Текст книги "В бурях нашего века (Записки разведчика-антифашиста)"

Автор книги: Герхард Кегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Двенадцать лет средней школы, четыре-пять лет высшей школы без стипендии и еще три года стажировки и подготовки к асессорским экзаменам все это наряду с прочим означало, что молодой гражданин, намеревавшийся стать судьей, прокурором или работать в каких-либо других государственных органах, мог рассчитывать на получение полного заработанного обычным путем жалованья лишь к более чем 25-летнему возрасту. Этого невозможно было позволить себе, не имея богатого отца или тестя. Так почти без шума, при помощи экономических рычагов обеспечивалась в капиталистическом государстве классовая исключительность буржуазного судебного и управленческого аппарата. В тех немногих случаях, когда этих рычагов оказывалось недостаточно, уже во времена Веймарской республики вступали в силу политические заслоны, которые сегодня называются запретом на профессии. И поскольку возглавлявшиеся социал-демократами правительства во времена Веймарской республики не допускали никаких изменений в этих основах классового господства буржуазии, СДПГ сама была заслоном против демократизации важнейших государственных органов.

Болькенхайн и его участковый суд

Болькенхайн являлся небольшим провинциальным городком в Силезии, насчитывавшим около 5 тысяч жителей. Он располагался на берегу Дикой Нейсе (ныне Ныса Шалёна) и входил в тогдашний прусский правительственный округ Лигниц. Там были интересные в историческом отношении развалины замка, участковый суд, в котором мне предстояло некоторое время работать, окружное управление, районная больница и "неполная средняя школа для мальчиков и девочек". Политический облик Болькенхайна и его окрестностей определялся примерно дюжиной расположенных там дворянских поместий. Пять или шесть из них входили во владения сильно выродившегося отпрыска старинного силезского дворянского рода некоего графа Гойя. Вследствие расточительного образа жизни, которого придерживались он сам и его предки, и неспособности по-деловому вести хозяйство столь крупных владений господин граф оказался по уши в долгах и над ним была установлена частичная опека крупных банков и других богатых кредиторов. Мне тогда не раз приходилось иметь дело с различными проявлениями мотовства графа.

Расположенные вокруг земли, как уже говорилось, принадлежали горстке крупных помещиков, экономическим и прочим интересам которых служил также районный центр Болькенхайн. Так, в городке имелись предназначенные прежде всего для дочерей сельских жителей зимние сельскохозяйственные курсы, где наряду с прочим обучали ведению домашнего хозяйства. Владельцам замков и помещикам требовалась дешевая рабочая сила, грамотные слуги, воспитанные в духе строгого повиновения помещичьей власти. Ремесло и промышленность округа также служили прежде всего удовлетворению потребностей помещиков. В районе существовали небольшие ткацкие фабрики, производство узорчатых тканей, кожевенный завод и обувная фабрика, кирпичные заводы, лесопилка и каменоломня. В связи с разразившимся в конце двадцатых – начале тридцатых годов экономическим кризисом некоторые из этих мелких предприятий были закрыты.

Председатель участкового суда являлся ярым монархистом. Он с ненавистью относился к Ноябрьской революции и презирал Веймарскую республику государство, которому должен был служить. Например, в дни государственных праздников он отказывался вывешивать на здании участкового суда черно-красно-золотистый флаг Веймарской республики. О цветах государственного флага он в открытую говорил: "черно-красно-поносный". Несмотря на множество доносов, на указания вышестоящих инстанций, которые представлялись, однако, более чем мягкими, возглавлявшемуся социал-демократами правительству Пруссии так и не удалось призвать к порядку этого типичного для тогдашнего времени представителя реакционного судейства, из рядов которого несколько позднее без каких-либо трудностей сформировали армию фашистских душегубов. Требование удалить его из судебных органов было отклонено с псевдодемократической ссылкой на то, что его назначили судьей пожизненно и ни одно правительство не вправе сместить ею. Запрет на профессии уже в те времена – и при возглавлявшихся социал-демократами правительствах – применялся лишь в отношении левых, а привилегия реакционеров на право господства в органах государственной власти никогда сколько-нибудь серьезно не затрагивалась.

