Текст книги "Партизанская быль"

Автор книги: Георгий Артозеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Пасхальная всенощная

Кончилась зимняя пора. Просидевшие долгие месяцы взаперти по своим хатам селяне начали копошиться во дворах. Ремонтировали плуги и бороны. Хозяйки выгребали накопившийся за зиму мусор, чистили хаты, обмазывали стены белой глиной. Весеннее солнышко радовало людей и в неволе, звало к привычному труду.

Близились дни пасхи. Оккупационные власти разрешили проводить в церквах торжественные богослужения и сами надумали поживиться за счет религиозного праздника: из районного центра Боровичи по селам выехали подводы на сбор продуктов для большого банкета. У людей отбирали последние запасы, и бойкий колокольный звон печально отзывался в ушах тех, кто остался с опустошенными закромами.

Наша разведка доложила, что в церквах собирается много людей: верующие и неверующие, старики и молодежь – все рады возможности встретиться в своем кругу, повидать односельчан и соседей. Ведь селяне долгую зиму просидели по хатам. Они были лишены клуба, библиотеки, не проводили никаких собраний. Такой образ жизни советским людям непривычен и тяжел.

Мы решили использовать пасхальные богослужения в своих целях: всех связных наделили комплектами листовок, и наши люди начали посещать церкви. В самом деле, где найдешь такие удобные и безопасные условия для распространения наших прокламаций, как в переполненных, тускло освещенных свечами храмах?

К тому же у пас оказались вполне подходящие к случаю тексты: воззвание патриарха всея Руси Сергея о молении за победу советского воинства, сообщение о выделении патриархом средств на самолет и танковую колонну. Впрочем, когда мы стали разбираться, то увидели, что и другие газетные материалы, размноженные типографией нашего соединения, вполне годятся. Всякое слово большевистской правды было для народа, оставшегося в оккупации, как вода в пустыне. И если уж фашисты разрешили населению праздновать пасху, то почему же нам не сделать гражданам своего подарка.

Все наши связные не могли нахвалиться на условия работы в церкви. Но особенно удачной оказалась агитация группы партизан-подрывников, которые случайно попали на богослужение.

По всем церквам шла всенощная, когда наши ребята возвращались с задания. Будучи осведомленными о том, что полиция вызвана на охрану банкета в районный центр, партизаны свободно пошли через деревню Скушаны.

На деревенской улице они встретились с жителями села.

Граждане радостно приветствовали партизан. Отовсюду только и слышалось:

– Это вы вечером поезд взорвали?

– Христос воскрес!

– Воистину хороший подарок для нечистой проклятых!..

– Пусть подавятся теми нашими яичками!

– Расскажите, где наши? Армия где?..

Наши партизаны – народ деликатный. Отвечали на все вопросы, если же кто хотел христосоваться, не отказывали, а вместо яичка вручали листов очку, и люди оставались очень довольны.

Неожиданных гостей пригласили зайти в хату – разговеться. Было еще рано, служба в церкви не кончилась, но для дорогих гостей сделали исключение. В складчину собрали какие имели крохи закуски, выпили всем миром по чарке за победу.

Партизаны поблагодарили хозяев за угощение и в сопровождении большой толпы двинулись по деревенской улице восвояси.

По дороге – церковь. Многие слушали службу на воле – внутри ограды. Из открытых дверей явственно доносился голос священнослужителя и нестройный хор певчих.

Едва партизаны приблизились, как в толпе началось движение и она расступилась. Люди давали дорогу к входу. Наши решили, что если приглашают, неудобно не войти. Сняли, как положено, шапки и переступили порог храма.

Появление партизан вызвало общее оживление. В церкви начали шептаться, переглядываться, некоторые посылали знаки приветствия. Какая-то старушка всунула политруку разведвзвода Ивану Ивановичу Коновалову свечку. Тот зажег ее и поставил перед иконой божьей матери. Кругом засветились одобрительные улыбки. Старушка беспрерывно осеняла крестом спины подрывников.

Партизаны чувствовали полное одобрение граждан и решили действовать дальше: пробрались вперед к алтарю и попросили священника огласить обращение.

