Текст книги "Один "МИГ" из тысячи"

Автор книги: Георгий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Сколько таких находок было сделано летчиками за пятнадцать месяцев войны! И теперь, вспоминая их и критически разбирая, Саша вновь и вновь убеждался в том, что, освоив новые скоростные и маневренные самолеты, гвардейцы сумеют стать настоящими хозяевами воздуха. Надо было только добиться, чтобы каждый летчик усвоил новейшие, проверенные на практике приемы.

Забота об этом, конечно, не входила в обязанности рядового командира эскадрильи, а именно эту скромную должность все еще занимал капитан Покрышкин. Но потребность работать творчески, не успокаиваться вечно жила в нем. И Саша, оклеив стены своей комнаты схемами маневров, применявшихся уже в боях, с увлечением принялся за работу.

Ему хотелось создать наглядный альбом тактических приемов истребителя, которым каждый летчик мог бы пользоваться как справочником и учебным пособием. Он сшил из плотной бумаги большую тетрадь и стал заполнять ее рисунками и чертежами, используя каждый свободный час.

На обложке Покрышкин нарисовал свой самолет и написал крупными буквами: «Истребитель! Ищи встречи с противником! Очищай воздух от фашистской мрази!» Дальше лист за листом в строгом порядке развертывался показ боевых построений истребителей и индивидуальных маневров, выработанных практикой. Здесь были показаны строи звена, приемы перестроения и группового маневра, боевые порядки.

Основой боевого порядка теперь была общепризнана пара самолетов. И Покрышкин особенно подробно разрабатывал приемы применения пары в бою, наглядно показывая на схемах, как должны действовать ведущий и ведомый.

Кое-где Саша для большей наглядности разбросал забавные рисунки. Выполненные неумелой рукой, они выглядели, быть может, наивно, но зато были очень наглядны. Так лучи, расходящиеся от самолета, означали наиболее опасные секторы, за которыми должны взаимно следить ведомый и ведущий. Это, так сказать, учебный материал. Но тут же к лучам Саша пририсовал черепа со скрещенными костями и написал сбоку: «Истребитель! Чтобы тебя не сбили, как куропатку, чаще смотри назад, назад-вверх и назад-вниз! Маневрируй так, чтобы хорошо просматривалась задне-верхняя полусфера!» Это сделано для наглядности. Рядом были еще две назидательные картинки. На одной из них изображен горящий самолет и надпись: «Он проявил беспечность в воздухе и плохо осматривался. В особенности – назад-вверх!» На другой красовалась пара самолетов, в которых сидели смеющиеся летчики. Надпись поясняла: «Нас не купишь! Мы смотрим за хвостом друг друга!»

Дальше опять шли строгие, деловые схемы: свободный поиск группой; прикрытие и поиск в условиях облачности; разведка пикированием; боевые порядки при штурмовке; сопровождение бомбардировщиков...

Наиболее обстоятельно Покрышкин работал над разделом «Индивидуальный маневр в бою с истребителями противника». Идея повышенных скоростей и вертикального маневра безраздельно владела им. Он твердо знал, что на большой скорости его машина сделает все, что от нее потребуют, и смело вычерчивал схемы труднейших эволюций.

Одно время многие летчики считали, что в современном воздушном бою, когда самолеты сближаются с головокружительной скоростью, в общей сложности далеко переваливающей за тысячу километров в час, не до эволюций. Они полагали, что маневр в таком скоротечном бою должен стать примитивным и однообразным: боевой разворот, «горка», разворот. Но опыт показал, что повышенные скорости не только не отрицают маневра, но, наоборот, требуют самых сложных боевых фигур.

Высота – скорость – маневр – огонь! Так складывалась формула современного воздушного боя. И Покрышкин чертил все новые и новые схемы, продиктованные этой формулой. Надо было драться так, чтобы всегда и всюду, при любых обстоятельствах оказываться выше противника, сохранять скорость большую, чем у противника, иметь возможность открыть огонь с минимальной дистанции и притом по наиболее уязвимым местам вражеского самолета.

