Текст книги "Партизанская быль"

Автор книги: Георгий Артозеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Кто был прав

Устроившись лагерем под зеленой крышей урочища «Рогозное», мы вновь начали боевую жизнь. Я присматривался к новичкам и скомплектовал подразделения так, чтобы все они имели прослойку старых партизан.

Подумали мы с комиссаром и о том, чтобы правильно расставить наших коммунистов.

Мне помнится первое общее партийное собрание.

Здесь были и хорошо известные мне люди, которых я видал и в мирной обстановке, и в бою, – знал, чего можно от них ждать. Были и новые, совсем почти незнакомые люди – из тех, которых я застал в группе Бугристого. Но я не думал ни о ком в отдельности, а обо всем коллективе в целом. Ведь он – моя опора, помощник, судья. Отряд подчиняется командиру, но и командир, и масса партизан черпают моральную поддержку из коммунистического ядра. Это ядро и насыщает нашу жизнь той внутренней силой, какая должна быть в каждом настоящем советском коллективе. «Куда я пойду со своими сомнениями и трудностями, которые, конечно, будут? – думал я. – Кто вправе спросить у меня отчета в моих действиях? На кого я буду надеяться в минуты самой тяжелой опасности?..» И отвечал сам себе: «Вот на этих товарищей, которых вижу сейчас перед собой, на коммунистов отряда».

Словно в подтверждение моих мыслей, на первом же собрании было сказано много ценного, дельного. Коммунисты вникали во все подробности организации нашей жизни, обсуждали, как быстрее и лучше достичь выполнения боевых задач.

Одно из принятых в тот день предложений касалось работы разведчиков: речь зашла о том, что они, как люди, наиболее тесно связанные с населением, являются одновременно и агитаторами. Они распространяют листовки, ведут устную пропаганду. Поэтому собрание указало разведчикам-коммунистам, чтобы они внимательно относились к этой стороне своей работы. Ее решили считать партийным поручением, с отчетом на партбюро.

И вот на ближайшем заседании бюро наш секретарь – Василий Андреевич Кожух заметил, что партизанская пропаганда имеет очень узкий круг действия.

– Разведчики заводят связи пока в ближайших селах, – сказал он. – Села же, отстоящие от нас на пятьдесят, на восемьдесят километров, остаются без сводок Информбюро, без живого слова советской правды. Надо подумать и о том, чтобы проникнуть подальше, осветить людям положение, да и самим лучше знать, как живет район.

На другой же день я снарядил несколько небольших групп и направил их с листовками по специальным маршрутам. Об итогах их работы я и хочу рассказать.

Все разведчики вернулись с интересными рапортами, но одна группа была выслушана нами с особым вниманием. Она пришла из большого села Тимоновичи, что у самой границы Черниговщины с Орловской областью. Разведчики сообщили, что в селе этом есть подпольная организация. Ее недавно предали, многие схвачены, но и осталось немало.

Ядро подпольщиков составили советские военнопленные и окруженцы: в Тимоновичах нашло убежище семнадцать человек. Они сумели организоваться и поставили себе целью объединить боеспособное население, уйти в лес и создать партизанский отряд.

Для этого надо было собрать оружие, произвести разведку, но, самое главное, узнать и подготовить людей. Для этого, конечно, прежде всего следовало показать себя, свою работу – значит пойти к людям.

Среди подпольщиков был радиотехник из Ростова – Федор Попов. Ему удалось с помощью тимоновичских пионеров собрать скромный радиоприемник. Начали слушать Москву, записывали сводки Совинформбюро, регулярно их распространяли. Стали писать и свои листовки, выпускать рукописную газету, в которой рассказывали народу о действиях оккупантов и предателей, звали народ к сопротивлению врагу.

Организация стала расти.

В лесу уже заложили базы оружия и продовольствия. Был назначен день выхода молодого партизанского отряда в лес.

Но в Тимоновичи неожиданно нагрянули фашисты. Они произвели обыски по безошибочно выбранным адресам. Тридцать участников организации было схвачено. Те, кому удалось избежать ареста, спаслись только потому, что предатель, видимо, не знал полного списка, а население не выдало никого.

