Текст книги "Полустанок"

Автор книги: Георгий Граубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Когда мы натянули между высоченными жердями антенну, дом наш как будто преобразился. Стал он каким-то значительным и солидным: приемник на весь поселок был только один, в конторе санатория, и на возвышающуюся над ним антенну все поглядывали с почтением.

– Никак, Яколевна, у вас и радио появилось?– допытывались в магазине женщины.– Что новенького? Может, наши перешли уже в наступление?

– Пока еще радио не работает,– солидно отвечала мать,– но со дня на день заговорит. Налаживают.

Увидев над нашим домом антенну, Вовка-Костыль чуть не задохнулся от зависти.

– Ребя, а может, приемник к нам перетащим, а? Мамка весь день на работе, никто не будет мешать.

– Вступай к нам в пай,– поддразнил его Генка,– тогда подумаем.

– По сколько берете – по рублю, по полтине? – сплюнул под ноги Костыль.

– Берем инструментами. Если есть плоскогубцы, паяльник – неси.

Костыль побежал домой и принес все, что у него было: какие-то шурупы, болтики, гвоздодер.

За ним, выпячивая губу, протиснулся в дверь Кунюша.

– Вот я вам штуку принес так штуку,– самодовольно объявил он.– Из нее хоть граммофон, хоть приемник можно сварганить.

– Интересно, с чем эту штуку едят,– повертел в руках Славка коробку с пружинами, катушками и контактами, прикрытую стеклянной крышкой. Выглядела коробка таинственно и солидно.

– Селектор,– гордо оттопырил губу Кунюша.– Достал в одном месте.

– Селектор?– вспомнил я, рассматривая коробку.– Да ведь ты же его срезал в конторе санатория! Тогда еще мой отец там работал.

– Работал, работал,– заюлил Кунюша, вырывая прибор из моих рук.– Как будто один такой селектор на белом свете. Не хотите, как хотите, я к вам не напрашиваюсь.– И, зажав коробку под мышкой, вихляющей походкой зашагал прочь.

* * *

Когда все было готово, Славка начал иголкой нащупывать чувствительную точку. Но в наушниках слышался только далекий треск.

– Дай-ка я попробую,– стал оттирать его от стола Вовка-Костыль.– Я же говорил, что надо перенести приемник к нам, а то тут поезда мешают.

– Конечно,– подзадорил Генка.– Перережет радиоволну поездом и лежит она, бедняга, корчится.

– Тише вы!– цыкнул Славка.– Слышите?

Мы пригнулись к наушникам – в них раздавалась далекая, тревожная музыка. Она то замирала, то, приближаясь, нарастала. Потом музыка смолкла, и диктор стал Передавать сообщение Информбюро. Немцы наступали по всем направлениям. Бойцы Красной Армии героически оборонялись. Было тридцатое августа тысяча девятьсот сорок первого года.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

СНОВА В ДЕРЕВНЕ

Первого сентября все пришли в школу с сумками и портфелями.

Мишка Артамонов отводил каждого в сторону, показывал на часы и возбужденно рассказывал:

– Сегодня в восемь пятнадцать меня чуть медведь не задрал. Хорошо, что я успел проскочить линию перед самым поездом. Медведь за мной и – под паровоз. Чуть-чуть крушения не было.

– Ну и балабон, вечно какую-нибудь ерунду придумываешь,– ни с того ни с сего обозлился на него Захлебыш. – Пока награды не получал – человек-человеком был, а теперь фикстулой заделался, хочешь, чтобы все любовались тобой да похваливали. Давно тебя надо было на палочках покатать!

Вовка-Костыль выпячивал грудь, чтобы все видели его значок. Девчонки шушукались. Одна Надя Филатова о чем-то думала, печально подперев щеку ладонью. Кунюша сидел на парте и с отрешенным видом пересчитывал мелочь. Захлебыш успокоился и стал делать из проволоки и тонкой резинки крохотную рогатку.

В класс, по-старушечьи шаркая туфлями, вошла Мария Петровна, а за ней стремительно влетела Глафира.

Мария Петровна каким-то усталым движением расправила на плечах шаль и объявила, что четвертый класс пока будет работать в колхозе. Занятия откладываются.

Кунюша деловито осведомился:

– Платить нам за это будут?

Мишка Артамонов захлопал глазами и озаботился:

– Как же я буду работать в форменке, ведь она казенная, поизносится?

– Там ты приобретешь форму получше – спортивную,– усмехнулась Мария Петровна.– Хорошая будет закалка!

