Текст книги "Полустанок"

Автор книги: Георгий Граубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

ПЕРЕМИРИЕ

Вечером Савелич пришел к нам. Я думал, он будет жаловаться матери, но он только укоризненно посмотрел на меня и певуче сказал:

– Вот что я надумал, Яколевна: надо заместо дощатых сеней приделать к магазину бревенчатые. Мало ли какого незаконного люду может появиться – времена-то вон какие пошли.

– Это бы хорошо, – воодушевилась мать, – ревизионная комиссия давно говорит об этом. Со многими пыталась договориться, да не получается; рабочих рук везде не хватает. Только управитесь ли вы? Надо и продукты возить, и дрова, и воду для магазина. А вы на здоровье все жалуетесь.

– Здоровьишко у меня неважное: ревматизм, то-се. Но раз народное добро беречь надо, тут уж о здоровье не думаешь. Лесу я наготовлю, только ты билет у лесника возьми. А там, даст бог, понемногу и срубишко поставлю. Постепенно, по бревнышку.

– Большое спасибо, Савелич,– совсем растрогалась мать,– мы тебе за это заплатим. Только, чур, и магазин охранять надо. А то по вечерам я сколько раз подходила к магазину, а вас там нет. Магазин-то не охраняется.

– Ну, это, Яколевна, напраслина. Мне из окна исключительно все видно. Я потушу свет да и наблюдаю себе. А болтаться около магазина – только воров пугать. Пока буду лес готовить, старуха меня законно подменит, она исключительно храбрая. К тому же собаку я приглядел – злющая, что твой Гитлер. Так что в этом не сумлевайся, зарплату мне задарма не надо.

– Это я так, на всякий случай, чтобы неприятностей с магазином не было. А то я однажды не нашла своей метки.

– Какой еще метки?– насторожился Савелич.– Я самолично утром и вечером проверяю бломбу. Завсегда целая.

– Я кроме пломбы еще нитку привязываю. Ее и не оказалось.

– Ну, это насупротив инструкции,– насупился сторож.– Я головой отвечаю исключительно за целостность бломбы. А об нитках в инструкции ничего не сказано.

– Ладно, Савелич,– смягчаясь, сказала мать,– пристройка дело хорошее. Готовьте лес, а билет я возьму, только чтобы магазин без присмотра не оставался. Мало ли какая беда может случиться.

– Так и порешили,– обрадовался Савелич.– Перевезу сено – и сразу в лес. А насчет медведны вы тут не толковали?

– Нет, ни о какой продаже речи не может быть. Пусть останется память о хорошем человеке,– посуровела мать.– Память дороже денег.

Лицо у Савелича вытянулось. Он сразу засобирался:

– Надо на пост заступать. У меня ружье, что твоя орудия: со ствола заряжается, сыпь хоть стакан дроби. Как бабахнет, любой от разрыва сердца умрет. Законная пушка!

Когда он ушел, мать захлопотала у стола.

– Вот что, Васятка, я надумала,– как бы советуясь, обратилась она ко мне,– надо нам коровенку приучать в ярме ходить. Когда мы еще жили на хуторе, все на коровах возили. Пусть люди посмотрят да пример с нас возьмут. А то паниковать начинают женщины, как, мол, сено возить, дровишки.

– Ты бы взяла у Савелича лошадь, ведь она не его, а казенная,– запротестовал я.– Вот и привезли бы все, что надо.

Мать строго сказала:

– Мы-то привезем, а как другие? Нет уж, если бедовать, так всем одинаково, чтобы перед людьми не было стыдно. Закажу ярмо, вот и свой транспорт появится, никаких лошадей не надо.

КОЕ-ЧТО О ХРУСТАЛИКЕ

Дедушка Лапин Славкиных сомнений не разделил:

– Это хорошо, что бутылка сразу разбивается и начинка вспыхивает. Таким макаром любую машину запросто так сожгем. А спичку и зажигать незачем: разложи костерок, да и подживляй его сучьями. Как приспичит – поджигай от него бутылки и кидай на здоровье. Оно, конечно, с ваты бензин испаряться будет пока суд да дело. Так ведь ее макнуть в ведерко можно в последний момент. Молодец, хрусталик, уважил старика своей выдумкой!

Дед Лапин был худенький, щуплый. Голова у него белая-белая, волосы на подбородке такие редкие, что брился он раз в неделю.

