Текст книги "В бурях нашего века (Записки разведчика-антифашиста)"

Автор книги: Герхард Кегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

13 июля, 1.00. Ламла будит людей и сообщает, что необходимо еще раз предъявить к досмотру несколько ковров. Найдены запрещенные к вывозу серебряные вещи...

9.55. Поезд медленно трогается от вокзала в Ленинакане. Наконец-то!

10.20. Мы прибыли на границу. Стоим и ждем.

12.30. Посла приглашают в вагон-ресторан, где сидят Васюков и сотрудники НКВД. Васюков и турок подготовили протокол о передаче людей. Посол еще раз проходит по вагонам, чтобы проверить, все ли на месте. Протокол подписывается, затем поезд двигается. Через несколько минут Васюков и сотрудники НКВД сходят с поезда. Они идут вдоль вагонов. Мы медленно едем мимо них...

24 июля. Около 7 часов утра. Мы проехали Линц. Ровно месяц тому назад мы выехали из Москвы. Наступил последний день нашего путешествия... Около 20 часов длинный специальный поезд прибывает к платформе Ангальтского вокзала Берлина. Встретить нас прибыли руководитель отдела кадров министерства иностранных дел посланник Бергман, заведующий референтурой по России советник Шлип, заместитель заведующего протокольным отделом советник Штрак, по поручению гаулейтера зарубежных организаций НСДАП – статс-секретарь Боле, гаулейтер Аллерман и "наш" посол граф фон дер Шуленбург, прибывший в Берлин самолетом раньше нас. Они встречали нас, выстроившись на платформе впереди людской стены, образованной родными и друзьями возвращавшихся людей. Сотрудники посольства, узнали мы, будут в течение трех дней жить в гостиницах столицы в качестве гостей МИД.

На следующий день, 25 июля 1941 года, мы собрались в актовом зале имперского министерства иностранных дел на улице Вильгельмштрассе, где нас сердечно приветствовал помощник статс-секретаря Вёрман. Нам предоставляется двухнедельный отпуск, после чего мы получим новые назначения".

Так, дорогой читатель, заканчивается этот официозный дневник. Приводя здесь его содержание, я сохранил все существенное и ничего не добавил от себя. Не думаю, что еще кому-либо из боровшихся против гитлеровского фашизма немецких коммунистов и борцов Сопротивления довелось с такими почестями и помпой вернуться милостью фашистских властей "домой в рейх".

КОРИЧНЕВАЯ ЧУМА В БЕРЛИНЕ

И вот я снова в Берлине, в номере гостиницы "Центральная" у вокзала Фридрихштрассе. Здесь мне было позволено расположиться на три дня за счет министерства иностранных дел – так сказать, в качестве гостя господина фон Риббентропа. Прежде всего я прикинул, что мне следовало сделать в первую очередь. Первым желанием было повидаться с Ильзой Штёбе. Она, конечно, уже поджидала меня. Если она этого не знала раньше, то теперь могла узнать из газет, что сотрудники бывшего германского посольства в Москве возвратились в Берлин. Затем я намеревался выяснить в отделе кадров МИД, заинтересовано ли оно в моем дальнейшем сотрудничестве и какую работу оно могло мне предложить. Ведь у меня было лишь трудовое соглашение о работе в качестве сотрудника МИД в Варшаве, а затем – в Москве. Соглашение могло быть в любой момент расторгнуто. Как следовало реагировать, если министерство предложило бы мне работу в оккупированных польских или советских областях? По этим и некоторым другим вопросам я должен был обязательно посоветоваться с Ильзой Штёбе. И, наконец, мне следовало подумать, где я буду жить, если мне придется остаться в Берлине. Мебели у меня теперь не было совсем. С одеждой, бельем, домашней утварью дело обстояло также не лучшим образом. В любом случае мне представлялось крайне необходимым присмотреть меблированную комнату.

Мать Ильзы Штёбе, у которой она тогда жила, сообщила мне, что Ильза в отъезде и вернется в Берлин лишь недели через две. Отдел кадров МИД еще не решил, как использовать меня дальше. Мне заявили, что посмотрят, найдется ли для меня дело в отделе торговли, объем работы которого вследствие военных событий сильно сократился. А сначала, было сказано мне, я должен использовать свой заслуженный двухнедельный отпуск и отправиться к семье в Бреслау. После этого я должен буду снова явиться в МИД.

