Текст книги "Один "МИГ" из тысячи"

Автор книги: Георгий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

С обеих сторон в действие были введены крупные воздушные силы.

Вначале численным перевесом на этом участке располагали в небе гитлеровцы. К тому же их истребители базировались в пятнадцати – двадцати пяти километрах от переднего края, а нашим летчикам приходилось летать издалека. Наша пехота оказалась в тяжелом положении: на нее сыпался град бомб, немецкие летчики расстреливали ее из пушек и пулеметов. Тогда Советское Главнокомандование бросило сюда основные силы 4-й и 5-й воздушных армий. И сразу же на крохотном участке фронта протяжением в несколько десятков километров закипели самые ожесточенные воздушные бои, продолжавшиеся с утра до вечера.

Только 20 апреля здесь было сбито свыше 50 немецких самолетов, а всего с 17 по 24 апреля советские летчики уничтожили в районе Новороссийска 152 самолета, да еще 30 было сбито зенитчиками. Наши потери были вдвое меньше.

В первый же день этой большой воздушной битвы у Новороссийска разыгрался бой, который надолго запомнили все летчики полка. Покрышкин особенно гордился им потому, что в схватке победили его ученики, и среди них Андрей Труд.

Дело было после обеда. Командир эскадрильи Вадим Фадеев повел восьмерку истребителей в район Мысхако. Его ведомым был Труд. Надо было ожидать ожесточенной схватки: немцы непрерывно массировали бомбовые удары, и теперь над Новороссийском надо было ждать ожесточенного боя.

Перевалив через горы, патруль набрал высоту около пяти тысяч метров. Впереди насколько хватал глаз стлалось безмятежное синее небо. Тонкая желтая нить пляжей уходила далеко на юг и на север. Новороссийск, угрюмый, страшный, в дымах пожаров, был распластан на склонах гор, круто спускавшихся к бухте. Над Станичкой, где стойко держались советские моряки, висела сплошная черно-желтая пелена разрывов. Бесчисленные огненные искры пушечных залпов мигали с обеих сторон – пушки били почти в упор.

Со стороны Геленджика появились три «юнкерса– 88». Они шли беспечно на небольшой высоте, без всякого прикрытия. Труду это показалось подозрительным. Одинокая тройка «юнкерсов» в разгаре битвы?

Тут какой-то подвох! Но Фадеев сгоряча ринулся на легкую добычу. Андрей услышал в наушниках его могучий рев:

–  За мной, браточки!

Как дисциплинированный ведомый, Труд последовал за Фадеевым. Но в ту же секунду, оглянувшись в сторону Анапы, он увидел, что с моря, со стороны солнца, несколькими волнами шли немецкие пикирующие бомбардировщики, а над ними комариной стаей вились «мессершмитты». Звено «юнкерсов» явно было выпущено для того, чтобы отвлечь истребителей от этой армады.

–  Фадеев, Фадеев! – закричал Труд, нажав кнопку радиопередатчика. – Смотри вправо, смотри вправо...

В наушниках раздалось в ответ:

–  Понял, Труд, понял. Все за мной!

Фадеев круто развернул шестерку истребителей и увел ее в сторону, набирая высоту. Озеров также пошел со своим напарником вверх, чтобы в решающую минуту боя поддержать ударную группу.

Первым к району Мысхако подошли десять пикирующих бомбардировщиков и девять «мессершмиттов». Они еще набирали высоту и потому шли на минимальной скорости: немецкие летчики были уверены, что трем «юнкерсам» удалось отвлечь советских истребителей. Но тут со стороны солнца сверху на них свалилось шесть скоростных машин с красными носами и красной чертой на руле поворота. Эти знаки гвардейцев были хорошо знакомы гитлеровским летчикам...

Патруль Фадеева действовал по плану, разработанному перед вылетом: четверка истребителей атаковала «лаптежников», еще одна пара истребителей смело врезалась в гущу «мессершмиттов» и связала их боем, не давая вступиться за бомбардировщиков. С первой же атаки Фадеев зажег один бомбардировщик, остальные начали рассыпаться в стороны, наспех освобождаясь от бомб, чтобы побыстрее уйти.