Священник, получив текст обращения и быстро его проглядев, осенил себя крестным знамением, прокашлялся, отдал служке кадило. Затем стал нараспев читать.

Толпа заволновалась пуще прежнего, дело чуть не дошло до аплодисментов.

Раз так, наши еще больше осмелели – дали священнику речь Павло Тычины на антифашистском митинге в Саратове. Так же на религиозный манер, но очень выразительно священник огласил и этот документ.

Тут все собравшиеся так грянули «Господу богу помолимся», что от всколыхнувшегося воздуха пробежала рябь по пламени свечей.

Развернув в церкви пропаганду, партизаны спокойно удалились. Никто не знал, по плану кончилась служба или стихийно, только вслед за ними повалил весь народ.

– Что Москва? Где сейчас Красная Армия? – жадно спрашивали на ходу у наших ребят люди, как будто неожиданные гости прибыли к ним прямо из Кремля.

Тем временем звездочки на небе поблекли. На паперти церкви появился поп, дьякон и дьячки с иконами и хоругвями. Начался крестный ход вокруг храма.

Удаляясь от села, партизаны слышали восклицания:

Слава советскому воинству, слава красным партизанам!

На глазах у охраны

Основные наши усилия были направлены к тому, чтобы помешать движению эшелонов по дороге Новозыбков – Новгород-Северский, а в конечном счете к Орлу и Курску.

Работы было много, и не легкой. А в ответ на любое донесение из соединения только и шли радиограммы: «Мало. Мало. Мало». Попудренко не удовлетворяли наши цифры.

Я понял, отчего Попудренко сначала не предъявлял нам больших требований и выражал благодарность за боевые успехи. Он дал время мне и людям окрепнуть, освоиться с самостоятельной жизнью. Дал срок на приобретение опыта новичкам. И теперь спрашивал с нас по-настоящему. Надо было отвечать.

Да разве дело только в запросах командования? Мимо нас проходили на фронт эшелоны, груженные боеприпасами, продовольствием, людскими резервами. Поток военных грузов нес вглубь родной страны смерть. Многие из нас готовы были бы лечь на рельсы, лишь бы остановить эти силы. А между тем действовать на железной дороге становилось с каждым днем все труднее и труднее.

Бездействие, беспомощность – самое ужасное испытание для тех, кто воочию видит силу, губящую то, что тебе дорого.

Легко ли нам было? За две недели ни одного взрыва. Почему? Беда не в том, что немцы прекратили всякое движение ночью: это для нас не новость. Мы научились работать и днем. Однако с недавних пор немцы начали расчищать и вырубать лес и кустарник по обе стороны железнодорожного полотна. День-деньской у путей кипела жизнь. Подойти невозможно.

Если бы мы имели мины замедленного действия – ставили бы их на заказанный срок. Ночью заминировали, а сработают днем или через неделю, – когда нам нужно. Таких мин за одну удачную ночь можно поставить несколько, на разные сроки. Москва обещала их командиру соединения Попудренко, а он – нам. Обещание, конечно, будет выполнено, но когда? Время идет. Даже зло брало: при современной, отлично разработанной технике минно-подрывного дела мы сидим на таком примитиве! – Взрывчатка, шнур, детонатор, капсуль. И со всем этим хозяйством никак к полотну не подойдешь и ничего там не сделаешь.

Немцы в наших условиях сказали бы: нет средств ведения войны, значит – нет войны. А наш народ сражается, защищая Родину без всяких. «можно» и «нельзя»: двадцать восемь панфиловцев остановили под Москвой фашистские танки одними связками гранат и бутылками с горючей жидкостью; Александр Матросов закрыл своим телом амбразуру вражеского дота; капитан Гастелло бросился с самолетом на скопление транспорта противника. А Сталинградцы!

Что делают, как работают в ходе этой войны тысячи и тысячи советских людей? Какие только трудности не приходилось им преодолевать!.. Ну вот и перед нами трудная задача: преградить путь врагу. Остановить или по крайней мере замедлить движение его эшелонов. Но не ложиться же нам, в самом деле, на рельсы! От этого толку не будет.