Предателем оказался вступивший в группу по заданию жандармерии шпион Хомусько. Он больше не появлялся в Тимоновичах; ценой жизни тридцати патриотов он купил себе должность экзекутора камеры предварительного заключения в Репкинском гестапо.

Этот рассказ разведчиков подтвердили и уточнили пришедшие с ними в лагерь члены подпольной группы товарищи Судилов, Яшин, Обухов и Константинов.

Мы с комиссаром долго с ними беседовали. Понемногу положение на селе представилось нам так.

Жители Тимоновичей держались дружно. Их преданность до сих пор спасала уцелевших членов организации от глаз полиции. Но после провала они еще не оправились. Люди почти не покидали укрытий, опасаясь нового предательства, не желая подводить под удар своих хозяев. Пришедшие к нам люди сами точно не знали, сколько их товарищей осталось в селе.

Фашисты, считая, что село «обезврежено», праздновали победу. Каратели покинули ограбленные хаты; избитых измученных жителей на ответственность полиции. Но у партизан сложился богатый опыт обращения с полицаями: мы умели их брать по-всякому.

Расспросил я у разведчиков и у товарищей из Тимоновичей про дороги, подходы к селу, о расположении улиц, узнал, где комендатура, старостат, и выработал план налета на село. Провести операцию решил сам. Из-за этого дела я чуть не поссорился впервые со своим комиссаром.

Вот уже стоят на поляне люди. Уже нагрузились толом, боеприпасами, продовольствием; мы вместе с комиссаром проверили каждого бойца, его выкладку. Поворачиваюсь к комиссару, протягиваю руку:

– Прощай, Тимофей Савельевич. Жди нас с пополнением.

Но комиссар мне руки не подал, а сделал знак зайти в землянку. Какие такие еще дела? Будто обо всем условились, и группа в поход готова.

Зашел в землянку, и тут оказалось: для комиссара неожиданность, что я поведу группу сам. Я считал это естественным, но он держался совсем другого мнения.

– Я с этим согласиться не могу, – твердо сказал мне Немченко. – Идти в эту операцию вы не имеете права.

– То есть как это, почему? Почему вдруг комиссар мне палки в колеса ставит?

Тогда Тимофей Савельевич повел такую речь: вы, дескать, не имеете права распоряжаться своей жизнью. В случае неудачи вы рискуете не только той частью бойцов, что возьмете с собой, но оставите без командира весь отряд. Вы подводите под удар успех наших заданий, значит, и действия всего соединения.

– Помочь подпольщикам нужно? – спрашиваю его в лоб.

– Безусловно, – отвечает. – Но зачем сам командир?

– А можно быть уверенным в успехе дела, когда мы с тобой, комиссар, еще не определили как следует людей?! На кого положиться, кому доверить руководство операцией, отвечай! – говорю я.

– У нас есть опытные бойцы из старых.

– Знаю я этих опытных, сам опытный. Нет, этого дела я никому не поручу. Знаю, каково быть ответственным за жизнь товарищей. Кого мы к этому подготовили? Успел кто-нибудь на практике показать себя так, чтобы ему дать сорок человек?

Мне казалось – я кругом прав. А дело-то еще было в том, что я по привычке солдата рвался в бой; не нашел для себя нового мерила храбрости: ведь для бойца оно одно, для командира – другое.

Мне представилось, что комиссар мешает мне быть смелым. Осторожничает, страхуется и еще бог знает что. Вдобавок ко всему, совершенно новым для меня был самый вопрос отношений с комиссаром: его полномочия не ниже моих. А равенство дает право на контроль. Вообще-то я должен с ним считаться. Это было мне ясно. Но что делать, если не верю, что он прав?

Комиссар не унимался. Особенно меня сердило, когда он называл операцию на Тимоновичи «вылазкой», приходилось поправлять его. А он все равно не придавал моим поправкам ни малейшего значения и продолжал гнуть свою линию.