Разбившись на пары, истребители Фадеева стремительно атаковали гитлеровцев, не давая им опомниться. Бой шел с явным преимуществом гвардейцев. Один за другим упали в воду два горящих «мессершмитта».

Но вот подошла вторая волна фашистских самолетов – еще восемь «мессершмиттов» вступили в бой, спустившись с высоты в шесть тысяч метров. Фадеев подал команду: «Сомкнуть строй!» – и все пары вновь соединились. Став в кольцо, они продолжали бой, оберегая хвост друг друга.

Гитлеровцы все больше наращивали силы. Теперь против каждого советского самолета были два-три фашистских. У Андрея пересохло в горле и все чаще темнело в глазах при выполнении резких маневров, но он старался не отстать от ведущего и непрестанно отгонял от него гитлеровцев. На двадцатой минуте боя с моря подошла группа каких-то новых фашистских самолетов, гораздо более маневренных, нежели «мессершмитты». Андрей догадался: «фокке-вульф-190»! С описанием этого нового немецкого истребителя летчики знакомились у Каспия.

Опытный летчик Искрин развернул свою пару самолетов против новых пришельцев. «Фокке-вульфы» вели огонь из пушек, и их снаряды оставляли густой дымчатый след. Искрин и шедший с ним в паре Сутырин держались стойко, и вскоре Труд услышал по радио радостный возглас Сутырина: «Есть почин!» Тотчас же он увидел, как в море падает горящий «фокке-вульф».

Но численное превосходство гитлеровцев сказывалось, и нашим летчикам пришлось бы туго, если бы Фадеев не приберег в резерве до последней минуты прикрывающую пару. Когда фашисты, добившись превышения по высоте, начали атаками сверху прижимать к воде группу Фадеева, на них из поднебесья ринулась пара прикрытия, находившаяся в верхнем эшелоне. Теперь бой шел как бы в два этажа.

Уже девять немецких самолетов упали в воду Цемесской бухты. Горючее в баках подходило к концу. Труд условным словечком напомнил об этом:

– Фадеев, Фадеев! Я голодный! Я голодный...

И Фадеев скомандовал:

– Домой!

Он резко сделал поворот, прижался к воде и перешел на бреющий полет. Повторяя маневр, Труд неожиданно заметил прямо над собой пятнистое брюхо «мессершмитта». Он, не рассуждая, нажал гашетки; огненное полотно семи трасс мгновенно протянулось к немецкому самолету; и когда Труд закончил фигуру, еще один «мессершмитт» уже падал в воду. Выровняв самолет, Андрей пристроился к Фадееву. Следом за ними шли остальные летчики. Не хватало только одного: в разгаре боя молоденький сержант Сапуров оторвался от ведущего, и его расстреляли гитлеровцы.

Андрей оглянулся.

Влажное темнеющее небо над Новороссийском было исчерчено белыми полосами – следами самолетов. С профессиональным удовлетворением он отметил про себя, что многие следы повторяются дважды – параллелями. Это значило, что летчики вели бой строго попарно.

Сражение на подступах к Новороссийску продолжалось.

Гвардейцы очень уставали. Спать приходилось мало: на аэродром приезжали в три часа утра и летали до темноты. Это был тяжелый и напряженный труд, лишь Вадим Фадеев со своим богатырским здоровьем неизменно сохранял бодрость духа. Как только сонные, плохо выспавшиеся летчики усаживались в автобус, тотчас же раздавался его могучий бас. Он объявлял «Утро самодеятельности» открытым и всю дорогу до самого аэродрома чудил: то рассказывал анекдоты, то пел волжские песни, то со всеми подробностями излагал какую-нибудь невероятную историю из собственной биографии, пересыпая ее такими красочными деталями, что все хватались за животы от смеха. Сон как рукой снимало, и люди прибывали на аэродром в веселом настроении.

Но к вечеру усталость давала о себе знать, и, вернувшись из последнего полета, некоторые засыпали прямо под плоскостями своих самолетов, едва успев зарулить в капониры.