Страшные квартирные списки

министерства иностранных дел

Что касается моих жилищных проблем, о которых я упомянул в беседе в министерстве, то мне было сказано, что я как вернувшийся из СССР сотрудник министерства иностранных дел имею льготное право на получение квартиры. Я могу обратиться в соответствующий отдел МИД, где мне дадут список квартир, которые "освободятся в ближайшее время". Многие из этих квартир еще заняты, но я в любое время могу осмотреть их, и если мне что-нибудь подойдет, то я очень скоро смогу там устроиться. Среди таких квартир, сказали мне в МИД, есть совсем неплохие, расположенные в удобных районах.

Мне показалось несколько странным, что в самый разгар войны, несмотря на разрушительные воздушные налеты на Берлин, имеются списки "освобождающихся в ближайшее время квартир". Еще ничего не подозревая, я решил до отъезда в Бреслау осмотреть некоторые из них, чтобы сообщить жене что-то конкретное об этом удивительном предложении. И я потратил целый день на осмотр нескольких квартир – мне хотелось хотя бы бросить взгляд на дома, где были расположены эти квартиры, и на их входные двери.

Я позвонил у двери первой квартиры, попросив разрешения осмотреть ее. В квартире жила немолодая, по всей видимости, еврейская супружеская пара. Узнав, что эта квартира предложена мне как "вскоре освобождающаяся", хозяева пришли в ужас. "Ну, теперь они скоро нас заберут!" – жалобно сказала старая женщина. Я заверил ее, что совершенно не знал, что означал врученный мне список, и что я ни в коем случае не стану просить о предоставлении мне этой квартиры. Горько улыбнувшись, старик ответил: "Если не сделаете этого вы, то это сделает другой. А нас заберут и переселят в генерал-губернаторство".

Больше я не входил в предложенные мне квартиры, но осмотрел много домов с "освобождающимися в ближайшем будущем" квартирами. На их дверных табличках чаще всего были еврейские фамилии. Но подлинный зловещий смысл этих вроде бы и невинных квартирных списков МИД стал мне понятен лишь после того, как один из знакомых посвятил меня в нацистский механизм обеспечения жильем.

Многие дипломаты и другие сотрудники нацистского министерства иностранных дел Германии получили такие списки "освобождавшихся в ближайшее время квартир", а затем поселились там. И, занимая их, они содействовали ускорению насильственного выселения из Берлина в Освенцим еврейских семей и их физическому уничтожению.

С осени 1941 года, когда все подлежавшие учету люди были занесены в соответствующие списки, высылка проживавших в Берлине евреев "на восток" приняла массовый характер. Эшелоны с ними поначалу направлялись в еврейские гетто и концлагеря, а позднее – прямо в лагеря смерти "генерал-губернаторства Польши". В течение определенного периода в соответствии с детально разработанным планом каждую неделю формировалось несколько эшелонов с евреями-берлинцами, и не только берлинцами, которые отправлялись на уничтожение. Такая участь постигла в одном лишь Берлине многие десятки тысяч мужчин и женщин, детей и стариков. Их единственная "вина" состояла в том, что они были евреями.

Подготовка этой преступной акции, о подлинном характере которой многие жертвы поначалу не догадывались, начиналась с вручения несчастным жертвам официального требования быть готовыми в указанный в уведомлении день к "переселению", захватив с собой небольшой ручной багаж. Первым этапом был сборный пункт, где у них сразу же отбирали часть личного имущества – ценные вещи. Оттуда колонна направлялась к вокзалу. Для тех, кто прибывал туда – а это было большинство людей, получивших повестки, – пути обратно не существовало. Их загоняли в товарные вагоны. Многие умирали еще в пути в результате истязаний, от жажды, холода, голода.

Когда об уготованной "переселенцам" судьбе стало известно, многие такие люди кончали жизнь самоубийством или пытались скрыться, чтобы избежать насильственной отправки. Тогда людей стали забирать без предупреждения из дома или прямо с работы – так действовала гитлеровская машина смерти. Особенно неприятными для нацистского режима являлись массовые самоубийства, которые вызывали тревогу среди населения.