Конечно, и тогда встречались отдельные судьи с демократическими взглядами. Но большинство из них исчезло вскоре из виду, оказавшись в канцеляриях отделов по вопросам кадастровых записей, разводов и алиментов. А вопросы политической важности входили в компетенцию реакционеров. И тогда, во время моей недолгой юридической стажировки в небольшом участковом суде, мне стало понятно, почему предпосылкой любого демократического развития в Германии является слом реакционного аппарата господства буржуазии.

К сказанному остается лишь добавить, что единственный адвокат в городке, который имел также разрешение совершать нотариальные акты, полностью вписывался в этот политический ландшафт. Уже в первые дни нашего знакомства он рассказал мне о том, что участвовал в гитлеровском путче в Мюнхене в ноябре 1923 года, но потом стал ориентироваться на более солидную Немецкую национальную партию.

Первые попытки конспирации

Когда, направляясь на службу в Болькенхайн, я снимался с учета в окружкоме КПГ в Бреслау, было решено: мне в этом небольшом городке не следует объявлять, что я член компартии; договорились, что мне выдадут партийный билет, где будет стоять не моя подлинная фамилия, а псевдоним. Но я могу помогать членам местной партийной ячейки в их политической деятельности, например в выпуске листовок и других агитационных материалов, и участвовать в партийной работе в близлежащих деревнях. Об этом будет извещен руководитель партийной ячейки в Болькенхайне – я, к сожалению, забыл его фамилию. Мне было сказано, чтобы я встретился с ним через несколько дней после прибытия на место службы. Вместе с ним я должен был подумать о том, как следовало бы использовать меня на политической работе.

В участковом суде мне поручили ведение кадастровых книг. Уладив свои личные дела, я принялся осваивать эту новую для меня и первую самостоятельную область работы. Моим непосредственным начальником оказался участковый судья, добродушный человек средних лет, демократ по убеждениям, охотник до путешествий и любитель природы. Я узнал от него немало интересного об истории этого края и о некоторых местных общественных взаимосвязях. Вскоре после моего приезда он вручил мне несколько поступивших уже на мое имя в участковый суд почтовых бандеролей, которые хранил в своем письменном столе. Это были несколько хорошо упакованных номеров издававшегося Коммунистическим Интернационалом журнала "Интернационале прессе-корреспонденц".

Поскольку я ни при каких обстоятельствах не хотел лишиться этой великолепной, всегда чрезвычайно содержательной информации, но у меня, когда я отправился в Болькенхайн, еще не было в этом городке частного адреса в Болькенхайне, я переадресовал журнал из Бреслау на адрес участкового суда. Я так и не узнал, известно ли было моему судье, какую крамолу хранил он для меня в своем письменном столе.

В первое же воскресенье, во время церковной службы, когда порядочные граждане обычно находились не на улице, а в церкви, я посетил названного мне коммуниста. Он, как и все члены партийной ячейки, уже несколько лет был безработным и получал для своей состоявшей из пяти человек семьи благотворительную помощь в размере 12 марок 50 пфеннигов в неделю. Жил он с семьей в темном подвале в каком-то глухом переулке. Не получив еще из Бреслау сообщения обо мне, он явно не верил ни одному моему слову. Мне стоило немалого труда уговорить его, чтобы он запросил обо мне необходимые сведения и затем встретился со мной. Примерно через три недели все было в порядке.

За несколько проведенных в Болькенхайне месяцев я многое узнал. Иногда в субботние вечера я выезжал вместе с членами партийной ячейки в довольно отдаленные деревни. Главной формой политической работы являлась агитация по домам, поскольку проводить в тогдашних условиях деревенские собрания удавалось лишь в единичных случаях. От сочувствовавших нам людей и от весьма малочисленных коммунистов в деревне мы узнавали фамилии бедняков и поденщиков, с которыми можно было попытаться установить контакт. Иногда они сами давали нам знать, что хотели бы встретиться с нами. И если удавалось организовать такую встречу, то рабочие-коммунисты из Болькенхайна, которые в течение многих лет сами находились без работы, и эти обнищавшие и отчаявшиеся бедняки быстро находили общий язык – язык эксплуатируемых.