Кончили бы хоть эти проклятые порубки. Наши партизаны добрались бы как-нибудь до железной дороги и через расчищенную от леса зону, а то – достали бы эшелон с расстояния зажигательными пулями. Но пока – с обеих Сторон полотна возятся сотни мобилизованных из соседних сел жителей: рубят, собирают ветки, разжигают костры, развозят стволы на дрова. Как пробиться через эту массу рабочих и надсмотрщиков?

Я даже не сообщал Попудренко о том, что творится у нас на полотне. Что ему за дело? Нужны взрывы – и все. Как ему ни объясняй, ответ ясен: надо. Но не мог же я так сказать своим бойцам? Они и сами знают, что надо. Недавно одна из групп Шахова сумела-таки зажигательными пулями с дистанции в триста метров поджечь два вагона в проходившем составе. Но это – счастливый случай. А требуется организованная, постоянная работа, система.

Как найти новые тактические приемы? Хоть убейся, голову разломи, а что делать, – не знаю. И совсем глупое получилось положение, когда к нам усилился приток людей: отряд растет, а толку чуть.

Между тем отряд действительно разрастался с небывалой быстротой: к нам бежали с порубок, с тех самых порубок вдоль железной дороги, которые нам так мешали. Все эти «беженцы» были просто в отчаянии: и без того еле протянули голодную зиму, а теперь, в разгар весенних полевых работ, их мобилизовали на рубку леса.

Крестьяне раздумывали: как быть? И домой нельзя, и на порубках работать невмоготу, когда дома дело стоит. Деваться некуда, один путь – к партизанам. И в нашем лагере с каждым днем жителей окрестных сел становилось все больше и больше.

Однажды у костра наш подрывник Иван Макарец сказал только что пришедшей с полотна группе крестьян:

– И что это вы все к нам в лагерь стремитесь? Не понимаю!.. Мы никак к железке не пробьемся, а вы, чудаки, с нее бежите.

– Да, подумать только, – весь день на путях! – с завистью сказал молодой партизан – новый ученик Макарца по подрывному делу, так пока ни разу и не добравшийся до железной дороги.

– Эх, не понимают люди своего счастья! – Подхватил мысль разведчик Коновалов, большой шутник и балагур. – Ну, что вы там зря топчетесь? – обратился он к удивленным беглецам с путей. – Возьмите вон у наших хлопцев толу, шнур, детонатор – и с богом! Рвите поезда! Уж поете этого немцы вас живо с полотна разгонят. Попадете домой.

– Или куда-нибудь подальше, – заметил Макарец. Все рассмеялись, но тут вдруг раздался голос командира подрывной группы Шахова:

– Постойте, постойте, хлопцы. Давайте-ка обмозгуем. Это ведь дело.

– А верно! – сразу поддержали Шахова несколько человек.

– Да что вы, товарищи! – возражали другие. – Разве пахарь с миной управится? Надо же умение, опыт. Да еще на глазах у охраны. Нет, ни черта из этой затеи не выйдет.

Но у костра уже шумели, волновались.

– Зачем нам, чтобы твои пахари взрывали? Мы и сами взорвем – дай только подойти к полотну!

– Отчего же не подойти? – оживились наши гости. – Чтобы нам мину, так это действительно – того. А подойти – можно. Вместе с народом – на работу…

Немецких солдат много? – наперебой засыпали их теперь вопросами партизаны. – Кто ведет наблюдение за работой? Офицеры есть? Как вооружены? А десятники – из наших или ихние?

– Послушайте, послушайте ж, товарищи! – кричал вне себе Шахов. – Ведь это же выход! – Он вскочил и бегал возле костра. – Да как же мы до сих пор не додумались!..

В тот же вечер часть колхозников ушла из нашего лагеря обратно на полотно. Место встречи с подрывниками было точно условлено. А утром первая группа партизан под командой нашего секретаря партбюро Василия Кожуха вышла на железную дорогу.

Утро было свежее. Наблюдавшие за людьми немецкие солдаты то и дело собирались погреться у костров, на которых жгли ветки и хвою. Солдаты болтали меж собой, курили, кипятили воду и тут же попивали свой кофейный эрзац.

