Текст книги "В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста"

Автор книги: Герхард Кегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 44 страниц)

Гнетущая атмосфера

Во второй половине мая и в июне 1941 года в германском посольстве в Москве царила гнетущая атмосфера. Большинство сотрудников знало, что вот-вот начнется война. Почти все представители германской экономики и торговли уехали. Были эвакуированы большая часть секретных документов и многие сотрудники посольства, а также семьи дипломатов. Работавших на важных стройках специалистов, среди которых были и специалисты по сборке оборудования на поставленном Германией крейсере, в первую очередь лучших из них, срочными телеграммами «временно» отозвали в Германию. Уехав, они больше так и не появились ни в Москве, ни в Ленинграде. Прекратились требования МИД и отраслевых министерств направлять им отчеты об осуществлении тех или иных деловых договоренностей в области германо-советских отношений. Запросы советских партнеров относительно договорных поставок из Германии, судя по всему, оставались в Берлине без ответа – ведь скоро начнется война. Руководящие сотрудники посольства бездельничали. Фашистское правительство в Берлине утратило интерес к своему послу в Москве и к его бумагам.

Сотрудники посольства слонялись по кабинетам, пытаясь как-то отвлечься от раздумий над причинами этого небывалого затишья. Строго ограниченный ранее обеденный перерыв длился теперь по нескольку часов и заполнялся бесконечной болтовней. Ожидание неизбежной катастрофы изматывало нервы.

В отличие от германского посольства жизнь в советской столице шла своим чередом. Не было никаких признаков какого-либо беспокойства среди населения, не говоря уже о страхе перед войной или тревоге в связи с военными приготовлениями.

В посольстве оживленная деятельность отмечалась лишь у «канцлера» Ламлы. В секретной части и в канцелярии осуществлялись разборка и упаковка остававшихся еще в Москве документов. Шла проверка счетов и наличных денег в кассе посольства.

Заявление ТАСС

За неделю до военного нападения советское телеграфное агентство (ТАСС) опубликовало сообщение, в котором высказывалось мнение о распространявшихся слухах о войне. Заявление опровергало слухи о якобы выдвигавшихся Германией претензиях территориального и экономического характера к Советскому Союзу. Далее в нем говорилось, что «по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы…»[11]11
  Правда, 1941, 14 июня.


[Закрыть]

Это заявление, которым Сталин явно хотел заставить правительство нацистской Германии изложить свою позицию, было – с целью подчеркнуть его политическое значение – за день до опубликования, 13 июня, официально вручено послу фон дер Шуленбургу.

Указанное заявление, которое, как я считал, не могло не содействовать ослаблению бдительности народов Советского Союза, включая Красную Армию, подействовало на меня, как холодный душ. Ведь тем самым мне как бы говорилось о том, что мои сведения о буквально с каждым днем приближавшейся угрозе войны расценивались как беспочвенные, даже как ложные.

Я с нетерпением ожидал, как откликнется на это заявление правительство фашистской Германии.

Реакция Берлина подтвердила мои самые худшие опасения. Газеты и радио фашистской Германии не реагировали на заявление ТАСС, которое привлекло к себе внимание международной общественности. Шуленбург также не получил из Берлина никакого ответа для передачи Советскому правительству. Все это было еще одним признаком того, что военная катастрофа может разразиться в любой день.

Последние прибывшие из Берлина курьеры – кроме них, в Москву оттуда больше никто не приезжал – не привезли почти никакой служебной почты. На этот раз они, вопреки обыкновению, очень спешили вернуться в Берлин. Один из курьеров, всегда хорошо информированный бывший офицер, братья и друзья которого принадлежали к министерской и военной бюрократии и с которым, когда он приезжал в Москву, я обычно выезжал в город, прощался со мной так, будто расставался на всю жизнь. Я и действительно больше его никогда не видел. Расставаясь тогда, он шепнул мне: «Убежден, что война начнется в конце этой недели». А я, сказал он, должен держать ухо востро. На мой вопрос, не придется ли ему снова облачаться в военную форму, он ответил, что это, пожалуй, само собой разумеющееся дело, но такая перспектива его совсем не радует.

