Текст книги "Один "МИГ" из тысячи"

Автор книги: Георгий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

НАД КУБАНЬЮ

8 апреля 1943 года, после полудня, капитан Покрышкин привел свою эскадрилью на Краснодарский аэродром.

Город, с которым столько было связано в его жизни, лежал перед ним все такой же, каким он запомнил его, – просторный, по-весеннему яркий. Сады уже оделись легким зеленым пухом. Коричневая лента своевольной быстрой реки огибала город. На полях, хранивших свежие следы боев, работали казачки, и жирные ленты кубанского чернозема лоснились на солнце.

Пять лет прошло с тех пор, как упрямый техник звена связи 74-й стрелковой дивизии добился, наконец, разрешения поступить в школу летчиков и уехал из Краснодара в Крым, в Качу, чтобы стать истребителем. Мог ли думать тогда Покрышкин, что ему придется воевать над этими улицами, дома– щи, над этими парками, над этим аэродромом, где стояли в 1937 году тяжеловесные, неуклюжие бипланы!

Из газет он знал, как страшно разрушили фашисты Краснодар. Подолгу всматривался в снимки знакомых домов, изуродованных и разбитых, глядел на фотографии расстрелянных. За годы войны многое стало привычным, многое примелькалось. И все же теперь, взглянув на проносившиеся под крылом дома без крыш, фасады, облизанные языками пламени, перекрестки, заваленные битым кирпичом, Покрышкин почувствовал, как что-то заныло в груди. Но уже пора было делать четвертый разворот, и Покрышкин сосредоточил все внимание на посадке.

Знакомый аэродром был уже приведен в порядок: бойцы заровняли воронки, восстановили землянки. Летчики, спрыгивая с плоскостей своих новеньких самолетов и расстегивая шлемы, с наслаждением вдыхали влажный весенний воздух, настоянный на молодых апрельских травах.

Андрей Труд и трое других молодых ребят, не успевших побриться в Кутаиси, заторопились в землянку, чтобы привести себя в порядок. Покрышкин по-хозяйски, не спеша обошел стоянку эскадрильи, дал указания о маскировке машин и тоже спустился в землянку, чтобы посмотреть, как размещаются пилоты.

Вдруг снаружи затарахтел и тут же смолк мотоцикл. Послышалась команда: «Смирно!» – и летчики вскочили. По ступенькам в землянку спустился седой военный в фуфайке, закрывавшей знаки различия. Из-за его плеча командир полка делал отчаянные знаки не успевшему побриться Труду. Андрей, выхватив платок, хотел стереть мыльную пену, но человек в фуфайке жестом остановил его:

– Ничего, заканчивайте.

И, присев на табуретку, он как-то сразу начал непринужденный разговор с летчиками, словно был уже давно знаком с ними. Его быстрые, острые глаза замечали всё: и складки на неглаженой гимнастерке молодого пилота, и орден Красной Звезды на груди у покрасневшего, смутившегося летчика чуть-чуть постарше, и стопку книг, которую Покрышкин только что вынул из чемодана.

–  Ну, как долетели? Чудесно! А что же это вы, товарищи офицеры, все еще кубики и шпалы носите? Вот вы, товарищ командир, и вовсе без петлиц, это уж совсем нехорошо! Вам еще погон не вручали? Ну, мы это быстро поправим... А вы, молодой человек, почему прихрамываете? Небось раньше срока из госпиталя удрали? Чувствую, чувствую...

Это был генерал-майор Борман, новый командир 216-й истребительной дивизии, старый опытный летчик и тонкий знаток людей. Он успел по документам познакомиться с историей гвардейцев и был доволен, что этот обстрелянный в боях полк, получивший только что двадцать семь новейших скоростных самолетов, возвращается в дивизию в разгар битвы за Кубань. Сейчас ему хотелось получше узнать людей полка. Вот этот плечистый, немного неуклюжий, неразговорчивый командир первой эскадрильи производит впечатление волевого человека. Орден Ленина он, видать, заслужил упорным трудом. Немного прихрамывающий старший лейтенант с орденом Красного Знамени, наверное, лих в бою. Повадка у него бойкая. Но надо будет сказать командиру полка, чтобы присматривал за ним, – нет ничего опасней для летчика, чем самоуверенность. А вот тот, что не успел побриться, пока еще зелен, но при случае не растеряется. На язык боек. Это хорошо. В каждой эскадрилье нужен вот такой вострый парнишка, чтобы людям не давал скучать.