Мы носим имя Чапаева, – говорил он. – Оно должно напомнить вам, как он понимал, где место командира в бою. Помните, Чапаев объяснял своим людям на примере с картошками? Командир возглавил дело, нацелил бойцов. Они пошли. Он ведет. Но атакует ли он первый? Нет! В минуты боя он уже занял наблюдательный пункт и руководит оттуда. И, кстати сказать, – из безопасного для его жизни места. Вы же хотите предпринять вылазку за шестьдесят километров от основных сил отряда, рисковать в деле, которое никак не является нашей прямой задачей. Командование поставило перед нами другую цель, другую задачу.

– И совсем непохоже на наш случай. – Я упрямо отказывался понять, что комиссар мне толкует не о «сходном случае», а о нормах поведения командира. Что же касается до наших прямых задач, то Попудренко говорил мне о росте, о пополнении отряда, и я доказывал Немченко, что, безусловно, будь мы в соединении, – вопрос о походе на Тимоновичи был бы решен положительно.

Комиссар продолжал приводить мне другие примеры поведения командира. Вспомнил и Федорова. Но я был глух и строптиво отвечал на все его доводы:

– Эва, Федоров! Сравнили. Это же первый секретарь обкома.

И тут же я сам себе выбрал образец, который вполне устраивал меня:

– А Попудренко? – спросил я комиссара, считая, что тут ему уже, как говорится, «крыть будет нечем». – Всем известна его смелость и умение рисковать. Он, если хотите, очень даже горячий.

Но я не сбил своего комиссара.

– Вы забываете, что Попудренко был до сих пор заместителем командира. А вы – командир. Меньший, чем он, но, помните, командир! Уверен, что Попудренко теперь, когда он отвечает за соединение, станет другим. Будет осторожнее и не позволит опасной горячности.

И тут комиссар, замечая, что я не принимаю его возражений, – пустил в ход последний козырь: сказал, что не хотел бы оставаться в качестве командира на срок моего отсутствия.

Уж не боится ли он все той же «шапки Мономаха»?.. Но комиссар тут же сказал, что лучше сам поведет группу в Тимоновичи. Я не согласился. Надо было сделать сильный рывок, да с нахальством. А тут передо мной – умный, но осторожный человек. Теоретик, учитель – пусть воспитывает. А где надо похитрить да взять врага врасплох, – это ж наше ремесло.

Поспорили еще малость, и, как комиссар ни артачился, я поставил на своем. Отряд остался под командованием Немченко, а я с группой в сорок человек в ту же ночь вышел в Тимоновичи.

Полностью осознал правоту комиссара я только через несколько месяцев, – узнав о гибели Попудренко, узнав, как погиб наш любимый командир. А в те времена долго еще не мог сдержать в себе страсть быть первым в бою; оправдывал это в какой-то степени поведением Попудренко и хотя ценил хорошее побуждение комиссара, но следовать его совету не нашел в себе сил.

Тимоновичские подпольщики

За вечер и ночь нам предстояло пройти шестьдесят километров. Но люди шли с желанием, которое удваивало силы: каждый партизан почитал для себя за честь принять участие в операции, которая освободит от опасности честных советских патриотов.

Связные помогли форсировать железную и две шоссейные дороги, возле которых мы припрятали хороший запас тола, чтобы использовать его на обратном пути: раньше времени дать о себе знать мы не хотели.

Марш провели хорошо, к утру были на месте.

Перед нами в предрассветных сумерках обрисовалась молодая сосновая посадка тимоновичского колхоза имени Горького. Здесь до войны было определено место сельскому парку. Молодняк насадили в форме правильного треугольника; основанием ему служил большой районный шлях, а двумя сторонами – отходящие от него сельские улицы. Лесок подходил к самому центру села.

Здесь-то мы и должны были ждать вечера.

Молодые сосенки росли густо, даже снег под ними еще не везде сошел. Воздух был холоден, насыщен сыростью. Лежать надо было не шелохнувшись: едва наступил день, как по дорогам началось движение. Мы ясно слышали, разговоры людей, проезжавших и проходивших в каких-нибудь ста шагах от нас. Если бы кто-нибудь из нас увлекся и заговорил громко – всему делу был бы конец.