20 июня 1941 года – это была пятница – советник Хильгер, заметив, что следует быть готовым ко всему, порекомендовал мне ввиду напряженной обстановки собрать один-два чемодана – не больше, чем я могу унести сам. В тот же вечер у меня состоялась еще одна встреча с Павлом Ивановичем, которому я сообщил о приближавшемся начале войны и выразил свое твердое убеждение, что нападение произойдет в субботу, 21, или в воскресенье, 22 июня. И никакие контраргументы не смогли заставить меня отказаться от этого убеждения, которое я, к сожалению, и на сей раз не мог подтвердить какими-либо документами.

Вернувшись домой, я последовал совету Хильгера и упаковал два чемодана, а кроме того, уложил в вещевой мешок самую необходимую одежду для русской зимы.

Костер во дворе посольства

Когда я в субботний полдень 21 июня 1941 года подъехал к посольству, мне пришлось оставить машину на улице, ибо во дворе посольства шла какая-то суета. Вверх поднимался столб дыма – там, видимо, что-то жгли. На мой вопрос, что там горит, «канцлер» Ламла ответил «по секрету», что ночью он получил из Берлина указание уничтожить оставшиеся в посольстве секретные документы, за исключением шифровальных тетрадей, которые еще понадобятся. И поскольку уничтожить документы в печах посольства оказалось не под силу, ему пришлось по договоренности с послом развести во дворе костер. Через два часа все будет кончено, и я смогу снова поставить машину во двор.

Так как до этого агрессивные армии Гитлера начинали свои действия по его приказу всегда на рассвете, я был убежден, что до начала войны остались считанные часы. Мне надо было во что бы то ни стало передать Павлу Ивановичу эти важные сведения. Но в первой половине дня я не мог незаметно выйти из посольства. Это удалось лишь после обеда. На случай крайней необходимости товарищ Петров дал мне номер служебного телефона, и теперь я впервые воспользовался им. Я позвонил не из дома, а из телефонного автомата с Центрального телеграфа на улице Горького, где всегда было много народа.

Вечером состоялась экстренная встреча. Я самым настойчивым образом просил его передать своему руководству, что за точность сообщенных ему сведений ручаюсь головой. Потом я спросил его, каким образом мне следует подключиться в Берлине к нашей борьбе. Он ответил, что не так страшен черт, как его малюют, и у нас есть еще время на выяснение моего вопроса.

Вечером я совершил прощальную прогулку по центру города, затем отправился домой, включил радио, но так и не поймал ни одной немецкой радиопередачи. Откупорил бутылку вина и выпил его. Настроение было подавленное. Вскоре после полуночи я заснул. Но спать пришлось недолго.

ТРАГЕДИЯ НАЧАЛАСЬ

Поздним вечером 21 июня Молотов еще раз пригласил в Кремль посла фон дер Шуленбурга. Как всегда, того сопровождал Хильгер. Беседа началась в 21 час 30 минут. Приведенное ниже описание беседы я позаимствовал из мемуаров Хильгера: «Молотов начал беседу с заявления, что он, к сожалению, вынужден заявить протест в связи с многочисленными нарушениями границы, в которых повинны немецкие летчики и которые в последнее время приняли систематический характер. Советское правительство также дало указание своему послу в Берлине сделать соответствующее представление имперскому правительству. Затем Молотов перевел разговор на отношения между Германией и Россией и заметил: у Советского правительства создалось впечатление, что правительство Германии в чем-то недовольно в отношении СССР. Если это связано с югославскими делами (накануне нападения гитлеровской Германии на Югославию Советское правительство заключило с ней договор о дружбе и ненападении. – Авт.), то он считает, что в достаточной мере пояснил этот вопрос в своих предыдущих беседах с послом. Тем большее удивление вызывают у Советского правительства слухи о подготовке Германии к войне с Советским Союзом. Эти слухи питаются тем, что правительство Германии совсем не реагировало на заявление ТАСС от 14 июня, а само заявление вообще не было опубликовано в Германии. Все это вызывает у Советского правительства недоумение, и оно было бы благодарно послу за соответствующие разъяснения.