На самом видном месте в альбоме красовался рисунок, изображавший излюбленный маневр Покрышкина – «соколиный удар»: пунктирная линия, круто опускающаяся вниз и выходящая в хвост силуэту «мессершмитта», показывала, как истребитель должен атаковать врага сверху сзади. Были показаны развороты на противника, полуперевороты, лобовые атаки, различные способы ухода из-под огня.

И, конечно же, несколько страниц он отвел вертикальным маневрам. Чего только здесь не было! Тщательно вычерченная схема показала уход из-под огня «горкой» с переходом в вираж; красноречивое примечание, помещенное рядом, гласило: «Резкое переламывание с потемнением в глазах». Наглядно были изображены уход с последующей атакой с разворота, выход в атаку управляемой восходящей «бочкой», выход с «горки» в атаку разворотом и полупереворотом, атака с восходящей спирали и много, много других, таких же сложных и интересных фигур.

Покрышкин понимал, что далеко не каждому под силу такие маневры. Но он хотел показать всем летчикам своей эскадрильи, какие великолепные возможности заложены в современном скоростном самолете. И всякий раз, вылетая в зону, старался продемонстрировать эти возможности. В его умелых руках истребитель становился сущим чертом и выделывал такие фигуры, что даже Фигичев восхищенно восклицал: «Вот это да!..»

Иногда Покрышкин объединял несколько фигур в один комплекс. Так, одним из любимых приемов его была редкая комбинация полупереворота с выходом в боевой разворот. Когда самолет противника атаковал его сзади, а большой разницы в скоростях не было, Покрышкин уходил от огня полупереворотом, оказывался в хвосте у немца, тут же за счет сохранившегося запаса скорости закладывал машину в боевой разворот и набрасывался на врага. Получалось нечто вроде обратной петли Шевиара – начало ее выполнялось вниз, а не вверх. Покрышкин предпочитал эту комбинацию маневров другим, потому что она давала возможность сохранить высоту.

Саша все время помнил, что гитлеровцы пока еще располагают количественным превосходством в воздухе. Поэтому он старательно коллекционировал в памяти случаи, когда наши летчики в групповом бою побеждали противника, располагая меньшими силами. И свой раздел «Групповой воздушный бой» он открыл суворовским лозунгом, осовременив его: «Истребитель! Спрашивай – не сколько противника, а где он! Побеждают не числом, а уменьем!»

Опыт показал, что групповой бой проходит удачно тогда, когда ведущий и ведомый, четко соблюдая строй пары, взаимно выручают друг друга. Воздушный бой следовало всегда вести активно, парализуя волю врага и не давая ему возможности перехватить инициативу. Перебирая в памяти проведенные за эти пятнадцать месяцев бои, Покрышкин все больше и больше склонялся к мысли, что надо прежде всего стремиться зажать противника в клещи. «Клещи вызывают у противника неуверенность в бою, что обеспечивает нападающим победу. Истребители! Чаще применяйте клещи в бою!» – записал он в своем альбоме.

Покрышкин вычертил схемы клещей при разных вариантах боя: когда пара атакует одиночный самолет, когда пара дерется против пары. А рядом опять нарисовал карикатуру: два очеловеченных советских самолета держат рукоятки огромных столярных клещей, зубьями которых зажат «мессершмитт» с вытаращенными от страха глазами.

Немцы также широко использовали метод клещей в групповом бою. Поэтому Покрышкин предусмотрел в своем альбоме и способы ухода из клещей противника и тут же показал, как при этом сразу же перейти в атаку.

Большое преимущество в бою давали различные уловки, которые сам Покрышкин и его товарищи теперь применяли все чаще. Хорошо, например, выйти в атаку со стороны солнца, внезапно вывалиться из облака и спланировать на колонну противника с приглушенным мотором. С умом следовало и выходить из боя – оторваться от противника на большой скорости, нырнуть в облако, сманеврировать ножницами и уйти на бреющем полете, маскируясь под цвет земли. Если у противника подавляющее превосходство в силах, стоит применить старый прием, которым пользовались Покрышкин и его друзья еще там, за Днестром: стать в круг и так, цепко связанным клубком, постепенно оттягивать немцев на свою территорию, в зону сильного зенитного огня...