Одевался дедушка всегда одинаково: зимой и летом носил холщовые брюки и дома ходил даже в жару в старых, подшитых валенках. Для рубашек он никакого другого цвета не признавал, кроме красного. Причем носил их навыпуск, подпоясываясь шнурком.

Однажды чуть ли не год в магазине не было красного материала.

– Давай, Никифор, я тебе синюю рубаху сошью,—уговаривала его бабка.– А то все в красной да в красной, хоть на демонстрацию тебя неси заместо флага.

– Что ты, старая,– отмахнулся дедушка.– Никакого другого цвету мне не надо. Когда помирать буду, попрошу заместо креста красный флаг на шесте повесить. Голым буду, а другой цвет на себя не надену.

– Совсем рехнулся,– беззлобно ворчала бабка.– Вот куплю тебе красный ситец в горошек и сошью из него рубаху, а то совсем как оборванец ходишь. Смотреть стыдно.

– А что – и купи, хрусталик, купи,– миролюбиво соглашался дед.– Оно еще веселее будет.

Пришлось бабке в конце концов и на самом деле покупать красный ситец в белый горошек. Из него шили девчонкам платья, но это дедушку не смутило. Он подпоясался своим плетеным шнурочком и пошел к деду Кузнецову хвастать обновкой.

Между прочим, за эту любовь к красному деда очень не любил общественный бык. Куплен был бык вскладчину всем поселковым «обществом», и держали его во дворах по очереди.

Когда очередь дошла до Хрусталика, он загнал быка во двор и пошел задать ему сена. Дело было зимой, и Хрусталик ходил в старенькой шубе. Пуговиц на его одежде никогда не водилось, и потому, когда он стал размахивать вилами, шуба его распахнулась, обнажив красную рубаху.

Бык подозрительно глядел на мельтешащее перед ним красное пятно и стал не на шутку сердиться. Когда дед поднес ему последний навильник, бык нагнул голову, угрожающе замычал и бросился на Хрусталика. Несмотря на возраст, дедушка шустро кинулся на забор и перелетел через него, как пушинка.

– Вот ведь, скотина рогатая,– укорил он быка.– Да ведь ты, хрусталик, запросто так меня распороть мог!

С тех пор, как бы дед ни маскировался, надевая поверх рубахи свою шубейку или дождевик, бык все равно сердито мычал и, нагнув голову, кидался на него. В конце концов ухаживать за ним взялась бабка, а дед сидел дома и честил его самыми нехорошими словами.

Хозяином дедушка был никудышным. Избенка его всегда протекала, прясла забора стояли вкривь и вкось. Если он пахал огород, то борозды получались зигзагами, с бесчисленными огрехами. Дед Кузнецов не выдерживал и, ворча: «Ну, кино, штобы тебе целину доверить!», – сам брался за чипиги плуга. Если Хрусталик ехал за сеном, то его воз обязательно разваливался дорогой. А если привозил дрова, то они почему-то всегда оказывались или гнилыми, или такими корявыми и сучкастыми, что потом чурки невозможно было расколоть.

А вообще-то он был ласковым, добрым. Пока не приехал Славка, его нередко можно было видеть среди поселковой детворы. Летом он им советовал, как из доски сделать трамплин на речке, а зимой учил, как к санкам приделать руль, чтобы походило на аэросани. И сам непрочь был на них прокатиться.

Теперь дедушка всерьез готовился к войне с японцами: с ними у него были особые счеты. В гражданскую войну японцы заподозрили Лапина в связи с партизанами. Улик у-них никаких не было, но на всякий случай они выпороли его шомполами.

Пороли на лужайке, где теперь стояли наши дома. С тех пор к ней и прилипло название проклятого места. Японцы согнали сюда всех жителей поселка: стариков, детей и женщин. Лапина раздели донага, привязали к козлам. За то, что он укусил одного из солдат, когда его привязывали вожжами, Лапину добавили тридцать шомполов.

Полуживого, всего окровавленного, Лапина принесли домой на одеяле. Через полмесяца, оправившись, он ушел в партизаны. Но тот позор и унижение переживал до сих пор.

– Я, Шлава, никогда не забуду их шомполов, – жаловался дедушка Славке. – Я в гражданскую войну на них насмотрелся. На энтой станции они не только свиней переели, а и всех курей постреляли. Готовили мы тогда на них сильное наступление, хорошо бы по шее дали. Да, вишь ты, приказ вскорости вышел – не трогать япошек. Мол, тогда с Японией война может начаться. Так и ушли они от нас непобитыми. А сколько людям беды причинили! Не теперь с ними война будет сурьезная, истинный крест. Надо уговорить Петру Михайловича съездить в тайгу, посмотреть старые партизанские землянки. Поди совсем развалились, ремонтировать надо.

