Текст книги "Земля"

Автор книги: Ги Ен Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Славившийся по всей округе как плут и выжига, Ко Хан Сан таким же нечестным путем в свое время прибрал к рукам немало крестьянских земель. И никто не смел поднять против него голос: крестьяне побаивались этого злого, коварного человека, имевшего большие связи в волости и уезде.

Среди родни Тю Тхэ Ро не было даже и такого грамотея. Ни один из родственников Тю Тхэ Ро не умел расписаться. Они твердо знали только одно: если хочешь иметь доход, – возделывай землю… И, выбиваясь из последних сил, с утра до ночи работали в поле. Темные, невежественные люди гнули спину в три погибели, стараясь добиться большего достатка, чем у родственников Ко Бен Сана. Из кожи вон лезли, чтоб привлечь на свою сторону полицейских чиновников и с их помощью дать отпор проискам Ко Бен Сана и его родни. Всякий раз, когда сменяли старых полицейских и ставили на их место новых, родственники Тю Тхэ Ро подносили им рис и мясо. Трудно было утолить аппетит полицейских, нещадно грабивших население. Однако полицейские не отказывались и от самых скромных даров: и петрушка – овощ!.. Они лживо заверяли родственников Тю Тхэ Ро, что те смело могут на них положиться. В то же время они поддерживали тайные сношения с враждебным лагерем. Обдирая родственников Ко Бен Сана, полицейские обещали стоять за них. Родовая вражда была выгодна чиновникам, и они умышленно раздували тлеющий огонь вражды.

Однажды, примерно за год до освобождения Кореи, был такой случай. Во время осенних поставок японцам зерна нового урожая Ко Хан Сан, будучи старостой, распределил их между дворами так, что основная тяжесть пала на родственников Тю Тхэ Ро. Взбешенный явной несправедливостью, Тю Тхэ Ро отправился в волость и пожаловался на старосту председателю волостной управы. Но что он мог ждать хорошего от председателя, который был в одной шайке с Ко Бен Саном?

Скрепя сердце, Тю Тхэ Ро и его родственники выполнили несправедливые поставки и поклялись отомстить своим врагам. Они выделили из своей среды людей, которые денно и нощно следили за вражеским станом. Ко Бен Сан, не подозревая, что за ним постоянно наблюдает бдительное око, однажды рано утром развязал мешки с рисом, который он выделил для поставок, и смочил рис водой. В тот же день об этом было доложено в волостное полицейское управление. Полиция на этот раз не решилась замять мошенническую проделку помещика. Ко Бен Сана и двух его сыновей вызвали в полицейский участок и учинили допрос. Проверка обнаружила, что рис действительно был обильно смочен. Ко Бен Сана арестовали и отправили в полицейское управление. Дело пахло тюрьмой. Эта страшная весть подняла на ноги весь дом Ко Бен Сана; домашним его пришлось истратить немало денег, чтобы вызволить помещика из беды.

Дорого обошлась Ко Бен Сану его жадность!

Ко Бен Сан догадывался, что донос в полицию – дело рук родни Тю Тхэ Ро. Но точно он ничего не знал, да если бы и знал – ничего не смог бы поделать: факты свидетельствовали против него.

Родственники Тю Тхэ Ро перешептывались о происшедшем втихомолку: они боялись, как бы, узнав правду о доносе, Ко Бен Сан в отместку не подложил им свинью…

Их, впрочем, успокаивало, что Ко Бен Сан был пойман с поличным, а главное, что своей наглостью и жадностью он восстановил против себя не только родственников Тю Тхэ Ро, но и остальных селян: он являлся предметом всеобщей ненависти. У Тю Тхэ Ро и его родни было на кого опереться в случае надобности.

Ко Бен Сан и сам чувствовал, что он со всех сторон окружен лютыми, непримиримыми врагами.

А тут еще объявился и «внутренний враг». Ко Хан Сан под предлогом необходимых расходов по освобождению своего двоюродного брата нещадно обирал жену и сыновей Ко Бен Сана. Выжатых у семьи Ко Бен Сана денег ему с лихвой хватало на то, чтобы таскаться по трактирам, пьянствовать, заказывать себе самые дорогие блюда.