Костры горели плохо. Ветки были сырые, и ветер стлал по земле желтую пелену дыма.

Па самом полотне никаких патрулей не было. Наблюдения за линией не велось. Немцы, видимо, считали, что при таком стечении народа безопасность пути обеспечена. Да мы и сами только вчера держались того же мнения. Весь вопрос состоял, конечно, в том, какой на путях народ.

Четверо из наших вчерашних гостей ожидали партизан в зарослях кустарника, до которого порубщики еще не дошли. В удобный момент, будто справив нужные дела, люди один за другим покинули укрытие. Смешались с толпой и начали работать, как и все. Многие из пригнанных сюда крестьян толклись попусту, явно саботируя. Время от времени солдаты покрикивали на «ленивых», угрожали прикладами; потом снова брались за свои эрзац-кофе и эрзац-сигареты.

Партизаны рубили, бойко таскали голье для костров, вообще трудились не за страх, а за совесть: они видели, что внимание патрулей привлекают только саботажники.

Убедившись, что ударный труд оценен, и даже получив одобрение проходившего мимо офицера, наши подрывники занялись настоящим делом. Подтащили несколько охапок ветвей поближе к полотну, разожгли новый костер.

Поезда проходят все чаще и чаще. Ребята волнуются, боятся, как бы на их несчастье не наступил большой перерыв: если мина долго пролежит, ее могут и обнаружить. Тут надо, чтобы наверняка, чуть ли не под колеса сунуть.

Бойцы Кожуха и наши вчерашние друзья следили за тем, чтобы поблизости к полотну оставались одни свои. Кожух под прикрытием дымовой завесы подкрался к рельсам. Поставил мину. Вернулся к товарищам. Некоторое время все еще продолжали «работать».

Волновались ужасно: мина стоит, а поезда нет! От нетерпения им казалось, что его нет уже очень давно. Не подведет ли случай?

Кожуха извели вопросами: каждый мимоходом пройдет и скажет свистящим шепотом: «Ладно положил?», «Хорошо замаскировал?», «Детонатор надежно поставил?»

Но Кожух в качестве своей работы не сомневался и приказал своим ребятам понемногу ретироваться в кусты, откуда пришли. Те уходить не хотят.

Наконец, издалека раздался шум идущего поезда. Все ближе и ближе. Вот состав показался. Эшелон мчался с большой скоростью. Машинист все время давал гудки, сигнализируя работающим у полотна людям, чтобы отошли с путей.

Удивительно послушными оказались те люди, которые работали поблизости от костра наших партизан. В мгновение ока отбежали и другим, непосвященным, кричали:

– Отойдите! Отойдите!

Близ путей оставались только группы немецких солдат.

Тем временем Кожух присоединился к ожидавшим его в кустарнике товарищам. Молча, напряженно слушали отсюда, как громыхает на стыках тяжело груженый эшелон.

Через несколько минут раздался оглушительный взрыв хорошо сработавшей партизанской мины.

Удача первого опыта открыла перед нами новые широкие возможности действий. То на одном, то на другом участке работ происходили взрывы. Не сразу оккупационные власти разобрались, в чем тут дело. А когда разобрались, то увидели, что их собственное мероприятие в защиту военных эшелонов обернулось против них самих. Даже гестаповцы не могли найти виновных среди сотен крестьян, мобилизованных на расчистку и рубку леса.

Мы же получили очень важный урок того, как надо действовать, не боясь масс, а опираясь на них.

Новые помощники

Во время партизанской жизни нам приходилось иметь дело не только с немцами, но и с мадьярами.

Немало случайных, незначительных эпизодов показывало, что многие мадьяры воюют из-под палки, и когда этой палки поблизости нет, охотно отказываются от активных действий.

Наши старые партизаны еще помнили мадьяра Мишу – рабочего человека, славного товарища, перед лицом смерти оставшегося верным слову, данному партизанам.

