Текст книги "Тихий океан"

Автор книги: Герхард Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Он был небольшого роста, с набухшими мешками под глазами, а так как сами глазки были маленькие, то лицо его казалось отечным. Он носил усики. Сообщив что-либо, он ненадолго замолкал, чтобы повторить сообщение задумчивым тоном. Подниматься по склонам холмов и снова спускаться в лощину было утомительно. Ашер то видел холмистый ландшафт сверху, то снова взбирался в гору, так что ему чудилось, будто он бредет прямо в толщу облаков, нависших над вершиной холма, ясно различая только свои ступни, камни на дороге или силуэт своего попутчика, то есть только то, что находилось поблизости. Но тотчас же перед ним открывался вид на всю широко раскинувшуюся местность, на холмы со смородиновыми кустами и низенькими, приземистыми крестьянскими домиками, на островки смешанного леса и луга́, – вплоть до высокой горы, возвышавшейся в дымке на горизонте. Он заметил, что крыша его собственного дома распласталась пологим черепашьим панцирем, словно дом приготовился встретить нападение зимы.

– И на самоубийц я ходил смотреть, – продолжал его попутчик, – вроде братца сегодняшнего нашего покойника… Он взял веревку, да и пошел в лес, – заключил он, остановившись, – то ли для того, чтобы заглянуть Ашеру в глаза, то ли для того, чтобы перевести дыхание. – Но не успел веревку на сук накинуть, как его поймали и силой притащили домой. Там на него навалились брат, которого завтра хоронят, и батрак, и удерживали, пока он совсем не выдохся и не утих. Они подождали, пока он не уснет, а потом сами легли спать. А на следующее утро хватились, ан глядь! – а его в кухне и нет. Сначала кинулись на гумно, посмотреть, не там ли. Пока жандармы не приехали, он так и висел, трогать-то они его не решились… – продолжал попутчик.

Перед ними теперь раскинулся широкий, пустынный луг, сбега́вший по покатому склону холма в низину, тянувшийся по дну низины, потом взмывавший на другой, крутой склон и обрывавшийся у самого крыльца Ашера. Оттуда открывался вид далеко на юг, и по вечерам Ашеру казалось, будто там, на юге, простирается волшебная страна, не нанесенная ни на одну карту. Его попутчик не обращал внимания на эти красоты:

– Вечером виноградарь, как у нас называют батраков, побрил покойника и так ему лицо изрезал, что его нельзя было и показать. А потом, обмыв и одев покойника, распустил слух, что он-де, хотя и повесился, не обмарался, и оттого всякие сплетни пошли в народе. Потому-то родные покойника и запретили ему идти на похороны, – добавил он.

Тут навстречу им попался отец соседа, – в черных наушниках и в шляпе, он толкал тачку. Он было притворился, что их не замечает, но, поравнявшись с ними, все-таки слегка улыбнулся. Между тем Ашеров попутчик почтительно стянул картуз и молча подождал, пока старик не скроется из виду, чтобы потом продолжить без помех.

– У него, у покойника-то, – пустился в подробности любитель похорон, – вся родня умерла не своей смертью, прямо страх берет.

Две дочери, когда забеременели невенчанные, отравились (он употребил выражение «сами себя окормили»), потому что их любовники сказали, мол, знать вас больше не знаем. Одна от боли несколько дней перед смертью кричала, не умолкая. Он помогал отнести ее в Вуггау, тогда ведь ни проезжей дороги не было, ни машин таких, чтобы до них можно было добраться. Два дня спустя она умерла. Теперь Ашер мог разглядеть вишневые деревья за домом, окутанные дымкой увядающих листьев, ярких, точно перья желто-алой райской птицы. Он свернул с дороги на луг и прямо по лугу, наискосок, направился к дому. Попутчик не отставал.

Началось, мол, все с того, продолжал он, что отец покойного спятил. Никому и невдомек, отчего бы это. Якобы он повсюду носил с собою все свои деньги. Все никак не мог решиться, то ли ему их в банк положить, то ли схоронить где в доме. Как-то раз хватился, – а денег-то как не бывало.

