дней неподвижно лежали на кане[29]29
  Кан – система отопления, использующая тепло кухонного очага с помощью разветвленного дымохода, который проходит под домом. Верх кана обычно оклеен промасленной бумагой, покрыт цыновками и служит полом в корейских домах.


[Закрыть].

После долгих раздумий Ко Се Бан решил сходить к писарю Сону, который ведал в волостной управе выдачей карточек. Выслушав Ко Се Бана, Сон дал ему понять, что он мог бы, конечно, выдать карточки, но только в том случае, если Ко Се Бан оценит его, Сона, усердие…

Вернувшись из волости домой, Ко Се Бан захватил свинью, которую он держал про черный день, и отвел ее на рынок. Продав свинью, он купил на закуску мяса и водки для Сона. Получив взятку, Сон выдал, наконец, Ко Се Бану карточки. Как бедняга обрадовался тому, что он сможет принести в дом хоть немного риса!

Но когда он явился на продовольственный пункт, сын Сон Чхам Бона вытаращил на него глаза.

– Ну, люди, видать, совсем потеряли совесть! Ты ж арендуешь землю да еще батрачишь. Что у тебя, денег нет? За каким чортом ты сюда пришел? Ступай, ступай отсюда, нет тебе никаких продуктов!

Ко Се Бан опешил от неожиданности. Несчастье свалилось на него как снег на голову. Он понял, что пайка ему не видать, и, понурив голову, отправился домой…

А как уговаривала его жена не продавать свинью… Ведь это было все, что у них оставалось. Последняя их надежда, последнее подспорье. Жена заботливо выхаживала свинью: если бы они получили от свиньи поросят, то смогли бы продержаться некоторое время и без карточек…

Но этот проклятый писарь Сон спутал все карты! Придя от него, Ко Се Бан начал с жаром убеждать жену, что свинью необходимо продать. Можно ли думать о будущем, если они вот-вот умрут с голоду!..

Жена возражала Ко Се Бану, но он стоял на своем. И ей пришлось уступить мужу, уверявшему ее, что уж кто-кто, а он-то сумеет добыть карточки, и тогда они будут обеспечены.

И вот – ни свиньи, ни продуктов…

Ко Се Бан побежал к писарю и рассказал ему о случившемся. Писарь только руками развел: что же он может сделать, если Ко Се Бану отказали на продовольственном пункте? Куда только девалась самонадеянность писаря Сона, его похвальба и уверения, что он-де все может, что все зависит только от него! Видно, эту самонадеянность следовало подогреть новыми подношениями, да денег у Ко Се Бана больше не было.

Отчаяние охватило Ко Се Бана.

С каким лицом он придет домой, что скажет жене? Если бы на деньги, истраченные на угощение писаря, он купил крупы, это хоть немного поддержало бы семью. Дома жена и дети ждут его с продуктами… Ему живо представилось, как жена утешает плачущего голодного ребенка, с каким нетерпением поглядывает она на дверь…

И гнев переполнил его сердце. Всю эту сволочь, всех этих Сонов надо уничтожить, стереть с лица земли! Кто, как не Сон и ему подобные, виноват в несчастьях Ко Се Бана?! Он сжал кулаки; на глазах у него выступили слезы. Это были не рабские слезы обиды – протест и возмущение горели в его глазах.

Незаметно зашло солнце. Из горных ущелий выползли сумерки.

Ко Се Бан шел, ничего не видя перед собой, шел в каком-то исступлении, и слезы все текли и текли по его щекам. Он чувствовал себя глубоко виноватым перед своей семьей.

Вдруг он остановился, и на лице его появилось выражение решимости. Нет, ему нельзя прийти домой с пустыми руками! Грош цена человеку, который не в силах прокормить свою жену и детей! Что толку из того, что он вернется домой?.. Нет выхода бедняку в этом мире вопиющей несправедливости!

Ко Се Бан круто свернул в сторону и через мост, что находился к югу от рынка, направился к сопке, у подножия которой сверкал, словно зеркало, большой пруд. На берегу пруда одиноко стояла старая развесистая ива… Здесь, у этой ивы, проходили обычно гулянья; в день майского праздника Дано[30]30
  Корейский национальный весенний праздник, празднуемый 5 мая, после окончания посевных работ.


[Закрыть] под деревом собирались юноши и девушки; привязав к иве качели, они с веселым смехом и песнями качались на них. Посещал иногда это место и Сон Чхам Бон с уездными чиновниками, приезжавшими в волость по служебным делам. Они устраивали здесь пикники и целыми днями предавались разнузданному, пьяному разгулу.