Покрышкин похудел, под глазами у него легли тени, резкая морщина прорезала лоб, но усталость не угнетала его. В нем жила какая-то упрямая уверенность, что в критическую минуту он всегда сумеет на полмгновения опередить гитлеровца. А в авиации решают именно эти неуловимые доли мгновения. Он еще раз доказал это в бою у того же злополучного Мысхако 21 апреля.

Восьмерка истребителей под командованием Покрышкина сопровождала наших штурмовиков. Неожиданно справа от себя Саша заметил воздушный бой: кто-то из его летчиков, не дождавшись приказа, уже ввязался в бой с неизвестно откуда свалившимся немецким истребителем. Раздосадованный, он хотел было ругнуть ведомого за то, что тот не предупредил его по радио, как вдруг, оглянувшись назад, увидел в тридцати-сорока метрах от себя рыло трехпушечного немецкого истребителя.

Он резко дал ручку влево и до отказа сунул левую же ногу, убрав газ. В то же мгновение он услышал сильный грохот за спиной. В голове мелькнуло: «Все!..» Но самолет остался послушным. Теперь Покрышкин видел гитлеровца прямо перед собой. Он тут же дал полный газ и устремился за ним.

Гитлеровец был уверен, что советский самолет сбит, и с ходу увязался за другим истребителем, как вдруг увидел у себя в хвосте «воскресшего» Покрышкина. Немец бросил машину в переворот – Покрышкин в точности повторил его маневр. Фашист вывел свой самолет в горизонтальный полет у самой воды – Покрышкин с огромным наслаждением влепил ему в хвост три очереди из крупнокалиберных пулеметов и пушки.

Только потом, уже на земле, внимательно анализируя полет, Покрышкин детально разобрался в том, что произошло. Оказывается, у него в полете отказал приемник, – вот почему он не услышал сигнала ведомого. Затем, заметив гитлеровца в хвосте у себя, он тут же свалил свой самолет в скольжение и вышел из него полупереворотом, опередив на какую-то неуловимую долю секунды рефлекс противника.

Грохот, который он услышал, не был грохотом разрыва – «мессершмитт» подошел так близко, что до Покрышкина донесся звук выстрела его пушек, что, вообще говоря, в авиации бывает крайне редко. Снаряды же прошли мимо. Покрышкин привез только одну пулевую пробоину в крыле. Опоздай он хоть на миг, и очередь из трех пушек «мессершмитта» уничтожила бы его. Но уход из-под огня противника скольжением и полупереворотом был излюбленным маневром Покрышкина, и он отработал его настолько совершенно, что выполнял, не думая, молниеносно. Бот что спасло его!

Назавтра после этой встречи с «мессершмиттом» Покрышкина наградили орденом Красного Знамени. Теперь о нем стали писать даже в армейской газете. Но сам он, поглощенный расчетами и планами, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Чувствовал только, как большой, сильный поток подхватил его и несет, несет все быстрее куда-то вперед. И он заботился теперь только о том, как бы не забыть, не упустить чего-то и полностью использовать все возможности истребления вражеских самолетов, открывшиеся перед ним.

Покрышкин не любил копаться в своих переживаниях и всегда старался думать только о реальных, деловых предметах. В былые дни, когда ему приходилось туго, он всегда силился отвлечься от будничных дрязг и садился с карандашом за лист бумаги. Рисуя в сотый раз схему какой-нибудь новой, сложной фигуры, постепенно восстанавливал душевное равновесие. Теперь, когда он начинал ощущать, что вот эта приятно щекочущая сознание атмосфера почета начинает действовать на него усыпляюще, старался загрузить себя до предела работой, чтобы не дать мозгу успокоиться.

Покрышкин все еще был недоволен своими воздушными боями. Хоть они, как правило, и заканчивались успешно, ему казалось, что в них нет той отработанной законченности, когда буквально каждая секунда заполнена полезной работой, когда всё идет последовательно и четко и весь механизм боя отлично слажен. Война представлялась ему именно механизмом, большим и сложным. И сам он на войне именно работал – так же обстоятельно, солидно и серьезно, как когда-то на заводе, где изучал лекальное дело.