– Кто говорит, он их потерял, кто говорит, их у него украли, – горячился попутчик.

Ашер нагнулся поднять гнилое яблоко, вокруг которого на земле образовались белые круги плесени.

– Я вам надоел? – вдруг спросил попутчик.

Ашер заметил, что он задал этот вопрос, только убедившись в том, что сумел его заинтриговать.

– Продолжайте, – приободрил его Ашер и пригласил зайти в дом, до которого оставалось недалеко. На плите, выложенной кирпичом, приютились цветочные горшки с полузасохшими геранями.

– В это самое время батрак купил корову, – рассказывал попутчик. – Само собой, фермер стал его подозревать и донес на него в полицию. Его арестовали и продержали в заключении месяц или около того, но улик против него не нашлось, и его снова освободили.

Батрак даже от фермера не ушел, чтобы доказать свою невиновность. Однако фермер пошел к гадалке в Арнфельсе, чтобы узнать, кто же у него украл деньги, потому как никто ему втолковать не мог, что деньги он сам потерял. Гадалка-то ему и скажи, мол, это батрак украл деньги, а он и поверил. В тот же день он повредился умом. С той поры соседу пришлось за ним приглядывать, а не то он в приступах ярости бил и крушил что ни попадя.

– Они, – продолжал попутчик, – целыми неделями держали отца в комнате, запирали, пока он не образумится. А если он пытался просунуть руку между разбитой дверью и дверным косяком, то тесть, который сидел за дверью на стуле, колотил его по пальцам деревянным башмаком. Еду ему приносили в комнату, пока он спал. В конце концов он поутих и обещал вести себя прилично, и тогда его выпустили.

Но не успел он выйти из-под домашнего ареста, как тут же принялся буйствовать пуще прежнего и угрожал убить всякого, кто ему попадется. Тогда окружной врач постановил поместить его в психиатрическую клинику в Фельдхофе. В тот же день с равнины, из Заггау, пешком, – проезжей дороги-то, как я уже сказал, еще не было, – на ферму пришли два санитара. Один нес смирительную рубашку, другой шел себе и покуривал. Увидев санитаров, отец кинулся в сад. Но санитары и в ус себе не дуют, пришли на ферму, потом спросили у сына, который спрятался на сеновале, где отец. Еще осведомились, нет ли у него оружия. Потом попросили чего-нибудь выпить, а потом, завидев отца, бросились за ним. Нагнали его быстро, он кинулся по склону вверх, в яблоневый сад, а сам все кричал без умолку, за ветку зацепился и рубаху порвал, а под конец попытался отбиться от них дубиной. Но санитары быстренько сбили его с ног, скрутили и натянули на него смирительную рубашку. А он все это время кричал, просто надрывался. Но санитарам хоть бы что. Они совершенно хладнокровно его повели, подталкивая перед собой, и так шли лесом, по лугам и полям, пока не добрались до Вуггау, где их ожидала «скорая». Пока они эдак шли, крестьяне на полях отрывались от работы и молча смотрели, как они его перед собой толкают, а он кричит и кричит. Однако санитарам больше ничего не оставалось. За ними какое-то время и дети бежали, пока родители их не окликнули. Никто не плакал, потому что фермера этого не любили, а находились и те, кто над ним смеялся, то ли по глупости, то ли по черствости, а может и так, по привычке.

Ашер заметил паука, который тотчас уполз под листья. Однажды они с Катариной наблюдали, как паук в пустоте плетет паутину. Он приподнял конец брюшка и выпустил длинную шелковистую нить, и ее немедленно подхватил слабый, почти не ощутимый воздушный поток. Нить приклеилась к ветке, паук ловко приземлился на нее и сразу взобрался по нити, как по мосткам. Снуя туда-сюда словно челнок, паук медленно соткал свою паутину. Ашер очнулся от воспоминаний и поднял глаза на крестьянина, прервавшего свой рассказ.

– Не смею вас задерживать, – произнес он и ненадолго задумался.

– Владелец похоронного бюро неплохо на нас нажился, – помолчав, добавил он. – Его все знают, даже в Прединге и Ляйбнитце. У него весь дом, все комнаты и даже коридоры заставлены добром покойников, чего там только нет: и вещи, и инструменты, и приборы, и картины, и безделушки, оружие всякое.