Помнили, как мадьярские солдаты оказывали нам иной раз, хотя и слабую, но все же поддержку. Еще летом сорок второго года наш связной на станции Углы железнодорожный мастер Белопухов рассказывал, что мадьяры, охранявшие станцию, заявили ему прямо: «Если придут партизаны – пусть делают, что им надо. Мы мешать им не будем».

Конечно, партизанам приходилось воевать с мадьярами не на Жизнь, а на смерть и немало они погубили наших людей, а мы – ихнего брата. И все же с течением времени и накоплением боевого опыта мы стали разбираться во врагах тоньше, чем раньше. Теперь меня вовсе не удивило, когда связные рассказали, как себя повёл приехавший на следствие об убийстве старосты-предателя венгерский офицер: едва переводчик прочел ему приколотую к одежде старосты партизанскую листовку, офицер махнул рукой, потом сплюнул в сторону трупа и приказал зарыть его. В этом и состояло все его «следствие».

Так, в общем, несмотря на все бои и серьезные столкновения с мадьярами, от случая к случаю какой-нибудь из них, а то и целая группа показывали нам свое подлинное, вовсе не враждебное отношение.

Конечно, это не означало, что мы могли снять со счета силу мадьярских войск. Как раз весной сорок третьего года, когда отряд Чапаева действовал в Семеновских лесах, а Попудренко руководил нами из Елинских, туда была послана мадьярская дивизия генерала Вуковари. Он сначала заставил соединение покинуть лес, прочесал его, а потом двинулся на нас. Это был жестокий и сильный враг.

Но именно перед тем, как встретиться с ним, у нас завязались довольно тесные отношения с другими мадьярами – командой, стоявшей та охране железнодорожного моста через Ревно, близ села Карповичи.

В селе Карповичи проживал наш верный связной – железнодорожный мастер Тищенко. По роду службы он встречался с охранявшей мост командой и кое с кем был даже знаком.

Однажды Тищенко возвращался пешком с Семеновского базара. Оттуда же ехали на подводе два знакомых ему мадьярских унтер-офицера. Пригласили его подсесть. По дороге разговорились. Вспоминали довоенную жизнь, свои семьи, детей, словом, беседа приняла довольно дружескую форму. Близ Карповичей полил сильный дождь. До моста оставалось еще километра три, а хата Тищенко стояла неподалеку. Он и предложил за при, переждать. Мадьяры согласились.

И тут пошел уж совершенно откровенный разговор. Гости признались хозяину, что чувствуют себя проданными Гитлеру, что они проклинают эту войну, что их семьи на родине терпят нужду и голод, а сами они здесь ждут погибели каждый день и не понимают за что. Фашистов они ненавидят. Словом, вели речь не таясь.

– Все люди, что есть в нашей части, – продолжали мадьяры, – настроены враждебно к гитлеровцам. Но что делать? Положение безвыходное. Дезертировать? – Поймают. Организованно выступить? – Мало сил, да и нет руководителей. Так и живем. Днем боимся немцев, а ночью партизан. Но партизанам мы, право, не враги.

Дождь затянулся, а Тищенко имел благодаря нашей базе чем угостить. Время шло, и мадьяры стали осторожно расспрашивать о партизанах.

– Кто они такие и откуда берутся? Отчего их так много?

– Партизаны такие же простые люди, как я сам: колхозники, рабочие, – объяснил Тищенко. – Не хотят жить в гитлеровской кабале, любят свою Родину, – вот и воюют за свободу.

Мадьяры спросили у нашего товарища, почему же он сам не в партизанах.

– Я больной. – уклончиво ответил он.

– А нет ли их где-нибудь здесь поблизости?

– Не знаю. Не слыхал. – снова уклонился Тищенко.

Па следующий день он пришел к нам и передал содержание разговора. Что я мог посоветовать Тищенко?

– Вникай, – говорю, – поглубже в их жизнь и настроения. И дружи. Пожалуйста. Только держи ухо востро, не запутайся. Слушай больше – говори меньше. Понял?..

Дружба продолжалась. Мадьяры отблагодарили нашего связного за угощение и приют. Позвали к себе в барак, познакомили с товарищами и попотчевали, чем могли. И нет-нет, да и возвращались к разговору о партизанах: то они слышали, что партизаны брали на мельнице муку; то будто недавно проходили через железнодорожный путь.