Партсобрания ячейки проводились по возможности в квартирах членов партии. Иногда приходилось собираться в кабачке, где нужно было что-то заказывать, а деньгами никто не располагал. Мы обсуждали обстановку, речи руководителей партии и партийные документы, сочиняли лозунги, писали листовки и тут же размножали их примитивными средствами, подумывали, как следовало организовать наши выступления и действия самого различного характера. Здесь царила совершенно другая атмосфера, чем на студенческих вечерах. Разговоры шли о вещах, гораздо более близких к реальной жизни. Для меня было большой радостью, когда я почувствовал, что, присмотревшись ко мне с необходимой поначалу осторожностью, члены партийной ячейки поверили мне и приняли в свой круг. Я убедился, что это чудесные люди, неутомимые, готовые к самопожертвованию борцы за дело рабочего класса. Они по очереди приносили на наши собрания то немного чая, то кофе, сигареты или табак, хлеб и маргарин. Ведь предоставляя для наших собраний свое убогое жилье, товарищи не могли накормить и напоить всех гостей – а нас собиралось до двенадцати человек. Расходились мы всегда за полночь.

Но вскоре неожиданно моя стажировка в Болькенхайне закончилась. Моя связь с коммунистами в городке, где люди хорошо знали друг друга, не осталась незамеченной. Несмотря на наши меры предосторожности, меня видели вместе с тем или иным коммунистом то в самом городке, то в одной из близлежащих деревень. Или кто-то мог видеть, как я зашел в квартиру одного из членов КПГ и вышел из нее лишь поздно ночью. А ведь стажер суда в небольшом городке считался человеком из так называемого порядочного общества. Поэтому прибывший туда новичок, который общался с коммунистами, неизбежно должен был привлечь к себе внимание со стороны реакционно настроенных обывателей.

Толчком ко всему послужил следующий случай: как-то днем я прогуливался по центральной улице городка с упомянутым выше адвокатом, которому я иногда за скромное вознаграждение помогал в работе. Вдруг на другой стороне улицы я заметил одного пожилого товарища, как и все другие, безработного. Несколько нетвердой походкой он шел нам навстречу. У нас с ним установились добрые отношения. В прошлом он являлся красным матросом. Это был человек необыкновенной силы, с плечами шириной с книжный шкаф, по профессии каменщик. Он оказывался просто незаменимым на митингах и собраниях, где нам нередко приходилось иметь дело с политическими врагами и провокаторами. Он мог взять бесчинствующего противника правой рукой за воротник и, держа его в протянутой руке, вынести из зала на улицу. Там он обычно отпускал брыкавшегося и перепуганного до смерти забияку с миром, дав ему дружеский совет не пытаться больше проникнуть в зал. Но у этого товарища имелась одна слабость: когда он в благотворительной кассе получал несколько марок, его вдруг одолевало желание выпить. Ведь денег опять не хватит для оплаты долгов лавочнику и булочнику. Горе он решал залить. Он никогда не пил много: всего две-три рюмки дешевой водки. Но почти не переносил алкоголя. И вот на улице в тот раз он заметил только меня, а на шедшего рядом адвоката не обратил внимания. И крикнул мне через улицу: "Здравствуй, Герхард! Ты придешь сегодня на собрание?"

Я сделал вид, будто ничего не заметил. Но адвокат все слышал. Он растерянно взглянул на меня. Окликнувшего меня быстро удалявшегося человека он, конечно, знал – коммунисты в маленьком городке были хорошо известны, ведь их насчитывалось немного. Кроме нас, на улице больше никого не было, и речь не могла идти ни о ком другом.

Прошло несколько дней, и от разных людей в городке я стал узнавать, что меня считают в Болькенхайне "красным стажером". Когда один из судебных чиновников, который относился ко мне с дружелюбием, сообщил мне, что в земельный суд в Бреслау на меня поступил донос и принято решение о расследовании, я встревожился.

Мне не следовало рисковать, допуская такое расследование с чреватым для меня большими неприятностями дознанием относительно моих политических взглядов и поведения, – для этого имелись достаточно веские причины. Так же считали и в окружкоме партии. Мы все пришли к единому мнению, что мне следует упредить расследование, подав прошение об отпуске или увольнении из судебных органов из-за личных и экономических затруднений. Я так и поступил, не откладывая дело в долгий ящик. Поначалу я испросил годичный отпуск.

