Текст книги "Один "МИГ" из тысячи"

Автор книги: Георгий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Покрышкин с ударной четверкой ринулся навстречу бомбардировщикам. Мгновение – и все смешалось. Тяжелые немецкие самолеты, отвесно пикируя, бросали бомбы; истребители Покрышкина, лавируя среди бомб, били из пулеметов и пушек, и дымчатые трассы пуль и снарядов рассекали воздух.

Бомбардировщики шли волна за волной. Вокруг них, словно осы, вились «мессершмитты». Покрышкину и его четверке, начавшим бой на низкой высоте, приходилось туго. Однако им удалось все же расстроить боевые порядки бомбардировщиков. Видя, что воздушная атака расстраивается, гитлеровские истребители яростно набросились на четверку Покрышкина. Но гвардейцы стойко приняли их натиск. На землю упали три «мессершмитта». Один из них сбил Покрышкин.

Немецкие истребители отскочили. Пользуясь короткой передышкой, Покрышкин собрал свою группу. Их оказалось только пять. Не хватало машины Фадеева...

Четверть часа спустя на земле Труд рассказал, что произошло. Отстав от ударной четверки, Фадеев по своему обыкновению начал жадно искать встречи с противником и напоролся на группу фашистских истребителей, пришедших в район Крымской, чтобы расчистить воздух над станицей. Вначале он заметил только пару «мессершмиттов». Решив, что вдвоем с Трудом он легко одолеет их, Фадеев, не раздумывая, атаковал гитлеровцев и... окончательно потерял из виду Покрышкина. А тут сверху свалилась вторая пара «мессершмиттов», за ней третья... Фадеев и Труд попали в ловушку.

В разгаре схватки Труд увидел, что «мессершмитт» зашел в хвост Фадееву. Андрей дал мотору предельную нагрузку, догнал гитлеровца и, в свою очередь, пристроился к нему в хвост. В воздухе на мгновение образовалась невероятная карусель: гитлеровец бил по Фадееву, Андрей – по гитлеровцу... Труд подошел совсем близко к «мессершмитту» и отчетливо увидел, как огненные шары его трассирующих снарядов входят в металлическое тело немецкого самолета. «Мессершмитт» уже горел, но упрямый немец продолжал бить по Фадееву,

Сколько времени прошло? Вероятно, доли секунды, но Труду они показались вечностью. Наконец горящий «мессершмитт» свалился в штопор. Но и самолет Фадеева странно накренился и стал беспомощно разворачиваться. По радио раздался глухой, изменившийся голос Вадима:

– Иду домой... Я Фадеев... Прием...

Андрей хотел прикрыть Фадеева, но тройка «мессершмиттов» разом накинулась на него, и он завертелся, отбивая атаки. Остальные фашистские истребители добили Вадима...

А несколько дней спустя пришел Указ Верховного Совета СССР: гвардии капитану Фадееву было присвоено звание Героя Советского Союза.

После долгих и кровопролитных контратак гитлеровцы отошли на вторую линию обороны: Горно—Веселый—Молдаванская—Киевская. Всего с 29 апреля по 10 мая, пока шли бои в районе Крымской, советские летчики произвели на этом участке около 10 тысяч самолетовылетов и уничтожили в воздушных боях 368 фашистских самолетов – более трети всего, чем располагали здесь гитлеровцы! Наша авиация потеряла 70 самолетов.

На новом рубеже гитлеровцы решили обосноваться всерьез и надолго. Его на протяжении нескольких недель строили фашистские саперы под руководством лучших инженеров Германии. Для черных работ они использовали сорок тысяч женщин и детей, пригнанных ими сюда, на край кубанской земли, в дни отступления. Фашисты заставляли женщин и детей под дулами пулеметов копать вязкую глину, дробить щебень, мешать бетон. Когда же работы заканчивались, гитлеровские пулеметчики методичным, точным огнем истребляли людей. Этот новый укрепленный рубеж, построенный на крови и костях, фашисты назвали сентиментальным именем «Голубая линия».