А потом, когда Ко Бен Сан был освобожден из-под стражи, Ко Хан Сан содрал и с него за свои хлопоты порядочный куш.

Мошенники и стяжатели, они не щадили не только «врагов», но и свою же родню. Брат обирал брата, сын обманывал отца, и каждый старался урвать кусок побольше. Едва только дело касалось наживы, они грызлись между собой, как собаки, рыча и раздирая друг друга в клочья. Тут уж некогда было разбираться, кто старше, кто моложе, кто отец, кто сын. Любящие родственнички неистово тузили друг друга, обливали потоками грязной брани. Здесь, глядишь, дядя сцепился с племянником из-за воды, а там два брата в азарте денежной игры наставили друг другу фонарей…

А придет день, встретятся у кого-нибудь на поминках все близкие и дальние родственники и начнут, строго соблюдая ритуал старшинства, вежливо, с подчеркнутой учтивостью отвешивать друг другу низкие земные поклоны…

И смешна и трагична эта фальшь.

3

В доме Ко Бен Сана под одной крышей живут люди четырех поколений. Матери Ко Бен Сана в этом году перевалило за восемьдесят, но у нее до сих пор целы все зубы, чувствует она себя довольно хорошо и любит вмешиваться во всякие хозяйственные и кухонные дела. У Ко Бен Сана было три сына и две дочери. Дочерей рано выдали замуж; поженились и все три сына, включая и младшего, четырнадцатилетнего. У старших сыновей появились уже дети. Одного из внуков, самого взрослого – ему исполнилось тринадцать лет, – женили в прошлом году, и в январе этого года жена его, которая была на три года старше мужа, родила сына.

По этому случаю весь дом ликовал. Больше всех радовались Ко Бен Сан и его мать: первый обзавелся правнуком, а вторая – праправнуком!..

Второму внуку только в этом году исполнится четырнадцать лет, но ему уже просватали Гым Сук, дочь Ю Чем Ди с хутора Твигор.

Ко Бен Сан говорил, что раз Корея освобождена, нужно строго соблюдать старые национальные корейские обычаи. Пусть внук его мал и ни в чем еще не разбирается – надо, непременно надо женить его нынешней же осенью!

Дети кишели в доме, как муравьи в муравейнике! Когда семья садилась за обед, это было поистине замечательное зрелище: в большое деревянное корыто доверху накладывалась дымящаяся рисовая каша, и большие и малые устраивались вокруг корыта и принимались за еду…

Ко Бен Сан унаследовал состояние от матери, которая слыла в свое время кровожадной ростовщицей, беспощадно обиравшей арендаторов. По наследству передался Ко Бен Сану и ее характер.

Все, что Ко Бен Сан снимал с полей, которые возделывала его семья, шло на питание семьи, а арендную плату, получаемую с крестьян, он обращал в деньги и покупал на них новую землю. Как паук, ткал он свою паутину; владения его постоянно расширялись, рос и доход с земли, которую он отдавал в аренду. В получении арендной платы он любил точность: если кто-нибудь задерживал ее взнос, Ко Бен Сан не давал ему спуску.

В захолустье до последнего времени сохранился старый гнусный обычай: женить несовершеннолетних детей. Несколько лет назад здесь считалось обычным делом сочетать брачными узами десятилетних (а то и моложе!) ребятишек. Сейчас времена другие, изменились и люди, но обычай этот сохранился здесь и по сей день.

Это вызвано было прежде всего теми условиями, в которых находились здешние крестьяне. Трудно было беднякам собственными силами возделывать истощенные горные участки: не хватало рабочих рук. А откуда их взять? Вот и пошло: если была у кого маленькая дочка, он брал на дерильсави какого-либо парнишку, и тот в качестве будущего зятя жил при доме бесплатным работником. Дочерей старались как можно раньше выдать замуж: из маленькой слабой девочки работница бывает никудышная, а в семье – лишний рот, следовательно, и лишние расходы. Пословица говорит, что дочь – «изящный вор»: это хрупкое и нежное создание причиняет семье только ущерб! И крестьяне торопились избавиться от «изящных воров».