Дедушка снимал со стены старую берданку, принимаясь в который раз чистить изъеденный раковинами ствол.

– Патронов маловато, Шлава,– вздыхал он.– Взялись бы с Васькой, отлили бы мне пули. Был у меня хороший клып, да Кунюша летось стащил. Придумай, Хрусталик, что-нибудь, а уж пули мне отлей, будь ласка.

И дед шепеляво запевал под нос непонятную для нас песню:

 
В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает барабанщик,
И ходит он взад и вперед,
И бьет он проворно тревогу.

 

«ТИХО, НЕ ШЕВЕЛИТЬСЯ!»

Клып – форму для отливки пуль – мы сделали из гипса. Но ни свинца, ни баббита найти не смогли. Славку осенила новая мысль – сделать паровую пушку. Где-то за баней он нашел трубу от паровозного штока, и они вдвоем с Генкой приволокли ее к нам во двор. Это была обыкновенная труба с отверстием в кулак и длиной метра в два. Второе отверстие было наглухо заварено.

– Вы знаете, как работает паровая машина?– с ходу ошарашил нас Славка.– С одной стороны в цилиндр напускают пару и он давит на поршень.

Славка взял палку и стал чертить по земле.

– Только пар этот не тот, что из самовара, а высокого давления. Вы же видели, какая в топке температура! Наливаем в трубу ковшик воды, а отверстие забиваем хорошим чурбаном. Разводим костер и кладем трубу в огонь. Вода закипит, а пару-то выйти некуда. Давление будет повышаться, повышаться и как бахнет! Давайте попробуем, а?

Мы налили в трубу воды, отпилили березовый чурбачок, плотно загнали в «ствол» и отправились в кусты.

– И я с вами,– заныл братишка.– Я тоже хочу стрелять чурбаном!

– Ну иди, только не путайся под ногами,– милостиво разрешил я.

Шурка напялил свою шапочку-испанку и гордо засеменил вслед за нами.

Мы подошли к тому месту, где я в начале лета поймал налима. С тех пор крючок так и болтался в воде нетронутым, хотя я наживлял его каждый день. Как видно, тот налим был единственным на всю речную округу.

– Представь себе, что это не речка, а река,– как всегда стал фантазировать Славка.– Дело происходит весной, по реке идет лед, а на ту сторону надо обязательно переправить донесение. Тут и пригодится паровая пушка. К чурбаку можно привязать письмо – и готово дело.

Мы развели костер, глухим концом сунули трубу в костер, а другой конец приподняли на рогатине.

– Теперь надо ждать, пока закипит,– Славка подбросил в огонь березовую кору.– Вы тут смотрите, а я пойду смородину поищу.

Едва он ушел, из кустов раздался озабоченный голос Мишки Артамонова.

– Ребя, где вы? Я все обыскал, думал, вы у Костыля, а вы вон где.– Помолчав и мечтательно поглядев вдаль, Мишка продолжил: – Я в ваш огород заглядывал, по нему воронье расхаживает, почти все посевы пощипало. Караулить бы надо.

– Да мы уж гоняли-гоняли их, надоело. Чуть отвернешься, они уж тут как тут. Будем в огороде путало ставить,– отмахнулся Генка.– Вот закончим испытания и начнем.

– У вас пироксилину не осталось?– посмотрев на часы, меланхолически спросил Мишка.– Петарды мне выслали, да видно на почте подзатерялись. Нечем поезд остановить, если что. Спичек и тех в магазине нет.

– Чего же ты раньше-то не сказал, тебе бы Славка наделал этих петард хоть сто, хоть четыреста,– не то в шутку, не то всерьез заявил Генка.– Хочешь, забирай эту пушку. Только примус с собой носить надо. И лопнувший рельс находить за час до прихода поезда.

– Да ну тебя, я по правде, а он баланду разводит,– обиделся Мишка-Который час.

Вода в трубе вроде бы закипела, труба стала мелко-мелко подрагивать.

Из кустов стремительно вылетел Славка. Вид у него был необычно взволнованный. На лбу выступили мелкие капельки пота, глаза из-под очков тревожно блестели.