Вопросы Молотова поставили посла в чрезвычайно затруднительное положение, и ему не осталось ничего иного, как заявить, что он не располагает на сей счет какой-либо информацией. Молотова это не удовлетворило. У него есть сведения о том, заметил он, что из Москвы уже выехали не только все экономические представители, но также жены и дети сотрудников германского посольства. Посол попытался объяснить отъезд членов семей сотрудников предстоявшим жарким московским летом. Причем в качестве последнего аргумента он добавил, что не все женщины уехали, – вот, например, «жена Хильгера осталась в Москве». Молотов со скептической улыбкой прекратил разговор».

Телеграмма с сообщением о беседе Молотова с Шуленбургом была передана из Москвы в Берлин в 1 час 17 минут 22 июня с грифом «вне очереди, секретно». Но эта телеграмма в Берлине уже никого не интересовала. Несколько раньше, в 0 часов 40 минут, об этой беседе Молотова проинформировали советское посольство в Берлине, которому было дано повторное указание немедленно сделать представление Риббентропу или его заместителю. Но господин имперский министр и его заместитель уже в течение некоторого времени уклонялись от разговора с советским послом.

Последние часы в Кремле перед фашистским нападением

Описывая эти события, сошлюсь на известных советских деятелей, прежде всего на тогдашнего начальника Генерального штаба Красной Армии, ставшего позднее Маршалом Советского Союза, Г.К.Жукова.

Поскольку поступавшие в июне 1941 года сведения о непосредственных приготовлениях немецко-фашистской военной машины к нападению явно свидетельствовали об одном и том же, нарком обороны 13 июня просил у Сталина разрешения дать указание о приведении войск приграничных округов в боевую готовность. Сталин дал уклончивый ответ. Очевидно, в этой связи следует рассматривать и упоминавшееся уже заявление ТАСС, опубликованное 14 июня.

14 июня нарком обороны и начальник Генштаба были у Сталина, доложили ему о новых тревожных сообщениях и, пишет Жуков, о «необходимости приведения войск в полную боевую готовность».

Сталин задал вопрос: «Вы предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы оба это или нет?»

Маршал Жуков рассказывает в своих воспоминаниях о том, какие меры принимались, чтобы не дать фашистской Германии повода к развязыванию военного конфликта. «Нарком обороны, Генеральный штаб и командующие военными приграничными округами были предупреждены о личной ответственности за последствия, которые могут возникнуть из-за неосторожных действий наших войск. Нам было категорически запрещено производить какие-либо выдвижения войск на передовые рубежи по плану прикрытия без личного разрешения И.В.Сталина».

Вечером 21 июня начальник штаба Киевского военного округа доложил, что к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Жуков тотчас же сообщил об этом Сталину и наркому обороны. Сталин приказал им приехать в Кремль. Он был явно озабочен. «А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт?» – спросил он. Нарком обороны твердо заявил, что, по их мнению, перебежчик говорит правду. Советские военачальники предложили дать директиву о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность.

Следует отметить, что все это происходило за несколько часов до немецко-фашистского нападения.

Но давать такую директиву приграничным военным округам Сталину все же казалось еще «преждевременным». «…Может быть, вопрос еще уладится мирным путем», – сказал он и дал указание подготовить короткую директиву. Попытке мирного урегулирования должны были служить описанный выше разговор Молотова с Шуленбургом, а также повторное указание советскому послу в Берлине немедленно встретиться с Риббентропом или его заместителем. Но, как уже отмечалось, советский посол был лишен возможности выполнить это указание. Ни Риббентроп, ни кто-либо из других высших руководителей нацистского МИД не пожелали 21 июня или в ночь на 22 июня принять представителя Советского Союза. Зачем, собственно? Ведь хозяева фашистской Германии стремились к войне, к уничтожению Советского Союза, к захвату миллионов квадратных километров советской земли.

Советское правительство стремилось не давать повода Гитлеру для дальнейшего обострения отношений. В то время как многие сотрудники посольства Германии в Москве, большинство находившихся там представителей деловых кругов и не в последнюю очередь женщины и дети были эвакуированы в Германию, членов семей работников советских учреждений в Германии в Советский Союз не отправляли. Более того, как пишет Бережков, из Советского Союза почти каждый день прибывали новые сотрудники с семьями. Продолжались бесперебойные поставки в Германию советских товаров, хотя немецкая сторона почти совсем прекратила выполнение своих торговых обязательств. А советские приемщики занимались технической приемкой уже давно оплаченных машин и приборов для Советского Союза, которые власти фашистской Германии совсем не намеревались отправлять по назначению. В дополнение ко всему, как уже отмечалось, 14 июня было опубликовано сообщение ТАСС, в котором говорилось, что, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать советско-германский пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы.