Так, незаметно прощупывая их и делая заметки в памяти, генерал толковал с летчиками о том, о сем минут пятнадцать. Потом резко переменил тон и командным, властным голосом заговорил:

– Итак, в бой вступаете с завтрашнего дня. Наша задача: прикрытие наземных войск в наступательных операциях. Учтите: противник перебросил сюда мощные авиационные силы, лучших своих летчиков. Он пытается любой ценой удержать Таманский плацдарм и Новороссийский порт. Идет упорная борьба. В прошлом месяце только одна наша дивизия провела пятьдесят один воздушный бой и сбила шестьдесят пять самолетов. В апреле я жду еще более напряженных боев. Новые машины, которыми вооружили и вас, прекрасно зарекомендовали себя. Стало быть теперь все зависит от вас: от того, насколько умело вы примените технику. Традиции у вашего полка неплохие, опыт есть. Поэтому я не сомневаюсь, что вы и теперь поработаете хорошо.

Он сделал небольшую паузу и добавил:

– Прошу учесть: с послезавтрашнего дня я – на переднем крае, на станции радионаведения, и оттуда буду наблюдать каждый вылет. Помните об этом и знайте: колебаний, нерешительности не терплю. Увидел противника – атакуй немедля! Атаковал – бей наверняка! Сбил – донеси по совести и чести. Не сбил – доложи так же откровенно. Понятно? Ну, а практические указания получите от командира полка. Желаю удачи, товарищи летчики!

Генерал встал, поднес руку к козырьку выгоревшей на солнце фуражки и вышел. Тотчас же затарахтел мотоцикл: Борман укатил во вторую эскадрилью.

Полк действительно прибыл на Кубань в разгаре событий. Именно теперь, когда начали немного подсыхать дороги и аэродромы, борьба за Таманский плацдарм стала особенно ожесточенной. Пока гвардейцы переформировывались и осваивали новые самолеты, наши войска, сломив оборону гитлеровцев на Тереке, двинулись вперед, освободили Северный Кавказ и большую часть Кубани и вышли к Тамани. В то же время завязались упорные бои и у стен Новороссийска.

В первых числах марта на узком участке фронта, правый фланг которого упирался в разлившуюся Кубань и ее притоки, а левый – в северо-западные отроги Большого Кавказского хребта, заняла оборону потрепанная в предыдущих боях, но все еще сохранявшая боеспособность 17-я армия гитлеровцев. Фашистское командование отдало приказ любой ценой сохранить этот плацдарм на Таманском полуострове как возможную исходную базу для нового наступления на Кавказ. На плацдарме были сосредоточены пятьсот тысяч солдат и офицеров противника!

Гитлеровские войска находились в трудном положении: их коммуникации, проходившие через Керченский пролив, были весьма уязвимы. В этих условиях спасти Таманский плацдарм могло только полное господство в воздухе. Авиация Геринга должна была прикрыть своими крыльями лихорадочно зарывавшиеся в раскисшую от весенних дождей землю дивизии 17-й немецкой армии.

С этой целью сюда были переброшены основные части 4-го воздушного флота гитлеровских вооруженных сил, насчитывавшего около полутора тысяч самолетов – больше половины всей немецкой авиации, действовавшей в то время на Восточном фронте. Все аэродромы Тамани, Крыма, Приазовья и Донбасса, находившиеся в руках гитлеровцев, были заполнены немецкими бомбардировщиками, истребителями и штурмовиками.

На Кубань Геринг послал свои лучшие авиационные части, в том числе 3-ю истребительную эскадру «Удет» и 51-ю истребительную эскадру «Мельдерс». Наконец он направил сюда особую группу отличных мастеров воздушного боя, которые летали на лучших самолетах-истребителях, какие только были тогда у немцев, – «фокке-вульф-190».