Когда я обратился к председателю участкового суда, которого считал главным виновником моих трудностей, и попросил его поддержать мою просьбу, дав при этом понять, что после годичного отпуска я, вероятно, буду ходатайствовать о своем увольнении, он стал самим олицетворением любезности. Являясь бюрократом до мозга костей, он был чрезвычайно рад избавиться от дальнейших неприятностей из-за "красного стажера".

Моя просьба об отпуске была удовлетворена еще до начала официального расследования в связи с "подрывающим государственные устои общением с коммунистами". Могу живо представить себе, как позднее в ответ на запрос гестапо о бывшем стажере в суде Герхарде Кегеле докладывалась точная справка из его досье о том, что он уволился из судебных органов по собственному желанию и в связи с личными финансовыми затруднениями. Вследствие недостатка опыта мои первые шаги подпольщика привели к довольно плачевным результатам.

ПОДГОТОВКА К ПОДПОЛЬНОЙ БОРЬБЕ

Таким образом, в конце весны 1932 года мне пришлось в Бреслау начинать все сызнова. Я хотел устроиться на работу в издательство местной газеты КПГ. Буржуазная пресса с каждым месяцем все больше скатывалась на позиции "Харцбургского фронта"* фашистской партии, Немецкой национальной партии, "Стального шлема", Имперского союза и Всегерманского союза. Постигшая меня во время работы в прусских судебных органах неудача усилила сложившееся у меня впечатление, что для конспиративной работы я не гожусь. Но товарищи из окружкома партии, где уже подумали о том, как использовать меня в дальнейшем, считали иначе.

______________

* 11 октября 1931 года в Харцбурге собралась конференция представителей крайне правых организаций. Они потребовали передачи власти "национальным силам", иными словами – гитлеровцам и их единомышленникам, полагавшим, что следует уже вплотную приступить к подготовке реванша. Харцбург знаменовал собой консолидацию всех, кто был заинтересован в установлении режима ничем не ограниченной диктатуры. – Прим. перев.

Работники окружкома – если не ошибаюсь, в том числе и политический секретарь окружкома Густль Зандтнер – сказали мне примерно следующее: если бы я стал партийным журналистом, то на мне навсегда осталось бы политическое клеймо. Я был бы более полезен для партии, если бы сумел, не раскрывая себя, работать, например, в какой-нибудь буржуазной газете. Мне верят, что во имя социалистической революции я готов идти на баррикады. К этому готовы десятки тысяч немецких коммунистов. Но не каждый смог бы, как я, стать сотрудником какой-нибудь крупной буржуазной газеты и получить доступ к важным для партии источникам информации. Мне следовало бы также подумать о том, сказали мне, что партия, возможно, будет вынуждена уйти в подполье. В этом случае ценность коммуниста, который сумеет остаться на легальном положении, возрастет вдвое. Возражать против этих аргументов было бы глупо.

Решили, что по этим причинам мне не следовало включаться и в работу местной партийной ячейки. Постоянную конспиративную связь с окружкомом я буду теперь поддерживать через Вернера, который в ближайшие дни установит со мной контакт. Вернер – это, конечно, была партийная кличка. В соответствии с правилами конспирации я никогда не спрашивал о его настоящем имени. Мы регулярно, например дважды в месяц, встречались то где-нибудь на сквере, то в каком-нибудь кабачке, то в кино. Во время встреч мы обменивались информацией и мнениями. Я всегда мог получить у него марки в уплату членских взносов для своего партбилета, который я, как и он, постоянно носил с собой. Когда нацисты пришли в 1933 году к власти и семьи многих коммунистов в результате массовых арестов оказались в жестокой нужде, я регулярно передавал собранные мной у друзей и знакомых деньги в организацию "Красная помощь". И Вернер никогда не забывал выдать мне, как это следовало делать, квитанцию за полученные для "Красной помощи" взносы. Короче, мы вели себя так, что во время возможной облавы или в случае ареста полиция классового противника могла сразу же достать из наших карманов обличительный материал против нас. У нас было слишком мало опыта, и мы, пожалуй, недооценивали нашего врага – фашизм, его средства насилия и беспредельную жестокость.