Когда войска 56-й армии подошли вплотную к «Голубой линии», им была дана некоторая передышка для подготовки к новым боям. В штабах подводили итоги боевых действий, ставили новые задачи. 11 мая 1943 года в станице Пашковской, близ Краснодара, было созвано совещание командиров авиационных дивизий и корпусов – надо было подвести итоги большого воздушного сражения, развернувшегося над Кубанью.

В тесном помещении, прижавшись друг к другу, сидели генералы, полковники, испытанные командиры воздушных соединений. 216-ю дивизию представлял подполковник Дзусов, наиболее вероятный кандидат на пост комдива, – генералу Борману теперь было доверено оперативное руководство по радио воздушными боями всей истребительной авиации над «Голубой линией», и он с рассвета до заката солнца дежурил на переднем крае у своей походной радиостанции, не выпуская микрофона из рук.

С разбором итогов проведенной операции на совещании выступил командующий Военно-Воздушными Силами Советской Армии маршал авиации Новиков. Вглядевшись в обветренные, загорелые лица командиров, которые не раз видели смерть своими глазами и побеждали ее, он убежденно сказал:

– Четвертая воздушная армия имеет все данные, чтобы удержать за собой завоеванное ею господство в воздухе и организовать в дальнейших боях авиационное наступление. Залог этому – большой опыт проведенных вами двадцатидневных воздушных боев, залог этому – хорошие, обстрелянные и испытанные в боях кадры летчиков и накопленное руководящим составом умение управлять авиацией на поле боя.

Маршал на мгновение задумался и продолжал, развивая свою мысль:

– Господство в воздухе... Авиационное наступление... Но как понимать эти определения? Я должен сказать, что у нас очень часто их употребляют к месту и не к месту. Мы должны исходить из того, что завоевать в данное время абсолютное господство в воздухе на всем фронте пока невозможно: для этого у нас еще нет сил. Но завоевать господство в воздухе на одном из участков фронта, и притом на важнейшем участке, можно и должно, и вы это доказали. На каком же участке необходимо завоевать и удерживать господство в воздухе? Безусловно, на том, где сосредоточиваются главные силы наземных войск и где они готовятся нанести главный удар. Мы должны: во-первых, не позволить противнику организованно бомбить боевые порядки наших войск, а во-вторых, обеспечить выполнение боевых заданий нашими бомбардировщиками и штурмовиками так, чтобы они не несли потерь от истребителей противника.

Совсем запретить бомбардировщикам противника появляться над полем боя невозможно, но заставить их сбрасывать бомбы неприцельно и не там, где это наиболее опасно для наших войск, мы уже в состоянии. Больше того, если мы работаем в воздухе хорошо, мы оказываемся в состоянии вынудить бомбардировщиков противника разгружаться от бомб над собственными боевыми порядками. Я знаю уже четыре таких случая, из которых три наблюдал лично в районе Крымской, когда немецкие бомбардировщики, атакованные нашими истребителями, были вынуждены поспешно сбрасывать бомбы в расположении своих собственных войск.

В этой связи мы должны критически подходить к цифровым показателям нашей работы. Что толку, если, к примеру, наши самолеты, особенно истребители, много раз поднимались в воздух, а авиация противника в это время организованно бомбила боевые порядки наших войск и притом не несла больших потерь? Это означает, что хотя за день наших самолетов побывало в небе больше, чем немецких, господство в воздухе находилось не в наших руках, а в руках противника...

Маршал авиации снова пытливо вгляделся в лица командиров соединений. Они были сумрачны. Видимо, кое-кто вспоминал неудачные дни вроде того, на какой он сослался. И хотя в глубине души маршал радовался блестящим итогам этих двадцати дней напряженных боев, прославивших 4-ю воздушную армию на весь фронт, он считал своим долгом снова и снова возвращаться к недостаткам, преодоление которых дало бы возможность быстрее разгромить авиацию Геринга.

Много говорил маршал и о новых тактических приемах, открытых наиболее опытными летчиками вроде Александра Покрышкина и проверенных в бою.