Но и советская военная авиация к этому времени окрепла и закалилась. Правда, командование Северо-Кавказского фронта все еще имело в своем распоряжении меньше самолетов, чем противник. Но, во-первых, в значительной части это были уже современные, скоростные, хорошо вооруженные самолеты, и, во-вторых, – самое главное! – их водили в бой замечательные летчики, вооруженные большим боевым опытом.

Здесь действовали 4-я воздушная армия генерал-майора Науменко и 5-я воздушная армия генерал-майора Горюнова. Кроме того, на этом участке работали группа авиации дальнего действия генерал-лейтенанта Скрипко и авиация Черноморского флота под командованием генерала Ермаченкова.

Всего к тому моменту, когда на фронт прилетели Покрышкин и его друзья, Советские Военно-Воздушные Силы имели здесь пятьсот пятьдесят – шестьсот самолетов – правда, пятая часть их нуждалась в ремонте. Но сюда уже спешили пополнения из резерва Ставки – свежие дивизии и корпуса истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков. Таким образом, соотношение сил в воздухе быстро уравнивалось. И хотя нам все еще не хватало бомбардировщиков, по штурмовикам наша авиация уже имела абсолютное превосходство, а по истребителям – двукратное. Это предвещало острые воздушные бои; причем следовало ожидать небывалых еще по своей массовости сражений в воздухе – ведь военные действия велись на небольшом плацдарме.

Летчики соседнего истребительного полка, которым командовал старый знакомый Покрышкина и его друзей подполковник Дзусов, рассказывали, как начиналась битва за Тамань. Вначале казалось, что наши войска, развивавшие свое наступление, быстро сбросят гитлеровцев в море. Но ранняя южная весна усложнила задачу. Невероятная, ни с чем не сравнимая кубанская распутица сковывала маневр сухопутных войск. Раскисший чернозем засасывал пушки по ступицу. Сотни грузовиков, зарывшихся в грязь, жалобно выли на разбитых дорогах. Тогда на выручку машинам приходили люди. Тысячи бойцов брали на руки ящики с боеприпасами и, тяжело переступая по грязи, брели за десятки километров к переднему краю. В пути к солдатам присоединялись черноокие кубанские девчата, вихрастые хлопцы, седые старики. Они молча брали из рук утомленных бойцов тяжелые снаряды, взваливали на плечи и шли, шли, не останавливаясь, туда, где день и ночь гремела канонада. И часто, подойдя к огневой позиции, на которой орудовали сердитые, закопченные, пропахшие порохом и дымом артиллеристы, усталая босоногая казачка любопытным и восхищенным взором глядела, как снаряд, натрудивший ей плечи, исчезает в пасти орудия. Звучала резкая команда, орудие рявкало, подпрыгивая на колесах, лязгал замок – и гильза, дымясь, падала на землю. Столько трудов, столько мучений – и все это лишь ради вот этой одной секунды!..

Тогда-то над Кубанью и появились в большом количестве новые скоростные советские истребители. Они ошеломили своими ударами гитлеровских летчиков. В первых же схватках с немецкой авиацией отличилась и дивизия генерала Бормана, в том числе полк командира Гарбарца, сражавшийся на новых самолетах конструкции Яковлева.

Скромный, простой в быту летчик Горбунов, темпераментный кавказец Конкошев, деловитый, вечно озабоченный Наумчик сбивали один за другим немецкие истребители самого последнего выпуска – «мессершмитты» серии «Г». В один из дней Горбунов, вызванный по радио станцией наведения в район, где ходил немецкий разведчик, прикрытый двумя истребителями, сбил последовательными точными ударами сначала разведчика, а затем обоих «мессершмиттов». В другом бою он шестеркой «Яковлевых» атаковал в лоб большую группу в составе ста немецких бомбардировщиков, сбил несколько самолетов и заставил остальных сбросить бомбы на свои собственные войска, что вызвало бурное восхищение нашей пехоты.