И теперь, когда выношенные им замыслы и планы стали реальностью, его раздражали неполадки, недоделки. Все еще не было законченной четкости во взаимодействии внутри пар и между парами. Ведомые нередко теряли ведущих, а ведущие, завидев противника, часто забывали о ведомых. Все еще хромало взаимодействие групп: появится вражеский самолет, и все скопом бросаются за ним, нарушая порядок, строго обусловленный разработанным на земле планом боя. Многие стремились прежде всего атаковать истребителей, вместо того чтобы обрушиться всей мощью огня на бомбардировщиков. В эфире подчас царил полный хаос: все разом кричали, вместо того чтобы молча выслушивать приказания ведущего и коротко докладывать о противнике.

Командование с удовлетворением следило за ростом Покрышкина. Командующий воздушной армией, много внимания уделявший воспитанию летчиков, все чаще встречался и подолгу беседовал с ним. Ему нравилось упрямое стремление этого командира эскадрильи внести железную систему в стихию воздушного боя, подчинить ее нерушимым законам. Нравилось ему и то, что капитан так требователен к людям и к себе. Командир дивизии рассказал командующему, что Покрышкин еще ни разу не перехвалил никого из своих подчиненных. Напротив, выслушав рапорт об удачно проведенной схватке, он мог вдруг строго сказать:

– Нормально. Только вот на развороте зря высоту теряешь. Думаешь, я не видел? И за скоростью не всегда следишь. Понятно?

Летчик безропотно принимал замечание и впредь не забывал чуть-чуть опустить нос машины при развороте. Он знал: стоит повторить хоть маленькую погрешность, и Покрышкин взыщет еще строже. Но летчик знал и то, что в любых условиях командир не даст своих людей в обиду и во что бы то ни стало добьется и своевременного ремонта самолетов, и хорошего снабжения, и нормального размещения на отдых.

Беседы с генералом окрыляли Покрышкина, но он не задирал нос. Наоборот, возвращаясь от командующего, еще требовательнее относился к себе и к подчиненным.

Ничего не понимая, Андрей Труд сочувственно спрашивал:

–  Неужели опять стружку с тебя снимал?

И Покрышкин серьезно отвечал:

–  А ты думал?!

И Труд тяжело вздыхал: трудно угодить начальству!

В конце апреля сорок третьего года на фронтах наступило затишье, которое обычно предвещает начало новых больших событий. Гитлеровское командование не отказалось от наступательных замыслов. Оно готовило мощный удар из района Курской дуги, а затем рассчитывало взять реванш и на Кавказе, опираясь на вот этот клочок кубанской земли.

Замыслам гитлеровцев советское командование противопоставило план большого летнего наступления, которое должно было обеспечить освобождение огромных территорий Советской страны. Тысячи танков и тысячи самолетов, десятки тысяч орудий подтягивались к районам будущих сражений. Где-то там, далеко от Кубани, – под многострадальным Орлом, у тихой, изувеченной снарядами Обояни, в Курске, превращенном руками горожан в крепость, – по ночам бесшумно разгружались эшелоны, и полки, дивизии исчезали, растекаясь по лесам, оврагам и деревням. Они ждали своего дня и часа.

Тем временем здесь, на дальних подступах к Керченскому проливу, продолжались упорные сражения. Узкая полоска земли, в которую фашисты въелись, как черви, была перепахана снарядами и бомбами. Наше командование отдавало себе отчет в том, что в своеобразных условиях этого крохотного театра военных действий одного удара будет мало. Надо было постепенно, шаг за шагом, в трудной борьбе отнимать у противника одну позицию за другой.

В непроходимых плавнях, над которыми уже начали виться тучи комаров, блуждали невидимые разведчики в непромокаемых костюмах, с плавучими резиновыми кругами на бедрах. Среди скал и лесов на южном крыле фронта непрерывно длилась тяжелая борьба за командные высоты. Воздушные разведчики, ходившие под прикрытием десяти-двенадцати истребителей, фотографировали укрепления противника, чтобы дать артиллеристам и пехоте точные данные для предстоящей операции.