Тищенко отмалчивался, хотя понемногу проникался все большей уверенностью в том, что интерес этот не враждебный.

Наконец, посовещавшись с комиссаром, я решил сделать мадьярам шаг навстречу. Мы написали письмо – обращение с призывом переходить на нашу сторону. Тищенко «уронил» письмо возле самого барака.

Назавтра к нему пришли те двое мадьяр, которые познакомились с ним первыми. Они сразу выпалили:

– Новость-то какая – к нам приходили партизаны!

– Что это они вам повсюду видятся? – усмехнулся Тищенко.

– Да были же! Письмо оставили!

– Где же оно?

– У командира.

Вот как. – заметил неопределенно Тищенко и больше на эту тему говорить не стал.

Тогда к нему пришел сам командир части – обер – лейтенант. Он показал железнодорожному мастеру письмо партизан и попросил помочь передать ответ.

– Да я и не знаю, где их искать, – отнекивался наш связной.

Но командир был, видимо, неглупый человек. Он мягко сказал:

– Ну хотя бы попробуйте. Ведь вы везде ходите. Только если что не так – уничтожьте, пожалуйста!

– Если так – ладно, – сказал Тищенко. – Давайте попытаюсь.

И Тищенко передал мне, а Жадовец перевел такое письмо:

«Господин командир!

Я – начальник железнодорожной охраны и прошу Вас передать Ваши соображения насчет нашей встречи».

Первая, как бы случайная, встреча состоялась на квартире у Тищенко. Я послал на нее Василия Кожуха и Ивана Бугристого.

Потом я включил в это дело другого нашего связного – самого старосту села, который нашел предлог побывать в бараке мадьяр и побеседовать с ними о жизни.

Только тогда их представителю передали наши условия встречи в лесу.

Мы выбрали местечко в полутора километрах от железной дороги. По условиям мадьяр должно было прийти не более пяти человек. Я же взял с собой десять. Конечно, мы пришли заблаговременно и еще вдали от места встречи проверили, как они выполнили наше первое условие. Мадьяр действительно было только пять.

Затем мы пропустили их вперед и убедились, что никто не идет следом. Никого не оказалось. Но я все же не торопился показываться и, устроившись неподалеку по всем правилам маскировки, наблюдал, как они себя поведут.

Наши мадьяры стояли, ходили, курили. Видимо, ждали встречи с большим нетерпением.

Наконец, прошло время, и они, явно очень огорченные, повернули восвояси. Только тогда мы окликнули их.

– Обер-лейтенант страшно обрадовался. От волнения лицо его покрылось красными пятнами.

Почему вас не было в назначенный срок? – спросил он.

– Нужна осторожность! – перевел ему Николай Жадовец мой ответ. Командир сразу облегченно вздохнул, даже улыбнулся.

Приступили прямо к делу. Я предложил организовать взрыв моста, который они охраняли, и перейти после этого к нам. Спросил, каковы его люди, всем ли Он доверяет.

Мадьярский офицер ответил мне, что на взрыв моста согласен, но что очень боится, как их встретят наши бойцы. Кто им гарантирует жизнь?

– Про мадьяра Мишу слыхали? – ответил я.

– Говорили, что это подставное лицо.

Я рассказал историю Миши и увидел, что она произвела сильное впечатление; они безусловно поверили мне.

Что касается доверия мадьярского командира к своим людям, то он считал опасными только троих, как он выразился, – гестаповских шпиков.

– Откуда вы знаете, что они гестаповцы? – спросил я.

– Знаем. Их часто вызывают в комендатуру и вообще чувствуется.

– Сумеете их обезопасить?

Командир только кивнул головой. Мне понравился этот спокойный, выразительный ответ, но сам обер-лейтенант решительно не понравился. Что-то в нем мешало, коробило, резко ощущалось нечто чужое, этакое сильно заграничное. Но что? Смуглый цвет лица? Прямой и крупный нос? Да нет, конечно.