– Я – Горбунов. Иду я, Горбунов! – передавал он иногда по радио, вылетая на патрулирование.

И немецкие летчики, услышав страшное для них имя, уступали ему дорогу, опасаясь встречи с истребителем, не знающий промаха.

Полк Дзусова воевал рядом с полком Гарбарца. Он тоже показал себя в этих боях с наилучшей стороны, и генерал Борман был доволен его успехами. Генерал знавал Дзусова еще по мирным временам: когда он служил в Баку заместителем командира бригады, Дзусов уже командовал истребительным полком. Теперь в его полку зарекомендовали себя с наилучшей стороны летчики Лавицкий и братья Глинка. Они уже в марте приобрели широкую популярность как смелые и дерзкие истребители.

Гитлеровцы в те дни еще обладали двойным превосходством в воздухе. Однако наши летчики не только не давали гитлеровцам возможности использовать это численное превосходство, но сами крепко удерживали инициативу и наносили удар за ударом, надежно прикрывая с воздуха части 56, 37 и 9-й армий.

В первой декаде апреля упорные бои шли на левом фланге фронта, под Новороссийском. К тому моменту, когда 16-й гвардейский истребительный авиаполк прибыл на фронт, гитлеровцы отошли на мощный оборонительный рубеж, построенный по берегам рек Курка—Кубань—Адагум—Вторая Псиж и далее – через Балку Адамовича к Станичке и западным скатам Мысхако.

В этой обстановке все возрастало значение авиации. И естественно, что прибытие еще одного гвардейского полка, вооруженного истребителями последнего образца, было как нельзя более кстати.

– Мы вас хорошо помним, товарищи, по прошлогодним делам и рады, что вы вернулись в дивизию,– сказал гвардейцам начальник политотдела полковник Мачнев. – Традиции вы наши помните хорошо, и агитировать вас я не буду. Скажу только, что у нас теперь боевая задача: добиться, чтобы вся дивизия стала гвардейской. И я думаю, что вы нам в этом крепко поможете.

После обеда Покрышкин попросил у командира полка автомобиль и уехал в город. Ему не терпелось поближе увидать Краснодар. Сидя за рулем, он медленно вел машину, лавируя среди завалов камня, срубленных деревьев, воронок, зиявших посреди знакомых улиц. Непередаваемое острое чувство возвращения в разоренное гнездо томило душу. Вот здесь была библиотека; сколько раз он брал тут книги! Здесь – кино. Помнится, молодые техники с волнением глядели специальные выпуски кинохроники о боях в Испании. Какой далекой казалась тогда война и как близко все же принимала ее к сердцу молодежь! А вон там за углом, в парке, танцевали...

Покрышкин с трудом узнавал улицы: полуразбитые, обожженные дома все были на одно лицо – несчастье равняет дома, как и людей. На улице Красной Покрышкин остановил машину у дома, на фасаде которого уцелела вывеска: «Парикмахерская».

Вспомнив, что пять лет назад был здесь частым гостем, он сошел с машины и отворил дверь. У разбитого зеркала дежурил знакомый парикмахер. Он похудел, постарел, сгорбился. Увидев посетителя, равнодушно скользнул по нему потускневшим взором и заученным тоном спросил:

–  Постричь? Побрить?

–  Нет, поговорить, – лукаво сказал Покрышкин.

И в глазах у парикмахера проснулось изумление. Он внимательно посмотрел на летчика и в замешательстве вымолвил:

–  Как вы сказали?.. Постойте, постойте... Поговорить?..

И, узнав, наконец, посетителя, всплеснул руками:

–  Боже мой! Бывают же такие встречи!.. Так вы теперь летчик? Ну, садитесь же, садитесь!

Покрышкин сел в кресло и приготовился слушать. Он помнил, что парикмахер всегда был словоохотливым человеком и все городские новости узнавал первым. Но пережитое сильно изменило «хозяина» этого чудом сохранившегося заведения. Вспышки возбуждения от неожиданной встречи ему хватило ненадолго, и он как-то сразу сник, угас, замолчал и потом глухо сказал:

–  Боюсь, что у вас будет не много встреч со знакомыми. В Краснодаре все еще больше мертвых, чем живых...