– В своей практической работе, – жестко сказал он, – командиры дивизий и корпусов еще мало внимания уделяют лучшим летчикам, мало помогают им совершенствоваться. Почему-то считают, что хорошему летчику нечего помогать: он, мол, и без помощи старшего командира сделает свое дело. Это неверно. За совершенствование лучших летчиков, летчиков – мастеров воздушного боя, или, как принято у нас негласно называть их, асов, должны немедленно взяться сами командиры соединений. Летчик-ас пока что рождается у нас сам, в боевой работе, его никто не готовит. Кто воспитал Покрышкина, братьев Глинка, Семенишина? Они сами выдвинулись! Кое-кому из них даже мешали, их не понимали, одергивали. Генерал Науменко мне рассказывал, что Покрышкина за его трудный, строптивый характер одно время кое-кто хотел даже из авиации отчислить. Хороши бы мы были, если бы потеряли такого орла! Нет, вы, товарищи командиры, должны особое внимание обратить на работу с лучшими, подающими надежды пилотами. Своевременно ободрить человека, вселить в него уверенность, передать ему опыт и знания, накопленные другими. Все это поможет способному, одаренному от природы пилоту еще лучше проявить свои способности и действительно стать асом...

Бои на Кубани дали много новых данных для разработки тактики войны в воздухе, и участники совещания обстоятельно обсудили их.

Маршал авиации Новиков особенно подчеркивал, как важно обеспечить управление воздушным боем по радио и уверенную радиосвязь между передним краем и командными пунктами авиационных соединений и частей.

– Радио, – говорил он, – основное средство управления авиацией в современной войне. Командир, который до сих пор строит управление авиацией только на телефоне, – устаревший вояка. Он губит порученное ему дело и объективно помогает врагу. Такому командиру нельзя давать в подчинение авиачасти! Я уже не говорю о связи между самолетами в воздухе – современная война требует, чтобы каждый летчик в совершенстве владел радио и умело его применял.

Слушая все это, подполковник Дзусов радовался про себя – 216-я истребительная дивизия шла в ногу со временем. В сущности, многое из того, что рекомендовал командующий, уже применялось Борманом и командирами полков. Многое из того, что родилось вот тут, на Кубани, в пекле ожесточенной битвы, ляжет в основу будущих уставных положений, и на протяжении долгих лет в аудиториях академии к этим операциям будут обращаться, как к классическим примерам оперативного новаторства. Но Дзусов принимал как нечто само собой разумеющееся и необходимое то, что командующий так настойчиво обращался к недостаткам, к тому, что еще не доделано, не доработано.

А Новиков опять и опять требовал, чтобы истребители работали в четком строю, чтобы ведомые не устраивали на хвосте у ведущего «качели», болтаясь то вправо, то влево, чтобы они ни при каких обстоятельствах не теряли своих ведущих. Маршал резко критиковал те патрулирующие группы, которые ходят кучей, не эшелонируясь ни по фронту, ни по высоте, настаивал на том, чтобы командиры частей приучали истребителей подходить ближе к противнику, открывать огонь с коротких дистанций, уничтожать врага с первой атаки.

И снова Дзусов с удовлетворением отмечал, что эти требования в его дивизии уже осуществляются. Он часто вспоминал при этом Покрышкина.

В дивизию Дзусов вернулся радостный и возбужденный, полный новых планов и замыслов. Сразу же закипела работа: во всех эскадрильях твердо закрепляли пары, подобранные по принципу боевой дружбы, еще шире распространялись разработанные Покрышкиным приемы патрулирования, нашедшие теперь всеобщее признание. Лучшие летчики делились с молодежью своим опытом.

Передышка затягивалась.

Летчики летали на разведку, перехватывали фашистские самолеты, прикрывали «Петляковых» и «Ильюшиных», которые мешали немцам совершенствовать свои укрепления. Техники ремонтировали машины, готовя их к новым боям.

Гриша Чувашкин в эти дни получил приятный сюрприз. К нему подошел Покрышкин и сказал:

– Видал, новые машины пригнали? Будь здоров! Одну из них мы с тобой заработали...