Девочек можно отдать на мидменури, но выгоднее было взять мальчика повзрослее на дерильсави. Крестьянин, имевший сына, наоборот, предпочитал обзавестись снохой постарше: она и работать могла бы, да и детей рожала.

Все здесь определялось материальными условиями. Родители позажиточнее не спешили выдавать дочерей замуж очень рано. А с сыновьями дело обстояло как раз наоборот.

Если дочери по бедности приходилось выходить замуж рано, то сыновья – по той же бедности – долго оставались неженатыми. Жених, по здешним обычаям, должен был оплачивать все расходы, связанные со свадьбой. К тому же родители невесты требовали порой возмещения убытков, причиненных им… воспитанием собственной дочери!

Крепко засело в головах людей представление о дочери как о чужом человеке, который рано или поздно уйдет из дома и станет работницей в чужой семье. Зачем же ее долго дома держать? И девочек превращали в товар, который можно было купить, продать, обменять на рис, холсты и всякое другое добро…

В обеспеченных домах не было необходимости отделываться от дочерей, зато сыновья женились рано: у них хватало средств и на свадьбу, и на выкуп невесты.

Взять хотя бы Ко Бен Сана. Он без промедления переженил своих сыновей и внуков и извлек из этого двойную выгоду: в доме появились хорошие работницы, а те долго не заставили ждать и народили детей. А дети – это тоже будущие работники…

У Ко Бен Сана издавна заведен такой порядок: на третий же день после свадьбы сноха принималась за работу по хозяйству, начинала заниматься на кухне стряпней.

Бывало, малолетний муж упирался, не хотел заходить в комнату к жене, тогда его всей семьей загоняли туда, как поросенка в свинарню, и насильно заставляли провести ночь с женой.

Уже через два-три года, а иногда и через год жена дарила ребенка, и в доме наступало всеобщее ликование.

А вот в семье Пак Чем Ди или Ко Сен До сыновья по бедности долго не могли жениться. Сыновья Пак Чем Ди так и ходили пока в холостяках, а сын Ко Сен До – До Чи – женился, как мы знаем, совсем недавно.

Глава восьмая
Второе рождение

1

Профсоюзный комитет и волостной комитет трудовой партии помещались в особняке, принадлежавшем прежде японцу Сакамото. Этот красивый, уютный домик под красной черепичной крышей стоял на большой дороге, у самого въезда в волостной центр. Прилегающий к дому участок был огорожен аккуратным, даже изящным деревянным забором. Во дворе чисто; посередине двора разбиты нарядные клумбы, а по бокам высятся вечнозеленые деревья, бросая на землю густую, прохладную тень…

Лет двадцать назад Сакамото прибыл сюда с пустыми руками. Ловкий японец учредил письмоводительскую контору – составлял для неграмотных горожан письма, заявления, петиции; занялся ростовщичеством. В последнее время Сакамото на паях с Юн Сан Ером торговал лесом. Вскоре он сколотил солидный капиталец – несколько сотен тысяч вон. Тогда-то и выстроил Сакамото этот особняк.

Из сеней дома в двух направлениях расходятся коридоры. Первая комната с правой стороны занята была японцами под контору. Комната – довольно просторная, со вкусом обставленная богатой мебелью, – скорее напоминала роскошную гостиную, а не деловую контору. Сакамото обычно восседал в мягком кресле за большим, внушительного вида столом. Он чувствовал себя здесь полновластным царьком. Перебирая бумаги и ростовщические векселя, он лихо щелкал деревянными костяшками счетов.

Возле стола стояло круглое, отполированное хваро; на нем всегда можно было увидеть кипящий чугунный чайник с крышкой, приподнимаемой паром.

В особняке находились теперь новые хозяева, но пышное убранство дома оставалось прежним и невольно заставляло вспоминать о той безмятежной, вольготной жизни, которую вел здесь японец.

Один из работников профсоюзного комитета сам когда-то принимал участие в строительстве этого особняка; он за гроши работал под началом японского десятника. Это было всего лишь десять лет назад… Сакамото, строя этот дом, думал, наверно, что проживет здесь чуть ли не вечность, и вершил делами по своему усмотрению. Но рухнули его надежды: пришлось ему удирать отсюда так, что только пятки засверкали…

И в дом пришли те, кто строил его. Японцу это и во сне не могло привидеться!