И он медленно начал рассказывать о тех страшных и диких вещах, которые некоторое время спустя стали известны всему миру из отчетов о краснодарском процессе – о виселицах в парке, о трупах в противотанковом рву, о страшных автобусах, в которых людей душили окисью углерода, – народ назвал их «душегубками». Он говорил хрипловатым, надтреснутым голосом, как-то отчужденно. Кругом было непривычно, до жути тихо. Покрышкину стало не по себе. Проведя рукой по лицу, словно силясь отогнать от себя дурной сон, он оборвал парикмахера на полуслове, сказал: «Да, да, до свидания», – повернулся и выскочил на улицу. Мастер растерянно глянул ему вслед и снова прислонился к косяку разбитого зеркала в ожидании посетителя.

Покрышкин погнал свою машину к большому стоквартирному дому, составлявшему некогда гордость краснодарцев. Там, на пятом этаже, он жил в тридцать восьмом году; и ему захотелось взбежать, как бывало, по крутой лестнице, распахнуть двери широкой солнечной комнаты, выйти на балкон и подставить лицо весеннему свежему ветру. Как хорошо думалось и мечталось на том балконе!

На перекрестке он резко затормозил. Стоквартирный дом-гигант, как и большинство крупных зданий Краснодара, был разбит. Мощная немецкая бомба сбрила фасад здания. Вверху, на пятом этаже, Покрышкин увидел половину своей комнаты; знакомая стена, часть потолка, чья-то кровать, повисшая над бездной, стол, все еще держащийся на краешке, полка у стены и огромная груда битого кирпича, извести, обломков мебели внизу.

У Покрышкина заныло сердце. Развернув машину, он медленно поехал вдоль улицы. Время от времени тормозил, вглядывался в изможденные, незнакомые лица прохожих, потом снова трогал дальше. Так проехал через весь город, потом повернул и на полной скорости укатил к аэродрому. На душе лежала гнетущая тяжесть, и чувствовалось, что только в бою удастся от нее избавиться.

Весь вечер Покрышкин беседовал с летчиками соседнего полка, самолеты которых также пока стояли на Краснодарском аэродроме. Они рассказывали, что появление скоростных советских машин заставило гитлеровцев пойти на новые ухищрения, изменить тактику. В единоборство с советскими истребителями они теперь не вступали, а старались повести бой так, чтобы добиться подавляющего количественного превосходства в воздухе. Фашистские летчики стремились завлекать наших истребителей в глубь своей территории, пробовали затягивать наших пилотов на высоты до семи тысяч метров; применяли массированные налеты своей бомбардировочной авиации, прикрывая ее усиленными нарядами истребителей сопровождения.

Все это было не ново Покрышкину: за два года войны он изучил повадки гитлеровских летчиков и отлично знал качества их машин. Новейшие «мессершмитты» лучше прежних – их скорость высока, и огонь у них силен. «Фокке-вульфы» изворотливы. И все-таки Покрышкин был глубоко убежден: ни одна из этих машин не страшна советскому истребителю, если он хорошо владеет своим самолетом. Уж если наши летчики били гитлеровцев на «И-16» и «чайках», то что говорить теперь!

Ночью Покрышкин раскрыл при свете мигающего светильника свой самодельный альбом и в тысячный раз углубился в него. Конечно, многое здесь противоречит общепринятым взглядам. Как воспримут его предложения в дивизии? Он готов поклясться, что каждый штрих в этих схемах – истина. Но что скажет командование? В конце концов что он за птица? Подумаешь, никому не известный капитан, каких тысячи, берется перестраивать тактику истребительной авиации!

Может быть, его поддержит генерал? Кто знает!.. Борман пришелся ему по сердцу: видно, что он знает и ценит летчиков. Но поймет ли он Покрышкина? Ему хотелось подойти к нему и вот так, просто, по душам рассказать и выложить все, что так долго мучило и тяготило его. Но он боялся показаться навязчивым и смешным со своими самодельными чертежами. А времени для разговоров больше нет, завтра утром бой. Нет, будь что будет, а драться он будет по-своему!..