Уже многие десятки схем, чертежей, рисунков, записей были внесены в альбом, а в памяти всплывали все новые и новые бои, интересные и изумительные случаи. В каждой из этих аккуратных схем жила грубая и суровая правда войны. Саше явственно представлялись хищные контуры немецких самолетов, стремящихся прижать его к земле и убить, надрывный рев перегруженного мотора, резкие удары пушки, навязчивый запах бензина и масла, осушающая мозг и выворачивающая душу сила перегрузки при крутом маневре, и острое, ни с чем не сравнимое ощущение победы, когда ты видишь в ста пятидесяти метрах от себя клубок пламени и космы белого и черного дыма, охватывающего пятнистые плоскости вражеского самолета. Стихия боя не оставляла его!

Но было еще нечто не совсем осознанное и не до конца понятное, что заставляло Покрышкина работать так напряженно. Из самолюбия он не хотел признаваться себе в этом, но определенно с тех пор, как он побывал в санчасти тихого, захолустного БАО, У него появилось горячее стремление сделать что-то необычное и большое, как-то блеснуть. И, черт возьми, теперь ему определенно было бы приятно, если бы вот та сестра улыбнулась ему не из любезности, а от души, сказав что-нибудь такое теплое и уважительное.

Эти переживания были новы и непривычны для Саши, и он сердился на себя, ругаясь втихомолку и ворча: что за мальчишество! В конце концов это совсем несолидно: серьезный летчик, командир эскадрильи, человек с устоявшейся репутацией вдруг начинает вздыхать на луну, словно еще не совсем оперившийся Андрей Труд. Но вот оказалось, что в жизни не всегда можно руководствоваться только голосом рассудка, и Саша все чаше ловил себя на том, что в разгаре работы перед ним вставало знакомое улыбающееся девичье лицо.

Саша сердился, чертыхался, потом звал Труда и угрюмо говорил ему:

–  Живем, как медведи! Хоть бы ты подумал насчет досуга летчиков. Танцы организовали бы, что ли. А то ведь молодежь наша скучает...

Труд, изображая на лице высшую степень исполнительности, вкрадчивым голосом отвечал:

–  Конечно, хорошо было бы потанцевать. Но где найдешь партнерш?

–  Вот еще! – недовольно ворчал Покрышкин. – Разучился искать? Ну, хоть в санчасть сходил бы.

–  А ты бы сам сходил, Саша, – возражал Труд. – У тебя внешность авторитетнее...

И вот однажды теплым лунным вечером к Марии, освободившейся от дежурства, подошла Нина и сказала:

–  Там тебя твой капитан спрашивает. Такой важный, сердитый...

Она усмехнулась.

–  Понимаешь, я иду сегодня с пляжа, а он ко мне. И так это неловко заговаривает, – все на тебя, все на тебя поворачивает: кто, мол, такая эта Мария, откуда она, и все такое прочее... Такой смешной! А сейчас торчит там на лестнице и ждет. Не хочет, чтобы кто-нибудь здесь его видел.

Мария вспыхнула и быстро сбежала по лестнице, ведущей к морю.

Внизу на ступеньке, ссутулившись, сидел Покрышкин. Он рассеянно швырял камешки в черную, усыпанную лунными блестками воду и то и дело поглядывал вверх. Услышав легкий стук каблучков, Саша порывисто встал и сделал несколько шагов навстречу Марии.

–  Ну вот, – сказал он грубовато, – я пришел, а ты даже выйти не хочешь?

Мария протянула ему руку.

–  Здравствуйте, товарищ капитан.

–  Здравствуйте, – ответил он, смутившись. Ведь в самом деле полагается сначала здороваться, а потом уже вести разговор, да тем более на «ты»...

Возникла неловкая пауза. Мария с интересом глядела на широкоплечего, сильного и неловкого летчика. Ей было очень приятно и то, что вот, наконец, он пришел, и то, что он так ревниво расспрашивал о ней Нину. Только одно по-прежнему коробило и как-то нехорошо волновало ее: ведь там, в Новосибирске, на улице Лескова, у него наверняка осталась семья. И какое право имеет она, девчонка, нарушать чье-то устоявшееся, привычное счастье?