Истребители Бормана уже приобрели солидный боевой опыт. Дивизия, проведя в апреле 71 воздушный бой, уничтожила 118 вражеских самолетов. И 70 из них сбили летчики полка, в котором служил Покрышкин. Майор Крюков за эти 22 дня сбил 5 самолетов, лейтенант Труд – 7. Но всех опередил Фадеев: он успел уничтожить 14 гитлеровских машин!

Фадеев был охвачен каким-то острым порывом, будоражившим его мятежную, беспокойную душу. Он искал встреч с противником настойчиво, жадно, не признавая никаких правил и расчетов.

– Война в воздухе – это особая воина, – горячо говорил Вадим, когда друзья упрекали его в безрассудстве. – Нас потому и зовут соколами, что мы воюем, как птицы. Инстинктом! Математику и физику я оставляю пешеходам, а себе беру стихию чувства.

Увидев в небе вражеский самолет, он бросался на него и бил, терзал до тех пор, пока тот не падал горящим на землю. И до этого мгновения ему не было никакого дела до того, что творится вокруг. Труду часто приходилось вертеться волчком, изнемогая в неравной борьбе, пока Фадеев прикончит свою жертву, – Вадим думал только о том, как уничтожить врага. Но летчики многое прощали этому веселому компанейскому парню, который даже в воздухе сыпал остротами и горланил песни, включив свой радиопередатчик, чтобы его слышали друзья.

А когда Фадеев возвращался из удачного полета, начиналось целое представление. О том, что он вернулся с добычей, узнавали сразу: невзирая на категорические запреты и взыскания, он неизменно отклонялся от аэродрома, снижался до бреющего полета над станицей Поповической и делал умопомрачительную «горку» над хатой, где жила его жена, сопутствовавшая ему в боевом походе. Потом заходил на посадку, плавно, аккуратно, словно извиняясь за нарушение наставления о полетной службе, приземлял самолет и, выскочив на крыло, сигналил взмахами шлема.

Все сбегались к нему, и он сразу же начинал рассказывать о бое, густо уснащая рассказ едкими прибаутками и яростно жестикулируя. На весь аэродром разносились раскаты его бархатистого, могучего голоса. Летчики гурьбой валили за ним до самого командного пункта. И солидный начальник штаба полка, покусывая губы, чтобы не рассмеяться, строго говорил:

–  Ну, докладывайте, товарищ старший лейтенант!

Отрапортовав, Фадеев шаркал ногой, отдавал честь и уходил, окруженный толпой поклонников.

–  «И будешь ты цар-рр-рицей мир-рра!..» – прокатывалось по аэродрому.

И майор, махнув рукой, только вздыхал:

–  Ну что ты с него возьмешь?!..

Один Покрышкин неодобрительно отзывался об этих «вольностях», как он их именовал. Капитан привык во всем, даже в мелочах, действовать строго по уставу, и малейшее отступление от привычных строгих норм поведения на службе коробило его.

Некоторые воспринимали это как ревность: старший лейтенант опережал капитана, причем оба они командиры эскадрилий. Но Покрышкина трудно было смутить этим, и он стоял на своем, доказывая, что пример Фадеева может дурно повлиять на молодежь, которая начинала слепо следовать своему любимцу.

Однажды, вернувшись из полета, Труд со смехом рассказал, как они вдвоем с другим летчиком затеяли охоту на «мессершмитта». Тот гонял гитлеровца, как зайца, одиночными снарядами, а Труд, поднявшись под облако, ждал, пока тот с перепугу выскочит на него. «Сейчас он пойдет к тебе. Лови!» – передал ведущий по радио. И точке, «мессершмитт» сделал «горку», уходя от снарядов. Труд подошел к нему вплотную и раскрошил вдребезги.

– Нехорошо, – резко сказал Покрышкин Труду. – Это баловство, а не война. Понял? Такое ухарство может недешево вам обойтись. Представь себе, пока вы балуетесь с ним, к вам подходит пара «охотников». Ты смеешься над бестолковым «мессершмиттом», который мечется между вами, как заяц, а в это время из облака вываливается опытный немецкий «охотник». Одна очередь – и нет Труда. Ясно?