Еще в лагере я подумал, что не при всяком здоровье человек способен перенести такую дневку, и, отбирая бойцов, приказал всем, у кого сильный кашель, остаться. Люди тогда решили, что будем форсировать реку, но теперь убедились, что лежать неподвижно на талом снегу потруднее, чем переплыть весенние воды.

Я и сам впервые попал в такие невыносимые условия.

Никакой мороз, казалось, так не пронимал, как эта сырость. Снег съедал все тепло, кровь застывала. У меня ныла раненая нога, окостенели руки, даже челюсти ломило. А день еще только начинался!

Все мои хлопцы оказались молодцами – сидели и лежали смирно. Они утешались тем, что к нам попали люди, которым пришлось еще хуже; несколько человек зашли в лесок по своим надобностям. Их бесшумно схватили, связали, сунули в рот тряпки и уложили рядышком в снег. Мы не желали им ничего дурного, но и выпустить до времени тоже не могли.

Наконец, стало смеркаться. В селе замерцали огоньки (в Тимоновичах была своя электростанция, выстроенная колхозом одной из первых на Черниговщине). Движение на улицах заметно стихло. Мы ждали девяти вечера: по приказу немцев свет для жителей давался только до этого часа.

Вот уже восемь тридцать. Я с некоторым беспокойством осмотрел своих ребят, от которых зависело успешное начало операции. Это была небольшая группа молодежи, одетая в немецкое обмундирование. Во главе группы Николай Жадовец – учитель, хорошо владеющий немецким языком. Офицерская фуражка лихо сидела на его голове, грудь украшена крестом и двумя медалями. Остальные ребята костюмированы попроще – они играли роль простых солдат., из которых одному, «немножко говорившему по-русски», предстояло служить «переводчиком» Николая.

Все шли они на такое дело впервые, и, скажу откровенно, я волновался. Боялся, что сделают что-нибудь не так. Малейшая неловкость, отсутствие уверенности – и опытные, уже давно имеющие дело с настоящими фашистами полицаи раскусят наш фокус.

Еще собираясь в поход, я приказал взять немецкую форму и для меня. Конечно, соваться на передний план не думал, но хотел быть поближе на всякий случай: для контроля и помощи.

Но после разговора с комиссаром душа была неспокойна: пожалуй, кое в чем Немченко прав! И я не воспользовался приготовленным для меня костюмом.

Кое-кто, возможно, удивился, но я не боялся, что бойцы обвинят меня в трусости. Сама по себе эта мысль была не из приятных, но меня томили другие опасения: как справится наша молодежь. И я не спускал глаз со своих «немцев».

Впечатление такое, что по внешности они к делу годятся: от долгого ожидания в холоде и сырости физиономии наших хлопцев приняли совершенно несвойственное им застывшее, даже злое выражение. По роли это кстати.

Пора было выпускать ребят. На прощанье я еще раз сказал Жадовцу:

– Шагай нахально, уверенно. Говори отрывисто и – требуй, понял? Можешь, в случае чего, дать старосте легкую зуботычину. Но не увлекайся. А вы, – обратился я к другим товарищам, – ни при каком случае рта не раскрывайте. Забудьте русский язык! Не дай бог, одно слово ляпнете – и всему делу крышка. Будет говорить только Николай и переводчик.

Все это я объяснял хлопцам уже не один раз. Но они понимали, что я волнуюсь, и терпеливо слушали.

Наконец вышли.

Минут двадцать, полчаса мы сидели в своем укрытии, как на угольях. Но тревога в селе не поднималась. Все шло тихо. Значит – по плану.

Мы ждали сигнала. Один из наших ребят должен был громко крикнуть: «Все на месте?..»

И вот раздался, наконец, этот голос. Он весело, с настоящим партизанским задором гаркнул условленную фразу – и все мы выскочили из сосняка.

Когда Николай со своей свитой явился в старостат, он приказал услужливо выбежавшему навстречу старосте немедленно собрать весь актив немецкой службы. Полицаи шли на зов, как рыба в сеть. Когда же сеть стянулась, все совершилось очень просто. Оторопевшие от двойной неожиданности полицаи были в мгновение ока обезоружены и арестованы.