Гнусная склока из-за имущества граждан

еврейского происхождения

Из-за собственности живших в Германии евреев (в 1933 году их насчитывалось около 500 тысяч) в середине тридцатых годов началась гнусная драчка, затеянная прежде всего капиталистами "арийского" происхождения и достигшая кульминации в 1938 – 1939 годах. Среди евреев было немало богатых, даже очень богатых людей – капиталисты-монополисты, банкиры, владельцы заводов и фабрик, крупные землевладельцы. Еще больше имелось средних и мелких капиталистов еврейской национальности – промышленников и торговцев. Среди евреев было также много представителей интеллигенции, ученых с мировым именем, деятелей искусства, врачей, учителей. Поживиться можно было прежде всего за счет евреев-капиталистов. Ни для кого не секрет, что целый ряд крупных состояний в нынешней ФРГ возник в результате так называемой "ариезации" собственности евреев. Такой "ариезации" подверглось множество принадлежавших евреям предприятий, пакетов акций и другой собственности. Это означало, что капиталисты-немцы "законно" приобретали у евреев, которым владение такой собственностью было запрещено нацистскими законами, огромные ценности в обмен на яблоко или яйцо. Нередко такой ценой евреи-капиталисты получали возможность легально выехать из страны и спасти небольшую часть своего состояния, но главное – жизнь.

Огромные барыши от "ариезации" явились своеобразным гонораром, выплаченным крупным "арийским" капиталистам, монополистам за оказанную ими гитлеровским фашистам внушительную финансовую поддержку при захвате власти. Получение еще более крупных прибылей в результате грабительского захвата заводов и фабрик, богатств недр и других ценностей государств и народов, подвергшихся нападению нацистской Германии, длилось, как известно, недолго этим народам и государствам удалось, прежде всего благодаря самоотверженной борьбе Советского Союза, обрести свободу; было достигнуто освобождение мира от фашистской чумы.

В результате крупномасштабных операций по "ариезации" некоторым нацистским заправилам, например Герингу, удалось войти в число германских монополистов. В целом же, однако, руководящим деятелям нацистского рейха, организовавшим "ариезацию" еврейской собственности, пришлось довольствоваться такой добычей, как дворцы и замки, помещичьи угодья и сокровища искусства.

После того как таким образом нацистские главари сняли сливки, основная масса еврейской интеллигенции, мелких капиталистов, лавочников, домовладельцев и т.д., а прежде всего их собственность были отданы на разграбление средним чинам нацистского аппарата и другим жадным к добыче "соотечественникам".

В конечном итоге большинство граждан еврейской национальности, которых еще можно было использовать как рабочую силу, нацистское германское государство передало за гроши акционерному обществу "Фарбен" и другим крупным концернам, которые безжалостно эксплуатировали их. А когда эти люди становились непригодными для эксплуатации, их превращали в пепел в газовых камерах и печах крематориев, а пепел использовали как удобрение. Предварительно, конечно, у жертв "для промышленного использования" удалялись золотые зубные коронки и протезы, отбиралась одежда, состригались даже волосы. При этом золото – согласно установленному порядку – подлежало сдаче в имперский банк. Неудивительно, что после краха "тысячелетней нацистской империи" в сейфах имперского банка в Берлине было обнаружено множество наполненных золотыми зубными протезами ящиков, поступивших, согласно установленному порядку, из лагерей уничтожения.

В этом поставленном в значительной мере на промышленную основу и, во всяком случае, продуманном до деталей уничтожении людей, а также в "использовании" того, что от них оставалось, прямо или косвенно участвовали десятки тысяч нацистов.

А судебные органы ФРГ, в которых большую роль играли и играют воспитанные еще фашистами судьи, оправдывали даже тех палачей и убийц, на совести которых были многие тысячи жертв, – оправдывали на том основании, что совершенные ими преступления якобы теперь уже нельзя доказать.