В прежние времена в конторе японца бывал и Кан Гюн: он заходил сюда, чтобы занять денег у Сакамото. Могло ли ему тогда прийти в голову, что он будет когда-нибудь сидеть за этим столом как руководитель волостного партийного комитета!..

Среди членов профсоюза заводских рабочих почти не было. В профсоюз входили рабочие местных кустарных предприятий, крупорушек, каменщики, столяры, угольщики.

Район отсталый: не шумели здесь заводы, не дымили фабрики. Лишь в шестидесяти ли отсюда, ближе к Ендону, находился железный рудник; на нем работало несколько сот рудокопов. Но из-за дальности расстояния он был слабо связан с волостью.

Работать здесь было нелегко. Но нельзя же и сидеть сложа руки. Теперь, когда в Пхеньяне образован центральный орган народной власти, по всей Северной Корее проведена земельная реформа, невиданными темпами восстанавливается и развивается народное хозяйство, огромные задачи встали и перед населением этого края.

Уходя, японцы разрушили почти все, что могли разрушить. Работа транспорта, рудников, промышленных предприятий была полностью парализована. Глухое захолустье окончательно потеряло связь с центром.

Для того чтобы снова ввести бездействующие предприятия в строй и приступить к строительству новой жизни, нового государства, требовались неимоверные, исполинские усилия.

Кан Гюн хорошо понимал это. Он был одержим сейчас одной мыслью: ускорить расцвет этого края, как можно скорее двинуть вперед дело развития местного хозяйства, идти в ногу со всей страной, семимильными шагами устремившейся в будущее!

Поэтому и подхватил он с таким энтузиазмом намеченный Куак Ба Ви план осушения болота. Он отдавал сейчас этому делу все свои силы.

В один из горячих дней, когда Кан Гюн, сидя у себя в кабинете, намечал план дальнейшей работы, к нему зашли председатель волостного народного комитета и староста второго квартала.

– Ну, что нового скажете? – приветливо кивнул им Кан Гюн.

– Есть одно дело, по которому надо посоветоваться, – медленно заговорил председатель народного комитета, и по лицу его расплылась широкая улыбка. – Вот староста рассказал мне, будто жители его квартала недовольны тем, что Сун Ок получила земельный участок. Ходят там всякие разговоры…

– Какие же это разговоры ходят?.. – Это было для Кан Гюна настолько неожиданно, что он взглянул на старосту с недоумением.

Староста, низенький, коренастый, проговорил тоненьким голоском:

– Видите ли, в чем дело… Если уж ты получил землю, то обрабатывай ее сам. А Сун Ок нанимает работников. Об этом-то вот у нас и говорят.

– Кто это держит наемных работников? Насколько мне известно, Сун Ок обрабатывает землю своими силами! – с заметным раздражением проговорил Кан Гюн, подозрительно поглядывая то на одного, то на другого.

– Поговаривают, что Куак Ба Ви у нее работает, – сказал староста.

– Что вы чепуху городите! Какой же Куак Ба Ви наемный работник? Он иногда продает дрова на рынке и по пути находит к Сун Ок, чтобы помочь ей в работе…

Кан Гюн весело рассмеялся. Поначалу он было встревожился: уже не случилось ли опять что-нибудь с его сестрой? Но, выслушав старосту, успокоился.

– Видите ли… – замялся староста, – Куак Ба Ви всю жизнь батрачил. А теперь ему дали участок, ну и обрабатывай свою землю! Зачем бы ему заботиться о чужих участках, работать за других? Как ни кинь, нехорошо получается. Выходит, Сун Ок не может сама справиться со своим участком, возделывает его с помощью батрака, а это противоречит закону о земельной реформе. Так все говорят…

– Ну хорошо… А сами вы как думаете? – Кан Гюн холодно взглянул на старосту, и тот сразу осекся.

– Да я… Дело, по-моему, все-таки нечистое…

– Так, так… Ну, а ваше мнение? – обратился Кан Гюн к председателю народного комитета.