– Странный он человек, – снова помолчав, присовокупил его разговорчивый попутчик.

Потом он задумчиво протянул:

– Да-да…

И заключил:

– Да мне и пора.

И еще немного потоптавшись, ушел.

Паук как раз спрятался в свернувшемся трубочкой сухом листке. Уходя, любитель похорон поднял лист и, бросив на него мимолетный взгляд, раздавил выпавшего паука ногой. Ашеру бросилось в глаза, что он был босой.

Он опоздал к обеду и застал только старую тетку вдовы. У нее было круглое, неподвижное лицо, на котором не отражались никакие чувства. Она была низенькая и проворная. Она никогда не отвечала сразу, поэтому Ашер вечно гадал, расслышала она его или нет. Отвечала она всегда кратко и недвусмысленно, подобно тому как никогда не делала ни одного ненужного движения. После обеда он никак не мог решить, чем заняться дальше.

В палисаднике возле дома Цайнера цвели георгины. На Ашера нахлынули воспоминания. У родителей его жены был маленький садик, в котором они выращивали георгины: желтую «Вирджинию», похожую на большие одуванчики, лилово-розовый «Эйприл доун» и красный, с желтыми кончиками лепестков, «Джескот Линголд». Он вспомнил тещу: она плохо видела, и он по садовым каталогам искал для нее сорта георгинов и заполнял бланки заказов. Из года в год поздней осенью она выкапывала клубни георгинов и, прежде чем весной посадить снова, подсушивала их на чердаке. Из года в год она разводила в саду все новые, пышно разраставшиеся сорта георгинов. Он улыбнулся, глядя на георгины Цайнера и мысленно повторяя знакомые названия: вот алый «Епископ Лландаффский», вот белый, с зеленоватой сердцевинкой, «Твайлайт тайм», вот фиолетово-розовый, больше метра высотой, «Президент Мес»…

Тесть Цайнера, старик с массивной лысой головой и подкрученными усами, нарезавший лучину, посмеиваясь, крикнул ему:

– Георгинами любуетесь?

– Да.

– Женщин разглядывать приятнее, – со смехом откликнулся старик.

В низине с какого-то поля взлетела огромная ворона. Она так быстро исчезла на дереве, что Ашер решил было, что она ему пригрезилась. Во сне самые обыкновенные животные и предметы часто представали ему гигантскими.

Вдалеке он различил очертания санкт-ульрихской церкви – большого, желтого здания с луковичным куполом. Штукатурка на нем осыпалась, и оттого стены казались влажными. В самой церкви играли и шумели школьники. На приалтарном столике лежали пучки салата, тыквы, яблоки и помидоры. Со времен праздника урожая на молитвенных скамьях с пюпитрами висели связки кукурузных початков. Ашер наслаждался собственным одиночеством. Школьники, разгоняясь, скользили по каменному полу, подбегали к церковной двери, смеялись, переговаривались и перешептывались. Ашер не сумел притвориться, будто просто осматривает церковь, когда на самом деле он мысленно молился. Ему оставалось только ждать, когда дети уйдут домой. Посреди церкви на помосте лежал венок, сплетенный из пшеничных колосьев в честь окончания уборки урожая. Когда дети, расшалившись, распахнули дверь исповедальни, он увидел под потолком лампочку без абажура. К скамье канцелярскими кнопками было приколото покрывало, на крючке висела стола священника. Прежде чем дети захлопнули дверь, он успел заметить, что деревянная решетка прикрыта целлофановой пленкой.

На обратном пути он купил несколько мышеловок, а дома, разложив в них в качестве приманки кусочки свиного сала, поставил в кухне и на чердаке. В магазине Голобич не без иронии сообщил ему, что видел в кухне мышей. Когда он вернулся, ящиков для цветов на плите уже не было, – вероятно, Голобич отнес их в погреб.

Он разыскал гистологический атлас. Снова стал рассматривать иллюстрации, но на сей раз не мог углядеть в них ничего необычного, а стоило ему вспомнить о широко раскинувшихся за стенами полях и бескрайних холмах, как собственные мысли показались ему мелкими и ничтожными.