Он круто повернулся и в этот вечер больше не разговаривал с Трудом. Зато на конференции летного состава, проведенной 24 апреля, он, не называя имен летчиков, строго раскритиковал эту мальчишескую забаву. На конференции были подробно и обстоятельно разобраны вопросы методики и тактики воздушного боя при сопровождении бомбардировщиков и способы построения боевого порядка при сопровождении. На следующий день состоялись занятия с летчиками по технике воздушного боя.

Короткая передышка оборвалась так же внезапно, как и началась. 29 апреля части 56-й армии возобновили наступление, сосредоточив главный удар в направлении станицы Крымская. Наступление предварили мощные удары советской авиации по аэродромам противника. К участию в них были привлечены, кроме 4-й воздушной армии, соединения 8-й воздушной армии Южного фронта, 17-й воздушной армии Юго-Западного фронта, авиация Черноморского флота и авиация дальнего действия. Так было сразу же уничтожено около 260 гитлеровских самолетов. Фашистские военно-воздушные силы были оглушены и растрепаны; тем самым задача советских войск была облегчена. Но при всем том враг был еще очень силен, и наших летчиков ждали новые испытания.

Против советских гвардейцев-истребителей, летавших на новейших самолетах, гитлеровское командование бросило отборную эскадру истребителей «Удет». Каждый из летчиков этой эскадры имел на личном боевом счету не менее 300—400 боевых вылетов. Над передним краем шли непрерывные воздушные бои, длившиеся подчас часами при участии с каждой стороны по 30—50 и более самолетов.

Молодчики из эскадры «Удет» вели себя очень нахально. Они лезли в лобовые атаки, рассчитывая на то, что нервы советских летчиков окажутся слабее.

Пришлось столкнуться с немецким асом и Андрею Труду. Гитлеровец шел прямо в лоб на него, ведя огонь из всех пушек. Труд не сворачивал. Когда казалось, что столкновение неизбежно, немец резко рванул машину вверх, и Труд заученным жестом повторил этот маневр. В глазах у него потемнело, но усилием воли он сохранил сознание и сквозь дымчатую пелену увидел прямо перед собой в нескольких метрах задранный в вертикальном маневре самолет с черными крестами на крыльях и отлично нарисованной кистью винограда на хвосте.

– Чертов пьянчуга! – выругался Андрей и в верхней точке «горки» четким движением перевел машину в разворот, помня наставления Покрышкина: «мессершмитт» не любит «иммельмана». И точно, сделав «ранверсман», немецкий самолет камнем упал вниз, а у Труда осталось преимущество в высоте. Он хотел было спикировать вслед за владельцем кисти винограда, но тот уже скрылся из виду. Вечером на разборе полетов Труд узнал, что не ему одному довелось встретиться с фашистским асом: вся эскадра «Удет» участвовала в бою с гвардейцами.

Методично прогрызая оборону противника, части Советской Армии продвигались вперед. Счет шел на сотни и десятки метров. 3 мая острота битвы достигла наивысшей точки, и авиация работала особенно напряженно. Вновь отличился в этот день старший лейтенант Горбунов из полка Гарбарца: с шестеркой своих «Яковлевых» он атаковал целую армаду немецких бомбардировщиков, прикрытых истребителями. Дерзко набросившись на врага, «Яковлевы» сбили гитлеровцев с боевого курса, заставили их сбросить бомбы в стороне от дели и сожгли в воздухе два «юнкерса-88» и один «мессершмитт», не понеся при этом никаких потерь. Вскоре после этого боя Горбунов был представлен к званию Героя Советского Союза.

Так как наши истребители прочно удерживали господство в воздухе, советская бомбардировочная и штурмовая авиация работала в этот день почти без потерь. Моральное состояние гитлеровских летчиков было подавлено, и командир дивизии с удовлетворением слушал по радио на станции наведения тревожные выкрики командиров вражеских авиасоединений, находившихся в воздухе:

–  В районе Крымской бьют наших бомбардировщиков... Шлите помощь!.. Кругом русские самолеты!..