– Думаю, староста перегибает малость… Нельзя сказать, что здесь нарушен земельный закон… А все-таки мне думается, тут что-то неладно. Если бы они мужем и женой были, тогда другое дело! Ха-ха-ха! – председатель народного комитета добродушно захохотал; лицо его покраснело от смеха.

– А мне кажется, – твердо и решительно сказал Кан Гюн, – что вы оба перегибаете! По-вашему, выходит, что друзьям уж нельзя и помочь друг другу? У крестьян издавна существует такая помощь, особенно в страдную пору! Да, Куак Ба Ви помогал Сун Ок, но это еще отнюдь не значит, что он у нее батрачил! Батрак – это человек, постоянно живущий в доме своего хозяина, на его харчах… За это он на хозяина и работает! А Куак Ба Ви был когда-то батраком, а теперь наравне со всеми получил землю, стал ее полноправным хозяином! Возьмем теперь Сун Ок… Она занималась вместе с матерью земледелием; поэтому ей и передали участок. Трудно им порой бывает, особенно в разгар сева. Вот Куак Ба Ви и помог им. Что же в этом плохого? Разве можно товарищескую помощь назвать батрачеством? Только чувство низкой зависти, желание очернить честного человека могло породить эту подлую клевету!

– Так-то оно так, – продолжал стоять на своем староста. – Но все-таки, уж ежели им хочется вместе обрабатывать землю, не лучше ли сойтись да и жить под одной крышей? Куак Ба Ви холост, Сун Ок одинока… Что им мешает пожениться? Тогда всем слухам да пересудам сразу конец!

Кан Гюн вскочил с места и гневно произнес:

– Послушайте-ка! Не так давно кто-то распустил гнусную сплетню, что Куак Ба Ви якобы спутался с Сун Ок; потому-то он-де и ходит к ней, работает на ее участке. Женщину довели до того, что она бросилась в Большой пруд. Хорошо, что я оказался там случайно, вытащил из воды полумертвую и с трудом отходил ее. А то бы не видать ей больше белого света. А теперь судачат о том, что Сун Ок должна жить с Куак Ба Ви, иначе она, видите ли, нарушает закон! Да что вы, совсем ее погубить хотите? Что вам от нее надо, скажите, пожалуйста?

Кан Гюн так и кипел от возмущения; он даже стукнул кулаком по столу.

– Да ведь не я говорил… – воровато озираясь, заискивающе стал оправдываться староста. – Люди болтали об этом. Вот я и решил посоветоваться с вами…

– Кто же это болтает? А ну, пришлите-ка его ко мне, я ему скажу пару ласковых слов! – Кан Гюн обернулся к председателю народного комитета. – Так как же все-таки, по-вашему? Прав я или нет?

– Разумеется, правы!.. – смущенно проговорил председатель. – Я не знал ничего. – Он сокрушенно покачал головой, достал кисет с табаком и, свернув самокрутку, закурил… – Значит, не спаси вы ее, так бы она и погибла?..

– На волосок от смерти была! Она мне все рассказала и потом в знак благодарности попросила меня, чтобы я стал ей названым братом. Я не мог отказать ей в этом, и теперь мы брат и сестра, по обычаю наших отцов. Теперь она говорит, что начнет жить новой жизнью. Да, товарищи, – заключил Кан Гюн свой рассказ, – Сун Ок – женщина одинокая, зла никому не делала, и все-таки нашлись люди, которые задумали доканать ее своими сплетнями! Может, из зависти, может, из корысти… Вы же знаете, прежде эти пороки усиленно прививали людям. И необходимо вытравлять их из сознания! Пришло новое время, а значит, и чувства у нас должны быть новые. Сейчас каждый из нас может жить хорошо только тогда, когда всем будет хорошо! Подумайте как следует, что получилось бы, ежели бы мы не сумели вырваться из плена старых предрассудков и стали грызться друг с другом? Трагическая участь ждала бы наш народ; мы снова попали бы под чужеземное иго! Разве можно допустить это? Посмотрите кругом: дел у нас край непочатый, а кое-кто, вместо того чтоб налечь на работу, занимается праздными разговорами. О чем только они думают, не понимаю!