– Ребята, там в кустах какой-то тип прячется,– шепотом сказал он.– Вдруг это диверсант, а?

Генка вопросительно повернулся в его сторону, а Мишка торопливо поднес часы к глазам и засуетился:

– Ой, мне бежать надо, я очередь в магазине занял! Вот будет от мамки трепка!– и он рысцой затрусил в сторону магазина.

– Никак его не пойму: или он придуривается, или трусит,– растерянно сказал Славка.– Что же делать-то: а вдруг и вправду диверсант сидит?

Мы молча уставились в костер, не зная, что делать...

– Отодвинуться бы на всякий случай, ― забеспокоился я.– Вдруг трубу разорвет. Давайте отойдем.

– Что это на конце трубы?– спохватился Генка.– Парашют прицепили, что ли?

– Ну, поросенок!– набросился я на братишку.– Не успеешь отвернуться, как он что-нибудь да нашкодит. Зачем ты повесил туда испанку?

– Мокрая,– спокойно ответил Шурка,– пусть сохнет.

– Ладно вам, тише,– осадил Славка,– я ее сейчас палкой сниму.

Он стал выламывать сухую тальничину, но в это время труба вздрогнула, раздался грохот и над костром взметнулось облачко пара. Труба упала с рогатины, чурбачка в ее отверстии не было, испанки на конце – тоже.

– Так тебе и надо, будешь ходить голоуший,– припугнул я братишку.– Живо шлепай домой, а то я маме скажу.

Братишка всхлипнул, обошел вокруг куста и снова встал рядом.

– Что же делать, а вдруг это и правда шпион?– вслух подумал я.– Может, на станцию сообщить?

– Так он и будет ждать. Услышал выстрел и убежал в лес,– возразил Генка.

– Надо его самим увести на станцию. Скажем, что это мы стреляли, у нас ребята в кустах сидят,– поправил Славка очки.– Руки за спину спрячем, будто у нас самопалы. А если он нападет – будем кричать, с троими-то он не враз совладает.

Мы осторожно пошли за Славкой и увидели в кустах небритого незнакомого человека. Он сидел на валежнике, ел хлеб и запивал его водой из бутылки.

– Кто это тут стреляет?– спросил он, обернувшись к нам.– Так ненароком и в человека попасть можно.

– У нас тут стрельбище, стрелковый кружок пришел,– соврал Генка.– Мы бы вас попросили пройти на станцию, а то тут пули летают.

Незнакомец отставил бутылку и сунул руку в карман.

– Тихо, не шевелиться!– срывающимся голосом выкрикнул Славка.– Чуть что – сразу пальбу откроем!

– Эх вы, вояки,– улыбнулся незнакомец, вытаскивая носовой платок и вытирая губы.– Я-то знаю, что ничего у вас за спиной нет, а меня вы приняли за шпиона. Ну, верно я говорю?

Незнакомец не спеша закурил, поднялся и отряхнул брюки.

– А вообще-то вы молодцы, так и надо. Пойдемте, мне уже на поезд пора.

Мы шли следом, пристыженные и удрученные. В комнате дежурного незнакомец пожаловался начальнику станции:

– Меня, Зуйков, чуть было не арестовали. Грозились даже подстрелить. Вот и приезжай к вам ремонтировать аппаратуру.

– Ты уж на них не сердись, время теперь такое,– примирительно улыбнулся Зуйков.– Сам знаешь, какое время. А вы, ребята, правильно действовали. Только одному из вас надо было бежать на станцию, а двум следить, чтобы диверсант не сбежал. Учтите это на будущее.

ЧУЧЕЛО – АВТОМАТ

Дни шли за днями – быстрые, тревожные, хлопотливые. Время разворачивалось, как туго свернутая пружина, события мелькали, будто в калейдоскопе.

За все лето не выпало ни одного дождя и раннее солнце пряталось в сизом дыму: до сих пор где-то горели леса. В поселок стали одна за другой приходить похоронные. Почтальона ждали с нетерпением и тревогой: что он принесет – солдатский треугольник или серую бумажку с казенной печатью? В магазин стали реже привозить товары и продукты, и там теперь выстраивались длинные очереди.

Травы, что мы посеяли,– взошли и зазеленели. На горе, да и возле реки, трава была бурая, сгоревшая на солнце, а у нас в огороде стояла изумрудная зелень.