–  Выполнить задание не можем!.. Русские истребители преследуют нас всюду!..

И комдив весело кричал своим летчикам, управляя боем с земли:

–  Так, ребята, так их!.. Идите на солнышко, идите на солнышко! Там тепло, там тепло... Видите впереди слева четверку «худых»? Тяпните их! Ну, ну!.. Быстрее, быстрее!.. Левый разворот! Бей... Бей, бей!.. Молодец!.. А ты что зеваешь?..

Вечером командир полка Исаев прочитал летчикам телеграмму командующего Военно-Воздушными Силами Советской Армии маршала авиации Новикова:

«Герои летчики! Сегодня наши наземные войска и танки успешно прорвали оборону противника и развивают успех. Ваша задача – меткими ударами по противнику и прикрытием наступающих наших войск с воздуха обеспечить победу над врагом. Сегодня с утра вы действовали хорошо. Уверены в ваших силах и победе. Помните: кто дерзок в бою, тот побеждает!»

Утро 4 мая выдалось сумрачное. Тяжелые тучи нависли над Крымской, опустившись до 600 метров, моросил дождь. Кубанский чернозем снова раскис, и танки с гневным рычанием буксовали. По дорогам с трудом продвигались бесчисленные вереницы грузовиков. Усталая, промокшая пехота, то ложась в грязь под пулями, то снова устремляясь вперед, упрямо штурмовала укрепления, воздвигнутые гитлеровцами на перекрестках станицы. В Крымской не осталось уже ни одного целого дома. Но значение ее, как ключевого пункта фашистской линии обороны, от этого не уменьшилось, и борьба становилась все более упорной.

В этой обстановке роль авиации еще больше возросла, и хотя погода с утра, строго говоря, была нелетной, военно-воздушные силы обеих сторон работали с большим напряжением. С трудом взлетая с размокших аэродромов, группы по десять-двадцать самолетов по-прежнему бомбили и штурмовали. А высоко над облаками шли беспрерывные бои истребителей, стремившихся обеспечить свободу действий своим бомбардировщикам,

Первый раз в этот день Покрышкин поднялся в воздух в 7 часов 50 минут утра. Он повел к Крымской группу отборных летчиков полка. Среди них были Фадеев и Труд. Пробив облака, его шестерка стала патрулировать над их волнистой белоснежной гладью. Со стороны воровато метнулись четыре длиннотелых «мессершмитта». Покрышкин не свернул с курса: сейчас придут немецкие бомбардировщики... И шестерка советских истребителей продолжала мерно раскачиваться над облаками параллельно солнцу, вычерчивая в небе змейку: это был новый вариант патрулирования, предложенный Покрышкиным. Оба разворота истребители делали против солнца, и теперь возможность внезапного нападения вражеских охотников была сведена до минимума.

Прошло несколько минут. Как и ожидал Покрышкин, с юго-запада появились четыре тяжело нагруженных «юнкерса-87» под прикрытием четырех истребителей.

– Фадеев, отгоните «мессов»! – сказал он и вместе со своим ведомым обрушился на бомбардировщиков, атакуя их спереди, сверху и перенося огонь последовательно с одной машины на другую.

Удар был точен: у одного «юнкерса» загорелась правая плоскость, у другого – левая. Они медленно опустили носы и рухнули в пух облаков. Как впоследствии донесли командиры наземных частей, оба бомбардировщика упали в районе станицы Нижне-Баканской. А Покрышкин и его ведомый молниеносно развернулись и атаковали уцелевшую пару «юнкерсов» – на этот раз сзади. Бомбардировщики круто повернули и удрали под прикрытием облаков, не сбросив бомб.

Тем временем четверка Фадеева атаковала четверку «мессершмиттов» и первыми же очередями сбила два из них.

Вторая пара немецких истребителей поспешила скрыться вслед за «юнкерсами».

Когда Покрышкин увел свою группу на аэродром, на смену ему поднялась шестерка майора Крюкова. Погода начала понемногу улучшаться: облака поднялись до 2 500 метров. В просветы глянуло голубое небо. Немцы, пользуясь улучшением погоды, немедленно начали массировать бомбовые удары. Подходя к району патрулирования, Крюков встретил группу в составе двенадцати «дорнье-217», которых сопровождали восемь трехпушечных «мессершмиттов».