Кан Гюн говорил тихо, укоряюще, и собеседники чувствовали себя неловко. Староста согласно кивнул головой:

– Да, да, ваша правда. Темные мы еще люди, потому все так и получается…

– Я вас очень прошу, товарищ староста, активней ведите среди людей разъяснительную работу! Я уж догадываюсь, кто это распускает грязные сплетни, занимается травлей своих соседей. Если ваши разъяснения не помогут, приведите этих людей ко мне, я сам с ними потолкую. Они должны понять, что сплетни эти им даром не пройдут!

– Раз такое дело, какие могут быть разговоры! – с живостью откликнулся староста, – я ведь и сам-то не понимал многого…

– Я вижу: заняты вы… Не будем вас больше задерживать!.. – сказал председатель народного комитета. Он поднялся со своего места и протянул Кан Гюну руку.

– Нет, нет, хорошо, что вы пришли…

– Вы уж извините нас за беспокойство! – сказал староста.

Кан Гюн обменялся с ними рукопожатиями и проводил их до дверей.

2

Ни староста, ни председатель народного комитета не знали об истории, происшедшей с Сун Ок. До них дошли сплетни, распускаемые Кэгутянь, и они приняли все на веру.

Кэгутянь после трепки, которую задала ей жена Ким Чем Ди, не угомонилась. Наоборот, она еще больше возненавидела Сун Ок… Все, что можно было выдумать и наплести о Сун Ок, она уже выдумала и наплела. Источник ее «творчества» явно иссяк. Тогда она решила перенести огонь на Куак Ба Ви и начала нашептывать соседям, что Куак Ба Ви, мол, работает у Сун Ок батраком.

Соседки Кэгутянь прекрасно знали, что это была за птица. Но они привыкли жить, не замечая собственных грехов, и с удовольствием судачили о чужих. Любили почесать язык – в этом они находили возможность хоть ненадолго отвлечься от повседневных безрадостных хлопот. Бывало начнет какая-нибудь из соседок рассказывать смешную историю, и женщины, слушая ее, развеселятся, раскудахтаются, забыв на время о житейских делах… Не все ли им равно, правду говорит соседка или врет. Не хотелось им задумываться над тем, где ложь, а где правда… Куда проще и легче слушать и поддакивать да заливаться веселым смехом…

Найдись среди женщин хоть одна, глубоко знающая жизнь и имеющая самостоятельный взгляд на вещи, она непременно вступилась бы за Сун Ок, одернула сплетниц. Но среди соседок Сун Ок таких женщин не оказалось.

Вот и вышло в конце концов так, что женщины подхватили пущенную о Сун Ок сплетню, а староста и председатель народного комитета поверили бабьим наветам.

Теперь их так мучил стыд, что хоть сквозь землю провались. В то же время они восхищались Кан Гюном: они поняли, какая это сложная и трудная работа – руководить массами.

Кан Са Гва, узнав от сына историю Сун Ок во всех подробностях, сказал, задумчиво поглаживая бороду:

– Сун Ок… Большой души человек! Другая бы на ее месте и внимания не обратила на все эти пересуды, только усмехнулась бы. А Сун Ок вон на что решилась… Чуткая, чистая у нее душа – легко ее ранить.

– Верно, отец. Сун Ок – женщина особенная… Дай ей возможность учиться, она далеко пойдет!

– Учиться ей и сейчас не поздно. Ты, сынок, как партийный руководитель, обязан вывести ее в люди, сделать из нее настоящего человека. К тому же ты теперь брат ей. Не оставляй ее…

– Слушаю, отец. Постараюсь по мере моих сил, – почтительно ответил Кан Гюн.

– Одной ей после всей этой истории очень трудно будет! Пусть твоя жена сходит к ней и пригласит ее к нам в гости. Ей надо поразвлечься немного…

– Да жена-то в хлопотах все… Может, вы, мама, сходите?

Кан Са Гва взглянул на свою жену и рассмеялся.