В селе ничего не подозревали о случившемся, как вдруг зажегся свет: это наши посланцы распорядились его включить. Тогда-то мы и появились па улице во всей партизанской красе.

Село ожило. Жители громкими криками выражали свой восторг. Возле сельской управы запылал огромный костер. В него полетели документы фашистской канцелярии, а староста Лаврентий Горлов, так и оставшийся под опекой нашего Николая, передавал в это время по его указанию обычную сводку в районный центр: «В селе все благополучно».

Да. На этот раз в селе все было действительно благополучно. Пришедшие с нами четверо подпольщиков нашли своих товарищей. Возле них собиралась большая группа желающих стать партизанами. Следовало тут же в этих людях разобраться, решить, кого мы можем взять с собой.

Мой разговор с людьми прервали взволнованные крики:

– Товарищ командир! Товарищ командир! Здесь Немченко!

– Что такое? Откуда он мог тут взяться? Что вы говорите? – спросил я у бойцов. – Где вы могли увидеть комиссара?

Но ко мне под руки подводили вовсе не Тимофея Савельевича, а бледную, изможденную женщину. Она шла, обнимая наших ребят. По щекам ее лились слезы.

– Кто такая?

– Да Немченко же! Жена комиссара!

Полтора года они ничего не знали друг о друге. Тимофей Савельевич говорил, что она эвакуировалась. И вот – такая встреча. Я был очень доволен тем, что наше возвращение домой принесет комиссару большую, неожиданную радость. Вот тебе и «вылазка»!

Бедной женщине не верилось, что она видит перед собой живых товарищей своего живого мужа, что она опять будет с ним вместе. Варвара Михайловна только и могла рассказать, что эшелон разбомбили, она ушла с другими в лес, а потом попала сюда.

Для Варвары Михайловны Немченко достали лошадь. Идти она не могла; ее всю трясло – то ли от волнения, то ли от простуды. Медсестры занялись женой комиссара, а я продолжал беседу с людьми, просившимися к нам в отряд.

И снова наша беседа была прервана шумом, на этот раз еще более сильным. Кругом раздавались восторженные возгласы, крики «ура!»

Слышно было, что по улице бежит большая толпа. Кого они еще там нашли? Что случилось? Какая радость могла вызвать общее возбуждение?

И тут нашим глазам представилось прекрасное зрелище: по улице скакал на коне партизан Савгира. В руках его свободно развевалось на ветру фасное знамя. Попадая в неосвещенное пространство, оно темнело, когда на него падали лучи света, – ярко вспыхивало.

Наконец всадник поравнялся с костром, около которого мы стояли, и знамя заалело таким пламенем, обрадовало глаз такой свежестью красного цвета, какой нами любим уже много лет, а в неволе фашистского нашествия стал еще дороже.

За Савгирой по улице бежали жители села. Наверно, в эти минуты им представилось, что они видят знамя Победы. Партизаны встретили знамя салютом из автоматов. Молодежь пела. Все село гудело, и в этом радостном гуле тоже слышался голос победы.

Савгира спешился и торжественно подошел к костру со знаменем в руках. Он рапортовал, что нашел знамя на чердаке под грудой немецких документов, которые выносили из старостата. Затем он передал мне приколотую к знамени записку:

«Если это знамя найдут фашистские воры и убийцы, то пусть прочитают здесь еще раз то, что знает весь наш народ: это знамя непобедимо.

Если его найдут до Победы наши советские люди, то мы просим их хранить его и спрятать в верном месте, чтобы было с чем встретить Армию и Свободу.

Л. В. и Б. И. 1941 г.»

Кто были эти люди, мы не узнали, но выполняя их волю, отдали знамя на сохранение тем жителям Тимоновичей, которые оставались дома. С нами же отсюда уходили пятьдесят новых партизан.

Совещание с «активом»

Каждый день радистка Щербакова передавала в соединение отчет о наших боевых действиях. Подрывники работали неплохо. Попудренко благодарил, а оккупационные власти стали принимать свои меры.