В 8 часов 40 минут утра капитан Покрышкин повел шестерку самолетов на прикрытие наземных частей в район станции Абинская. В паре с ним шел старшина Голубев. Второй и третьей парой летели тоже бывалые летчики, на которых можно положиться. И все же перед полетом Покрышкин долго разъяснял, как надо патрулировать, как поступать при встрече с противником, как осуществлять взаимодействие.

Наконец он повел свою машину на взлет. Техник Чувашкин с волнением проводил взглядом стремительно оторвавшуюся от земли красивую красноголовую птицу своего командира с крупным № 13 на хвосте. За Покрышкиным поднялись в воздух остальные летчики его группы. Построившись в боевой порядок, они шли парами, развернутым фронтом, располагаясь лесенкой над полем боя.

На станции наведения заметили, что истребители против обыкновения ходят на повышенной скорости. Они раскачивались в воздухе, словно острие гигантского маятника: на скорости вниз, потом «горкой» вверх, потом разворот и снова вниз. Солнце оставалось у них все время сбоку.

–  Здорово задумано! – сказал, обращаясь к пехотному командиру, майор авиации, дежуривший на станции наведения. – Это кто-то из новеньких. Хитрый! Во-первых, у них большой запас скорости за счет вот этого движения маятника. А во-вторых, они отлично видят в сторону солнца, и их трудно поймать на внезапность.

Над полем боя мелькнули четыре точки. Майор в бинокль разглядел тонкие хвосты «мессершмиттов» и поднес к губам микрофон, чтобы предупредить патруль. Но в этот миг ведущий уже резко развернул всю шестерку, и майор услышал по радио короткую команду:

–  Четверка, за мной! Паскеев, прикрывайте!

Четверка истребителей, используя запас скорости, обрушилась на «мессершмитты». Те метнулись на запад, но Покрышкин, совершив резкий вертикальный маневр, повторил атаку, и в воздухе вспыхнуло сразу два факела: один самолет сбил Покрышкин, второй – Степанов. Два других «мессершмитта» успели ускользнуть.

–  Вот это да!.. – сказал майор, опустив микрофон. – Хватка! От такого не уйдешь!

А четверка истребителей уже вернулась в свой квадрат, и снова шесть машин, соединившись в единый патруль, стали мерно раскачиваться над полем боя, словно гигантский маятник...

После обеда Покрышкин со своей шестеркой опять летал прикрывать войска и опять действовал по-своему. Но на этот раз он не встретил противника и вернулся с полным боекомплектом. На разборе Покрышкин объяснил летчикам эскадрильи, что впредь все должны патрулировать только так, как он учил, а бой вести преимущественно на вертикалях.

Первый успех вселял уверенность.

Как-то вечером к Покрышкину вдруг подошел командующий воздушной армией, приехавший из штаба фронта в недавно прибывший полк.

–  Мне доложили о вашем недавнем бое, когда ваш патруль сбил два самолета. Хвалю. Но вы увеличиваете скорость патрулирования за счет сокращения срока прикрытия поля боя. Не так ли?

Его ясные глаза с лучиками мелких морщин строго и испытующе глядели на капитана. Покрышкин упрямо нагнул голову,

–  Да. Но зато мы сбили двух «мессеров»!

–  В старину действительно говорили, что победителей не судят. Но времена меняются, и некоторые традиции стареют... План есть план. Патрулирование на больших скоростях влечет за собой увеличение количества самолетовылетов. Так?.. Стало быть, нужны расчеты, нужна перестройка графика. Выходит, начинать следовало бы не с сюрпризов командованию...

Генерал видел, что Покрышкин начинает сердиться, и это ему нравилось: значит, человек глубоко уверен в своей правоте. Командующий уже слыхал, что этот летчик давно мудрит над тактическими приемами и даже завел какой-то альбом схем и чертежей. Он узнал, что на счету у Покрышкина свыше трехсот боевых вылетов. Стало быть, этот капитан располагает солидным опытом.