6

Когда он вечером следующего дня вошел в заброшенный дом, с выложенной кирпичом плиты, к его удивлению, спрыгнула лиса, на долю секунды замерла посреди комнаты и уставилась на него. Впоследствии он никак не мог решить, сколько длилось это мгновение. То ему казалось, что лиса едва взглянула на него, то чудилось, что лиса смотрела на него долго, неотрывно, чуть ли не с угрозой. На самом деле, в то мгновение, остановившись как вкопанный и различив в полумраке лису, он испытал одновременно и радость открытия, и страх. Лиса глядела на него молча. Она замерла явно оттого, что Ашер, сам того не желая, отрезал ей путь к отступлению. Большими прыжками она кинулась в соседнюю комнату, одним махом вскочила на подоконник и была такова. Ашер бросился за ней и успел увидеть, как она исчезла в лесу между деревьями. Он подождал, глядя ей вслед, а потом вернулся в большую кухню, где стоял гроб. Какой легкой и изящной показалась ему лиса! Он запомнил ее ярким желто-рыжим пятном, тенью, промелькнувшей перед его очарованным взором. Может быть, она ловила в доме мышей, а может быть, зайца, а может быть, каких-нибудь насекомых. Клыки у нее были как у волка, лапы – короткие и сильные, хвост – густой, почти такой же длины, как и тело. Кирпичная крошка тоненькими струйками сыпалась с потолка, где были порваны обои. На них кое-где еще виднелся узор из цветов, теперь Ашер ясно их различал. Он медленно обошел весь дом. У дверей кухни он наткнулся на незнакомца с густыми кустистыми бровями. Незнакомец с любопытством и с удивлением взглянул на него, а потом, как показалось Ашеру, осторожно, на цыпочках, двинулся в кухню, словно боясь кого-то разбудить.

Ашер направился в магазин, здание которого делила ровно пополам граница света и тени. В скудно обставленном помещении рядом с торговым залом сидели мужчины и женщины в черном, и среди них Ашер заметил Цайнера и крестьянок, с которыми познакомился накануне в доме умершего. Когда он вошел, они с ним поздоровались. Ашер тоже поздоровался и заказал бокал вина. С изнанки витринного стекла виднелась какая-то надпись задом наперед белыми буквами. Ашер с усилием, словно разбирая важную весть, прочитал ее, – это оказалась реклама пива со скидкой. Он прислушался к разговору женщин. Над прозрачными, светло-голубыми горами за окном магазина широкой полосой сгустился туман. Ашеру он чудился то ли застывшим водопадом, то ли пеной белых облаков. В это мгновение он подумал, что мироздание прекрасно и что природа безучастна к человеческим страданиям. Перед магазином теснились машины и мотоциклы малоземельных крестьян, решивших пропустить стаканчик после работы. Они пили пиво из бутылок и задерживались на час, не больше, а потом внезапно начинали торопиться домой, словно вспомнив о чем-то. Поскольку столиков в магазинном кафе было немного, Ашеру пришлось сидеть среди фермеров. Они не обращали на него внимания, но и недовольства не проявляли. Ашер снова посмотрел в окно. Ему нравилось, когда по вечерам небо медленно темнело, а облака по-прежнему выделялись на темном фоне. Когда он собрался уходить, к нему подсел Цайнер.

– Завтра пойдем на фазанов и зайцев, – сообщил он заговорщицким тоном, склонившись к Ашеру. – Если хотите, я за вами заеду… Часиков в семь, если это для вас не слишком рано, – добавил он.

Ашер решил, что, наверное, ни к чему испытывать отвращение к охоте. С фазаньей охотой у него, к его собственному удивлению, были связаны довольно приятные воспоминания. В сущности, на охоте ему тогда было совсем не плохо. Да и Цайнер, кажется, обрадовался, что он пойдет вместе с ним.

– Так что, идете? – спросил он.

– Иду, – ответил Ашер.