Знаменитый самолет № 13, на котором Покрышкин начинал бои на Кубани, был еще цел. На нем Гриша аккуратно нарисовал семнадцать звезд в память о сбитых командиром гитлеровских самолетах. Машина еще ни разу не была подбита и не терпела аварий. Но теперь прибыли еще лучшие самолеты, и один из них командование по справедливости передавало лучшему истребителю в полку.

Своего старого, заслуженного «боевого коня» Покрышкин передал летчику Самсонову, и тот еще долго воевал на нем. Только на рубеже реки Молочной, под Мелитополем, когда машина полностью израсходовала свои ресурсы, ее с почетом проводили в мастерские на капитальный ремонт. Так в полку уверовали, что цифра «13» действительно счастливая.

Новый мощный самолет понравился Покрышкину, и он, облетав его над аэродромом, решил дать ему боевое крещение в ближайшем воздушном сражении.

–  А какой номер напишем на хвосте? – спросил Чувашкин.

Покрышкин задумался и сказал:

–  Напиши «100». Хорошая, круглая цифра, а?..

В эти дни Борман вернулся с переднего края. Нервы его были сильно измотаны, но он был требователен к себе еще больше, чем к подчиненным, и не показывал усталости.

Он предложил провести собрание партийного актива дивизии, посвященное итогам наступательной операции и задачам партийной организации. Доклад на эту тему он делал сам. Немного погодя генерал вместе с начальником политотдела провел совещание командиров полков и их заместителей по политической части – о состоянии массовой воспитательной работы. Но он придавал огромное значение идейной закалке летчиков и непрестанно теребил командиров, заставляя их много работать над собой и воспитывать подчиненных.

Партийная комиссия дивизии в эти дни рассматривала десятки заявлений о приеме в партию, поданных в разгаре боев. 156 летчиков и техников стали коммунистами за время воздушного сражения на Кубани, и начальник политотдела радовался, что и теперь, как в 1942 году, люди идут в партию тем решительнее, чем сложнее и труднее боевая обстановка.

В один из этих дней Покрышкин вдруг пришел к генералу и попросил у него разрешения слетать к Марии, батальон которой стоял в трехстах километрах от Поповической.

Эта просьба была неожиданной для комдива. Покрышкин никогда не разговаривал с ним о личных своих делах и сам не терпел, когда кто-нибудь заводил с ним разговоры на такую тему. И уж если капитан решил обратиться к начальству по такому вопросу, то ему действительно очень нужно лететь.

–  Хорошо, – сказал Борман. – Даю вам пять дней. Хватит?

–  Вполне, – отрывисто сказал Покрышкин. – Разрешите идти?

–  Счастливый путь!

Через четверть часа Покрышкин поднялся в воздух на связном самолете и ушел на север бреющим полетом.

В Н-ском батальоне аэродромного обслуживания были очень удивлены, когда над селом, где он располагался, прошел, чуть ли не касаясь колесами крыш, незнакомый самолет. Он сделал «горку», потом вернулся и снова прошел над селом, словно вызывая кого-то. Пожилая сестра сказала в шутку Марии:

–  Наверно, твой Сашка пожаловал!

Мария зарделась и вдруг, накинув косынку, со всех ног пустилась к аэродрому. Сердце подсказывало ей, что так и есть, хотя Саша писал, что у них идут жаркие бои, что он в самом пекле и что работе его конца-краю не видно. Она почему-то была спокойна за него: ей верилось, что с этим большим и сильным упрямцем никогда ничего не стрясется. Недаром там, у Каспия, Труд острил, что у Саши такой огромный запас воли, что ему в полете не нужно генератора: аккумуляторы могут заряжаться от него самого. Но ей было очень тоскливо без Саши, без его улыбки, без его глаз, внимательных и острых, без его шуток, немного неуклюжих и грубоватых, но душевных. Она всегда мечтала, что Саша явится именно так – нежданно-негаданно. И вот – незнакомый самолет...

–  Куда ты, Маша? Сапоги обуй, грязно! – кричала ей вслед сестра.