–  Приезжайте ко мне завтра, – неожиданно закончил разговор генерал. – Побеседуем...

И вот они вдвоем. Генерал понимал капитана с полуслова и многое, над чем тот бился месяцами, решал тут же, на ходу, несколькими точными и логичными ходами мысли. Это внушало Покрышкину глубокое уважение к генералу, как к знатоку авиации.

Генерал тем временем по своему обыкновению исподволь изучал собеседника, все ближе и ближе присматриваясь к нему. Конечно, Покрышкин предполагает много такого, что уже давно известно. Но виноват ли капитан, что ему приходилось порой ломать голову над тем, что уже решено другими? Работая на крайнем левом фланге огромного фронта, который в силу сложившейся обстановки был надолго отрезан и жил своей, можно сказать, обособленной жизнью, Покрышкин не мог знать, что там, на севере, одновременно с ним другие, такие же ищущие, творчески мыслящие летчики думали над теми же острыми тактическими проблемами.

И, слушая Покрышкина, генерал вспоминал, как в трудные дни лета сорок второго года на Юго-Западном фронте некоторые летчики, летавшие на самолетах «Лаг-3», уже пытались применять построение парами, выравнивали их фронтом над полем боя, эшелонировали патрули на высоте; как уже тогда, пользуясь еще несовершенной техникой, они удачно применяли вертикальный маневр. Сама жизнь учила летчиков, и часто они, работая порознь, на разных фронтах, одновременно приходили к тому же выводу.

Теперь настала пора собрать отдельные, разрозненные крупицы опыта и объединить их в стройную систему тактических приемов. Обдумывая планы предстоящих сражений, генерал с интересом слушал тридцатилетнего капитана Он чувствовал, что этот летчик не привык бросать слова на ветер. И, задумчиво перелистывая самодельный альбом Покрышкина, генерал всматривался в схемы и говорил:

– Вот эта этажерочка нам пригодится. Только превышение я бы дал поменьше. Представьте себе: если нижней паре потребуется прийти на помощь верхней, она потеряет слишком много скорости при наборе высоты. Треугольник хорош... Но вот здесь, на третьем развороте, я ставлю пока вопросительный знак: хвостик вы здесь все-таки подставили солнцу, а?..

Подробно поговорили они о применении радио в бою. Генерал узнал, что Покрышкин пользовался с радио с первых дней войны, хотя аппаратура тогда была еще несовершенна, и некоторые летчики обрезали шнур от шлема к приемнику, полагая, что радио только мешает своим треском и шумом.

Генерал сам был энтузиастом радио. Он ценил комдива Бормана за то, что тот еще за несколько лет до войны, работая командиром истребительной авиабригады в одном тихом украинском городке, настойчиво проводил опыты управления самолетами по радио. Борману доставляло тогда огромное удовольствие видеть, как самолет, принявший его команду, меняет курс, ложится в вираж, делает переворот. Проницательный командир, он уже в то время видел, что эти опыты сулят огромное будущее авиации.

Теперь в голове у командующего зрели планы широкого применения радионаведения в бою, и он советовался о деталях с опытным командиром эскадрильи: генерал не только учил подчиненных, но и учился у них.

Время уже перевалило за полночь, когда он встал из-за стола и сказал, улыбнувшись, Покрышкину:

– Ну, кажется, я окончательно замучил вас, а вам завтра летать. Всего хорошего!

Он пожал руку капитану, и Покрышкин вышел из избы...

С переднего края отчетливо доносилась гулкая канонада, и в хатах позвякивали уцелевшие кое-где стекла. Ночной небосвод лизало пламя пожаров. Где-то совсем близко шел упорный бой, и Покрышкину не терпелось дождаться рассвета, чтобы подняться в воздух.

Ему вспомнилась почему-то большая карта, висевшая на стене хаты, в которой принимал его командарм. Во время беседы ему было не до нее, но теперь он совершенно отчетливо увидел перед собой красный изгиб линии фронта у Крымской и то неимоверно далекое расстояние, которое отделяло его от синеватой черты пограничной реки Прут.