Все эти шаги воспринимались германскими империалистами с издевкой. В своей традиционной ограниченности они расценили их как свидетельство слабости Советского Союза и как подтверждение осуществимости своих безумных захватнических планов.

По указанию Сталина вечером 21 июня в Кремле собрались члены Политбюро ЦК КПСС. Поступавшие сведения вызывали все большую тревогу.

Среди этих донесений было и сообщение о том, что все находившиеся в советских портах германские суда 20 и 21 июня срочно, даже не закончив погрузку или разгрузку, покинули советские территориальные воды. Так, накануне войны в рижском порту находилось более двух десятков немецких судов. Некоторые из них только что начали разгрузку, другие находились под погрузкой. Несмотря на это, 21 июня все они подняли якоря. Начальник рижского порта на свой страх и риск запретил немецким кораблям выход в море, позвонил по телефону в Народный комиссариат внешней торговли и попросил дальнейших указаний.

Об этом был немедленно уведомлен Сталин. Опасаясь, что Гитлер может использовать задержание немецких кораблей в целях военной провокации, Сталин приказал немедленно снять запрет с выхода кораблей Германии в открытое море. Видимо, по той же причине не были предупреждены капитаны советских кораблей, находившихся в то время в германских портах. Ранним утром 22 июня эти корабли были захвачены германскими империалистами в качестве военных трофеев.

Наконец по приказу Сталина директива о приведении в боевую готовность войск приграничных округов была подготовлена и утверждена. Но во многие адреса она дошла лишь после начала военных действий фашистской Германией.

Передача директивы в округа, пишет Жуков, была закончена в 0 часов 30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота.

Сталин, ознакомившись с самыми последними донесениями и убедившись, что советскому послу в Берлине сообщено о беседе Молотова с Шуленбургом и еще раз поручено срочно заявить протест Риббентропу, прилег ненадолго отдохнуть. Военные руководители работали всю ночь. Всем работникам Генштаба и Наркомата обороны было приказано оставаться на своих местах.

От пограничников и передовых частей прикрытия поступали сообщения об усиливавшемся шуме по ту сторону границы – реве моторов и лязге гусениц танков. Это были выдвигавшиеся на исходные позиции моторизованные соединения. Командующий Киевским военным округом доложил, что на советской стороне появился еще один немецкий солдат – 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии. Он переплыл речку, явился к пограничникам и сообщил, что в 4 часа утра немецкие войска перейдут в наступление. Командующему было приказано быстрее передавать в войска директиву о приведении их в боевую готовность.

В 3 часа 07 минут 22 июня 1941 года командующий Черноморским флотом адмирал Ф.С.Октябрьский сообщил Г.К.Жукову по ВЧ о том, что со стороны моря подходит большое количество неизвестных самолетов; флот находится в полной боевой готовности. Адмирал решил встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота. Ему было дано указание: «Действуйте и доложите своему наркому».

Начиная с 3 часов 30 минут в течение короткого времени поступили донесения о налетах немецкой авиации на города Белоруссии, Украины и Прибалтики. Маршал Жуков в своих воспоминаниях пишет: «Нарком приказал мне звонить И.В.Сталину. Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос дежурного генерала управления охраны:

– Кто говорит?

– Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

– Что? Сейчас? – изумился начальник охраны. – Товарищ Сталин спит.

– Будите немедля: немцы бомбят наши города!

Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:

– Подождите.

Минуты через три к аппарату подошел И.В.Сталин.

Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И.В.Сталин молчит. Слышу лишь его дыхание.

– Вы меня поняли?

Опять молчание.

Наконец И.В.Сталин спросил:

– Где нарком?

– Говорит по ВЧ с Киевским округом.

– Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро.

В 4 часа я вновь разговаривал с Ф.С.Октябрьским. Он спокойным тоном доложил:

– Вражеский налет отбит. Попытка удара по нашим кораблям сорвана. Но в городе есть разрушения.

Я хотел бы отметить, что Черноморский флот во главе с адмиралом Ф.С.Октябрьским был одним из первых наших объединений, организованно встретивших вражеское нападение.