Ко Се Бан в молодости тоже приходил сюда со своими сверстниками; ах, как это весело было – взлетать на качелях под самые облака!..

Ко Се Бан взобрался на дерево; привязал один конец своего пояса к суку, к которому прежде привязывались качели, и, сделав из другого конца петлю, накинул ее на шею.

Труп Ко Се Бана, качавшийся на иве, обнаружили лишь на следующий день.

Ранним утром Кэгутянь пришла на пруд полоскать белье. Сначала она ничего не заметила – старуха торопилась, боясь, как бы кто не застал ее у пруда: стирать белье здесь запрещалось. Случайно взглянув на иву, Кэгутянь увидела, что на дереве висит какой-то человек… Она поднялась и с мокрым бельем в руках подошла поближе…

Да, это человек. Язык у него вывалился, а глаза были выпучены так страшно, что Кэгутянь с криком «Ой, боже мой!» отскочила от дерева и, не оглядываясь, со всех ног припустилась в поселок.

– Ой, люди, добрые люди, у пруда человек повесился! Ой, горе, горе мне бедной, не видать мне теперь богатства: мне первой попался на глаза этот повешенный! Ужас! Ужас!.. Язык у него высунулся на добрые пять аршин! Я в себя прийти не могу; видите – дрожу вся. Тьфу, тьфу!..

Она плевалась, качала головой и тараторила без умолку. Размахивая мокрым бельем, она направилась к своему дому. Услышав причитания Кэгутянь, люди, находившиеся на рынке, обгоняя друг друга, побежали к пруду.

В числе любопытных был и Сон – писарь карточного бюро волостной управы. Он сразу узнал Ко Се Бана, который вчера умолял выдать ему карточки, принес мясо и угощал водкой в трактире…

Покойник смотрел на толпившихся у ивы людей страшными, выпученными глазами, словно угрожая кому-то… Сон почувствовал страх перед мертвецом и поспешил уйти от пруда. Даже и после смерти лицо Ко Се Бана сохраняло выражение неудовлетворенной мести.

К иве вскоре пришли судебный врач и полицейский. Они осмотрели труп и послали за женой умершего.

Весь предыдущий день и всю ночь жена Ко Се Бана провела без сна. Смутная тревога томила ее. Она все думала: почему муж так долго не приходит домой?..

И вот утром ей сообщили, что ее муж повесился. Бедная женщина совсем обезумела. Она через силу поднялась с кана и выбежала из дому. Когда она, шатаясь от горя и слабости, добежала до пруда, ей указали на покрытое дерюгой мертвое тело, тело ее мужа. Она обессиленно опустилась на землю рядом с трупом, над которым уже вились мухи, обняла его слабыми руками и, глотая слезы, зарыдала. Мертвый Ко Се Бан лежал с попрежнему выпученными глазами, словно проклиная этот мир. Жена решила прикрыть ему веки. И только после этого мертвец, точно успокоившись, сомкнул глаза…

Весть о гибели Ко Се Бана дошла и до сына Сон Чхам Бона, который находился в это время на продовольственном пункте.

– Идиот! – процедил он сквозь зубы. – Надоела жизнь – пошел бы к себе домой да там и повесился… Так нет же, выбрал себе местечко позаметней!..

Сын Сон Чхам Бона полагал, что бедные не имеют права умирать там, где им хочется.

3

В былые времена мать Сун И тайком гнала самогон. Младший сын Сон Чхам Бона частенько захаживал к ней вместе с полицейскими. Они обедали у нее обычно в воскресные дни, когда им удавалось вырваться из города. Самогонщица всячески старалась угодить им: то приготовит к обеду лапшу с приправой, то курицу. Волостные и уездные чиновники, приезжавшие в командировку, также охотно посещали ее дом.

Младший сын Сон Чхам Бона хорошо знал, что она имеет земельный участок и другие побочные доходы. Но он никогда не отказывал ей в выдаче продовольственных пайков.

Ходила молва, что в молодости, когда мать Сун И торговала водкой, она находилась в довольно близких отношениях с Сон Чхам Боном. Сын Сон Чхам Бона слышал об атом и порой подтрунивал над самогонщицей. Спьяну, оставшись с ней один на один, он в шутку называл ее «мачехой». И она не обижалась на его шутки, боясь перечить своему покровителю. Да и в шутках-то ведь была большая доля правды…

Семидесятилетний Сон Чхам Бон слыл по всей округе завзятым скрягой и бабником. Из жадности он избегал женщин, на которых нужно было тратить много денег, охотнее довольствуясь «подзаборными» встречами.