Все оживленно заерзали, а Глафира нетерпеливо подняла руку.

– Ребята, нам надо выбрать председателя совета отряда и заместителя.

Была она взвинченной, нервной, смотрела куда-то мимо нас, и ямочки на ее щеках казались скорбными складками.

– У кого какие будут предложения?

– Кунюшу, то есть Николая Степановича Голощапова,– ухмыляясь, съязвил Федька Мирошников.– Честняга и работяга. Будет и активягой.

– Лучше Рогузина,– отозвался, не поняв шутки, довольный Кунюша.– У него значок оборонный.

– А еще у него какие заслуги?– спросила Мария Петровна.

– Он сильный,– дополнил Захлебыш.– Хоть кого на лопатки положит. Костыль, одним словом.

Все засмеялись, а Глафира постучала карандашом по столу и сурово заметила :

– В данном случае шутки совсем неуместны. Вот в колхозе и покажите, кто самый сильный и ловкий. А сейчас я предлагаю избрать председателем Монахова, а заместителем Булдыгерова.

Все дружно подняли руки.

Через час мы уходили в колхоз.

* * *

Разместили нас в нашей бывшей избе. Колхоз купил ее под амбулаторию. Но ни врача, ни фельдшера в колхозе еще не было. Раз в неделю фельдшер приезжал из соседней деревни, а остальное время наш просторный дом пустовал.

Был он высокий, с пятью светлыми окнами, глубоким подпольем и необъятным чердаком, по которому можно было ходить, не сгибаясь. К сеням примыкала рубленная из плах кладовка, из которой можно было подняться на чердак. Чердак в деревне все называли вышкой.

Я тыкался по углам нашего бывшего дома и вспоминал. Вон у этого окна я сидел целыми днями и с тоской смотрел, как на улице ребятишки играли в лапту. Набегавшись с ними, я подхватил воспаление легких, и мне долго не разрешали выходить во двор. А на дворе шлепал по лужам апрель, купались в пыли воробьи и начинала зеленеть первая травка. Осторожно, из-за занавески я выглядывал на залитую солнцем улицу, а чуть начинали скрипеть на крыльце ступеньки, нырял под одеяло, словно и не поднимался с кровати.

Вот на этой стене висело отцовское ружье, а под ним деревянный шомпол.

С этой печки я прыгал, изображая парашютиста. Однажды, взяв в каждую руку по пустой бутылке и разведя их в стороны, я воинственно крикнул:

– Внимание, полетели!—И залетел с печки прямо в набитое картошкой подполье, которое было почему-то открыто. Бутылки о крал подполья разбились вдребезги, но руки, как ни странно, остались целы: ни царапины, ни пореза.

Я прошел в кладовку, залез пыльный чердак, и здесь на меня нахлынули новые воспоминания. Гостившая у нас тетка не терпела никаких шалостей и трепала меня за уши за каждый пустяк. Однажды она отправила меня пасти свиней. Я угнал их к речке, а сам лег на траву и стал читать книгу. Книга была про воздушные шары, парашюты и самолеты. Но больше всего мне понравился рассказ про Икара: о том, как он, не послушавшись своих родителей, поднялся высоко-высоко к солнцу, его восковые крылья растаяли, и он камнем упал на землю. Я. глотал слезы, представив мертвого Икара и его безутешных родителей, и в это время тетка схватила меня за ухо. Ее не интересовала трагедия Икара, ее интересовало, куда ушли свиньи. Она изорвала книгу в клочья, и судьба Икара вместе с историей воздушного флота поплыла по грязной речонке.

Прибежав домой, я залез на чердак и в безутешном горе просидел там до ночи.

Вспомнил, как в Жипках готовились к пуску электростанции. Уже утром к работе локомобиля все было готово, но пустить его решили в сумерках, чтобы было больше эффекта.

В тот день отец оделся по-праздничному, а мать сшила мне новые брюки. Были они не на лямках, а с ремешком и с настоящими боковыми карманами. Когда мы шли с отцом по деревне, мне казалось, что односельчане только и смотрят на мои брюки, и не вытаскивал рук из карманов.

...На электростанции уже собрались гости, члены правления. Когда смерклось, открылся небольшой митинг. Толпа весело гудела, вот-вот должны были пустить локомобиль. Чтобы протолкаться вперед, я зашел с другой стороны и стал пробираться между какими-то ведрами и бидонами. И вдруг, споткнувшись, полетел на пол, даже не успев вытащить рук из карманов. И тут же ощутил, что подо мной растеклось что-то скользкое. Ко мне подскочил отец и ахнул:

– Масло, масло пролил! Как мы теперь запустим локомобиль?