И наконец понял: меня раздражали его небольшие, щегольски закрученные вверх усики, каких у нас никто не носит. Я видел подобные когда-то лишь в старых заграничных кинокартинах и считал их так же, как, например, галстук бабочкой, принадлежностью людей из далекого, чужого мира; резкий запах духов тоже вызвал здесь в лесу враждебное чувство.

Правда, я тут же сообразил: какое же впечатление на него должна произвести моя борода? Я рассмеялся. Офицер спросил, что меня так веселит. Я откровенно объяснил. Мы посмеялись вместе. С этой минуты разговаривать стало легче.

Все же неприятное впечатление, произведенное обер – лейтенантом, вернулось ко мне: усач был, видно, трусоват. Он опять заговорил о том, как спасти их от гестапо.

– Мы готовы работать вместе с партизанами, – переводил мне Николай его слова, – потому что у нас общий враг. Мы ненавидим фашизм, Гитлера, проклинаем эту войну. Мы хотим домой. Но скажите, мы можем быть твердо уверены, что вы нас во – время заберете к себе в лес? Нет ничего страшнее, чем попасть в руки гестапо. Там применяют такие ужасные пытки. Лучше погибнуть в бою. Все, что угодно, – только не гестаповский застенок! Если бы мы были на фронте – могли бы сдаться в плен, ведь верно? – с оттенком смущения спросил он.

Слушал я, слушал и понял, что партизана из этого обер-лейтенанта не выйдет. То ли дело был наш Миша! В нем с самого начала чувствовался свой человек. Да он действительно и принадлежал к рабочему люду. А в этом мадьяре не было ничего от простого трудящегося человека. Ни на рабочего, ни на крестьянина, ни на служащего не похож.

Я просил Николая передать обер-лейтенанту, что мы сумеем обеспечить им отправку на самолете в тыл. Вижу – мой усач просиял. Ну и хорошо – пусть они сделают, что могут, а после нам их держать в лесу незачем. Правда, остальные четверо производили гораздо более приятное впечатление. Но они сами выдвинули вперед своего командира. Договариваться приходилось с ним.

В ближайший день я получил по рации одобрение Попудренко. Он дал согласие на связь с мадьярской группой и подтвердил возможность отправки всей группы в советский тыл.

Мадьяры начали действовать.

До взрыва моста дело еще не дошло. У нас не оказалось достаточного количества толу. Бойцы пошли за взрывчаткой в соединение, а пока мы получили возможность взорвать два вражеских эшелона.

Особенно ценным в нашей связи с мадьярами было даже не то, что они допускали подрывников к железной Дороге. Главное – появилась возможность взрывать на выбор. Мы получали сведения, что идут, составы с боеприпасами, и могли точно избирать цель. Взорвать боеприпасы – мечта подрывника.

Когда же мадьяры прислали сообщение, что должен проследовать бронепоезд, – подрывники пришли в восторг. Каждому было лестно принять участие в уничтожении такой серьезной боевой единицы противника. Все хотели идти на эту операцию.

– Надо бы, – сказал начальник подрывной группы Шахов, – как можно дольше оттянуть момент перехода мадьяр к нам. Уж очень здорово они нам оттуда помогают!

– Однако, – заметил ему комиссар Немченко, – нельзя забывать, что мы ответственны за безопасность этих людей. Долго они помогать нам не смогут. Гестапо начнет искать причины наших систематических удач, а мадьярам они и так давно не доверяют. Сколько мы уже видели частей, переброшенных к нам, в тыл, с фронта? Это говорит о возрастающем недоверии гитлеровского командования к своим вассалам. Значит, плохо воюют мадьяры.

– Так-то оно так, – согласился Шахов.

– А раз так, – закончил свою мысль комиссар, – то я предлагаю сразу же после взрыва бронепоезда забрать эту группу мадьяр в лес.

– Помилуйте, Тимофей Савельевич! А как же мост? Главная ж наша цель! – закричал Шахов. – Как раз бы к Первому мая!

– Люди дороже, – просто сказал Немченко.

И было решено не подвергать наших помощников большому риску, сразу после операции с бронепоездом вывести их к нам.