В Рансдорфе на Шпрее

Осознав, какой страшный механизм я мог привести в действие, выбрав в предложенном мне министерством иностранных дел списке одну из "освобождающихся в ближайшее время" квартир, я принялся за поиски другого пути решения жилищной проблемы. В конце концов я пришел к мысли навестить дальнего родственника моей матери Вальтера Ланге, который жил под Берлином в Рансдорфе. У него имелся земельный участок с домом, подсобными постройками и большим садом. Он был скорняком и торговцем мехами, чрезвычайно энергичным дельцом, сколотившим на военных поставках во время первой мировой войны и в годы инфляции довольно крупное состояние. Как-то раз я посетил его по поручению моей матери. Способ, которым он составил свое состояние – он любил похвалиться своим "чутьем" на доходные сделки, – не был мне симпатичен. Но он не любил нацистов. Он был женат на еврейке из богатой венской семьи. Когда я побывал у него – это произошло примерно за год до нападения нацистов на Польшу, он готовил выезд своей семьи в Англию или в Австралию. Тогда я познакомился с его женой и сыном, которые мне понравились. Поскольку превращение находившейся в Германии собственности в деньги и их перевод за границу требовали много времени, он, так сказать, опоздал на последний поезд – война застала его в Германии. Его жена, сын и несколько ящиков с ценностями находились уже в Англии, а он сам застрял в Рансдорфе под Берлином. И он старался, насколько это было возможно, заниматься своим ремеслом, чтобы пережить войну.

Между прочим, специальное разрешение на выезд из Германии его жены-еврейки и сына со значительными ценностями ему выхлопотал Геринг. Жена Геринга, которая любила дорогие меха, купила в магазине моего родственника на Лютцовплац в Берлине немало дорогих шуб – она являлась одной из его наиболее богатых покупательниц. Сам Геринг также прибегал к услугам этого ловкого дельца, которого очень ценила его жена, – он был хорошим оценщиком дорогих мехов. В этом качестве ему вместе с другими экспертами в 1940 году пришлось сопровождать Геринга в только что захваченный немецкими войсками Париж, чтобы произвести там оценку некоторых меховых изделий. Еще до войны он верноподданнейше, в знак уважения к господину генерал-фельдмаршалу и его очаровательной жене позволил себе преподнести ко дню рождения их пяти или шестилетней дочери Эдды дорогое пальто из горностая. В ответ на это один из адъютантов Геринга быстро раздобыл для его жены-еврейки и сына специальное разрешение на выезд из Германии в Англию. Здесь я был согласен с тем, что иногда цель оправдывает средства.

И вот в те июльские дни 1941 года я поехал к моему дорогому родственнику, которому не вызывавшая сомнений ненависть к нацистам не мешала пользоваться своим "чутьем" и вступать в сделки с такими нацистскими преступниками, как Геринг. Я хотел попросить у него совета, как мне решить жилищную проблему. Я с самого начала исходил из того, что на его большом участке в Рансдорфе найдется местечко и для меня. Мне было известно, что его жена и сын находились в Англии.

После того как он сердечно – должен с признательностью отметить это приветствовал меня и поведал знакомую мне уже историю о выезде своих жены и сына и о постигшей его самого неудаче, я рассказал ему о своей заботе. Он горячо поддержал мое намерение поселиться где-нибудь в окрестностях Берлина, где опасность попасть под бомбежку была значительно меньшей, чем в городском центре или где-нибудь поблизости от него. Мне показалось, что своим обращением я даже устранял какое-то тревожившее его затруднение. Его беспокоило, что в один прекрасный день к нему могут без спроса вселить какую-либо нацистскую семью из Берлина, лишившуюся жилья в результате бомбежки. Ввиду этого, он, конечно, был рад предоставить имевшееся у него неиспользуемое меблированное жилье в мое распоряжение. В бывшей конюшне он соорудил небольшую квартиру с гостиной, спальней, кухней и ванной. Эту квартиру он с готовностью согласился сдать мне. То, что я работал в МИД, было ему весьма кстати; это обстоятельство могло бы отвести возможные претензии властей в связи с избытком жилья у него, тем более что у меня имелись жена и ребенок.

Плата за это жилье оказалась для меня приемлемой. Рансдорф представлялся мне также подходящим местом жительства для моей будущей деятельности в движении Сопротивления. Поэтому мы сразу же составили и подписали договор о найме мной этой квартиры. У властей не было тут никаких возражений, тем более что я как бывший сотрудник германского посольства в Москве в соответствии с установленным фашистами порядком относился к кругу лиц, имевших преимущественное право на получение жилья. В случае необходимости я мог даже представить соответствующее ходатайство министерства иностранных дел. Кстати, я оставил своему дядюшке на несколько дней список "освобождающихся в ближайшее время квартир". Он еще поддерживал кое-какие связи с еврейскими кругами в Берлине. Возможно, еще можно было предупредить об опасности того или иного из лиц, чьи адреса указывались в списке.