Гитлеровцев далеко отогнали этой зимой. Но ведь это лишь начало! И потом – ведь до сих пор мы наступали только в зимние месяцы. А что будет этим летом? Какая судьба ждет полк?..

Покрышкин долго еще мерял шагами грязную станичную улицу, гадая о будущем. Туман, словно марля, бинтовал сады, израненные снарядами. Шумели камыши над рекой, галки, вспугнутые разрывом, бестолково галдя, метались над пашней, облитой малиновым светом ближнего пожара. С аэродрома доносился сердитый рев моторов: бессонные техники готовили машины к полету.

Воздушные бои разгорались. Летать приходилось три-пять раз в день, и редкий вылет проходил без встречи с противником. 10 апреля шестерка Покрышкина дралась с десятью «мессершмиттами» и сбила один из них, не понеся потерь, 11-го вела бой с восемью самолетами и опять сбила «мессершмитт». В этот же день Пал Палыч Крюков – теперь уже майор и штурман полка! – вступил в единоборство с четырьмя немецкими истребителями и сбил три из них. За этот бой он был представлен к званию Героя Советского Союза. 12 апреля Покрышкин с восьмеркой самолетов провел в течение часа два крупных групповых боя: один против десяти, другой против восьми «мессершмиттов». В этих двух схватках группа Покрышкина сбила восемь немецких самолетов, в том числе сам он – три «мессершмитта».

Дрался Покрышкин жадно, с каким-то остервенением, нетерпеливо выискивая в небе самолеты противника. Люди на переднем крае начали узнавать его в воздухе. Он со своей группой всегда внезапно сваливался на немецкие самолеты, заходя со стороны солнца и атакуя на повышенной скорости. Его любимыми приемами стали «соколиный удар» и «клещи»– их он разработал еще у берегов Каспия.

– Скорость плюс высота – вот что нужно для Успеха. Ясно? – твердил он летчикам.

Осуществляя групповой маневр в воздушном бою, он строго соблюдал единство пар. Когда приходилось атаковать бомбардировщиков, выстраивал всю группу во фронт и наносил врагу лобовой удар, стараясь разбить его строй. После первой атаки, проскочив строй вражеских бомбардировщиков, истребители либо все разворачивались в одну сторону, либо расходились парами, если было решено брать бомбардировщики в клеши.

Встречаясь же с группой истребителей, Покрышкин перестраивал боевой порядок так, чтобы гитлеровцы, уходя от атаки одной пары, попадали под огонь второй. Этого он добивался правильным эшелонированием пар по высоте. В индивидуальном воздушном бою он все чаще применял вертикальный маневр, заботясь о том, чтобы после атаки непременно выйти сзади и выше противника. И каждый бой приносил теперь победы. За одну лишь неделю капитан сбил шесть «мессершмиттов», а вся группа, которую он водил в бой, – двадцать девять! Теперь весь полк говорил о Покрышкине, и генерал Борман, вручая погоны гвардейцам, поставил его всем в пример.

Семнадцатого апреля 56-я армия, несколько продвинувшись вперед и отбив все контратаки, закрепилась на достигнутых рубежах. Началась подготовка к трудной и сложной операции: предстояло штурмовать станицу Крымскую, превращенную врагом в важнейший узел обороны. На этом участке фронта установилось кажущееся затишье. Но битва в воздухе не ослабла. Наоборот, напряжение ее еще больше усилилось. Дело в том, что гитлеровцы, пользуясь временной передышкой на центральном участке фронта, решили подправить свои дела на южном фланге – у Новороссийска.

Там, у самого города, уже длительное время на крохотном клочке земли – Мысхако – держался, слоено вросший в землю, десант советской морской пехоты. Для гитлеровцев он был словно нож, приставленный к горлу; и теперь они обрушились на него, чтобы сбросить моряков в воду. Одновременно фашисты перешли в наступление и на других участках фронта под Новороссийском, силясь оттеснить части 18-й армии, полукольцом охватившей город и порт.