Редактор буржуазной печати

Исполнявший обязанности главного редактора газеты "Бреслауер нойесте нахрихтен" Курт Петцольд, которому я рассказал о своем увольнении из судебных органов Пруссии ввиду материальных затруднений, пригласил меня выпить с ним по бокалу вина и не спеша обсудить все проблемы. Он рассказал мне об изменении политического климата в редакции. Его собственное положение осложнилось, поскольку многие редакторы держали нос по ветру и все больше ориентировались на фашистскую партию, и он уже не может говорить в редакции то, что думает. Он обещал мне, что постарается добиться для меня поначалу места помощника редактора.

Петцольд не поддерживал "Харцбургский фронт" и являлся решительным противником Гитлера. Ему было явно нелегко вопреки своим убеждениям выть с волками по-волчьи, чтобы не потерять место и профессию. Свои надежды он возлагал на то, что рано или поздно вмешается рейхсвер, чтобы не допустить прихода Гитлера к власти.

Мой вопрос он решил быстро. Уже через несколько дней я был принят на должность помощника редактора с окладом 165 марок. Вначале я работал во внешнеполитической редакции. Здесь я прежде всего научился быстро править текст и тому, как с помощью ножниц и клея из сообщений различных немецких и иностранных информационных агентств можно слепить "собственный" информационный материал. К этому следует добавить придумывание интригующих читателей заголовков.

Я все более сосредоточивал свое внимание на вопросах экономики. Это давало мне также возможность устанавливать во многих отношениях интересные связи с банковскими и промышленными кругами, что укрепляло мое положение в редакции и, следовательно, служило интересам партии. Благодаря серии статей о создававшейся тогда системе военизированной трудовой повинности мне удалось обеспечить прочный контакт с комендатурой рейхсвера в Бреслау. По моей просьбе компетентные господа из рейхсвера объяснили мне, сколь важная роль отводится этой системе в деле перехода от 100-тысячной кадровой армии к созданию сильной массовой армии. Корректный учет рекомендаций рейхсвера в статьях для "Бреслауер нойесте нахрихтен" открыл мне двери для дальнейших запросов и бесед в армии.

После 30 января 1933 года, когда германская крупная буржуазия сделала Гитлера рейхсканцлером, капиталистические газетные концерны поспешили "унифицировать" свои редакции, приобщив их к установившей свое господство фашистской идеологии и выбросив на улицу, наряду с подозревавшимися в марксизме, редакторов еврейского происхождения. У нас таким образом был уволен заведующий отделом экономики Эренхауз. У меня установились с ним хорошие деловые отношения, и он знал, что я – противник фашизма. Очевидно, поэтому перед своим уходом он предложил передать мне – поначалу на время руководство отделом экономики. Теперь мне в качестве руководителя и единственного редактора экономического раздела газеты приходилось ежедневно делать две-три газетных страницы по вопросам экономики. Относительно подготовки еще одной-полутора страниц, где публиковались биржевые курсы и новости биржи, уже давно существовала договоренность с одним специалистом-биржевиком. Собственные репортеры и постоянные авторы были только в некоторых разделах газеты. Наконец, я использовал и то, что наряду с солидными экономическими подразделениями в крупных немецких и международных информационных агентствах имелось несколько журналистских бюро, которые, будучи в определенной мере зависимыми от промышленных объединений, обрабатывали также и специальную международную прессу.

Между прочим, у меня имелась возможность помещать в экономическом разделе "Бреслауер нойесте нахрихтен" довольно объективную информацию об экономическом развитии Советского Союза. Как раз тогда в Советском Союзе был досрочно, в четыре с небольшим года, выполнен первый пятилетний план, который ранее в капиталистическом мире подвергался насмешкам и характеризовался как несбыточная фантазия. Началась работа над выполнением второй пятилетки.

У буржуазии промышленно развитых капиталистических государств росла потребность в информации. "Красная торговля угрожает!" – так называлась книга американского публициста Кникербокера о первом пятилетнем плане, которая быстро стала бестселлером международного масштаба. Свою вторую книгу, которая снова имела успех, он озаглавил "Красная торговля завлекает!". Капиталистические журналистские и информационные агентства были вынуждены уже писать о развитии и планировании советского народного хозяйства более реально и подробно. Я использовал эту тенденцию, не вызывая к себе политических подозрений.