Еще несколько секунд, и десятки тонн бомб обрушились бы на нашу пехоту. Но Крюков подоспел вовремя. Умело маневрируя самолетами, он расстроил боевой порядок противника. Летчики сбили два фашистских истребителя, подбили два бомбардировщика и прогнали с поля боя остальных.

Еще не кончил бой Крюков, а группа Покрышкина, заправив машины горючим и пополнив боеприпасы, снова направилась к Крымской. Облака быстро таяли под жарким майским солнцем. Внизу, окутанные дымом, стояли печальные обожженные сады. Тускло сверкали на солнце орудийные вспышки танков, маневрировавших на улицах станицы. Покрышкин поднял свою шестерку на высоту 4 тысячи метров и оглядел горизонт. В воздухе мелькнула пара юрких «фокке-вульфов»: «охотники»! Не успел Покрышкин предупредить своих, чтобы держались дружнее и не разбивали строй, как Фадеев отвалил в сторону и бросился к немцам. Труд последовал за ним.

Схватка разыгралась молниеносно: немцы, пользуясь преимуществом в высоте, стремительно атаковали Фадеева и, прострочив ему хвост, ушли на солнце и скрылись. Фадееву пришлось возвращаться на аэродром, чтобы пересесть на другой самолет.

– Послушай, – дружески сказал Покрышкин Вадиму после посадки на аэродроме. – Ты сломишь когда-нибудь на этом себе шею. Сколько людей вот так погибло! Пойми: у тебя большое будущее. Фашистов бьешь, как куропаток, вон к званию Героя представили, а горячность свою одолеть никак не можешь...

Покрышкин расхаживал по молодой траве своей неторопливой медвежьей походкой, заложив руки за спину и надвинув низко на нос козырек потрепанной, смятой блином фуражки. Фадеев, который был выше его на целую голову, как-то смущенно сутулился. Он понимал, что поступил необдуманно, вырвавшись из строя и нарушив боевой порядок. Но ведь «фокке-вульфы» были рядом, и так хотелось сбить их...

После обеда шестерка Покрышкина в третий раз взлетела на прикрытие наземных войск. Небо над Крымской по-прежнему кишело самолетами. Покрышкин, сцепившись с двумя «мессершмиттами», сбил одного из них. Озеров в паре с младшим лейтенантом Табаченко зажег второй немецкий истребитель, Фадеев – третий. На этот раз Вадим вел себя в воздухе безукоризненно, но Покрышкин опасался, что выдержки ему хватит ненадолго.

Вечером на командный пункт поступило сообщение, что Крымская полностью очищена от гитлеровских войск. Тяжелая борьба, длившаяся в течение недели, закончилась нашей победой. Но гитлеровцы тут же начали контратаковать. И назавтра с раннего утра Покрышкин со своей шестеркой снова был в воздухе.

Первый боевой вылет прошел мирно, без встреч с противником, но второй полет кончился одной из самых жарких схваток за все это время.

Покрышкин вел свою шестерку, прижимаясь вплотную к тяжелым низким облакам – они ползли над Крымской на высоте 600 метров. Эшелонировать патруль по высоте было невозможно, и Фадеев с Трудом, получившие задачу прикрывать ударную четверку, шли сзади. Подходя к Крымской, Покрышкин заметил, что Фадеев отстал.

– Фадеев, Фадеев, подойди ближе! – скомандовал он. Но следить за Фадеевым дальше было некогда – Борман со станции наведения уже передавал: «Над Крымской бомбардировщики! Сбейте их с курса...»

Как нарочно, над Крымской открывалось широкое голубое окно, и солнечные лучи потоком лились в глубокий облачный колодезь. Бойцов, упрямо державшихся за камни сожженной станицы, солнце на этот раз не радовало: фашистские бомбардировщики, приходившие стаями в район боя, ныряли один за другим в окно и сбрасывали свой груз.