– Да она и в молодости-то дальше двора ни шагу. Никакая демократия ее характер не изменит! Ха-ха-ха! Кстати, сейчас демократию зачастую неправильно толкуют. А ведь дело-то простое… В старину говорили: для властелина – превыше всего народ, а для народа – превыше всего жизнь. А жизнь есть труд. Люди не могут жить без труда! Демократия – отечество трудящихся. Вот тебе самое простое объяснение! Подлинная демократия – это мир справедливости, в котором кривда не может рядиться в обличив правды. Все люди равны, все занимаются полезным делом; все хорошо едят, одеваются…

– Продолжайте, продолжайте, отец, я слушаю…

– Скажи мне, сын, как бы ты строил такой мир? – Кан Са Гва вопросительно взглянул на сына.

– Говоря в общих словах, – медленно сказал Кан Гюн, – нужно прежде всего переделать все заново! Под руководством народного правительства, опираясь на широчайшие народные массы, создать народно-демократическую республику!

Кан Са Гва, прикуривая трубку, спросил:

– А знаешь ли ты, что такое «принцип»?

И, не дожидаясь ответа, продолжал:

– Вот сейчас у нас часто можно услышать слово «принцип». Слово это – «чжунен» – исстари существовало в нашем языке, и первоначальный его смысл таков: быть принципиальным – значит быть справедливым. Нужно любое дело решать разумно, справедливо… Многие люди путают кривду с правдой, решают вопросы однобоко, это и есть беспринципность! Почему династия Ли потерпела крах? Потому что так называемые правители драли с народа три шкуры – больше они ничего не хотели знать. Появились всяческие партии вроде «Ророн», «Сорон», которые грызлись между собой из-за теплых местечек, нисколько не заботясь об интересах государства. Возьми тогдашнего знаменитого мудреца У Ам. Он тоже был односторонен. Из всего учения чжудяхан[57]57
  Чжудяхан – идеалистическое религиозное учение.


[Закрыть] он сумел извлечь лишь обрывки идей, так и не добравшись до истинной его сущности. До конца дней своих жил он чужим умом! Даже святой отец Юль Гок при всей его мудрости не смог предупредить бедствий, в которые повергли страну незадачливые правители! Они только и думали о том, как бы захватить власть да устранить противника. Попирая высокие святые принципы, эти правители обрекли государство на гибель.

– Я внимательно выслушал вас, отец. В старом иероглифическом учении я, конечно, слабоват. Только мне кажется, что теория чжунен – это отголоски религиозной, идеалистической философии. Она в корне и «принципиально», – Кан Гюн улыбнулся, – отличается от диалектического материализма.

– Трудно мне с тобой спорить: я в марксизме плохо разбираюсь!

Отец и сын взглянули друг на друга и весело расхохотались.

Неожиданно в дверях показалась Сун Ок в сопровождении жены Кан Гюна. Она, оказывается, пришла сегодня к жене Кан Гюна и сидела с нею в соседней комнате.

– Здравствуйте! – поклонилась Сун Ок.

– Как это ты надумала прийти к нам? Ты, наверно, еще не оправилась от болезни?

С этими словами жена Кан Са Гва поднялась со своего места, пошла навстречу Сун Ок, и, взяв ее за руку, потянула в комнату.

– Заходи, заходи! – кивнул ей Кан Са Гва. – Легка на помине: мы только что о тебе говорили!

Усаживаясь, Сун Ок отвечала на вопросы, сыпавшиеся на нее со всех сторон:

– Спасибо, мне теперь лучше. Брат, – обратилась она к Кан Гюну, – а вы что сегодня дома сидите? Отдохнуть решили? Я беспокоилась, что не застану вас здесь.

– Я на минутку забежал пообедать… У вас случилось что-нибудь, сестричка?

– Да нет, все в порядке… Я только хотела попросить что-нибудь почитать. Голова болит от лежанья без дела…

– Почитать захотелось… Что бы такое тебе дать? Книг-то у меня здесь нет…

– Это хорошо, дочка, что к книге потянуло, – вступил в разговор Кан Са Гва. – Сейчас всем нужно больше читать, всем нужно учиться: и молодым и старым, и мужчинам, и женщинам… Мне-то в свое время пришлось зубрить никому ненужные иероглифы. Сколько раз учитель бил меня по ногам прутьями! А теперь кому они нужны, эти иероглифы? Советую тебе читать новые, современные книги. Прости, Сун Ок, что сразу не спросил, – спохватился Кан Са Гва, – обедала ты?