Разведка нам сообщала, что в Семеновке созывается оперативное совещание. Повестка дня: «Борьба с партизанами» и «Проведение весеннего сева».

К совещанию привлекается довольно солидный актив: представители оккупационных частей, начальник полиции, лучшие сельские старосты и полицаи. Все они должны собраться у бургомистра Орловского. Присутствовать будет и пан комендант.

О дне созыва мы тоже были осведомлены. Разведка в отряде работала с размахом: по селам насчитывалось более трехсот связных. И вот, когда стало известно, что часть наших людей добилась приглашения в «высокое» собрание, мы с комиссаром стали думать, какую бы нам извлечь из этою пользу.

Целый день ушел на другие дела, а к ночи я спохватился, что мы с комиссаром так ни о чем и не договорились. Мне сказали, что Тимофей Савельевич находится возле больной жены. Я пошел в землянку, куда поместили Варвару Михайловну.

Окруженные спящими партизанами, прерывая разговор, когда Тимофей Савельевич подходил к жене, мы совещались с ним при свете коптилки почти до утра. И не только совещались: написали бургомистру Орловскому. Вежливенько предупредили его, чтобы сократил свой пыл.

Письмо это было вручено нашему связному – дорожному мастеру Тищенко, так как он в числе «актива» обязан был прибыть на совещание.

Остальным нашим людям раздали свежие листовки и номера газеты соединения «Коммунист», недавно полученные от Подпудрено.

В. назначенный день актив собрался.

Пока люди еще не были приглашены в кабинет бургомистра и теснились в приемной, Нищенка искал удобного момента подсунуть наше письмо. Он должен был также сдать свой письменный отчет о состоянии железнодорожного участка, поэтому спокойно подошел к столу секретаря, подождал, пока тот заговорился с какими-то важными лицами, и быстро вложил в папку «на доклад» оба документа.

Вскоре секретарь на глазах у Нищенка вручил папку своему шефу.

Совещание открылось. Первым говорил немецкий комендант. Бургомистр не знал немецкого языка и в ожидании выступления переводчика просматривал бумаги. Лицо его вдруг изменилось. Орловский быстро захлопнул папку. Очевидно, наше письмо, как говорят минеры, «сработало» хорошо. Нищенка убедился в этом также по тому, как выступал бургомистр.

Вместо громовой речи с призывами бороться с «лесными бандитами» Орловский почти всю свою речь посвятил весеннему севу. Только между прочим он заметил, что следует быть бдительным: «партизаны могут сорвать проведение сельскохозяйственных работ».

После такого вступления старосты тоже пустились в разговоры о севе. Немецкий комендант уловил, что собрание потеряло главную тему. Он начал прерывать старост, задавать вопросы, проявлять нетерпение.

– Беспокоят вас партизаны? – спросил комендант у старосты села Карповичи – нашего связного Гривенник.

– Нет, они в нашем селе не бывают! – невозмутимо ответил тот.

– Однако, – не удовлетворился этим комендант, – ведь у вас кругом леса. А где леса, там и партизаны. Не так ли?

Гривенник солидно заявил:

– Они к нам не ходят потому, что боятся полиции! (Более смехотворного объяснения нельзя было придумать, и когда нам рассказывали об этом, в землянке стоял громовой хохот.)

Комендант обратился с вопросами к другим лицам.

Среди старост были подлецы, действительно служившие немецким властям. Они докладывали подлинное положение дел: называли подозреваемых в связи с нашим отрядом; указывали, где именно, по их данным, находится лагерь; говорили прямо, что силы полиции противостоять партизанам не могут, и просили прислать солдат. С помощью этих подлецов был составлен план прочески леса, список подлежащих аресту лиц.

Когда совещание окончилось, бургомистр подошел к старосте Гривенник:

Все-таки загадочно, – игриво сказал он нашему связному. – Почему партизаны так старательно обходят ваше село? – Орловский прищурил глаз и, «дружески» похлопывая Гривенник по плечу, продолжал: – Мой старый друг, пан староста! Я вас очень уважаю, а потому хочу, чтобы вы подумали о своей жизни и судьбе. Есть сторонники немцев и есть противники; понятно: война. Мне известно, что партизаны имеют друзей среди населения, а также засылают к нам шпионов. Они проникают далеко. Хотите – я вам даже скажу (видите, как я вам доверяю), что на нашем совещании они тоже имеются. Вы не догадываетесь об этом?