А она, ничего не видя и не слыша, не разбирая дороги, по грязи и лужам, через выгон, через болото мчалась, как была, в легких тапочках и платьице, к посадочной полосе аэродрома.

А самолет все кружил и кружил, то снижаясь до бреющего полета, то вновь взвиваясь к небу. Наконец он приземлился, резко развернулся и побежал по полю, смешно подпрыгивая и размахивая широкими крыльями, прямо к Марии. Потом самолет остановился, винт перестал вращаться, и из кабины вылез Саша – самый дорогой на свете человек. Сбив на затылок шлем с задранным вверх ухом, он шел к ней навстречу, широко раскрыв руки. Мария бросилась к нему. Они обнялись. Потом Саша взял ее своими сильными руками за плечи, оглядел и тихо сказал:

–  Все такая же... Мария?..

И вдруг испуганно спросил, глядя на ее ноги:

–  Ты что? Ранена?

Она посмотрела вниз и сконфузилась: ноги были исхлестаны в кровь жесткой травой, когда она бежала через болото.

–  Это... осока. Ну, вон там, видишь?..

Мария показала рукой. Он понял и вдруг расхохотался.

–  Сумасшедшая!..

И, став на колено, начал вытирать ей ноги платком...

Покрышкин прожил в деревне три дня – и не заметил их. Судьба порадовала его здесь еще одним событием: по радио был передан Указ о присвоении звания Героя Советского Союза летчикам, отличившимся в боях на Кубани. В этом списке были Крюков и Покрышкин.

Тем временем на Кубани назрели новые события. Подготовка к прорыву «Голубой линии» была завершена, и 26 мая наши войска обрушили на нее свой удар в районе станиц Киевская и Молдаванская. Когда наши части, прорвав первую полосу обороны гитлеровцев, продвинулись на три-пять километров и уже вырисовывалась перспектива развития наступления, немецкое командование пустило в ход последнее средство, которым оно располагало: со всех аэродромов Крыма и Южной Украины были подняты бомбардировщики 4-го германского воздушного флота, и все они устремились сюда, на крошечный участок фронта, где кипела горячая битва.

Только за три часа во второй половине дня 26 мая здесь было отмечено свыше полутора тысяч самолетов противника! Истребители 4-й советской воздушной армии и зенитчики яростно отбивали небывалые по силе атаки, но полностью отразить наступление гитлеровского воздушного флота им не удалось. Наступление наземных войск замедлилось. Немецкие самолеты прорвались к нашим аэродромам. Они нанесли удар и по аэродрому гвардейцев.

Для участия в этой операции были выделены наиболее опытные летчики германской истребительной авиации. Они подкрались к Поповической на бреющем полете и с ревом обрушились на самолеты, расставленные в капонирах. Навстречу им бесстрашно взлетел молодой летчик Виктор Чесноков, но было уже поздно: немецкие самолеты начали штурмовку.

Почти сразу же загорелся самолет Труда – новая боевая машина из восьмерки Покрышкина. Увидев это, техник Кожевников, забыв обо всем на свете, выскочил из щели и бросился к пылающей машине. Зажигательные пули ложились вокруг, и трава мгновенно вспыхивала и обугливалась. Но Кожевников все бежал и бежал напрямик, видя перед собой только красный кок самолета и жадные языки пламени на плоскостях. Вскочив с разбегу в кабину, он запустил мотор, вырулил из капонира и зигзагами погнал горящий самолет по полю, силясь сбить пламя. Это не помогло, и, задыхающийся в дыму, опаленный, техник со слезами бессилия вынужден был оставить машину. Тотчас над ней встал столб пламени, начали рваться баки с горючим. Все было кончено...

Когда Труд прибежал к своей машине, от нее осталась лишь груда пепла и искалеченных огнем кусков металла.

– Дурной знак... – сказал он угрюмо.

Друзья промолчали: суеверие Андрея всегда служило объектом шуток, но на этот раз было не до смеха. И вот поди ж ты, случилось так, что хозяину погибшей машины назавтра же и впрямь серьезно не повезло! Кто знает, быть может, не повезло именно потому, что он этого сильно опасался.