Он легонько поднял меня за воротник и сердито подтолкнул к дверям:

– Иди, и больше сюда ни шагу!– И когда я возвращался домой, слышал, как ребятишки прыгали около клуба и с издевкой кричали:

– Не горит, не горит!

Но мне было обидно не потому, что из-за проклятого масла на два часа задержали пуск электростанции, а потому что брюки оказались вконец испорченными.

Вообще, мне не везло в этом доме. Однажды я свалился с калитки, в другой раз меня разнесла отцовская лошадь. Чтобы отомстить ей, я по наущению Борьки Цыренова намазал оглобли медвежьим салом. Никто так и не понял, почему, в общем-то, смирная лошадь стала храпеть и биться в оглоблях.

Тогда мы решили намазать этим салом ворота на конном дворе. Колхозные лошади вставали на дыбы и никак не хотели идти в ворота. Продолжалось это до тех пор, пока нас не выследил конюх.

ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ, СУМБУРНЫЙ ВЕЧЕР

Мои воспоминания прервал стремглав влетевший в избу Борька Цыренов.

– Хо,– радостно закричал он,– кого вижу! Вот хорошо, мы тоже будем работать в колхозе. Хочешь, я попрошусь в вашу бригаду?

Не давая опомниться, он вылил на меня целый ушат новостей: Цырен Цыренович на охоте, мать пошла работать в колхоз, кузнец Бутаков умер, председателю отказали в доверии, замещает его Ленка-Мужик.

Глафира прервала его болтовню и стала отдавать распоряжения.

Меня она определила на все время дежурным по «общежитию».

– Нет уж, пускай девчонки по очереди дежурят, а я буду работать,– заупрямился я.– Врач велел мне тренировать шов, чтобы он не разошелся. К тому же я здесь все поля назубок знаю.

Глафира с сомнением покачала головой, но спорить не стала.

Выпив пустого чаю с хлебом, мы всей гурьбой направились в правление колхоза.

В прокуренной председательской комнате за обшарпанным письменным столом сидела Ленка-Мужик и неистово дымила самокруткой.

– Вовремя вы явились,– сказала она.– Работы невпроворот, а робить некому. Кто хочет идти на ток – пусть идет, кто хочет возить солому – пусть возит. А вообще-то вас прислали на колоски.

Лицо у нее осунулось и почернело, огрубевшие руки были в трещинах и мозолях.

Когда-то Ленка была самой отчаянной девкой в деревне: открыто курила в клубе, ввязывалась в драки, вместе с ребятами устраивала набеги на огороды.

Однажды она напрочь остригла косы, сделала мальчишескую прическу и надела черные ситцевые шаровары. А вскоре села на трактор и стала работать лучше парней-трактористов.

– Вот это мужик!– восхищались деревенские бабы, когда она вечером, мазутная и с папироской во рту, упругой походкой возвращалась домой с работы.– Любого парня заткнет за пояс.

С тех пор в деревне навсегда забыли ее настоящее имя и стали прозывать Мужиком.

Дружила Мужик только с одним парнем – Борькой Морковкиным. Макушка его едва едва доставала до Ленкиного плеча, Ленке ничего не стоило взять его на руки и перенести через кювет или лужу. Но, вообще-то, возвращались они из клуба по разным сторонам улицы. Где они встречались наедине – никто не знал, но асе с уваженном относились к их странной дружбе.

Сейчас коротышка Борька Морковкин служил в танковых войсках, а Мужик временно исполняла обязанности председателя.

– Я думаю, надо поступить так, – развернула список Глафира. – Девочки займутся сбором колосков, мальчики, которые посильнее, поедут на поля, остальные на ток.

– Толково,—похвалила Мужик.– Ток на Казачке, быки на скотном дворе, шуруйте. – И стала отчаянно крутить ручку телефонного аппарата.

* * *

С Генкой Монаховым и Борькой Цыреновым мы реши ли ехать за соломой.

– Ребя, я тоже хочу с вами,– увязался Вовка-Костыль.– Я такой воз наложу, быки закачаются!

– Я тоже поеду с вами,– безапелляционно заявил Мишка-Который час.– Вот только не знаю, снимать мне форменку или нет?

– Ладно, бери Захлебыша, запрягайте вторую пару, поедем. А форменку и часы можешь оставить, Кунюша давно к ним присматривается.