Получив ключи, я вступил во владение своим новым жилищем в Рансдорфе. Оставив там два чемодана, я начал отпуск, специально предоставленный мне как "возвратившемуся из России", и отправился к своей семье.

Восстановление старой связи

Как я уже упоминал, Шарлотта с сыном жила тогда у своих родителей. Они незадолго до того переселились из Бреслау в Ротбах. Раньше эта небольшая деревня называлась Ротзюрбен. Но нацистам такое название не понравилось, и оно было изменено. Родители жены занимали верхний этаж небольшого домика, рассчитанного на две семьи. Домик принадлежал инвалиду-пенсионеру польского происхождения Вробелю. Мой тесть, по специальности почтовый служащий и до прихода нацистов к власти – член организации "Железный фронт", дружил с хозяином дома, который, как и он сам, не являлся нацистом.

Моя жена без особого труда нашла в Бреслау работу в одной из аптек. Арендатор аптеки, беспартийный, был человеком передовых взглядов. В 1933 году я вплоть до утраты связи с окружкомом КПГ ежемесячно получал у него взнос для организации "Красная помощь". Теперь он ходил в форме майора, получив воинское звание, присвоенное ему после призыва на военную службу и назначения начальником фармацевтического снабжения военного округа Бреслау. Узнав от Шарлотты, что я вернулся из Москвы, он очень хотел повидаться со мной. Ему хотелось знать мое мнение об обороноспособности Советского Союза и о том, как долго может продлиться война. Я со своей стороны также был заинтересован в этой встрече и в установлении с ним по возможности длительного контакта. Занимая руководящую медицинскую должность, он должен был быть хорошо осведомлен о потерях фашистского вермахта.

Мы встретились втроем в небольшом винном погребке, который посещали главным образом офицеры. Он заказал для нас небольшой столик. Его политические взгляды, как мне показалось, не изменились. И когда я дал ему понять, что и у меня нет причин менять свое прежнее отношение к нацистскому режиму, он был явно обрадован. Я рассказал ему кое-что об удивительном экономическом развитии Советского Союза, об экономических и человеческих ресурсах этого "континента" социализма и о причинах, по которым Советское правительство, судя по всему, не верило в возможность военного нападения именно в то время, когда оно произошло.

Я рассказал ему также о том, как планировалось по времени предпринятое с превосходством в силах нападение. Поскольку уже было очевидно, что намеченный план сорван – это подтверждалось и его сведениями, – я высказал мнение, что нацистская Германия уже не сможет выиграть войну. Ибо действие долгосрочных факторов силы Советского Союза, включавших в себя огромные ресурсы и резервы, полностью скажется в ближайшие годы. В то же время, очевидно, не принятые гитлеровцами в расчет большие людские и материальные потери на востоке будут постоянно ослаблять положение Германии. О том, сколь затяжной после явного провала "блицкрига" окажется война, у меня не было сколько-нибудь ясного представления. Мне, сказал я, ясно лишь то, что, несмотря на все победные реляции, финалом этой войны будет не победа гитлеровской Германии.

Майор в целом согласился с такой оценкой. Она, заметил он, в основном соответствует и его наблюдениям в его сфере деятельности, то есть в снабжении армии и военных госпиталей медикаментами, перевязочными материалами и медицинскими инструментами. Ежедневные потребности фронта в несколько раз превышают предусмотренный объем поставок медицинских материалов, и уже теперь возникли трудности со снабжением ими. В этой связи он сообщил мне цифры больших потерь, которые несли воинские соединения, сформированные в военном округе Бреслау, а также потерь вермахта в целом. Поскольку, как следовало из имевшейся у него информации, еще не было осуществлено сколько-нибудь серьезных мер по подготовке к зимней военной кампании, то, если моя оценка силы сопротивления Советского Союза верна, обстановка в сфере его деятельности может серьезно осложниться.

Эту содержательную беседу, которая время от времени нарушалась лишь обслуживавшим нас кельнером, мы завершили договоренностью о продолжении наших контактов, с тем чтобы обмениваться информацией и оценками обстановки.