Подлетая к своему аэродрому, Покрышкин сразу заметил, что передышка кончилась. Многих самолетов не было. Группа машин дежурила на взлетной полосе. В стороне суетились механики. У командного пункта, за столиком, на котором стоял репродуктор, дежурил бессменный слушатель всех воздушных боев, начальник связи Масленников.

Покрышкин поспешил к командиру полка. Тот обрадованно сказал ему:

–  Как раз вовремя! Сегодня с рассвета воюем. На участке Киевская-Молдаванская наши пробивают «Голубую линию». Поставлена задача: прикрыть их с воздуха. Там сейчас такая мясорубка, какой еще никогда не было.

–  А где моя восьмерка? – быстро спросил Покрышкин.

–  Часть летчиков в воздухе. Крюков повел четверть часа тому назад шестерку.

–  В воздухе? Без меня?..

–  Обстоятельства так сложились, – пожал плечами Исаев. – Держать людей в резерве мы не могли. А тут еще. Труд остался вчера без машины: ее «мессершмитты» сожгли. Пошел в воздух на другой...

Покрышкин поспешил к Масленникову.

–  Ну, что там?

–  Дерутся, – негромко ответил тот. – Слушай!

Из репродуктора доносились отрывистые слова команд, выкрики, проклятия, слова одобрения. Покрышкин узнавал голоса Крюкова, Труда, Табаченко. Нелегко было разобраться, что происходит, но чувствовалось, что над полем боя идет жестокая борьба.

–  Уже несколько «худых» сбили, – сказал Масленников. – Кажется, Труд одному хвост обрубил. В общем, дела...

Никогда еще Покрышкин не испытывал такого нетерпения, как в этот раз. Он никак не мог дождаться возвращения своих товарищей, чтобы расспросить их, как прошел бой, и затем вместе с ними уйти в воздух. Наконец на горизонте появились две точки, потом еще две и... одна. Кто же отстал? Машины сели. Не хватало истребителя №38 – машины Труда. Неужели вынужденная посадка? Оказалось худшее, что можно было предположить: Труда сбили.

Кровь бросилась в лицо Покрышкину, и он резко сказал:

– Эх, не могли уберечь!..

Но уберечь Труда было нелегко.

Когда Крюков привел свою шестерку в район боя, над «Голубой линией» было уже много самолетов. На протяжении всего срока патрулирования шестерка гвардейцев непрерывно вела воздушные бои, разгоняя «мессершмиттов» и «фокке-вульфов». В разгаре боя, когда один «мессершмитт» подкрался сзади к Крюкову, Труд стремительно атаковал его и очередью из пушки отбил ему хвост. Самолет стал беспорядочно падать. Но в ту же минуту и сам Труд почувствовал резкий удар. Сразу же его машина перешла в пике.

Андрей взял ручку на себя. Самолет не слушался. Оказывается, «фокке-вульф», находившийся в восьмистах метрах от него, пустил очередь и случайным попаданием перебил тросы управления. Теперь самолет Труда, набирая скорость, шел к земле. Андрей попробовал управление триммером, покачал элеронами. Самолет чуть-чуть поднял нос. У Труда немного отлегло от сердца: авось удастся дотянуть до дому!

Но «мессершмитты», почуяв добычу, навалились на раненый самолет. Степанов с Чистовым, двадцатилетним юношей, только что пришедшим в полк, и ведомый Труда молодой летчик Тищенко по-братски прикрыли подбитую машину, отвлекая гитлеровцев на себя. Однако «мессершмиттов» было много, и один из них увязался все же за Трудом. Уравновесив скорость с подбитым советским самолетом, он хладнокровно расстреливал его в упор: даст очередь, отойдет, посмотрит, снова подойдет и опять бьет.