7

Среди ночи Ашер внезапно проснулся. На чердаке и за окном, как прежде, царила тьма. Как прежде, поскрипывал пол в доме, посвистывали мыши, но Ашер тут же уловил какой-то другой, посторонний, шорох. Ему пришла на ум мотыга, которую он после первой ночи, проведенной в доме, вновь спрятал под кучей кукурузных початков. Черт, как глупо, подумал он. Какое-то время ему казалось, будто он различает шаги, но потом понял, что это всего лишь кто-то шуршит и скребется за деревянными перекрытиями. Как легко было начать молиться в минуты страха и одиночества! От стыда он вскочил с постели, включил карманный фонарик и огляделся. Из ящика стола он достал пистолет и переложил его под подушку. Он зажег свет, постоял у запертой чердачной двери и, снова выключив свет, лег в постель. «Если бы кто-нибудь сейчас меня увидел, я бы сгорел со стыда», – подумал он. И тут же заснул.

Свет утренней зари показался ему спасением. Кукарекал соседский петух, где-то поблизости ровно и глухо ворчал работающий мотор, только и всего. Рубашка, всю ночь провисевшая на спинке стула, была такой холодной, что ее прикосновение к коже вызывало дрожь. Когда он вышел на порог и перед ним открылся вид на фруктовый сад и начинавшийся за ним овраг, ему почудилось, что у него впереди еще целая вечность. Ашер пошел по дороге. Еще до поворота на шоссе ему навстречу выехал «опель» Цайнера, и он сел в машину.

В ногах под сиденьем свернулась легавая – серая, в бурых пятнах. Вид у Цайнера был усталый, глаза воспалены, за спинкой заднего сиденья лежали два ружья.

«Ну, что, совсем проснулись?» – спросил он, не ожидая ответа. Он включил стеклоочистители – протереть запотевшие стекла. Они подъехали к окруженному хозяйственными постройками дому, во дворе которого их уже поджидал старик. На нем был зеленый охотничий костюм, перепоясанный увесистым патронташем, шляпа, в руках он держал дробовик. Губы у него были синие, дышал он хрипло и прерывисто, как астматик. Ашер уступил ему переднее сиденье, а сам скорчился на заднем. Теперь в спину ему упирались ружья, а старик положил ему на колени дробовик и патронташ. Ашер не имел ничего против ружья. Его собственное ружье по-прежнему сторожило чердак. Он пообещал себе его спрятать, а заодно где-нибудь схоронить мотыгу. А если Голобич начнет их искать? Что он тогда ему скажет? Нет, уж лучше не трогать мотыгу, оставить ее там, где лежит. Но ружье он перепрячет так, чтобы можно было до него дотянуться, не вставая с постели. Свое ружье ему хотелось убрать куда-нибудь с глаз долой, а вот держать ружье старика ему почему-то, как он заметил, даже нравилось.

Машина, дребезжа, поползла вверх по склону холма, и старик сказал, что хозяин продуктового магазинчика из Заггау довезет его на своем грузовичке до опушки леса, а там он подождет загонщиков. Если окажется, что загонщики ушли, не дожидаясь его, торговец повезет его к следующей партии.

В долине они покатили мимо низеньких домиков и далеко отстоящих друг от друга сараев, на стенах которых виднелись предвыборные плакаты. Ашер вспомнил, что в следующее воскресенье выборы. Он молчал, его попутчики тоже не проронили ни слова. Наконец, в лощине за украшенной фресками капеллой, они подъехали к длинному крестьянскому дому. Цайнер затормозил и, вылезая из машины, разговорился с охотниками, которые поджидали его между грудами тыкв. Ашер передал им через окно ружья и, согнувшись в три погибели, выбрался с заднего сиденья. На стене капеллы прямо перед ним возвышалась фигура святого Флориана, который окатывал водой из деревянной бадьи горящий дом. Он двинулся вслед за Цайнером, и, не успели они присоединиться к охотникам, как кто-то сунул ему в руки стакан со шнапсом, и он, отпив глоток, передал его дальше. Легавые охотников тявкали, рыли землю, натягивали поводки, виляли обрубленными хвостами. Ашеру снова бросились в глаза массивные патронташи, стягивавшие животы охотников. На сей раз охотников собралось человек пятьдесят-шестьдесят, больше, чем в прошлый раз. Ружья они повесили на левое плечо стволами кверху, стояли покуривая и неспешно беседовали. Сам распорядитель охоты переходил от одной небольшой компании к другой, приветствуя вновь прибывших рукопожатием, а хозяин фермы, высокий седой старик в деревянных башмаках, стоял на пороге и с ничего не выражающим лицом посматривал на собравшихся. Время от времени кто-нибудь из охотников здоровался с ним, и тогда он едва заметно пятился, отступая в сени, где за его спиной прятались двое детей. На крышах ворковали домашние голуби.