Предупреждение католического священника

Ротбах был населен преимущественно католиками. Чтобы охарактеризовать атмосферу в этом совершенно неприметном силезском селении, я хотел бы упомянуть о происшествии, случившемся здесь примерно годом позднее, в конце осени 1942 года. Мой сын Петер только что начал ходить в сельскую школу Ротбаха. Школу он посещал охотно. И вот однажды к моему тестю пришел католический священник. Сделав несколько общих замечаний и задав пару наводящих вопросов, он перешел к делу. Учитель сельской школы – католик поведал ему о своих душевных сомнениях. Повинуясь служебному долгу, учитель рассказывал в школе, в том числе и первоклассникам, о "блестящих победах", одерживаемых вермахтом в "походе в Россию". И вот один из первоклассников, некий Петер Кегель, поднял руку и громко заявил всему классу, что "русские в конце концов все же одержат верх!". На вопрос озадаченного учителя, где он услышал такую чушь, мальчик с гневом заявил: "Это сказал мой папа дедушке, а папа всегда говорит правду!" Он, священник, ответил учителю, который на исповеди или в доверительной беседе обратился к нему за советом, как быть, что не следует всерьез принимать болтовню несмышленого ребенка. Учителю, сказал он, пока не следует ничего предпринимать. Мне же и моему тестю он, священник, рекомендует никогда больше не вести в присутствии ребенка политических бесед, значение которых тот еще не может понять. Лишь потом мы вспомнили, что однажды в присутствии мальчика вели разговор о том, кто победит в этой войне. Петер, который, казалось, целиком был занят своими игрушками, молча сидел в углу комнаты. Но он, оказывается, внимательно нас слушал и понял, о чем шла речь. Конечно, мы стали впредь осторожнее. При первой же предоставившейся возможности я сердечно поблагодарил священника за его доброе предупреждение.

Шарлотта была согласна с моим решением жилищной проблемы в Берлине. Крошечная квартирка в Рансдорфе хотя и не годилась для постоянного размещения там целой семьи, но была достаточна для приема гостей на более или менее длительный срок. Весьма неопределенная перспектива получить подходящую квартиру где-нибудь в центре города представлялась нам с Шарлоттой ввиду участившихся воздушных налетов не особенно привлекательной.

Д-р Кизингер – мой новый начальник

Прошло две недели моего отпуска, и в середине августа я вернулся в Берлин. Мой тесть имел довольно приличный радиоприемник с тремя диапазонами, и во время отпуска я имел возможность слушать радиопередачи из Москвы и Лондона и был, таким образом, в курсе военных событий. Со временем я научился также читать между строк во фронтовых сводках нацистской Германии. Время "плановых выпрямлений линии фронта" и "успешного отхода" еще не наступило. Но уже возникла необходимость как-то объяснять немцам срыв плана "блицкрига". Не только в сводках вермахта, но и во всей нацистской военной пропаганде использовалась масса головокружительных пропагандистских трюков.

Например, утверждение о том, будто Советский Союз бросает в бой свои самые последние резервы, чтобы замедлить неудержимое продвижение вперед победоносных нацистских армий, повторялось в течение многих недель и месяцев столь часто, что о "самых последних резервах" в конце концов стали ходить бесчисленные анекдоты.

Когда я прибыл в министерство иностранных дел, мне сообщили там, что, учитывая мой опыт в области журналистики, для меня предусмотрена работа в отделе информации. Там наряду с прочим ведется обработка поступающих сообщений, статей и комментариев с целью соответствующего их использования. Кроме информационных бюллетеней для руководящих работников министерства там готовятся также подборки информации для печати и радио дружественных и нейтральных стран. Моим непосредственным начальником будет г-н д-р Кизингер, которому я должен представиться на следующий день.

Более подробно о роли, которую играл тогда д-р Кизингер в министерстве иностранных дел Риббентропа, я узнал значительно позднее, когда он оказался в поле зрения широкой общественности, став федеральным канцлером ФРГ.

Весной 1933 года Кизингер вступил в нацистскую партию. Осуществляя свою политику войны, фашисты привлекли его, адвоката, к работе в министерстве иностранных дел, которое стараниями Риббентропа в значительной степени было подключено к руководству зарубежной пропагандой, подчиненной геббельсовскому министерству пропаганды. Став вскоре заместителем заведующего отделом политического радиовещания, Кизингер наряду с прочими обязанностями осуществлял связь между министерством иностранных дел и министерством пропаганды. В войне в эфире, которую вели вступавшие в противоборство державы, его отдел, располагавший крупными денежными средствами, большими техническими возможностями и являвшийся пропагандистским центром нацистского агрессора, играл важную роль, прикрывая его военную подготовку с помощью беззастенчивой дезинформации международной общественности. Кизингер оказывал решающее влияние на вещание десятков легальных и действовавших якобы нелегально, но находившихся под контролем нацистов радиостанций.