Больше всего бесило Андрея сознание беспомощности. Пригнувшись за бронированной спинкой, он все внимание сосредоточил на управлении полуразбитым самолетом, но тот с каждой минутой все хуже и хуже повиновался ему: сначала «мессершмитт» искалечил плоскости, потом окончательно разбил руль поворота, пробил брешь в фюзеляже... Осколки влетели в кабину, и со звоном посыпались стекла приборов. Потянуло тошнотворной гарью, языки пламени забегали по плоскости...

Андрей глянул вниз. Самолет все еще находился над территорией, занятой гитлеровцами, и он твердо решил: «Лучше сгорю, но прыгать не буду». А «мессершмитт» снова начинал атаку. Раздосадованный тем, что русский так долго не падает, фашист хотел дать еще одну очередь по горящей машине, как вдруг его собственный самолет окутался клубами дыма. Это Валя Степанов еще раз пришел на помощь горящему другу и расстрелял гитлеровца в упор.

На мгновение Степанов пристроился к Труду. Полуразбитый, охваченный огнем, с развевающимися лохмотьями обшивки, самолет Андрея качался и терял высоту. Только мотор оставался в полной исправности и гневно трубил над Кубанью.

Наконец внизу мелькнула линия окопов, вторая, третья...

Наша территория! Труд отстегнул ремни и машинально схватился за кольцо парашюта, но прыгать было уже поздно: земля – в тридцати метрах. Пламя душило и жгло. Андрей закрыл глаза рукой, инстинктивно дернул ручку на себя, хотя управление уже совсем не повиновалось, и пылающая машина врезалась в землю.

Начальник штаба полка, выслушав рассказы летчиков, участвовавших в бою, дрогнувшей рукой записал в журнале боевых действий: «Смертью храбрых погиб лейтенант А. Труд». Но история Андрея на этом далеко не кончилась, хотя по всем законам логики он должен был погибнуть.

Очнулся Андрей в каком-то просторном помещении, среди людей в белых халатах. Хотя он и был суеверным, но в загробный мир не верил и сообразил, что находится в госпитале. Но как и откуда он сюда попал, не помнил.

Он всегда смертельно боялся тяжелых ранений, и теперь первой мыслью было: целы ли руки и ноги? Совсем недавно летчику Искрину после ранения ампутировали ступню. Когда Андрей пришел его проведать, Искрин сказал: «Понимаешь, все время чувствую, будто болят отрезанные пальцы. И такое ощущение, что нога цела». Андрей вспомнил эти слова: «Значит, нельзя верить себе! Надо поднять руку и посмотреть». Поднять? А если вместо руки обрубок? Андрея прошибла дрожь. «Нет, лучше подождать. А чего ждать? Уж лучше сразу». И, стиснув зубы, он резко выхватил из-под простыни правую руку. Рука была как рука – крепкая, мускулистая. От напряжения Андрей ослабел и снова потерял сознание. Потом опять пришел в себя, вспомнил о своих сомнениях и быстрым движением поднял левую руку. Но тут послышался чей-то ворчливый голос:

–  Осторожнее, молодой человек, это вам не танцевальная площадка...

Только теперь Андрей почувствовал, что лежит не на кровати, а на каком-то жестком столе. Он хотел было запротестовать, потребовать, чтобы его положили на мягкую постель, как вдруг услышал странное поскрипывание у себя на голове и очень удивился этому. Что бы там могло быть? Только потом он узнал, что ему в это время зашивали разорванный лоскут кожи на лбу.

Сознание прояснялось постепенно. Андрей почувствовал, что глаза все время слипаются и что очень больно размыкать ресницы. Он потянулся к ним рукой, но стоявшая рядом какая-то женщина отдернула ее.

–  Не сходите с ума, товарищ! У вас ожог первой степени. Хотите внести инфекцию?

Андрей покорно опустил руку.

Операция уже заканчивалась. Ловкие, искусные руки бинтовали голову. Тугая холодная ткань стянула свежие швы, и Андрей почувствовал облегчение. Только теперь он вспомнил, что находился в кабине падающего на землю горящего самолета. Почему же он не погиб? Что произошло?..