Массовый террор и пропаганда войны

Господствующие классы Германии сделали Гитлера рейхсканцлером, отдав в его руки немецкое государство, все инструменты власти. Фашистский террор приобрел невиданный размах. Организованный Герингом и Геббельсом поджог рейхстага должен был послужить оправданием массовых арестов и убийств, запрета на профессии десяткам тысяч людей самых различных специальностей, оправданием создания адских камер пыток и концлагерей. Коричневая фашистская чума стремилась изолировать и физически уничтожить коммунистов и прогрессивных социал-демократов, профсоюзных деятелей, демократов и гуманистов. Уже на первом этапе гитлеровского господства были убиты, изувечены, замучены в концлагерях и тюрьмах или вынуждены эмигрировать десятки тысяч лучших сынов и дочерей немецкого народа. Все это сопровождалось небывало жестоким преследованием евреев, показавшим, на что были способны коричневые властители. И когда штурмовики, а затем и рекруты вермахта заводили песню о "дряблости" мира, который "бросала в дрожь" приближавшаяся "великая война", каждому немцу, собственно, должно было стать ясным, что затевали фашисты и к чему они вели ставшую нацистской Германию. "Мы будем идти маршем, пока не превратим все в развалины, ибо сегодня в наших руках Германия, а завтра будет весь мир". Более определенно сказать о своих намерениях фашисты просто не могли.

Утрата связи с партией

В конце февраля или в первой половине марта 1933 года у меня состоялась последняя встреча со связным окружкома партии. Он сообщил мне об аресте многих членов партии и о бесчеловечных пытках, которым их подвергли. Уже провалилось два состава окружкома КПГ Бреслау, его члены были арестованы или убиты. Возможно, что фашистам удалось внедрить в партийный аппарат своего провокатора.

Вскоре после этой встречи неподалеку от оперного театра Бреслау я увидел людей в арестантской одежде, которых охраняли вооруженные штурмовики. Они подметали улицу. Вдруг в человеке, который толкал впереди себя тачку с мусором, я узнал Вернера. Он также узнал меня, но не подал и виду. Мы незаметно обменялись приветственными взглядами. Я ничем не мог помочь ему. Больше я его не видел. Провод, связывавший меня с партией, продолжавшей теперь борьбу в глубоком подполье, был порван.

10 апреля 1933 года фашисты фальсифицировали день международной борьбы пролетариата – 1 Мая, заменив его "днем национального труда", для чего приняли соответствующий закон. Эта демагогия должна была сбить с толку рабочих относительно антинародной сущности фашизма. И правление Всегерманского объединения профсоюзов призвало членов профсоюзов к участию в фашистском первомайском празднике. На одной из самых оживленных улиц Бреслау я видел колонну демонстрантов. Более 100 тысяч человек шли под флагом со свастикой и фашистскими лозунгами, часть из них явно делала это по принуждению. Среди демонстрантов – множество рабочих! Я был удручен.

В редакции мне поручили написать восторженную статью очевидца. По указанию Геббельса все газеты должны были посвятить майской демонстрации и торжествам целые страницы. Я вежливо, но твердо отказался участвовать в этой затее.

На следующий день я получил от руководства редакции указание как можно быстрее отправиться к дому профсоюзов Бреслау. О происходивших там событиях я должен был написать репортаж.

Улица была оцеплена штурмовиками, которые не пустили меня к дому. Но я все же видел, как вооруженные штурмовики силой заняли здание. Из дома с поднятыми руками выходили профсоюзные работники, их ударами загоняли на стоявшие наготове грузовики, среди них имелись тяжелораненые, а несколько человек было убито. Нападения на профсоюзные учреждения произошли в тот день по всей Германии. Нацисты конфисковали многомиллионную кассу профсоюзов, арестовали и насильственно увезли множество их функционеров. Собственность разгромленной организации рабочих передали в распоряжение основанной через несколько дней фашистской организации "Германский трудовой фронт". Мой отчет обо всем этом был признан абсолютно негодным.