– Только что из-за стола.

– А то отобедай у нас! – предложила жена Кан Са Гва и обратилась к снохе. – Сбегай-ка в столовую да принеси оттуда лапши.

– Нет, нет, не нужно… – отмахивалась Сун Ок. – Приносите, не приносите – все равно есть не буду!

– Ну тогда посиди, отдохни, а вечером поужинаешь имеете с нами. Дел-то теперь у тебя спешных нет.

– И верно, Сун Ок, – поддержал жену Кан Са Гва. – Оставайся у нас ужинать. Правда, ничего особенного у нас нет…

– Да не нужно мне ничего! Я пойду сейчас: меня мать ждет.

– Какую же тебе книгу дать? – спросил Кан Гюн.

– А я и сама не знаю. – Сун Ок улыбнулась. – Полегче что-нибудь.

– Если хочешь легкую книгу, – сказал Кан Са Гва, – возьми чхендямун. Если с толком читать, он покажется интересным!

– Только сейчас говорили, что иероглифы никому не нужны, а теперь чхендямун предлагаете!

– Верно, маху дал… Иероглифы отжили свой век. Они недоступны народу, – пустился в разглагольствования Кан Са Гва. – У нас есть своя, корейская грамота… Мы изучали чужеземные письмена и забывали родной язык! Жили чужим умом, а к чему это привело? К тому, что нас поработили японцы… Изучать иностранные языки надо лишь тогда, когда хорошо изучишь свой собственный!

– Ох, отец, и сильно же вы ненавидите японцев! О чем бы ни заговорили, сведете к японцам…

– А кто же из корейцев их любит?.. Вспомните историю. Чего только не перетерпела Корея от японских нашествий! Одно нашествие Имдин чего стоит! Мудрый Юль Гок предупреждал, что над страной нависла угроза, что нужно сформировать стотысячную армию. Не послушались его доброго совета: зачем, мол, нам такая огромная армия? Вот и поплатились за это. Все произошло так, как говорил Юль Гок; нашествие Имдин было одним из самых страшных! Не будь полководца И Чунг, Корея, может быть, уже тогда оказалась бы покоренной японцами! И что ж вы думаете – научил чему-нибудь наших правителей этот горький опыт? Как бы не так! Они попрежнему и в ус не дули, зубрили иероглифы! Как говорят, и тигр не страшен, если ты не пал духом. А незадачливые правители растерялись и предали нашу страну японцам. Разве могут такие любить родину!

Дождавшись, когда отец закончит, Кан Гюн встал со своего места.

– Я подберу кое-какие книги, и ты, сестра, потом возьмешь их у меня со стола. А сейчас тороплюсь, извини.

– Спасибо, брат, я возьму книги. – Сун Ок тоже поднялась и попрощалась с Кан Гюном.

После ухода сына Кан Са Гва продолжал:

– Мы, Сун Ок, теперь свои люди, стесняться нам нечего. Я знаю, что толкнуло тебя на отчаянный шаг. И мой совет тебе: не оглядывайся на прошлое, не думай о нем. Живи по-новому и смотри вперед, только вперед! Все вокруг обновляется! И души наши должны обновиться. Не обращай внимания на пустомель, пускай себе мелют. Помнишь, как в притче говорится? Забрел тигр в голую степь, вздумал там поселиться, да не дали ему житья степные зайцы! Решил дракон жить в мелком пруду, да не дали ему житья болотные лягушки! Так вот и тебе не дают житья люди, подобные лягушкам… А по сути дела, их самих жалеть надо: убогие душонки! Эх, Сун Ок, родись ты в другое время да не в нашем захолустье – замечательный человек из тебя вышел бы! Ну, ничего, ты свое наверстаешь…

– А ведь прежде-то, отец, самая лучшая из женщин ставилась ниже самого худшего из мужчин…

– Вот это и есть феодальный предрассудок. Люди с такими взглядами считали: мужчине – почет и уважение, а женщине – срам и унижение. Чиновнику – почет и уважение, а простым людям – нищета и подчинение… Пришел конец этим старым предрассудкам, теперь люди должны воспитывать в себе новые взгляды на жизнь.