Текст книги "Древний народ хурриты"

Автор книги: Гернот Вильхельм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Гернот Вильхельм
Древний народ хурриты

Очерки истории и культуры

ОТ РЕДАКТОРА

Советские читатели, интересующиеся историей Закавказья и Средиземноморья эпохи бронзы, знают о хурритах главным образом по книгам И. М. Дьяконова[1]1
  Дьяконов И. М. Предыстория армянского народа (История армянского нагорья с 1500 по 500 г. до н. э. Хурриты, лувийцы и протоармяне). Ер., 1968.


[Закрыть] и И. Ш. Шифмана[2]2
  Шифман И. Ш. Культура древнего Угарита (XIV—XIII вв. до н. а). М, 1987.


[Закрыть]. Подробную характеристику письменных источников по языку хурритов дает М. Л. Хачикян[3]3
  Хачикян М. Л. Хурритский и урартский языки. Ер., 1985.


[Закрыть], в работе которой отмечено около десятка диалектов хурритского языка. По археологическим данным, проникновение хурритов из Закавказья на Ближний Восток началось примерно с середины четвертого тысячелетия до н. э.[4]4
  Loon M. N. van. Korucutepe. Amsterdam—New York—Oxford, 1980.


[Закрыть]. К началу пторого тысячелетия до н. э. они уже прочно осели на юге Малой Азии, в Сирии, Палестине, Северной Месопотамии и в предгорьях Загроса. Культура хурритов составила связующее звено между восточным и западным Средиземноморьем.

Хурритская культура – результат творческой переработки наследия народов Двуречья и Египта. Политический союз амарнского Египта с хурритским государством Митанни не был случайным и бесплодным для обеих сторон. Основу для взаимодействия этих культур заложили обитатели северомесопотамских городов, сохранивших традиции культуры аккадского периода, заглушенные на юге Двуречья почти вековым господством III династии Ура с ее тоталитарным режимом.

При Шамши-Ададе I (1813—1781 гг. до н. э.)[5]5
  См.: Бикерман Э. Хронология древнего мира. М., 1976. Г. Вильхельм придерживается хронологии, укороченной на 64 года.


[Закрыть] Северную Месопотамию наводнили хананеи, западносемитское племя, которое, вероятно, в дальнейшем и дало этому региону название Ханигальбат. Основой консолидации здесь ханеев, так же как и позднее, к XVII в. до н. э., хурритов[6]6
  Аветисян Г. М. Государство Митанни. Ер., 1984; он же. Из политической истории государства Киццуватны. – Древний Восток. Т. 5. Ер., 1988, с. 5 и сл.


[Закрыть], образовавших державу Митанни[7]7
  Дьяконов И. М. Предыстория армянского народа. Ер., 1968.


[Закрыть], была охранная служба в городах, завершившаяся захватом власти в них. Митанийская династия опиралась на конфедерации хурритов в предгорьях Загроса, в Палестине, Северной Сирии и Малой Азии, где хурриты прочно осели уже к XIX в. до н. э.[8]8
  Янковская Н. Б. Хурриты в Канише. – Кавказско-ближневосточный сборник. Т. 8. Тб., 1988, с. 133 и сл.


[Закрыть].

Книга Г. Вильхельма, одного из лучших хурритологов, обладающего редким среди историков даром писать изящно и живо, восполняет существенный пробел не только в хурритологии. Автору присущи бережное отношение к источникам, сопровождающееся скрупулезным анализом их, стремление исчерпывающе осветить тему, воссоздав чрезвычайно красочную мозаику фактов. Аксиомы культуры имеют устойчивые стереотипы благодаря сохранению в центре внимания вечных вопросов жизни и смерти. Поэтому предложенные вниманию читателей реалии свободно выстраиваются в типологические ряды, характеризующие древность в целом в отличие от совершенно иначе организованных культурных систем средневековья.

Эрудиция Г. Вильхельма, прекрасного знатока не только хурритских, но и аккадских, особенно хеттских, текстов, позволила ему сделать ряд наблюдений, совершенно новых и весьма перспективных, для сопоставления дальнейшей истории культурных традиций Востока и Запада. Вместе с тем для полноты представлений об особенностях горских культур при распространении их по дорогам предгорий и степи стоит остановиться, основываясь на новейших исследованиях, на исторически важных аспектах, не нашедших достаточного освещения у автора. Поскольку автору, увлеченному культурологу, вопросы социальной истории представляются как минимум второстепенными, менее интересными из-за кажущейся шаблонности, они даны в работе весьма приблизительно, в ключе популярной издавна концепции застойного феодализма. Между тем конфронтация формальной и неформальных структур не только имелась, но и диктовала отбор аксиом в стабилизирующие нормативы и в деловой и в духовной жизни. Выпячивание династийной иерархии в пантеонах деформирует, замораживает развитие культуры, но далеко не столь систематично и устойчиво, как позднее это случилось в эпоху средневековья.

В древности нет формального разделения на светское и духовное, как пытается доказать автор на хурритском материале. Отсюда центральная глава книги, где этого разделения нет, полнокровна, две же последние главы, предполагающие это разделение, анемичны. В разделе искусства автор ничего не говорит о глиптике, несмотря на то что культура хурритов в этом виде памятников оригинальна и до крайности пестра. Изобразительное искусство такого интимного жанра, как личная печать, играющая роль апотропея (жанра, максимально близкого индивидуальным наклонностям заказчика), может вовсе не подвергаться официальной коррекции. В этом смысле глиптика подобна частной переписке, значение которой в определении истинных соотношений ценностей автор признает. В качестве сравнения достаточно напомнить о широчайшем распространении в раннеди-настийной глиптике явления изокефалии при назойливом повторении геральдических сцен, казалось бы, самого неканоничного и подвижного сюжета – героики (несомненное доказательство жесткой стандартизации, снятой насильственно в аккадский период[9]9
  Афанасьева В. К. Гильгамеш и Энкиду. Эпические образы и искусстве. М., 1979.


[Закрыть]), В хурритской глиптике, унаследовавшей аккадские традиции – оппонента ранней династики, доминируют свободный разброс фигур и ноле, многолюдные композиции; появляются маски, резко отличающие хурритов в репертуаре сюжетов. Другой наглядный пример можно найти в документации хурритской Аррапхи (бассейн Адейма, притока Тигра, загросские предгорья). Г. Вильхельм блестяще обработал архив семьи принца Нузы (один из главных военно-административных центров Аррапхи) Шильви-Тешшупа. В книге говорится об отличии этого архива от другого, также крупнейшего в клинописной дипломатике семейного архива, принадлежавшего пяти поколениям клана Техип-Тиллы (обработан М. П. Мейдманом). Однако суть различия между этими двумя архивами Аррапхи остается вне интересов автора. А дело в том, что принц Шильви-Тешшуп, принадлежа к правящему клану, ради сохранения своего положения в составе формальной структуры был вынужден действовать благородно – давать крупные беспроцентные ссуды значительным общинам. Эта благотворительная деятельность привела к тому, что ему самому пришлось сделать крупный заем зерна для пропитания своих домочадцев. Техип-Тилла же, пробиваясь всеми правдами и неправдами в круг воинской элиты, ссужал исключительно под отработку долга или передачу ему в наследственное владение земель должника. Не имея обременительных моральных ограничений, он действовал хищнически. Захватив ряд селений вдоль дорог и у переправ, важных для внешних торговых связей страны, клан настолько обогатился и возвысился, что мог не считаться с появлениями исковых претензий в общинном суде по поводу его самоуправства.

Последствия произвола властей обнаружились позднее. Бессилие противостоять беззаконию породило равнодушие населения, безволие. Войско в Аррапхе состояло из ополченцев. При насильственном режиме подобная неформальная структура быстро деморализуется. Поэтому при наступлении на страну ассирийцев клан Техип-Тиллы пострадал больше всех.

Сопряжение данных материальной культуры и письменных источников нуждается как минимум в учете трех обстоятельств, не принятых во внимание в книге Г. Вильхельма:

1) практика династийных браков между союзниками не позволяет этнически отождествить династию, составляющую посвятительные надписи, и население страны (к вопросу об арийцах в Аррапхе);

2) система перекрестного расселения торговых партнеров с целью взаимного контроля и экономии средств обращения вкупе с широким привлечением в города иноземных мастеров, стремящихся приблизиться к рынку, создает этническую пестроту городов (таков Угарит);

3) деловые связи создавали почву для миграций в бедственных ситуациях, как стихийных, так и вызванных организованным порядком, поэтому самая надежная этническая привязка – это керамика погребальных комплексов, которых автор но касается вовсе; образец анализа миграций по материалам керамики – рецензия Вайсса[10]10
  См.: Journal of American Oriental Society. 2, № 105.


[Закрыть] на сборник, посвященный раскопкам за пятьдесят лет в Ираке.

Ни одна из ступеней диффузии культур не является чисто посреднической. Города – центры торговли перерабатывают чужие культурные традиции на свой лад. Наиболее яркий пример тому – островное Средиземноморье, окрашенное культурными традициями примыкающих материков, но при этом ярко самобытное. Достаточно вспомнить Кипр и в особенности Крит. Оба региона связаны с культурой хурритов – посредническим звеном между Востоком и Западом.

В кратком разделе, посвященном обществу и экономике (его материалов мы коснулись выше ввиду значения их для очерка истории хурритов в целом), самым важным является напоминание общеизвестного, но, как все тривиальное, обычно неосознаваемого факта. Амарнская эпоха, о которой в книге идет речь, для всего древнего мира была дворцовой. Автор оценивает дворец как центр ремесла и торговли, каковым он, с нашей точки зрения, отнюдь не был. И вот почему. По своей архитектуре это структура агглютинирующая, т. е. постепенно заглатывающая городскую застройку. Наглядно выявляется развитие застройки по документации блестяще раскопанного холма Иорган-тепе, древней Нузы[11]11
  Starr R. Nuzi. Vol. 1—2. Cambridge, 1937, 1939.


[Закрыть]. По самой сути этого института дворец – структура поглощающая, непроизводящая. Доказательств тому много. По остроумному наблюдению Ю. В. Андреева[12]12
  Андреев Ю. В. Островные поселения Эгейского мира в эпоху бронзы. Л., 1988.


[Закрыть], занимавшегося островным Средиземноморьем, дворцовой структуре присущ тиранический синдром. Именно это явление неизменно и повсеместно наращивает дистанцию между производящими центрами и дворцом, активнее всех потребляющим. В конце концов нарастаниетирании и приводило к ликвидации этого института. Он возрождается неоднократно, меняя свое обличье и вызывая последовательные полны противостоящей ему урбанизации, отодвигающейся все далее на периферию. Взаимное влияние этих двух противостоящих структур – формальной, потребляющей, и неформальной, производящей – для эпохи древней истории Востока можно с успехом проследить по монографии Марио Ливерани[13]13
  Liverani M. Antico Oriente: Storia, Societa, Economia. Roma, 1988.


[Закрыть]. Для второго тысячелетия и ранее чрезвычайно важны возникавшие по всему свету и сходных условиях башенные комплексы[14]14
  Джандиери М. И. Древнее башенное общинное жилище. – ВДИ, 1981|, вып. 2, с. 118—156.


[Закрыть], обычно упускаемые из виду как нечто второстепенное. Димту («башни») хурритской Аррапхи хорошо документированы. По юридическим; документам, учитывающим лишь те из них, которые теряли свои земли, их насчитывается до сотни. Среди димту представлены такие, обитатели которых принадлежали к одной профессии, – например, являлись торговцами, ткачами, керамистами (три важнейшие для рынка специальности). Архив из культового центра страны, обработанный К. Грош[15]15
  Grosz K. The Archive of the Wullu Family. Copenhagen» 1988; cp. Jankowska N. B. Extended Family Commune and its Specialization. Budapest, 1985, c. 23—34.


[Закрыть], содержит данные о димту красильщиков, занимающихся окраской тканей в голубой цвет (табарри-укну), одного из доходнейших промыслов. В относительно небольшой Аррапхе и дворцовых центров не менее двух десятков[16]16
  Fadhil A. Studien zur Topographie und Prosopographie der Provinzsladte des Konigreiches Arraphe. Meinz am Rhein, 1983.


[Закрыть]. Это не только резидентные, но и гостевые комплексы (для поддержания деловых связей). Обе структуры – димту и дворцовые центры – отчетливо противостоят как преимущественно производящие и преимущественно потребляющие. Профессионалы-ремесленники во дворцах представлены единицами, в каждом из башенных комплексов их до полусотни, не считая членов семей. Патроном керамистов был принц, но он поддерживал их лишь в критические моменты. Дворцы извлекали пользу из оптовой торговли, забирая до 10% от цены товара – за оплату безопасности передвижения, за хранение на складах; об этом в деловой переписке торговцев достаточно сведений[17]17
  Янковская Н. Б. Торговая община Каниша и свободный рынок. – Древняя Анатолия. М., 1985, с. 228—242.


[Закрыть]. По мере нарастания сборов торговцы предпочитали риск и частные склады, уклоняясь от обременительных платежей[18]18
  Янковская Н. Б. Контрабанда в торговом объединении Каниша. – Древний Восток. Т. 5. Ер., 1988, с. 71—84.


[Закрыть].

Коррекция плюрализма, свойственная официальной культуре, рельефно проявляется в перетасовках династийных пантеонов. Не имея регулярной армии, Аррапха дает весьма разношерстные пантеоны в своих городах. В резидентном центре – Городе Богов (по-аккадски Ал-илани, по-хурритски Аррапхэ, совр. Керкук) чтилась триада резидентного порядка: Тешшуп, Хепат и дитя их Тилла (бугай, корова и теленок). В главном военно-административном центре страны – Нузе (совр. Иорган-тепе) почитались Тешшуп с сестрой Иштар-Шавушкой (дева, богиня любви и распри) и отец обоих Неригал («светоч Великого Града») – владыка Преисподней (функционально тождественный главному богу хурритов Кумарби). Неригалу поклонялись по всей зоне предгорий Загроса и Тавра. Как отмечает Г. Вильхельм, его имя могло писаться иероглифом меча, символом его был меч[19]19
  Guterbock H. G. A Votive Sword with Old Assyrian Inscription. См. в Библиографии Г. Вильхельма: Guterbock, 1965.


[Закрыть]. Тем самым основа единения хурритов выражена весьма недвусмысленно. Оттеснение милитаризованной исходной пары на второй план резидентной триадой не менее выразительно.

Душой книги является раздел «Боги, мифы, культы и магия». Два предшествующих раздела – «История», «Общество и экономика», так же как два последующих – «Литература», «Изобразительное искусство», служат лишь обрамлением к нему. Картина основы жизни хурритов дана именно в этой, наиболее содержательной, части.

Происхождение культа и магических действий Г. Вильхельм возводит к мифу в его архаической форме.

Персонификация сил природы, от которых жизнь общества еще долго остается неотделимой, является приемом их одоления магическими действиями в обряде (как в рамках культовых институций, так и вне их). Автор упоминает лишь бегло о широком распространении домашних святилищ, указывая на существование культа предков – все по той же причине невнимания к неформальным структурам. Тем не менее Г. Вильхельм подчеркивает, что вопросы установления законной власти и упорядоченности мироздания для хурритов оказываются необязательными, периферийными.

Хурритская песнь об Улликумми дает на редкость логичную схему мифологии, видимо, потому, что не осложнена династийными перетасовками. Самый старший из богов – Алалу – носит имя из круга имен «банановых» – не отождествленного этноса предгорий Загроса (так же как Хувава, страж богини Преисподней). Предположенное В.В. Ивановым тождество имен Алалу и Энлиля (владыка Ветра) – главы шумеро-аккадского пантеона в Ниппуре (месопотамских Дельфах), вероятно, не более как «народная этимология». Преемник Алалу – Ану, как и Алалу, относится к прежним поколениям богов, лишенным власти их восприемником Кумарби, в свою очередь свергнутым богом Бури Тешшупом – главой триады династийных резиденций во всей оседлой зоне Плодородного полумесяца, где преобладало богарное земледелие. Существенно, что Шавушка, сестра Тешшупа, не включается в династийные пантеоны, представляя более архаичную линию. Ее чтят вместе с ее отцом Неригалом, тождественным Кумарби, который идентифицируется и с зерном, сажаемым в землю. В свите Шавушки состоят близнецы, по остроумному уточнению И.М. Дьяконова – Утро и Вечер (не День и Ночь!), Хурри и Шери. Вечер, молодой месяц, включен в династийную триаду в образе Тиллы – теленка. Утреннее солнце, Шимике (урартский Шивини), сохраняет в своем имени, так же как и Шавушка[20]20
  Вильке К. Ти'амат-башти и богиня Шавушка ниневийская – Древний Восток. Т. 5. Ер., 1988, с. 21 и сл.


[Закрыть], уменьшительный суффикс, свидетельствующий об их «возрасте». По тексту Песни об Улликумми, Шавушка и оба близнеца рождены Кумарби от гениталий Ану, его отца, злонамеренно откушенных при изгнании старшего бога на небо. Оба близнеца, спутника Шавушки, Шимике и Кушух, молодой месяц, не имеют самостоятельных культов. Они «вырастают» и приобретают самостоятельное значение в календарных системах иного порядка.

Сирийская Хепат, отождествленная впоследствии с солнечным божеством – хозяйкой города Аринны, в Нузе предстает исключительно покровительницей хурритских принцесс, как и принцесс Митанни, отданных в гарем фараона. Вместе с тем Шавушка, особенно почитавшаяся на востоке, в Ниневии, выступает патронессой одного из царей Средиземноморского побережья (Шавушкамувы). Причиной такого перекрестного смещения в династийной ономастике является, как мы думаем, все та же система династийных браков. Изображения Шавушки, всегда стоящей, соответствует на деле иному ее положению, для изображений недостаточно наглядному. Ее атрибут – ложе, в отличие от атрибута Хепат – трона (Хепат изображается всегда сидя).

Рис. 1. Стенная роспись парадной половины дворца Нузы с изображением резидентной триады – Тешуп, Хепат, Тилла. Рис. по [Starr R. Nuzi. Cambridge, 1937, vol. 2, pi. 128]

Автор отмечает отсутствие у Тешшупа уверенности в своей безопасности: люди кормят и одевают богов, прельщая их, чтобы не покинули святилища и помогали, но одновременно и предостерегая их; и как бы не пришлось Тешшупу самому взяться за плуг, а Хепат, его супруге, и Шавушке, его сестре, за зернотерки!

Противостояние гор и рек отражено в культовом календаре Аррапхи в двух месяцах жатвы: первый из них посвящен Тешшупу, второй – Неригалу. Примечательно слияние обоих богов в образе Ашшура в ассирийском культовом календаре, где те же дублетные месяцы посвящены либации (жертвенные возлияния) за убиенных чужаков и за своих праведников. Ашшур безбрачен – это закрывает пантеон, предельно его обособляя.

Идея преемственности власти в Песни об Улликумми дана, с нашей точки зрения, пародийно: каждый из восприемников терпит унижение от своего отца девять веков, затем, взбунтовавшись, сгоняет его с трона: Алалу гонят в Преисподнюю, Ану – на Небо. Сам Улликумми (каменное чудовище), «разрушитель Кумме», града богов, – это плод ярости Кумарби, который против своего желания зачал триаду юных богов (Шавушку и братьев-близнецов), сглотнув гениталии своего отца Ану. Кумарби позаботился о неуязвимости своего сына-мстителя, ударом по голове сделав его глухим и слепым, дабы он не поддался чарам Шавушки и не сломался как тростник (мотив безбрачия героя, лишенного милосердия!). Попытка армады богов осилить его кончилась тем, что он встряхнул небо, как скинутое платье, и все разбежались. Лишь униженное обращение Тешшупа к богу-умельцу Эйе помогло обезвредить злодея. Задобрив прежнее поколение богов, утратившее власть, Эйя с разысканным им резаком, с помощью которого некогда были отделены друг от друга Небо и Земля, отправился к монстру, несущему Небо и Землю, существовавшему еще до их разделения. Эйя отыскал под водой на правом боку монстра (а не «на плече», как дается в переводах; это подтверждает и кубок из Хасанлу) место, где Улликумми был укоренен и из-за этого неуязвим, и подпилил его основание. Затем Эйя устранился от последующих действий, сославшись на умопомрачение от картины гниения, распада прежних поколений божеств.

Рис. 2. Лучник на охоте. Оттиск печати из цитадели Нузы Рис. по [Starr, vol. 2, pl. 119F]

Боги снова собрались грандиозным воинством, на сей раз избыточным для одоления Улликумми. И нет сомнений (хотя эта часть текста утрачена), что он рухнул, как сноп, хотя и продолжал грозиться. Вся Песнь со всеми ее великолепнейшими звуковыми рядами, несомненно, шутейная, она была, как нам кажется, карнавальным представлением, судя по сценам, изображенным на кубке из Хасанлу. Кубок найден в IV слое, датируемом И.Н. Медведской VIII в. до н. э. – временем расцвета Урарту[21]21
  Medvedskaja I. Who destroyed Hasanlu IV? – Iran. 1988, вып. 26, c. 12. Г. Вильхельм считает, что хурриты были связаны с урартами только языковым родством, но не культурным. Это не так. Деформация основ объясняется тем, что на культурное наследие хурритов в Урарту наложились многие другие традиции, усвоенные благодаря тому, что страна представляла собой мост между Востоком и Западом.


[Закрыть]. Куда бы мы ни относили время жизни мастера (в передаче некоторых фигур, близкой манере работы критских торевтов), это свидетельство необычайно долгой жизни Песни и доказательство преемственности культур. Значение игровых моментов, обеспечивших популярность Песни, безусловно. Без учета сути этого сочинения Г. Вильхельм очень точно определил устойчивость мифотворчества: «Произнесение мифа в рамках ритуала соединяет настоящее с его истоками и вызывает возвращение благотворных мифических событий; ритуал содержит момент магии, посредством которого совершившееся «в давние времена» участвует в происходящем ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС». Горячие точки сиюминутности обеспечивают долгую жизнь явлениям культуры и вне ритуализации. Это и есть момент формирования культурных аксиом, касающихся вопросов непреходящих, вечных.

Обстоятельно и чрезвычайно интересно описаны автором подробности культовых церемоний, изложенных в хеттских текстах, где прямая речь исполнителей обряда дана по-хурритски, на языке общения с богами старшего поколения. Указание на музыкальное сопровождение представляется автору непонятным. Между тем, это и есть несомненный прием усиления эмоционального воздействия, настрой присутствующих, совершенно необходимый многолюдному собранию; иными словами, доказательство использования текста для публичной программы. Не случайно умение играть и вести хор были обязательны для писца высокого ранга в Двуречье. То и другое избыточно в интимных культовых действах, какими обычно представляются приложения ритуальных текстов.

Рис. 3. Львы, когтящие зебу, и маски. Оттиск печати из храма Иштар-Шавушки Нузийской. Рис. по [Starr, vol. 2, pl. 119B]

Вынос статуй богов в священную рощу, долго сохранявшийся у хеттов и в Ассирии, возводится автором к хурритскому обряду. Это эпизод повсеместного центрального мифологического сюжета священного брака[22]22
  Lambert W. G. Devotion: the Language of Religion and Love, – Figurative Language in the Ancient Near East. L., 1987.


[Закрыть]. А.И. Зайцев справедливо замечает, что «тот, кто пытается рассматривать мифологию как универсальную идеологию дописьменных и раннегосударственных обществ, вынужден будет вслед за Леви-Строссом объявить брачные нормы истоком всей культуры и фундаментом общественного устройства»[23]23
  Зайцев А. И. Миф: религия и поэтический вымысел. – Жизнь мифа в античности. Ч. 1. М., 1988, с. 283.


[Закрыть]. Тем не менее придется признать, что при идеологизации культуры тема священного брака эксплуатировалась очень широко.

Изучение архивов Аррапхи требует не только лингвистической подготовки, но и владения этнографическими материалами.

Рис. 4. Алтарная плакетка из храма Иштар-Шавушки из дома Техип-Тиллы. Рис. по [Starr, vol. 2, pl. 100В]

К. Грош – пока что единственный знаток этнографических систем среди ассириологов. Ей удалось дополнить предложенную мной четверть века тому назад[24]24
  Янковская Н. Б. Распад большесемейной домовой общины в странах Передней Азии. Л., 1959 (дис).


[Закрыть] интерпретацию башенных комплексов – димту, как основы клановой организации, добавив положения о жизненно важных для культового центра связях с периферией через брачные контракты. Развивая эту тему, мы нашли нужным дополнить иллюстративный материал книги Г. Вильгельма. Кроме резидентной триады Тешшуп – Хепат – Тилла (бугай, маска богини коровы и маска юноши тельца) показана карнавальная тема героики, отрицающей брачные узы. Герой лучник – Акхит угаритской легенды, аналог месопотамского Таммуза и греческого Диониса Загрея. Кроме этого, показана сопутствующая триаде тема терзания жертвы: львы, когтящие зебру, орел над поверженной обезьяной, рыба, плывущая ко рту маски.

Личные печати-апотропеи оттискивались на документе, отмечая ритуальную связь контрагентов и гарантов. Так, передача поля Техип-Тилле через его усыновление прежним хозяином надела имеет на обороте таблички печати писца-составителя с изображением предстоящих штандарту-древу (стражу смерти) божественного воина с кривым мечом-резаком и его сестры, богини-заступницы. За спиной главных фигур в обрамлении плетенки вечности лежат жертвенная газель и три утки. Средняя подписная печать упоминает принца Акит-Тешшупа – сына основателя династии Аррапхи, Кипи-Тешшупа, с изображением молящейся за его спиной той же божественной пары – брата-воина и богини-заступницы с жертвенной газелью между ними. Третья печать одного из соседей-родичей прежнего хозяина поля имеет сцену предстояния сидящему божеству (благое, закатное светило), к которому богиня-заступница ведет жертвователя. В каждой печати присутствует посредница, богиня.

Рис. 5. Бронзовый кинжал с железной рукояткой из Нузы. Рис. по [Starr, vol. 2, pl. 125 КК-1]

Миниатюрные плакетки показывают две различные ипостаси богини: первая – это кроткая заступница, чадоподательница; вторая – богиня любви и распри (найдена в доме Техип-Тиллы, дочь которого была жрицей энту, супругой бога). Ритуальный бронзовый кинжал с железной рукояткой – символ Неригала, отца Иштар-Шавушки. Группа личных печатей, которая была отнесена Э. Порадой[25]25
  Porada E. Corpus of Ancient Near Eastern Seals in North American Collections. Washington, 1948, vol. 1, с 123 и сл.