Артамонов вздохнул и пошел следом за нами.

Конюх подвел к нему быков, сунул в руку привязанную к рогам веревку. Один из быков тряхнул головой, Мишка кошкой отпрыгнул в сторону и спрятался за арбу.

– Мешком пуганный, а еще про медведей выдумывает,– затарахтел Захлебыш, перехватывая веревку.– Тебе на печке сидеть, а ты в Москву собираешься. Езжай, там в зоопарке давно одна клетка пустует, медведь из нее убежал, который за тобой гнался.

Захлебыш бесстрашно нагнул воловью голову, надел ярмо, сунул в него деревянную спицу и со злостью крикнул:

– Ну, поехали, цоб-цобэ!

Вместе с нами поехали девчонки собирать колоски. За селом мы увидели, что по дороге из Клюки торопливо шлепает Славка. Миновав Кузнецовскую падушку, он увидел нас и чуть не подпрыгнул от радости. Куда только девались его степенность и выдержка.

– Ребята, и я с вами!– благим матом заорал он. – Нас в другой колхоз отправляют, а я к вам выпросился.

– Очкастый, ровно профессор,– удивилась простодушная Оля, школьница из Жипков.– Умный, поди!

– Умный,– ревниво подтвердил Костыль,– только слабоват в коленках.

– Конечно,– не то в шутку не то всерьез поддакнула Надя.– Лучше пустота в голове, чем слабость в коленках. Каждому свое.

– Н-но!– поняв намек, сердито замахнулся Вовка кнутом. Быки дернулись, и Вовка-Костыль полетел с арбы.

– Ну вот, я же говорила, что у него голова легче коленок,– невозмутимо подытожила Надя.– Не на голову упал, на ноги.

– Будет вам, раскудахтались,– приструнил Генка, а глаза его шельмовато сузились.– Человеку надо возы накладывать, чтобы быки качались, а вы его угробить решили.

Скоро девчонки сошли, мы поехали дальше.

– Здесь,– остановил Борька Цыренов.– Солому надо сначала подобрать из маленьких кучек, их скорее дождем пробьет.

Мы принялись накладывать воз. Захлебыш отвел Цыре-нова в сторону и начал что-то заговорщицки шептать ему в ухо. Борька отнекивался, но потом согласно кивнул головой, подошел к нам и огорченно стукнул себя по макушке.

– Балда, вот балда, веревки-то взять забыл! Чем воза будем увязывать, а?

– Фокус,– близоруко прищурился Славка.– Жилья поблизости нет?

– Не, только за тем леском. Там чабаны стоят.

– Мишка, сходи,– затараторит Захлебыш. – У тебя ноги быстрые – р-раз, и в дамках, у тебя и часы, что компас.

– Пусть Васька сходит. Он все тут знает. Еще заблужусь, чего доброго,– зябко повел Артамонов плечами.

– Не,– разуверил Борька,– блудить здесь негде. Пойдешь волчьей тропой, приведет прямо в отару. Волки туда часто ходят, хорошо дорогу набили.

– Я лучше в деревню смотаюсь, – опасливо покосился Мишка-Который час.– Быстрее будет.

– Ладно, если потребуется, сплетем веревку из прутьев, вон тальника сколько,– сжалился над ним Борька. – Это твой товарищ тебя испытать хотел.

Захлебыш мстительно захихикал, а Мишка надулся и стал отчаянно орудовать вилами.

* * *

Вечером все вернулись с работы усталые, молчаливые. Захлебыш начал было о чем-то рассказывать, по Костыль тут же зажал ему рот широкой ладонью. Молча поужинали и, не сговариваясь, разлеглись на пахнущей полынью и солнцем соломе.Только Артамонов сиротливо сидел в углу, привалясь к промазанным глиной бревнам, и о чем-то скорбно вздыхал. В одной рубашке, без кителя, он походил сейчас на уволенного железнодорожника.

Я уже было совсем задремал, когда осторожно открылась дверь и бывшая соседка Вера Омельченко осторожно поманила меня пальцем.

– Вась, а Вась,– заискивающе спросила она,– у вас в ружьях кто-нибудь понимает? Одна я сейчас осталась, а нашу свинью со двора кто-то хочет свести. Каку ночь под крыльцом визжит. Пальнуть бы, да не знаю, как с ружьем сладить.