– У вас что, ружья нет? – спросил высокий, полноватый человек со спаниелем на поводке.

– Я только так, пришел посмотреть.

Внезапно Ашеру показалось, что в тоне охотника он различил скрытую враждебность. Наверняка все дело в том, что он и одет не по-охотничьи, и ружья у него нет. Его собеседник тем временем медленно направился к распорядителю охоты и принялся что-то с ним обсуждать.

Пока толстяк что-то говорил распорядителю, тот смотрел на Ашера, но не произнес ни слова.

Цайнер присоединился к загонщикам, державшим собак на сворке, а Ашер, пока остальные охотники зашагали к близлежащему лесу, чтобы оцепить его, остался с десятком других, сам не зная толком, что делать.

Они подождали, пока не выстроятся все охотники, а потом двинулись через дорогу к лесной опушке на склоне холма, чтобы ее прочесать. Ашер заметил, как охотники на лугу и в поле, прислонясь к телеграфным столбам, уже поджидают, когда загонщики выгонят на них дичь. Тотчас после этого загонщики спустили собак. Они бросились вперед, шурша листвой, залаяли, стали обнюхивать землю и деревья, а загонщики подзывали, науськивали их и натравливали.

С другого конца леса донеслись выстрелы, однако загонщики, не обращая на них внимания, спешно двинулись дальше, а Ашер думал только о том, как бы не потерять из виду Цайнера. Очки у него запотели, он снял их, протер на ходу и снова надел. В ту же минуту неожиданно раздался тоненький стон, который так же внезапно оборвался. Цайнер рванулся вперед и закричал, и Ашер увидел, как прямо перед ним откуда ни возьмись появилась собака и, держа в пасти зайца, стала отряхиваться, чтобы поудобнее перехватить добычу. Глаза у зайца были темные, широко открытые, голова бессильно покачивалась. Ашер вообразил, будто пес поймал зайца в параллельном мире, и тот погиб, только когда попал в наш мир, не привычный для него. Белая шёрстка у него на груди покрылась крошечными капельками крови, но в этом зрелище не было ничего ужасного, обыкновенно ассоциирующегося с насильственной смертью. У Ашера снова запотели очки, и, снова их протирая, он смутно различил, как Цайнер отнял зайца у пса, проткнул ножом одну заднюю лапу, продел сквозь отверстие другую и повесил зайца на вытянутой руке. Все это произошло так быстро, что Ашер едва успел осознать смысл случившегося. Идя на охоту, он намеревался сохранять ясную голову и смотреть на вещи отстраненно, но сейчас он внезапно ощутил, как его стремительно затягивает водоворот событий. Он был не в силах отдаться естественному течению происходящего и заметил, как пытается от него отстраниться. Сейчас им владело то же чувство, что и во время его гистологических сеансов, когда он рассматривал в микроскоп клетки крови или инфузорий: они находились совсем близко, все более и более открывали свой истинный облик и одновременно были бесконечно далеки. Как-то раз ему пришло в голову, что эту близость между ним и препаратами создавала тишина его рабочего кабинета и что она же не давала ему полностью отдаться обманчивому ощущению этой близости, но здесь, на охоте, его присутствие никак не влияло на ход событий (подобно тому как древесный лист или солнечник выглядели определенным образом, а не иначе, вне зависимости от того, знал он об этом, или нет). Он мог лишь отвернуться и не смотреть, но и в этом не мог проявить свободную волю, потому что словно завороженный следил за происходящим. За молодыми деревцами собаки исчезли в зарослях пожухлого папоротника, напоминающих орнамент на абстрактной картине. Желтые увядшие листья продолжали качаться и шуршать, когда собак уже и след простыл. Загонщики замерли и стали ждать, потому что, как пояснил Цайнер, кто-то вспугнул фазана. При каждом шаге он с хлюпаньем вытаскивал ноги из болотистой земли. Ашер обрадовался, что наконец выдалась пауза. Он отер пот со лба и огляделся. Тотчас же возгласы загонщиков утонули в выстрелах, и вниз со склона холма, по которому он надеялся спастись бегством, кубарем скатился подстреленный заяц. Загонщики захохотали. Они стали ждать, пока охотник, подстреливший зайца, не засунет его в рюкзак. Ашер устыдился, что не разделяет их радости. «До чего же я тяжел на подъем», – подумал он. Неужели нельзя за них порадоваться? Ведь он не испытывал ни ужаса, ни отвращения. Он лишь сознавал, что не такой, как они. Он безучастно глядел, как пес того охотника с лаем подпрыгивает за убитым зайцем, стараясь цапнуть его зубами, и как затем, когда хозяин отогнал его легким пинком, снова принялся рыскать в зарослях папоротника. Заяц в рюкзак не помещался, поэтому охотник положил его и застегнул клапан поверх заячьей тушки, так что с одного бока свешивалась голова зайца, а с другого – задние лапы.