Еще в молодости он твердо решил: никаких содержанок, никаких лишних трат. Он категорически возражал против намерения своего старшего сына приобрести автомашину, заявив, что машина – такая же роскошь, как содержанка. Капитал, говорил он, имеет цену лишь тогда, когда он пущен в оборот, и употреблять его на покупку дорогой вещи – по меньшей мере преступление!

Сон Чхам Бон долго ломал голову над тем, как, не истратив ни гроша, удовлетворять свою похоть. И выход, простой и удобный, был наконец найден.

Как только к нему в дом заходила торговка водкой или рыбой, он, если она была недурна собой, зазывал ее в комнату. Договорившись с нею о цене, он предлагал ей вместо денег рис. Когда та соглашалась, Сон Чхам Бон вел ее в амбар с рисом. Ключи от амбара он всегда держал при себе. К удивлению торговки, он отмерял ей лишний мар риса и после этого начинал уговаривать ее присесть ненадолго, немножко отдохнуть…

Торговки, знавшие повадки старого распутника, придя к нему домой, вызывали хозяина и без лишних слов направлялись с ним в дом, а потом в амбар. И торговля шла у них бойко. Бывало и так, что у тех женщин, которые чаще других заходили к Сон Чхам Бону, появлялся на свет отпрыск, и тогда новоявленная мать приходила к Сон Чхам Бону и, доказывая ему, что отец ребенка – не кто иной, как Сон Чхам Бон, грозила публичным разоблачением его проделок, если только он не окажет ей помощи… И Сон Чхам Бону приходилось скрепя сердце раскошеливаться и покупать своей «подруге» домик или клочок земли.

Сон Чхам Бон завоевал в округе славу самого хитрого и безжалостного притеснителя своих арендаторов. Одна арендная плата его не устраивала: он брал взятки с тех, кому давал землю в аренду.

Сон Чхам Бон придирался к своим арендаторам по каждому пустяку. Не понравится ему арендатор или покажется вдруг, что он недостаточно почтителен или предан своему хозяину, – и Сон Чхам Бон тут же отбирал у него землю и передавал ее другому. Поэтому арендаторы наперебой старались угодить помещику, ублажая его всяческими подарками. Если в руки арендатора попадала какая-либо редкостная вещь, он спешил подарить ее хозяину.

Однажды один из арендаторов Сон Чхам Бона увидел на рынке на редкость большую свежую рыбу. Крестьянин купил ее по очень дорогой цене и принес Сон Чхам Бону. Жадный помещик, как он всегда делал в таких случаях, начал лицемерно выговаривать дарителю, зачем он, мол, истратил попусту такие большие деньги. Но подарок не преминул принять, внутренне одобряя поступок арендатора: «Правильно, так и должно быть, а то бы я тебя…»

Как только крестьянин ушел, Сон Чхам Бон вызвал слугу и приказал ему:

– Сейчас же отнеси эту рыбу на рынок!.. И продай подороже! Рыба кашу ворует: с рыбой всегда больше каши съешь!..

На рынке оказался в тот день другой его арендатор; он купил проданную Сон Чхам Боном рыбу, и рыба снова попала к помещику. И Сон Чхам Бон вновь приказал слуге продать рыбу. Злополучная рыба в третий раз очутилась у помещика и в третий раз была продана на рынке.

Может, все это и выдумка; но как бы то ни было, анекдот о злосчастной рыбе и жадности помещика до сих пор гуляет по всей округе.

Младший сын Сон Чхам Бона нисколько не уступал в жадности своему отцу; и не трудно догадаться о причине, по которой он отказал в пайке Пак Чем Ди. Что для него бедный крестьянин?.. Какая от него могла быть прибыль? А раз так – значит, нечего с ним и разговаривать.

Как нам известно, Пак Чем Ди ушел с продовольственного пункта не солоно хлебавши. На обратном пути он встретил своего приятеля и зашел с ним в трактир выпить по чарке вина. Он выпил натощак (в этот день у них в доме не было ни крохи съестного) и сразу же опьянел… Да еще вдобавок и невеселые мысли полезли в голову. Неужели его жена права, и он и впрямь – тупой, безмозглый человек?.. За что судьба все время наказывает его?.. Ох, невесело жить на белом свете!.. Под действием винных паров и горьких раздумий Пак Чем Ди затянул песню, в которой изливал всю свою тоску и горе. Он подходил уже к мосту, по которому совершил последний путь несчастный Ко Се Бан, как вдруг кто-то сердито окликнул его: