Текст книги "Партизанская быль"

Автор книги: Георгий Артозеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Часть вторая

Командир отряда

– Ну, как чувствуешь себя после ухода товарищей? – спросил меня Попудренко, когда я пришел по его вызову в штаб.

Командир весело улыбался, поглядывая на лежавшую перед ним карту. Он положил карандаш и, энергично потирая руки, посматривал на меня испытующим взглядом.

– Как дела, подрывник? Хорошо скомплектована ваша группа? – продолжал он.

– Так точно, – ответил я. – Ребята – что надо. Живые и дельные. Работать можно не хуже прежнего.

– Вот видишь. – сказал Попудренко. – Дела идут, а ты так безудержно рвался в рейд с Федоровым. Не хотел со мной оставаться. Видимо, не уважаешь меня? – Попудренко посмеивался.

Что вы, Николай Никитич! – перебил я командира, увидев, что разговор идет неофициальный – Вы ведь знаете мечту каждого партизана! И про меня вам известно, что хотел гнать врага до Берлина. Если же командование нашло нужным оставить нас на Черниговщине, то и я как дисциплинированный солдат свою мечту отменил. Ведь у вас, Николай Никитич, небось, тоже душа горела, когда прощались?..

Попудренко смолчал, а я от смущения совсем некстати добавил:

– К тому же я дал клятву снять бороду только в Берлине.

– Так вот в чем дело! – Попудренко расхохотался. – В твоей чудесной бороде таится сила роковая? А она, видишь, нам и тут нужна! Теперь принимай новый зарок: носить бороду до соединения с частями Красной Армии. Согласен?

– Условия подходящие! – сказал я. – Как не принять такое предложение?

– Я так и знал, что мы с тобой поладим. – заметил Попудренко и тут же, переменив тон, добавил: – Ну-с, давай приступим к делу. Нечего терять драгоценное время.

Я встал перед командиром по команде «смирно» и ожидал распоряжений.

– Нет, нет! Ты сядь, – сказал он мне, указывая на место за картой, разостланной на ящике-столе.

– Ты знаешь, – продолжал Попудренко, когда я уселся, – что по решению ЦК КП(б)У наше соединение, как и раньше, – областное. Отсюда тебе должны быть ясны наши задачи. Мы собираемся поручить тебе серьезное, очень серьезное дело. Придется отвечать за жизнь людей, за важный стратегический пункт. Предупреждаю: задачи трудные, решать их придется самостоятельно.

Я понял: меня с группой людей посылают на сложную операцию, и ответил без долгого раздумья, что не в первый раз, я всегда готов.

– Да, – ответил командир, – мы на тебя надеемся, и я верю, что ты постараешься. Но раньше ты действовал сам или с небольшой группой. Нынче поручаем тебе командование отрядом. Будут трудности. Мы разойдемся в разные стороны. Вот смотри! – Командир взял карандаш и, указывая на пункты карты, начал объяснять:

Видишь – Орел, Курск, Белгород. Тут противник сосредоточивает крупные силы, скоро начнутся серьезнейшие бои между нашими и гитлеровскими войсками. А вот Севск, – Попудренко обвел точку, обозначающую город, красным карандашом. – Это – центральный формировочный и резервный пункт их техники и живой силы. Отсюда фашисты ведут питание своих позиций в районе Орла.

В Новгороде Северском работают разгрузочно-погрузочные базы. Там сохранился гужевой мост через Десну. Кроме того, рядом построен новый, через него протянули узкоколейку, могут по ней перебрасывать артиллерию, боеприпасы, людские пополнения. А из Новгорода-Северского поезда попадают на Пироговку, затем на Терещанскую и там перебрасываются на московскую магистраль. Понимаешь, какой образовался узел!

Одновременно через Гомель, Новозыбков и Стародуб идет сильное движение по железным и грунтовым дорогам. – Карандаш командира продолжал скользить по карте. – Ты чувствуешь, что тут происходит? Какое накопление сил?..

Партизаны Орловщины действуют со стороны Брянских лесов, Стародуба и Трубчевска. А в лесах Черниговщины нам необходимо парализовать движение по железной дороге Гомель – Бахмач, Гомель – Чернигов. Надо заняться Севском, Новгородом-Северским, взять под контроль не только железные, но и шоссейные дороги.

– Вам, товарищ Артозеев, – заключил Попудренко, – с отрядом имени Чапаева предстоит организовать диверсии на участках железной дороги Новозыбков – Новгород-Северский и на грунтовых дорогах Стародуб – Новгород-Северский. Именно здесь будут проходить основные силы на Севск – к Орлу. – Командир внимательно посмотрел на меня и опять спросил:

– Ну как?.. По силам?

Я, признаться, задумался. Командование оказывает мне такое доверие. Конечно, за минувший год я ко многому пригляделся, многому научился. Только сейчас пришло мне в голову, что за это время я прошел серьезную военную и политическую школу.

Попудренко смотрел на меня, ждал. А я все не мог решиться.

– Ведь отряд Чапаева – это старый наш отряд. Я никогда, вы знаете, Николай Никитич, такой массой людей не руководил.

– Думаю, что масса еще увеличится. По пути придется тебе принимать пополнение. Охотники, будь уверен, найдутся! Наряду с главной придется тебе решать и эту задачу – готовить партизанскую молодежь.

Попудренко хоть и ждал от меня ответа на вопрос о том, согласен ли я вступить в должность, но говорил со мной так, будто я уже состою в этой должности – уже командир отряда.

– Спасибо за доверие! Оправдаю, – стараясь скрыть волнение, сказал я. Командир крепко пожал мне руку:

– Я рад. В добрый час. Смотри – хорошо распредели народ. Помни, – главное у тебя разведчики и подрывники. Взрывчаткой не обижу. Дам тебе рацию и радиста, держи в курсе. Проводником до урочища Рогозного с тобой пойдет Василий Гулак. Там найдешь группу Бугристого, возьмешь ее под свою команду. Есть в той группе наш старый партизан, хороший коммунист Немченко. Передашь ему решение обкома о назначении комиссаром отряда. Ты знаешь Немченко?

– Тот, что был директором средней школы в Семеновке? Еще до войны встречались.

– Тот самый. Грамотный, выдержанный товарищ. А когда будешь подбирать людей на другие должности, сообщай мне кандидатуры. Завяжи крепкие связи с населением.

– Не забывай, – продолжал Попудренко, – обком рассчитывает на рост отряда. Без этого ничего не сделаешь. Не забывай тоже – теперь ты должен заботиться о людях: чтобы были хорошо вооружены и сыты. И насчет раненых – смотри. И еще помни: в глазах населения ты – представитель Советской власти, партии. Будешь принимать новых людей, внушай им понятия о чести партизана. Чтобы чистое имя нашего соединения не было замарано. Словом – держи ухо востро!

Николай Никитич дал мне еще немало советов и указаний: рекомендовал, например, обязательно завести записную книжку.

– Тебе будет легче работать с людьми, – говорил он. – На память надеяться не стоит. А если привьешь себе привычку все брать на заметку, многое облегчишь себе. Каждый день отмечай: чем был хорош, чем плох. А допустим, тебе надо будет представлять бойцов к награде? – Знаешь, сколько ко мне приходит командиров проверять свою память по оперативным донесениям?

– Вы, кажется, ведете дневник, Николай Никитич? – вставил я.

Само собой. Это все знают. Но тебе надо поддержать обычаи соединения – во многих отрядах есть дневники. Ты только подумай, что после войны такие записи будут интересны не только нам С тобой. Сообрази; сколько подвигов совершают наши люди да сколько горя они перетерпели? В этом видны очень важные вещи: сила народного духа. Вот ты каждый раз и помечай. В обком передашь сводку, а себе пометь: кто и как работал, что нового придумал.

– Так-то оно так, да я боюсь, писателя из меня не выйдет.

– Этого и не требуется. Думаешь, я – писатель? Ты давай факты, события, цифры! Потом еще мне спасибо скажешь!

Николай Никитич даже покопался у себя в походной сумке, поискал записную книжку – хотел сразу мне вручить, но не мог вспомнить, куда положил недавно подаренный ему бойцами новый трофейный блокнот. – Ничего, – сказал он, – сам добудешь.

– За этим-то дело не станет.

– Вот-вот! – обрадовался Попудренко. – Это тоже очень интересно. Ты вспомни нашу первую партизанскую зиму и сравни: какой враг был тогда и какой стал теперь? Тоже очень и очень интересно!..

Когда я вышел от командира, хоть и принял назначение по доброму согласию – голова гудела. Впервые я по-настоящему задумался о том, что такое ответственность командира.

Первый марш

В беседе с Попудренко я сказал, что отряд Чапаева – старый наш отряд.

Это было не совсем верно. Действительно, такой был в соединении, но сколько же людей оттуда ушло в рейд! Так много, что у Попудренко явилась мысль отряд расформировать. Это бы, безусловно, и произошло, будь дело пораньше, не в сорок третьем году.

Когда мы в сорок первом году пришли впятером из Добрянки – пусть это не было событием в жизни областного отряда, но все же и не каждый день новые люди приходили.

Не то теперь.

Начиная с этой весны народ в леса прямо валом валил. Тут была и подросшая молодежь, и долго сидевшие в ожидании и нерешительности «тугодумы», и даже раскаявшиеся или просто искавшие у нас спасения от возмездия полицаи. За несколько дней после ухода Федорова в лагерь пришли сотни новых людей. За их-то счет и был скомплектован отряд Чапаева и пополнены другие. И теперь в коллективе, с которым мне предстояло идти, от нашего старого отряда осталось только несколько настоящих, бывалых партизан да название.

Это беспокоило меня; я готовился к первому маршу с большой душевной тревогой.

Четырнадцатого марта мы вышли.

На вторую ночь подошли к берегам вздутой паводком реки Ревно. Наши подводы выехали из леса на Шевченковскую низменность. Вода с нее еще не сошла. Все кругом было затянуто легкой пеленой тумана, серебрившегося в свете луны. Тишину нарушал только грохот льдов. Они низвергались вместе с водой с гребня мельничной плотины. Недалеко отсюда был хутор Хандобоковка, близ которого примитивный мост. Там и решили переправляться. Пошли, но моста не оказалось. Его снесло паводком. С обоих берегов, навстречу друг другу, выпирали две насыпи плотины. Щиты ее были сняты, и бурный поток свободно мчался меж свайных столбов, на которых когда-то держался деревянный настил.

Столбы только чуть возвышались над уровнем воды и отстояли один от другого на расстоянии примерно полутора метров. У столбов вода клокотала особенно бурно. Ширина потока не более десяти метров. Будто и немного, а не прыгнешь.

Еще недавно подобное положение не слишком озаботило бы меня. Дал бы командир приказ – уж как-нибудь бы переправился. На чужой риск не так и боязно. Но вот – как приказать форсировать опасное место отряду людей, за жизнь которых несу ответственность я сам?

Стало страшно. А если погублю отряд на первом же марше? Не послать ли разведку на поиски другой переправы? Что делать? Как перейти эту проклятую речонку?

Сначала мысли вертелись вокруг того, чтобы как-нибудь избавиться от перехода. Но скоро я понял, что из этого ничего не выйдет.

Ждать нельзя. На нашей стороне, в Погорельских и Тополевских лесах, все села заняты немцами. В Погорельцах начальник полиции – старый наш враг, бывший бандит Ткаченко. Он скрывался от советского правосудия в этих местах, знает каждую тропку. От ищет, чем выслужиться перед оккупантами, может навести по нашему следу карателей. А нам здесь бои пока ни к чему, есть более серьезное задание.

Искать другой переправы? Проводник говорит вполне уверенно, что лучшего места ближе чем в пятидесяти километрах не найдем.

Возвращаться назад, в соединение? Но я же только получил приказ выйти оттуда! И – здравствуйте – явился! Прошу мол прощения, товарищ Попудренко, Николай Никитич: задание выполнить не могу. Конечно, сказать можно иначе. Упомянуть про неодолимые препятствия, стихию паводка и все такое прочее. Но смысл получится тот же; никого тут не обманешь, да и зачем мне обман!

А все-таки как быть? Как поступил в прошлом году Федоров, когда мы весной выходили из блокады и перед нами лежала разлившаяся Сновь? Тогда, правда, сошел уже лед, но разлив был много шире. А позже, вырываясь из Рейментаровских лесов, какое мы перешли болото! Люди тогда говорили, что по нему заяц не пробежит, лиса не пройдет! А мы перешли и никого не потеряли. Командир тогда уверенно дал приказ, сказал, что другого пути у нас нет.

Правда, – соображал я, – надо учесть авторитет Федорова, его привычку руководить людьми, отвечать за них. Но ведь и он с этой привычкой не родился, авторитет к нему не сам пришел. Форсировали по его приказу трудные места такие же люди.

Вот так стою и размышляю, и мучаюсь, никак не могу открыть рта, чтобы дать команду на переправу. Наконец, когда я решился, дал, несколько новичков стали возражать:

– Лучше погибнуть в бою, чем так зря пропасть!.. – услышал я разговор. Не успел я призвать их к партизанскому порядку, как вдруг вмешивается Вася Коробко. Парнишка он был исключительно спокойный и, несмотря на свою молодость, имел многие качества выдержанного старого партизана. Даже когда Вася проявлял отчаянную храбрость, он делал это без горячности и возбуждения и никогда сам не видел в своих поступках ничего особенного.

– Верно, еще не знаете, как партизаны воюют?

– Мы вам сейчас расскажем. – дополнил Васины слова другой комсомолец – Николай Крез.

Я не стал слушать их разговора, подошел к самому берегу и тихо приказал: «Коммунисты, вперед!» Тотчас разделись, готовясь войти в воду, Василий Гулак и Саша Егоров. За ними другие. На берегу уже лежали собранные ими и связанные лозой и вожжами жерди.

Вот Гулак, стоя на краю плотины, набросил ремень на ближайший свайный столб, верхом на связанных жердях подтянулся к нему. Ребята стали перебрасывать ему новые жерди.

За Гулаком полезли на сваи другие ребята. Они вязали жерди над обдающим их ледяными брызгами водоворотом. Глыбы льда лезли на них – они отталкивали их ногами. Льдины будто сознательно объединяли силы – громоздились одна на другую и разрушали непрочный труд добровольных саперов. Вода уносила жерди, но с берега подбрасывали все новые, и скоро пять столбов оказались соединенными тонкими, казалось, очень ненадежными переходами, вернее перелазами. На них и начали класть принесенные с хутора доски, ворота.

Грохот падающей воды и льда заглушал шум нашей работы. К утру над водопадом протянулась переправа. Когда люди двинулись по ней, она задрожала, как натянутая струна. Я поставил на каждом берегу по четыре человека, дал им связанные вожжи, они их держали на случай разрыва переправы.

Наконец я облегченно вздохнул. Все мои люди на той стороне. Но это только половина дела. С лошадьми беда: не идут в воду.

Поскольку наш мосток хорошо показал себя, мы перетащили по нему и грузы. А коней никто не мог заставить пуститься вплавь. Какой ты ни есть командир – скотине до тебя дела нет. Она не слушается, хоть плачь. А тем временем из села, где стоит гарнизон полицаев, уже понеслись звуки утренней побудки. Вот и делай что хочешь. Оставить отряд без лошадей нельзя.

Одна серая молодая кобылка оказалась по смелее других – пустилась вплавь. На середине реки льдина сбила её, и животное сгинуло в быстром потоке. Получилось, что не зря кони боялись: чуяли, что с паводком им не справиться.

Я приказал тащить их к переправе. Не идут. Не желают вступать на трясущийся мосток, пятятся; две чуть не свалились с насыпи в воду. И тут мне пришло в голову, как избавить лошадей от страха. Мы быстро собрали все лишнее из одежды, поснимали даже куртки, использовали мешки, одеяла и намотали все животным на головы. И ничего, – пошли. Только один мерин так артачился, что свалился с настила – и был таков.

Мы победили бурные воды Ревно. И когда колонна уже двинулась дальше, напряженное состояние, в котором я все время находился, спало. Я почувствовал себя таким разбитым, будто все эти люди и кони прошли по мне. Голова болела, все тело ломило, промокшая одежда стала холодной и тяжелой. Что за черт? Уж не захворал ли так некстати?.. Подумал и засмеялся. Понял: все это от переживаний. Бывал я в переходах и более трудных, но рядовым.

Шапка Мономаха

Во время нашего зимнего рейда в Клетнянские леса, на Черниговщине, в Семеновском районе была оставлена группа бывших разведчиков во главе с Иваном Бугристым. Мы уже знали, что группа разрослась, стала основой для местного отрядика. Отрядик этот я должен был найти и присоединить к себе.

Как только мне стало известно, что группа стоит в гуще соснового леса урочища «Рогозное», мы двинулись туда всем отрядом. Ивана Бугристого я знал давно и как будто неплохо. Вместе воевали, вместе ходили в разведку – старый федоровский партизан. Поэтому, когда встретились, очень удивило меня его поведение.

Бугристый встретил нас руганью:

– Вы потише не могли подойти, черт бы вас взял!

– Это что, вместо приветствия?

– А чего демаскируете! Треск, грохот, никакой конспирации.

Да ты не волнуйся. Видишь – нас сила!

– А что мне твоя сила? За своих людей я отвечаю. А тут шум, кони ржут, черт-те что делается! – II он кинулся к нашим бойцам, требуя соблюдения тишины. Я поглядел кругом, поговорил с его партизанами. И еще больше удивился.

Двадцать семь человек жили в грязной, запущенной, темной землянке. Тут же и готовили пищу; костры не разводили, чтобы не быть замеченными. По ночам они накаливали печку и варили на два, а то и на три дня. Суп прокисал в бидонах. Люди хворали.

Днем, кроме назначенных на заставу, выходить из землянки никому не разрешалось. А застава в нескольких шагах.

– Что вы тут людей квасите? – спросил я у Ивана.

– Ждем полного тепла. Лист разовьется – полегчает. – хмуро ответил он.

– А что же, ваше оружие только летом годится?

– Я не могу рисковать людьми. К тому же больные, видишь.

– Ты сам их больными сделал!

Иван вскипел. Но не успел излить на меня свой гнев, как увидел, что наши бойцы располагаются как дома, разводят костры. Это подлило масло в огонь.

– Эй, вы что, спятили? А ну, тушите сейчас же!.. А ты, – обратился он ко мне свирепым голосом, – чего людей своих распускаешь?!

Я отвел его в сторону, показал приказ Попудренко.

Признаться я думал: «Узнает такой крикун, что его сместили – еще больше разорется или надуется, обидится». Но Бугристый вдруг просиял и воскликнул:

– Слава тебе, господи!.. Сняли с меня, наконец, эту «шапку Мономаха»! Ур-ра!.. Раз так – делай, что хочешь! – И он принялся рассказывать мне, как измучился ответственностью за людей, как счастлив нашему приходу. – Я как будто снова народился на свет! – говорил он. – Пусть теперь твоя голова обо всем болит! Стучите, пойте песни, жгите костры, вам виднее! Ваша сила, и я – ваш. Принимай скорей отряд. Ох, и намаялся я в командирах!

Не только сам Бугристый – вся его группа была счастлива тем, что кончилась их «консервированная жизнь».

Оживились новички, которые в партизанах у Бугристого ничего, кроме землянки, не видали. А уж наши «старенькие» вовсе воспрянули духом.

Федоровцы расспрашивали старых товарищей о соединении: все для них было новостью, и они накинулись на нас как голодные. Кстати, голодные они были и впрямь. Когда на наших кострах поспел свежий завтрак, впервые за долгое время поели по-человечески.

Позднее, когда вся группа узнала о смене командования, ко мне подошли два молодых парня и я снова услышал от них упоминание о шапке Мономаха:

– А что, товарищ командир, у Бугристого за шапка такая была? – спросил один из них. – Мы ее никогда не видели. Отдал он ее теперь вам или нет?..

Я объяснил им, как мог, что был на Руси такой князь – Мономах, а другой князь или царь, который носил его головной убор по наследству, пожаловался на тяжесть этой шапки. Он имел в виду, конечно, ответственность, которую налагает власть. Впрочем, за подробным объяснением я отослал обоих парней к будущему нашему комиссару. Я тогда еще не знал, каким он станет комиссаром. Было известно, что он школьный учитель. Значит, ему и карты в руки.

Мне же хотелось поговорить с ним о другом. Признаться, беспокоило: каков человек? Как мог допустить развал группы?