В 4 часа 10 минут Западный и Прибалтийский особые округа доложили о начале боевых действий немецких войск на сухопутных участках округов.

В 4 часа 30 минут мы с С.К.Тимошенко приехали в Кремль. Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет.

И.В.Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Он сказал:

– Надо срочно позвонить в германское посольство.

В посольстве ответили, что посол граф фон Шуленбург просит принять его для срочного сообщения.

Принять посла было поручено В.М.Молотову.

Тем временем первый заместитель начальника Генерального штаба генерал Н.Ф.Ватутин передал, что сухопутные войска немцев после сильного артиллерийского огня на ряде участков северо-западного и западного направлений перешли в наступление.

Через некоторое время в кабинет быстро вошел В.М.Молотов:

– Германское правительство объявило нам войну.

И.В.Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался.

Наступила длительная, тягостная пауза.

Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение.

– Не задержать, а уничтожить, – уточнил С.К.Тимошенко.

– Давайте директиву, – сказал И.В.Сталин.

В 7 часов 15 минут 22 июня директива № 2 наркома обороны была передана в округа. Но по соотношению сил и сложившейся обстановке она оказалась нереальной, а потому и не была проведена в жизнь».

Последние часы перед нападением в посольстве фашистской Германии в Москве

В посольстве фашистской Германии в Москве происходило следующее. Через несколько часов после отправки срочной секретной телеграммы Шуленбурга о своей ночной встрече с Молотовым в посольство поступила шифрованная телеграмма из Берлина. Послу поручалось посетить народного комиссара иностранных дел Молотова и сообщить ему о начале военных действий Германией. В телеграмме также содержалось указание уничтожить последние шифровальные тетради. «Представителем интересов германского рейха» был назван посланник Болгарии.

Получив телеграмму, Шуленбург дал указание советнику Хильгеру позвонить в секретариат Молотова. Этот телефонный звонок совпал со звонком от Молотова, который сообщил о своей готовности немедленно принять посла. Он только что получил от Сталина поручение пригласить Шуленбурга в Кремль.

Шуленбург имел указание не вдаваться в обсуждение каких-либо вопросов с Молотовым. Во время этой последней встречи, когда уже заговорили пушки, его сопровождал Хильгер, который так описывает встречу: «Вскоре после 4 часов утра мы в последний раз прибыли в Кремль. Нас сразу же принял Молотов. Он выглядел усталым. После того как посол сделал свое сообщение, наступила тишина. Молотов явно стремился подавить охватившее его сильное внутреннее волнение. Затем он, несколько повысив голос, сказал, что сообщение посла означает, разумеется, не что иное, как объявление войны, – ведь войска Германии перешли советскую границу, ее самолеты вот уже в течение полутора часов бомбят Одессу, Киев и Минск. Потом он дал волю своему негодованию, заявив, что Германия напала на страну, с которой имела пакт о ненападении. Это не имеет в истории прецедентов. Названная германской стороной причина является пустым предлогом. О каком-то сосредоточении советских войск на границе не может быть и речи. Нахождение советских войск в приграничных районах обусловлено лишь летними учениями, которые проводятся в этих районах. Если у имперского правительства имеются на этот счет какие-либо возражения, ему следовало бы сообщить о них Советскому правительству, которое позаботилось бы об урегулировании вопроса. Но вместо этого Германия развязывает войну со всеми вытекающими отсюда последствиями». Свою гневную речь Молотов заключил словами: «Мы не дали для этого никаких оснований».

«Посол ответил, что ему нечего добавить к тому, что он только что сообщил по указанию своего правительства. Он просит лишь о том, чтобы Советское правительство в соответствии с международным правом обеспечило незамедлительный свободный выезд из Советского Союза сотрудников посольства. Молотов коротко ответил, что к германскому посольству будет применен принцип взаимности. После этого мы молча распрощались с Молотовым, обменявшись, однако, обычным рукопожатием».

Присутствовавший в Кремле в момент передачи Шуленбургом Советскому правительству официального объявления войны переводчик и руководящий сотрудник Народного комиссариата иностранных дел Павлов рассказывал, что Шуленбург сделал это заявление со слезами на глазах. Этот старый дипломат добавил от себя, что считает решение Гитлера безумием.