Хирург вышел. Андрея отнесли в просторную палату, где лежали раненые, и он забылся тревожным сном. Сколько он спал, не помнит. А проснувшись, увидел: в углу сидит на корточках пожилой пехотинец с рыжеватыми, прокуренными усами, в испачканной глиной шинели и грубых, покоробившихся от болотной воды башмаках с обмотками. Он клюет носом, на лице у него написана смертельная усталость, и видно по всему, что он давно уже кого-то здесь дожидается.

–  Браток, – сказал Андрей, с трудом шевеля губами. – Браток, ты откуда?

–  Слава богу, товарищ командир! Очнулись! – оживился боец. – А я вас дожидаю...

Андрей недоуменно уставился на него своими большими серыми глазами, резко выделявшимися среди белых бинтов.

–  Я же вас сюда препроводил! Когда вы были сгоревши, то есть не вы, конечно, а машина ваша, то вас, извиняюсь, шарахнуло из машины и прямо в плавни. Ну, мы как тут рядом были – за вами в воду. А самолет тут же рвануло. Вытащили мы вас, на полуторку – и сюда... Дозвольте вам награды ваши передать, а то как бы не затеряли тут. Я уж сколько раз приходил, все ждал, когда вы, значит, себя припомните.

И он вынул из кармана аккуратно завернутые в газетку ордена, снятые бойцами с полусгоревшей гимнастерки Труда. Глаза Андрея увлажнились. А боец все топтался возле него, смущенно расправляя прокуренные усы. Улучив минутку, когда сестра отошла в дальний угол, он нагнулся к Андрею и, обдавая его жарким дыханием, прошептал:

–  Может, не побрезгуете, товарищ офицер? Тут у нас старшину сегодня убило, а у него в баклажке спирту немного было. Ну, ребята и сказали: «Захвати для товарища летчика. Может, жив останется, пусть за наше здоровье хлебнет».

Андрей протянул руку. Боец сунул ему флягу и, с наивной мужичьей хитростью заслоняя его от сестры, громко заговорил о чем-то постороннем. Андрей глотнул обжигающей губы жидкости, и сразу тепло побежало по жилам. Улыбнувшись бойцу, он откинул голову на жесткую подушку и забылся. Боец растерянно глянул на него, потом, увидев, что Андрей дышит, хитро подмигнул, завинтил флягу и, высоко поднимая одеревеневшие ноги, чтобы не стучать башмаками, зашагал на цыпочках к выходу.

А в районе Киевская – Молдаванская все кипело, бурлило, громыхало и сотрясалось. Казалось, все стихии земли вырвались на свободу, чтобы разгуляться на этом маленьком клочке земли.

Советская авиация прилагала все усилия, чтобы сорвать воздушное наступление противника. Наши штурмовики и бомбардировщики атаковали аэродромы гитлеровцев. Истребители перехватывали немецкую авиацию, атакующую наземные войска, еще до подхода к линии фронта. Для этого они уходили патрулировать в тыл к гитлеровцам, на довольно значительную глубину.

Гвардейцы вместе со всеми истребителями 4-й воздушной армии, которой теперь командовал генерал-лейтенант Вершинин, работали напряженно, делая по нескольку боевых вылетов в день. Многие воздушные бои приходилось проводить в условиях огромного неравенства сил. Особенно разительным, поистине невероятным был бой, проведенный 29 мая Покрышкиным. Когда ветераны полка рассказывали мне о нем осенью 1944 года, я не поверил, что такое возможно. Однако документы, с которыми меня познакомили в штабе дивизии, рассеяли сомнения. Невероятное оказалось реальностью: патруль Покрышкина принял и выиграл бой с тремя группами гитлеровской бомбардировочной авиации!

В этот день он вылетел на прикрытие своих войск в районе Киевской с четверкой самолетов. В паре с ним шел молодой, еще недостаточно опытный пилот Малин. Во второй паре были Торбеев и Старичков. Над полем боя лежали два яруса облаков, нижний стлался почти у земли, второй поднимался высоко. Покрышкин повел четверку между ними, зная, что немцы любят скрытно подходить к цели, пользуясь именно такими облачными коридорами.