[Закрыть] к сирийской глиптике, датируемой 1600-1350 гг. до н. э. (времени господства Митанни), наглядно раскрывает слияние месопотамских, египетских и эгейских традиций, переработанных в собственном стиле, с изысканностью исполнения и тщательной прорисовкой деталей одежды. В сюжетах эту группу личных печатей отличает появление богини, поднимающей юбку или отбрасывающей полу одежды, и монстров с распущенными крыльями. Композиции и атрибуты каждой из пяти печатей не оставляют сомнений в причастности к теме священного брака, обряд которого описан в заклинательном тексте, изданном в серии руководств старух-колдуний[26]26
  Haas V., Wegner J. Die Rituale der Beschworerinnen SAL SU.GI. Roma, 1988, с 351 и сл.


[Закрыть]: покрывают землю плащом, затем, отбросив полу, прорезают землю кинжалом жениха, льют в разрез сначала масло, затем мед и вызывают духов отца и матери владельца кинжала, героя процедуры посвящения. На одной печати изображена Шавушка с поднятой юбкой с мечом в каждой руке; она стоит между двух правителей в коронах с уреями; перед ее лицом – звезда, позади затылка – полумесяц, над головой – крылатый диск, у ног широкий жертвенный сосуд (для масла и меда) и отрубленная голова антилопы; позади фигур плетенка вечности; над нею два грифона, под нею четыре потомка-воина. На другой печати в центре композиции – Шавушка стоит на тельце, поводок от морды которого держит ее брат, бог Бури, позади тельца молящаяся богиня-заступница; между фигурами звезда-розетка и диск в ладье полумесяца, повторенный над рогами тельца; позади сцены плетенка вечности, над нею две девочки, под ними лев – символ силы, выпрашиваемой только у Иштар-Шавушки. На подписной печати с именем Нурму Эла, сына Ир'иби, раба Адада, представлен бог Бури с тельцом в поводу, вместо богини – египетский знак жизни, анх, и Плеяды, подательницы жизни. Имеется печать, где Шавушка с откинутой полой бахромчатой одежды ведет за руку правителя, другой рукой подавая винный кувшин богу Бури; между богами молящаяся обезьянка, постоянный спутник возлияний богам, над нею широкий сосуд для меда; египетский знак жизни, анх, и отрубленная кисть руки, повторенные между богиней и правителем; сверху бычья голова; позади главной сцены плетенка вечности и над нею две сидящие фигурки льют жертвенное питье из своих маленьких кувшинов в большой на подставке; внизу шествие трех потомков. Представляет большой интерес сцена предстояния человека с посохом перед богиней, протягивающей ему винный кувшин, за нею богиня-заступница; позади человека в обрамлении плетенки вечности шествие троих потомков-воинов.

Органичное совмещение реальных генеалогий с героическими персонажами мифологии, за жертву дарующими силы, типично для всей древности. Любовь природных сил и властей (от домашних, берегущих имя семьи, до общественных, независимо от уровня развития институций) предполагается взаимной. Решение проблем насилием, нарушающим гармонию, выдвигает безбрачного героя, лишенного милосердия, как карнавальный Улликумми. Торжество насильственных режимов, типа Ассирийской империи, убивает прежде всего карнавальный сюжет, ставя во главе пантеона бога, лишенного супруги.

Заслуживает внимания характеристика грандиозного скального комплекса Язылыкая как очистительного – обнаруживается потребность милитаризованной державы в психологическом равновесии. Жрец очистительных обрядов и назывался «лекарем». Существенно, что чистота, достигаемая обрядом, нужна не только перед богами, но и перед людьми – оттенок, утраченный в средневековье.

Для всей Передней Азии амарнской эпохи автор отмечает открытость для синкретизма. Это роднит ее с эпохой эллинизма, сложившейся тысячу лет спустя. Разница в том, что направление импульса изменилось: если в амарнскую эпоху лидировал Восток с его дворцовой, резидентной, структурой, то в эллинистическую лидером стал Запад с преобладанием рыночных связей, изначально ориентированных на более открытые храмовые комплексы.

Читатель найдет в книге множество явлений культуры, усвоенных греками островов и побережья через хурритов, одного из самых многолюдных этносов второго тысячелетия до н. э.

Н. Б. Янковская