Ашеру впервые подумалось, что представления о смерти всецело определяются человеческим зрением. «Будь заяц не больше мухи, я бы его смерть даже не заметил». Вскоре они вышли из лесу. Внизу перед Ашером теперь открылся вид на поросшую травой лощину, небольшие пруды, в которых разводили карпов, облетевшие яблони и ферму, с которой они вышли на охоту. Над лесом стояло солнце, похожее на облачко света в тумане. Ферма в лощине сверху казалось совсем маленькой, бурые куры во дворе – крохотными точечками. Распорядитель охоты собрал подстреленную дичь и потащил ее по тропе. Теперь загонщики шли медленнее, и Ашер поспевал за ними без усилий. Они оцепили следующий холм и разговорились о чем-то, прежде чем спустить собак и двинуться за ними в лес. Ашер ощущал приятную усталость. Ему казалось, будто привычный мир остался где-то далеко-далеко. Охотник, за которым он шел, отдал зайца фермеру, его рюкзак и штаны сплошь покрывали темные пятна засохшей крови.

Внезапно спуск стал таким крутым, что собаки взвыли и, не удержавшись, кувырком покатились вниз. Чтобы не упасть, Ашер хватался за мелкий кустарник, тоненькие веточки и стволы деревьев, а потом с трудом взбирался на противоположный склон, еле видимый в туманной мгле. Под каким-то деревом он заметил горстку белых куриных перьев, и один из загонщиков предположил, что здесь лиса или коршун расправились с добычей – домашней курицей. Загонщик был в серой тирольской шляпе и армейской куртке, в руке держал складной охотничий стульчик и, словно тросточкой, указывал им в сторону полей. Было холодно, и его дыхание вырывалось клубами белого пара. Его верхнюю губу украшали темные усы, на концах которых виднелись капли. «Если не возражаете, пойдем помедленнее», – предложил он Ашеру. Они вышли на луг, откуда снова открывался вид на долину. По склону холма толпами, похрустывая яблоками, спускались охотники с ружьями за спиной и с собаками на поводке. На кожаных ремешках-тороках у них болтались ореховки с плотно закрытыми глазками, напомнившие Ашеру замерзших зимой певчих птиц, которых он видел в детстве. Загонщик, прошедший рядом с ним последний отрезок пути, нагнулся, подобрал с земли яблоко и протянул его Ашеру. Оно оказалось на удивление сладким и холодным, Ашеру даже почудилось, будто холод ударил ему в голову, как вино. Теперь перед ним простиралось широкое, глубокое русло равнины с известкованными перепаханными полями и желтыми стогами кукурузы, поставленными тесными рядами. Загонщики вновь устремились в лес. На них дождем сыпались листья, солнечный свет пятнал землю у них под ногами. Внезапно прямо перед собой Ашер заметил зайца, притаившегося за пнем и полускрытого опавшей листвой. Он в ужасе уставился на вспугнувшую его собаку, бросился бежать и не успел несколькими прыжками достичь вершины холма, как его настигли выстрелы и он, перевернувшись через голову, уткнулся в землю. Эта безумная попытка спастись, абсурдная и смешная, пробудила у Ашера в душе сострадание и какое-то непонятное облегчение. Едва застрелили этого зайца, как следующий, петляя, выбежал прямо на них из-за деревьев, и Ашер, наблюдая, как он пытается уйти, боковым зрением заметил, как Цайнер смутной тенью сорвал с плеча ружье, по слабому ветерку ощутил, как тот обернулся, услышал выстрел и увидел, как заяц исчез в маленьком облачке поднятой земли и пыли. Однако его тонкие, пронзительные стоны, заглушавшие тявканье собак, утихли не сразу. Загонщики остановились возле покрытого опавшими листьями рыбного пруда. Внезапно стоны зайца смолкли. Черный пес принес добычу подоспевшему загонщику. Охотник схватил его и сбросил вниз по склону. Заяц упал прямо под ноги Ашеру. Ашер нагнулся и поднял зайца. Странно, до чего он был тяжелый. Самую тяжесть заячьей тушки Ашер воспринимал как проявление смерти. Что-то подобное ему уже приходилось наблюдать и у мертвых, и он по привычке ожидал, что любое живое существо посмертно обретает эту странную тяжесть, даже легкий, проворный заяц, казалось, отяжелел только после смерти.