Мне стало жаль бывшую нашу соседку: она всегда была неприкаянной, безответной. Ей в детстве доставалось больше других: то бык забодает, то крапивницу подхватит, то с крыльца упадет. В прошлом году, когда ей не было еще и семнадцати, она неожиданно вышла замуж. Не помогли ни материна скалка, ни отцовский чересседельник. Несмотря на то, что у нее уже появился ребенок, выглядела она все той же девочкой – беспомощной и несмышленой.

– Вовка, а Вовка, пойдем,– позвал я Костыля.– Ты же в таком деле мастак.

Вовка с радостью натянул курмушку, и мы вышли в осенний сумрак.

Над речушкой плыл клочковатый туман, дымы над избами изгибало ветром. На небе уже проглянули неяркие хрусткие звезды, но их тут нее закрыло взлохмаченными облаками.

– А что, у вас и вправду дома никого нет? – не очень-то поверил я Вере.– У вас же такая большая семья была!

– Какое там,– охотно отозвалась Вера.– Мать этим летом преставилась, сеструхи разлетелись, батю в больницу отправили, моего Николая в армию замели, одна я с ползунком осталась.

В большой омельченковской избе было чисто, но пугающе тихо. На кухне, в курятнике, свесив головы набок, подремывали петухи и куры, а в горнице, свернувшись калачиком на кровати, спал совсем крохотный пацанишка.

Конечно, в таком пустом доме, в пугающей ночной тишине может примерещиться все, что угодно. Если бы кто и решился утащить Вериного поросенка, он бы давно это сделал, а не шарился бы по двору ночами. Просто Вера от рождения была пугливой.

– Ну, показывайте, что у вас за ружье, – неторопливо попросил Вовка. – А что, ничегошное – бердана. Хуже винтовки, но целкая.

Вовка со знанием дела приложил приклад к щеке, прицелился сначала в лампочку, потом в угол.

– Ой, что ты делаешь, не стреляй! – испуганно отшатнулась Вера. – Ребятенка до смерти напугаешь.

– А я не стреляю, я смотрю, прикладистое или нет. Теперь гляди, как надо с ним обращаться. Открываешь затвор, из ствола выбрасываешь патрон. Потом вытаскиваешь патроны из магазина. Бердана разряжена. Чтобы проверить это, на всякий случаи надо нажать на спусковой крючок.

Вера внимательно наблюдала. Вовка дослал затвор вперед, нажал на спусковой крючок, и тут грохнул такой выстрел, что, казалось, дом содрогнулся от крыши до основания.

Вовка выронил бердану, Вера испуганно закричала и бросилась к заревевшему малышу.

– Кыш, кыш, окаянный, чтоб тебе ни дна ни покрышки! Ребенка удумал убить, что ли?

Вовка стоял, ничего не понимая, бледный, растерянный.

Подняв дрожащими руками бердану, он несвязно забормотал:

– Патроны то из магазина выскочили, а один в стволе остался: выбрасыватель не сработал. Пружинка видно сломалась.

– Выбрасыватель, выбрасыватель,– всхлипывая и прижимая к груди ребенка, жалобно повторяла Вера.– Вон какую дыру в полу наделал, как буравом просверлил. Повесь бердану на место и выметайся отсюдова. Тебе рогатку нельзя доверить, а ты за ружье хватаешься. Тоже мне, выбрасыватель нашелся!

ССОРА В ДОРОГЕ

Утром начался нудный осенний дождь. Он монотонно стучал по крыше, стекла в избе заслезились. Над деревней, задевая за крыши, полз клочковатый, грязный туман. Все вокруг покрылось серой тягучей моросью.

В избе стало холодно и противно. Ребята сидели за столом, как нахохленные куры, когда дверь распахнулась и на пороге появился Борька.

– Мужик всем велела идти на ток. Зерно и так мокрое, а там крыша как решето,– объявил он. С дождевика его струйками стекала вода, ботинки были заляпаны грязью.

– У меня живот болит, вчера кость проглотил. Большую, с кулак, – спохватился вдруг Артамонов.– Знобит даже.

– В паху отдается, в пояснице покалывает?– подскочил к нему резвый Захлебыш.

– Покалывает,– подтвердил Мишка.– И пах болит.

– Тогда я тебе сейчас операцию сделаю,– решительно заявил Захлебыш.– Снимай рубаху, а ты, Вовка, готовь иголку и нитки.

Артамонов испуганно выскочил из избы и, держась за живот, угрюмо побрел на ток.