Я застал комиссара Немченко в землянке совершенно больным. Шел я к нему с мыслью, что Попудренко ошибся, назначив его комиссаром. Даже думал – не запросить ли мне командира о другой кандидатуре? Я прямо, без обиняков, спросил у Немченко: как мог коммунист примириться с положением, в которое поставил всю группу Бугристый?

Он заволновался.

– Если бы вы знали. Сколько раз я поднимал об этом разговор! Мы собирали партийную группу – тут нас пять человек. Да ведь главное в том, что решительно все, кроме, может быть, нескольких из вновь пришедших, понимали, что мы уже перестали быть партизанами. Мы говорили об этом Бугристому.

– А он?

– Он твердил одно: «Я получил от командования специальное задание, выполнил его. Чего же еще?! Я отвечаю за людей». И точка. Ну, что тут можно было сделать? Он нам еще указывал на пример пулеметчиков Авксентьева: сидели, – говорит, – два месяца в лесу тихо; без толку никуда не совались. Зато, когда пришли в соединение, ударным взводом стали!

Немченко немного подумал и добавил осторожно:

– Мы на партгруппе думали, не послать ли нам в соединение двух человек с рапортом? Но Бугристый все время твердил, что ждет оттуда распоряжений, и мы решили еще повременить. Ведь это пришлось бы сделать помимо него, а воинскую дисциплину нарушать – сами знаете.

– А как сейчас ваше здоровье? – спросил я.

– Да что ж – здоровье! Это все от одного. Мы тут черт знает чем питались. Зато – конспирация! – сердито ответил он.

В это время в землянку вошел Бугристый.

– Ну, вот видишь? – сказал он Немченко. – Я говорил, что к нам придут – и пришли! Да еще с целым отрядом!

– Да, – перебил я его. – Хорошо, что во-время. Еще немного – и ты людей бы переморил!.. А еще хуже, что твоя перестраховка от потерь вела к потере самого важного – боевого духа. Об этом ты не думал? А тебе, оказывается, говорили об этом!

Иван не оправдывался.

Уже после того, как приказ командира соединения был объявлен всему личному составу, он подошел ко мне снова:

– Я ведь знал, – объяснил он, – что меня назначили временно. Сила тут наша маленькая – другое дело, когда все соединение шло. А здесь кругом в селах немцы – что мы могли с ними сделать? Ведь меня оставили людей собирать. Я собирал. Думал: «Придет час, спросят: где твои люди? – и выйдет, что я их собрал, да и погубил». Тут не только за своих, что в лесу находятся, страшно было. О связных тоже беспокоился. Могло получиться, что из-за нас и других схватили бы. Твердо решил – будем сидеть тихо. Знаешь, какая для этого воля нужна! Люди рвутся в бой, я и сам хотел, но дисциплина переборола!

– Какой же поры ты дожидался?

Ну, вот странно. Надо мной же командиры есть! Я так и знал, что рано или поздно дадут приказ.

– Небось, меня-то не ожидал?

– По совести говоря, – ответил Иван, – если бы я знал, что командиром отряда станет мой товарищ, такой же простой боец, как я, – мне здесь легче бы было. Но я привык к нашему сильному соединению. Как, думаю, после таких командиров, как наши, я могу сам управиться? Дело очень серьезное, а я – рядовой боец. Ну, вот видишь, – ты рассудил иначе.

– Отчего иначе? – спросил я. – Ты думаешь – мне легко? Я, брат, за полтора года партизанской жизни столько не волновался, как сейчас, на переправе через Ревно. Однако переправились. А ты с такой политикой – на берегу до старости просидел бы. Если бы, конечно, немцы тебе там сидеть дали.

– Как же ты решился?

– Потому что мне, да и всем нам, задание командования выполнять надо, – вот как! Об этом в первую голову я и думал. У тебя было другое задание: тебя оставили собирать людей. Так почему здесь до сих пор даже сотни бойцов нету? Придумал какую-то «шапку Мономаха», держался за нее, а о деле не заботился. Сам знаешь: в наших условиях дело и жизнь неразрывны, а ты их разделил. Вот и вышло – ни то ни се.

Мы с Иваном и потом не раз возвращались к разговору об ответственности командира. Для этого появился свежий материал: назначенный командиром разведки, он ничуть не тяготился своими обязанностями. Разведка у нас работала отлично. И в этом была не малая его заслуга.