– Аппетитная, прямо хоть в рот клади,– перегибаясь через забор, причмокивал губами дед Кузнецов. После ухода отца в армию он стал заговаривать с нами и даже интересоваться, как служит отец.

– А какую хворь можно этой травой вылечить?

– Из нее на фабрике сначала лекарства варят,– со знанием дела объяснял Славка.– А потом этими лекарствами лечат. Кровохлебка останавливает кровь, белладонной лечат желудок, а валерьянка успокаивает, когда человек нервничает.

– Ну, кино,– удивлялся Петр Михайлович, набивая трубку и гладя кудлатую бороду.– Лекарства – и растут на грядке, как брюква. Раз так, ишобы подсеять надо.

Савелича занимало другое.

– Исключительно дружно взошло, теперь бы морозами не пришибло. Поди, хорошую деньгу за травку отвалят.

– Триста рублей за килограмм,– не моргнув глазом соврал Славка.– А вот за эту пятьсот.

– Ну, не могет быть,– насторожился Савелич.– За сушеную или сырую?

– За сушеную, конечно. Но если рано посеять, можно большую деньгу огрести, лекарств теперь надо много.– И он неприязненно отвернулся.

* * *

Чучело, чтобы отгонять ворон, Славка решил сделать не простое, а механическое.

Обыкновенные пугала стояли во всех огородах. Для того, чтобы сделать такое пугало, надо было вбить в землю кол и прибить к нему перекладину. Потом натянуть на получившийся крест рваную одежду, а сверху нахлобучить какую-нибудь старую шапку. Таких пугал птицы боялись, но только первое время. Потом они привыкали к ним и преспокойно разгуливали по огороду.

– Надо, чтобы перекладина свободно поворачивалась на колу. К ней надо прибить еще две палки, чтобы походили на руки,– вслух размышлял Славка, по привычке потирая переносицу.– К одной из них вместо паруса прикрепим лист фанеры, а к другой – камень. Наверх, вместо шапки, наденем ведро. Чуть дунет ветер, палка с фанерой отклонится, а палка с камнем поднимется и стукнет по ведру: бу-мм! Вот и весь фокус.

Тут же мы принялись за работу. Я, правда, при этом только присутствовал: мне еще ничего не разрешали делать. Но шов уже не болел, и я рад был поднести молоток или гвозди, или выломить из городьбы палку.

К вечеру работа была закончена. Чучело получилось на славу: тут не только ворона, но и человек мог испугаться. Правда, «руками» оно не размахивало и не било по голове себя: не было ветра.

– Подождем немного. Может, еще подует,– с надеждой посмотрел Славка на небо.– В сумерках всегда начинается ветер.

Мы зашли в избу и стали кипятить чай.

Бум-м, бум-м! – раздалось вдруг со двора. И еще громче: бум-м-м, бумм!

– Ну вот, я же говорил,– обрадовался Славка.– Работает, как часы!

Мы выскочили во двор и смущенно остановились. Около пугала стоял братишка и кидал в чучело камни. При каждом попадании ведро тоненько пело, и Шурка подпрыгивал от радости.

– Ну молодец, ветродуй лопоухий,– похвалил его я.– Теперь будешь заменять ветер. Пойдем спать, а то тебе надо рано вставать и кидать в чучело камни.

Проснулся я от какого-то разговора. Мать в этот вечер принимала продукты и должна была прийти поздно. Их привозили с «вертушкой» – вагоном сборного поезда. Сначала их надо было принять, потом погрузить на телегу и привезти в магазин.

– Что вы тут делаете, что вам здесь надо?– услышал я взволнованный голос.– Это чужой двор и нечего вам тут делать. Уходите, а то позову сторожа.

– Не бойся, мама, это же чучело!– соскочил я с кровати, распахивая дверь.– Мы его только сегодня сделали.

– Вот, варнаки, напугали,– облегченно вздохнула мать.– А я-то подумала, что в огород залезли. И воровать-то нечего, а испугалась.

В это время наконец-то дунул ветер, чучело подняло «руку» и ударило себя по «голове»: бум-м!

– Вовремя ты вышел, сынок, а то бы мне и на самом деле пришлось идти за Савеличем.

ГОВОРЯЩАЯ ПАМЯТЬ

Уходя на работу, мать подала мне табель и наказала сходить записаться в школу.

– Давно надо было, да я как-то выпустила из виду.