После окончания войны военные власти США поначалу арестовали его как одного из ведущих работников нацистской пропаганды. Примерно через 7 месяцев он был выпущен на свободу. Он, как и многие другие, сумел быстро подняться по служебной лестнице в Федеративной Республике Германии, правящие круги которой сумели по достоинству оценить его "заслуги" в "тысячелетней третьей империи".

Вернемся, однако, к событиям августа 1941 года. В соответствии с полученным указанием я на следующее утро представился д-ру Кизингеру. Он с частью сотрудников своего отдела располагался в большой старинной вилле на окраине парка Тиргартен. Это, собственно, была часть отдела информации МИД. У меня создалось впечатление, что оба эти подразделения были тесно связаны между собой. Не могу сказать, как осуществлялась такая связь – это не представляло для меня интереса. Коротко рассказав о задачах своего отдела, Кизингер познакомил меня с одним из сотрудников, которому поручил показать мне мое рабочее место. К моему удивлению, это был ставший уже советником фон Шелиа. Как уже знают читатели, я хорошо знал его по работе в Варшаве. Но я не знал, что он являлся сотрудником этого отдела министерства иностранных дел.

По просьбе Шелиа я рассказал ему кое-что о Советском Союзе. Я сделал это охотно, но со всей подобавшей в данном случае осторожностью. Выслушав меня, он сказал – теперь уже в несколько доверительном тоне, – что "русская кампания", вне всякого сомнения, оказалась намного труднее, чем кое-кто представлял себе. Календарный план уже полностью сорван. Неожиданно высокими оказались потери. Поначалу, чтобы войти в курс дела, заметил он, мне надо ознакомиться с сообщениями об обстановке на Восточном фронте, публикуемыми западной прессой, и подумать о том, как следовало бы нам реагировать на них в дружественных и нейтральных странах. Затем он вручил мне кипу сообщений и статей из иностранных газет и указал место, где я мог пока устроиться для работы. Он познакомил меня с неким д-ром Шаффарчиком, в кабинете которого находилось мое рабочее место, а затем представил мне фройлейн Ильзу Штёбе, которую, заметил он, я, возможно, помню по работе в Варшаве.

Серьезная беседа с Альтой

В тот же день я посетил Ильзу Штёбе у нее дома. Мы рассказали друг другу о том, что произошло с каждым из нас, обменялись мнениями о нашем дальнейшем сотрудничестве, подробно и всесторонне обсудили политическую и военную обстановку, пути предотвращения грозившей нам опасности.

Согласно инструкции, которую я получил от представителя московского Центра и передал ей, она должна была связать меня с "музыкантом" работавшим в Берлине коммунистом Куртом Шульце. Это ее насторожило, поскольку она не была уверена, что упомянутый "музыкант" все еще работает. Она настоятельно просила меня не пытаться самому искать с ним связь, ибо, если он еще на месте – в чем не было уверенности ввиду произведенных гестаповцами многочисленных арестов, – он может принять меня за провокатора и наделать глупостей. А если он уже находится среди арестованных коммунистов, то, войдя к нему в квартиру, я могу сразу же попасть в руки гестапо. У нее, Ильзы Штёбе, есть возможность выяснить, как обстоит дело с этим "музыкантом".

Затем, как я уже упомянул, мы подробно обсудили тревоживший нас в нашем необычном положении вопрос: как нам нужно вести себя, что следовало и что не следовало говорить на допросе, если один из нас или мы оба окажемся в руках гестапо.

Судя по всему, так мы считали оба, если гестаповцы нас арестуют, наши шансы остаться в живых будут ничтожны. Конечно, нам следовало исходить из того, что гестапо и к нам применит пытки, чтобы добиться от нас признаний, узнать имена других товарищей, – ведь это обычный прием гестаповцев. И тот, кто не прошел через это, не может с уверенностью сказать, выдержит ли он такие пытки.