Гривенник придал своему лицу глупое выражение, вытаращил на Орловского глаза:

– Господь с вами, пан бургомистр! Как же они сюда попадут? Ведь здесь самые верные люди – весь актив!

– Но я хорошо осведомлен. Я знаю больше, чем вы. Я хотел вас предупредить, подумайте, пан Гривенник! Вам доверяют власть – старостой быть не каждый может. За доверие надо платить благодарностью. Не будете служить как следует – знаете, чем это может кончиться?

Гривенник только мотал головой и уверял бургомистра, что никак не в состоянии поверить в присутствие «партизанских шпионов». Он принялся с подозрением разглядывать мебель и вертеться во все стороны, как будто опасался, что откуда-нибудь из-под шкафа, как чертик, выскочит «партизанский шпион».

– Вы меня совсем напугали, пан бургомистр! – твердил он.

Во время этого разговора бургомистру еще не было известно, что, пока шло совещание, по городу распространены, а кое-где и расклеены партизанские листовки. Их доставили в Семеновну те самые люди, которые более двух часов просидели на совещании, а потому должны были остаться вне подозрений. Для того же, чтобы окончательно спутать все карты, наши газеты были подложены в повозки, принадлежащие самым верным слугам оккупантов.

Всеми этими, быть может, не очень хитрыми приемами мы хотели показать немцам, что их актив – наперечет, а нашему – нет числа. Так оно, разумеется, и было на самом деле: девять пришедших на совещание связных доставили партизанскую литературу в город. А здесь уже она будто «сама собой» как на крылышках разлеталась по всей Семеновне.

Что же нам дало, в общем, это совещание? Мы подробно обсудили его результаты на собрании командиров; оно получилось вроде как продолжением оккупационного актива – мы ведь работали по тем же материалам.

Прежде всего согласно списку мы вывели к себе в лес всех, подлежащих аресту. Был в их числе и «пан» Гривенник, с которым подозрительно ласково говорил бургомистр. Нам не понравилась «отеческая забота» бургомистра о судьбе старосты. Когда вся семья Гривенник уже была по дороге к лагерю, палачи ворвались в пустую хату. Видимо, Орловский успел дать в список дополнение, касающееся человека, который так «наивно» отрицал, что в селе бывают партизаны.

В ту ночь по всем имевшимся на руках карателей адресам никого не оказалось дома.

Однако нам следовало позаботиться не только о безопасности своих людей, но и о полном срыве планов районного коменданта.

Для этого решили поступить так.

Разбить большую часть отряда на мелкие группы, они растекутся по району и одновременно во всех его концах организуют взрывы, разбросают листовки. После этого группы соберутся на новом месте, куда за это время перейдет наш лагерь и обоз, – и пусть тогда каратели снова совещаются, опять составляют планы. Проведение этих массовых операций длилось всего три дня. За этот срок было взорвано несколько мостов и работавших на немцев предприятий: склады, базы, авторемонтные мастерские, маслозавод. Железнодорожная линия, разумеется, тоже не осталась без внимания наших подрывников.

Надо сказать, что впечатление от этих «залпов», как у нас по-артиллерийски говорили, было сильное. Жители пришли в такое волнение, что немцам стало не до прочески леса. На головы людям среди бела дня падали партизанские листовки, приклеенные к выпущенным откуда-то детским змеям. Вечерами к хозяевам возвращались козы и коровы с листовками на рогах. А тут еще – кругом раздаются взрывы.

Самые добросовестные полицаи, наблюдая, чем кончаются немецкие мероприятия против партизан, теряли веру в силу оккупантов. А оккупанты имели достаточно работы по наведению порядка в местах взрывов. С них было довольно внеплановых дел.

Таков был общий итог районного совещания с активом.