От нашего дома до школы было рукой подать: стояла она за линией, левее станционного здания. Весной в поселке начали строить новую школу, но теперь вокруг бетонированного фундамента сиротливо возвышались горы брусьев и досок. Из рабочих почти никого не осталось, и строительство прекратили.

Школа была маленькой, неприглядной, всего с одной классной комнатой. Полы в классе были покрашены, парты – тоже. Терпко пахло олифой, стружками, клеем. В огромной комнате было тихо и пусто, слышно было, как о стекло билась одинокая муха. Только из каморки, примыкающей к классу, доносились приглушенные голоса. Я прислушался.

– Вообще, Глафира, я тебя понимаю,– возбужденно гудел мужской голос.– Но ведь и меня ты должна понять. Если ты не согласна, я больше не могу оставаться в этом поселке. Для меня это мучительно – ходить с тобой по одной земле и знать, что ты любишь другого. Насильно мил не будешь, но ведь я не могу без тебя, Глафира!

– Не надо об этом, Алеша, я тебя очень прошу, не надо,—мягко, но настойчиво возразил женский голос.– Я сама думала, что с Петром у нас просто дружба. Но когда проводила его, поняла, что без него мне не жить. Пусть придет хоть без рук, хоть без ног, все равно он будет желанным.

Мне стало неловко от того, что я невольно подслушал чужой разговор. Я уже было повернулся, чтобы уйти, но зацепился за крышку парты, и она захлопнулась с оглушительным треском.

– А, новенький, кажется!– натянуто засмеялся заведующий, открывая дверь.– Проходи, проходи, потолкуем. Знакомься, это вот Глафира, ваша будущая пионервожатая.

– Мы уже, кажется, знакомы,– не поднимая головы, выговорила Глафира.– Его отец работал у нас в санатории.

Она поднялась, поправила прическу и просительно заключила :

– Не сердитесь, Алексей Никитич, так надо. Всего хорошего, первого сентября увидимся.– И, даже не посмотрев на него, вышла, решительная и строгая.

– Так-то вот, брат,– печально сказал Алексей Никитич. – Давай-ка будем пить чай. Значит, получил, говоришь, крещение, отлежал в больнице. Хорошее это дело... То есть неважно все это. Ну, давай, пей,– и он пододвинул дымящийся стакан и мелко наколотый сахар.

– Извини, брат, за такую обстановку, клеенки даже нет. Ну, да теперь она мне уже и ни к чему. Уезжаю.

Алексей Никитич рассеянно смотрел в окно. На нем была синяя ситцевая косоворотка, мятый пиджак висел на спинке стула. Лет ему было за тридцать, лицо слегка припухшее, щеки выбриты до синевы.

Он смел с газеты хлебные крошки, кинул их в форточку.

– Вы теперь должны быть серьезнее. В школе остается одна Мария Петровна. Не давайте ее в обиду. И, вообще, вам пора уже стать мужчинами.

Потом оглядел стены своей каморки и спросил:

– Мать не будет возражать, если я оставлю у вас кое-какие вещички? Вы от вокзала живете всех ближе, если что, в любую минуту заскочить можно.—И, не дожидаясь ответа, стал лихорадочно собирать вещи. Потом сел к столу и что-то быстро стал писать на листке из школьной тетрадки. Положил листок в конверт, тщательно заклеил, написал: «Ст. пионервожатой».

– Это вот передашь Глафире. А это вам от меня на память, чтобы всякой ерундой не занимались,– протянул он черную лакированную коробку с каким-то стеклянным цилиндриком наверху.– Выдумываете разные мины да пушки, еще чего доброго себе руки-ноги пообрываете.

Я недоуменно повертел в руках непонятный лакированный коробок.

– Детекторный приемник сконструировал,– пояснил Алексей Никитич.– Ничего тут мудреного нет: самая примитивная схема. Поставьте повыше антенну, провод подключите сюда,– он показал на металлический штырек сбоку,– а заземление – вот сюда. Главное, найти в кристалле чувствительную точку. Иногда чуть ли не час приходится в него тыкать иголкой... Ну что, пошли? В магазин заходить не будем, матери потом скажешь.– И, перехватив мой недоуменный взгляд, пояснил:—Пригородный идет утром, но я уеду на товарняке. За чемоданом забегу, если буду ехать мимо. А если нет, то...

И еще раз оглядев свою опустевшую каморку, он торопливо пошел вперед, чуть сгибаясь под тяжестью фанерного чемодана.

* * *