Спустя примерно две недели руководство издательством и я получили из Берлина сообщение, что за марксистские взгляды я вычеркнут из "списков немецких редакторов". От издательства, которое не могло больше пользоваться моими услугами, я получил уведомление об увольнении. В нем говорилось о якобы согласованном со мной условии, что я могу быть уволен с предупреждением за три месяца, – в действительности мне этого не полагалось. Такое уведомление я воспринял как дружественный жест со стороны директора издательства Тугендхата, который также оказался в "черном списке" ввиду своего еврейского происхождения. Во всяком случае, жалованье за три месяца мне пригодилось.

Форма и содержание сообщения о том, что моя фамилия вычеркнута из списка журналистов, дали мне основание предполагать, что против меня не имелось какого-то конкретного изобличающего материала. И я решил закинуть удочку. Я написал протест, сославшись на свое хорошее сотрудничество с кругами промышленников и рейхсвера, и потребовал сообщить мне фамилию и адрес доносчика или доносчиков, чтобы возбудить против них судебное дело. Тут мне также помог неожиданный забавный случай.

Как было сказано выше, еще во время учебы в школе я стал членом спортивного общества Бреслау "Форвертс", где очень старательно посещал тренировки. А потом, ко времени учебы в университете, мой старший брат сманил меня в Академический гимнастический союз, где срочно требовался инструктор по занятиям на снарядах и хороший спортсмен для участия в межвузовских соревнованиях.

Упомянутый Академический гимнастический союз, который очень быстро фашизировался, в 1931 году исключил меня за "марксистское умонастроение" некоторые члены союза из рядов фашистской партии или штурмовиков во время одного реакционного студенческого мероприятия видели, как я участвовал в организованном срыве этого мероприятия: мы пели "Интернационал". Особенно любившие спорт члены гимнастического союза, который, между прочим, входил в состав Немецкого союза гимнастов, хотели во что бы то ни стало оставить меня в нем. Но нацисты, которые уже находились там в большинстве, категорически потребовали моего исключения. В течение двух вечеров до поздней ночи мы в союзе ожесточенно спорили об "Интернационале", о том, что говорит его пение, о самом певце. Я открыто признал, что пел "Интернационал", и заявил, что считаю фашизм смертельным врагом немецкого народа, подлым обманным маневром реакционных сил. Нацисты и их попутчики составляли, повторяю, большинство, и я был исключен.

Чтобы заниматься спортом и дальше, я активизировал свое пассивное тогда, но не прекращавшееся членство в спортивном клубе "Форвертс". Я уплатил просроченные членские взносы, которые для студентов были невелики, и меня снова допустили к спортивным занятиям.

После того как государственная власть была передана фашистам, они ликвидировали спортивное общество "Форвертс" – причиной для этого явился хороший спортивный зал, который они хотели присвоить. Это было хорошее, крепкое общество, оно находилось под влиянием прежде всего буржуазных левых и социал-демократических кругов, оказывавших ему солидную финансовую поддержку. Фашисты конфисковали и заняли спортивный зал и другие площадки. На этой основе, располагая всеми материальными ценностями и списками членов, они основали новое нацистское спортивное общество. Тем самым они также избежали и выплаты старых долгов, и взятия на себя пассивов общества "Форвертс". Теперь возможность занятия спортом была исключена для меня и здесь.

В середине мая 1933 года, когда я только что обратился в центральную инстанцию Берлина с протестом против запрета заниматься своей профессией, против исключения меня из "списка редакторов", я получил письмо от секретаря этого нового спортивного общества. В письме мое внимание вежливо обращалось на то, что мной уже в течение нескольких месяцев не уплачены членские взносы, и содержалась просьба как можно скорее погасить задолженность. Посоветовавшись с одним из товарищей, который находился в таком же положении, я отреагировал на это письмо, уплатив все свои долги и, кроме того, внеся плату еще за несколько месяцев вперед. Я направил в правление общества письмо с извинением за свое упущение и просил сделать мне любезность – выдать справку, подтверждающую мое членство, которая мне нужна для подыскания работы. И я получил такую справку. Там была всего лишь одна фраза примерно следующего содержания: соотечественник Герхард Кегель в течение многих лет является членом обозначенного на бланке письма спортивного общества.