– Хотите, продам зайца? – спросил Цайнер.

Ашер покачал головой.

– Само собой, вы же один живете, к чему он вам, – сказал Цайнер.

Держа в руках зайца, Ашер нащупал под шкуркой косточки, твердые и неподвижные. Его пальцы до сих пор ощущали их жесткость и хрупкость. Ашер положил зайца на землю и отвернулся от Цайнера.

– Подождите минуточку, – попросил он.

Выше по склону, вдоль подвода воды к пруду, росли высокие хвощи. Хвощи доходили ему до груди. Загонщики двигались сквозь них, словно в воде. Ашер подобрал птичье перо, соскреб немного мха с древесного ствола и спрятал его в полиэтиленовый пакетик. Они стали спускаться, молча, запыхавшись, сгорбившись под низко нависшими, взъерошенными ветвями. Кое-где из-под опавшей листвы выглядывали грибы белого цвета, в лесу стало светло от солнца, но воздух еще не прогрелся. Издалека Ашер разглядел, как собака распорядителя охоты схватила зайца, но все происходило так быстро, что на таком расстоянии показалось утомленному дорогой Ашеру нереальным. На опушке они, тяжело ступая, шли по густой палой листве, загонщики тащили на спине бессильно висящих головой вниз зайцев. Тут они встретились с поджидавшими их охотниками, и Ашер, у которого уже все тело ломило от усталости, решил пойти с охотниками. Он подождал, пока они соберут зайцев, фазанов и ореховок, а потом следом за ними отправился в долину, а загонщики тем временем исчезли в лесу. Воздух был прозрачный. Солнце светило ярко. Перед ними открылся вид на два спущенных пруда, влажная земля на месте прудов поблескивала на солнце. Между прудами стоял маленький грузовичок с открытыми задними дверцами. Ашер блаженствовал, кожей ощущая тепло и наслаждаясь неспешным спуском с холма. Мышечное напряжение отдавалось во всем его теле, да и странное оцепенение всех его чувств еще не прошло. В багажнике грузовичка был припасен ящик пива, рядом с ним укладывали добытую дичь. Ашер мельком взглянул на серо-бурые шкурки зайцев, покрытые засохшими брызгами глины и крошечными алыми капельками крови, и на яркое оперение птиц. Снова выпрямившись, он заметил старика, которого утром подвозил Цайнер. Тот подставлял солнцу иссиня-бледное лицо. Старик посетовал, что подстерегать дичь было не в радость, в тени-де страшный холод.