Крыша на току протекала. На длинные бурты хлеба в трех местах струйками стекала вода. Между ними ходил с деревянной лопатой сторож Парфенов и на чем свет стоит костерил бригадира.

– Ему чево, он в конторе бабки считает, над ним не каплет. От мыша бумажная, от редька с хреном! Лонись чехвостил его, латать, говорю, надо, а он: «Пусть председатель решение напишет!» Да сколько твоих решениев надо, чтоб ими крышу покрыть! От ить крапива, струя барсучья!

– Да тише вы, дедушка, ребята слышат,– попробовала урезонить его Глафира.– Чего это вы так расходились.

Сторож воткнул лопату в зерно и с удивлением посмотрел на Глафиру.

– А вы ухи не распущайте, можа я нерву успокоить желаю. Пашеница горит, в нутрях, как в поду. Шевелить надо.

Сторож принес лопаты, кинул ребятам.

– Все перекидывать надо. Кто половчее, пойдет со мной, будем крышу клепать.– И он наугад ткнул пальцем в меня, Славку и Артамонова.

– У него мосол в животе,– злорадно хихикнул вдогонку Захлебыш.– Пригодится забивать животом гвозди.

Сторож поставил лестницу, кряхтя забрался на крышу. Мы – за ним.

– Дыр, как в бригадировой голове. Полдня чухаться будем. А вон и сам он, как яга на метле.

Сторож посмотрел на конец улицы, мы тоже повернулись туда. По грязной дороге скакал на мохнатой лошаденке парень, ростом чуть больше нашего Костыля, босиком и без кепки. Из-под копыт лошаденки жирными ошметками летела грязь, лошадь уросила и храпела.

– От, язви тебя,– приветствовал бригадира сторож, когда тот осадил лошаденку и спрыгнул в лужу.– Ты чего ж это, Сенька, дурья башка, думаешь: пашеницу решил сгноить? Так ить тебя за это по головке не погладят. А погладят, так только снямши.

– Да что я, дядя Игнат, горбыль, что ли? Собой ток не перекроешь. Все склады перешарил, ни куска толя нет,– угрюмо оправдывался бригадир, подтягивая штаны.

Было ему лет шестнадцать, не больше. На его плечах, заменяя дождевик, лежал кусок мешковины, схваченный впереди шпагатом. Только сейчас я узнал в нем Сеньку Парфенова.

– То ж я и говорю: дурья твоя башка. А еще сродственник мне, племяш. Толь по складам ищет. Да в ентих складах одни крысы бегают. Давно бы ободрал их да ейными шкурами ток перекрыл. Запрягай кобылу да ехай к нам. Летось я драни надрал, хотел избу латать, да так и быть, спасу твою дурью башку. Вот этого бегуна возьми с собой, Булдыгерова. Весной заместо дома в зимовье утек, даже не почесался. Характерный на ноги!

Я от неожиданности покраснел, а бригадир покорно запряг лошаденку в телегу и коротко кивнул: «Поехали». За всю дорогу он не проронил ни слова, только нахлестывал прутиком по мокрой штанине. Когда накидали на телегу дранья и связали веревкой, он передал мне вожжи.

– Вези на ток, я пойду гвозди искать. Нынче у нас не то, что гвоздя, сучка не найдешь.– И зашлепал в кузницу.

Вернулся он еще более мокрый и удрученный.

– Проволока есть, а нарубить некому, кузнеца нет,– бросил он прямо в грязь моток проволоки.– Была бы помягче – на ней бы повесился.

– Я бы тебя еще за ноги подержал, для надежности,– поддержал сторож.– Дурной, а не лечишься. Тебе такой хронт доверили, а ты нюни пускаешь. Срамота прямо!

– Давайте, я нарублю,– взяв топор, как ни в чем не бывало, предложил Славка.– Я мигом.

– Это тебе не прутья рубить,– попридержал его бригадир,– тут тисы надо, зубило.

Славка сел на бревно, положил топор обухом вниз, зажал острие между коленями. Потом разогнул проволоку, положил на острие, стукнул по ней молотком. Кусок проволоки упал к ногам.

– Подари бригадиру полголовы,– встрепенувшись, попросил сторож.– Али отковырни ему малость мозгов. Такого пустяка сообразить не мог!

До вечера мы стучали молотками по крыше. Славка рубил гвозди, мы заменили прогнившие доски. Под конец сторож довольно хмыкнул и шутливо толкнул Артамонова в бок:

– Ну вот, без решениев обошлись. А то бумагу ему, подлецу, пиши.

* * *