На языке у нее вертелся вопрос: «Что пишут вам дети?» Но она боялась показаться бесцеремонной и потому молчала. Молчал и Покрышкин, почувствовавший вдруг себя безнадежным увальнем. Наконец он заговорил, путая «ты» и «вы»:

–  Тут наши ребята танцевальную площадку организовали... Недалеко... Ну, знаете, скучно же так, без дела вечером... Ну вот, пойдешь?.. У нас ведь какие парни! Помните, со мной один лейтенант заходил? Ты небось хорошо танцуешь?..

При свете луны Мария увидела, что капитан улыбнулся: брови приподнялись, глаза потеплели, блеснули ровные белые зубы, и все лицо его стало другим – ласковым, приветливым. Это было настолько неожиданно, что Мария даже растерялась немного и, запинаясь, ответила:

–  Немного танцую... В Харькове училась. Но это, кажется, было давно-давно...

Они зашагали вдоль берега. Под ногами похрустывала галька, ритмично плескалось море, с обрыва доносился надоедливый звон цикад. Сильнее пахли отцветавшие табаки. Где-то поблизости вздохнул и запел баян.

–  Это наши, – сказал Покрышкин, – Григорий Тимофеевич Масленников, есть у нас такой начальник связи... Тут и танцевальная площадка будет...

Труд и его приятели поработали на славу. Облюбовав уголок на самом берегу моря, под сенью старых деревьев, они расчистили и выровняли отличную площадку, и теперь здесь можно было задавать балы. Григорий Тимофеевич, поставив баян на колени, играл старинные вальсы. Труд, сдвинув фуражку на затылок, распоряжался.

–  Кавалеры выбирают дам! – кричал он. – Раз, два, три...

–  Пойдемте? – немного застенчиво спросил Покрышкин.

Мария кивнула, и они вступили в круг. Покрышкин танцевал легко и точно, но в движениях его чувствовалась напряженная подтянутость, словно он делал работу, сложную и ответственную. Длинный, нескладный Труд, неуклюже шаркая ногами, лавировал, согнувшись под прямым углом над маленькой смущающейся официанткой. Успешнее шло дело у Озерова: он до войны был завсегдатаем танцевальных площадок. Но больше всех, пожалуй, веселился Пал Палыч Крюков. Он плясал по-старинному, с приседаниями, с прищелкиванием каблуков на поворотах, вертясь юлой вокруг своей дамы, солидной, неразговорчивой связистки, и вытирая платком лоб.

Мария невольно улыбалась, присматриваясь к этой пестрой компании. Она давно уже не ходила на танцы; ей как-то казалось даже неудобным развлекаться в такое трудное время. Но теперь, когда она увидела, какое искреннее наслаждение доставляют танцы летчикам, ей показалось, что она была не совсем права. А Масленников снова и снова начинал играть, склонясь головой к мехам баяна...

Расходились с площадки поздно. Покрышкин опять шел рядом с Марией, стесняясь взять ее под руку. И снова они молчали. Так дошли до лестницы, ведущей к санчасти. Саша хотел подняться вслед за Марией, но она погрозила ему.

–  Ни в коем случае! Только на три ступеньки...

И добавила:

–  У нас врач строгий.

Кивнув головой, Мария взбежала по лестнице.

–  Послезавтра придете? – крикнул ей вслед Покрышкин.

–  Приду, – послышалось сверху, и все стихло...

Теперь они встречались регулярно. Мария стала постепенно привыкать к тому, что по вечерам там, внизу, у моря, всегда можно найти капитана. Он сидел на камне или лежал, растянувшись на теплой гальке. Встречаясь, они шли либо на танцевальную площадку, либо просто усаживались на берегу и начинали разговаривать.

Покрышкин всегда терялся, когда требовалось поддержать разговор, но зато уж если он сам начинал рассказывать, то слушать его было очень интересно. Мария почувствовала это уже в первый вечер их знакомства. Но еще больше он любил слушать: в нем жила неистребимая потребность постоянно узнавать что-нибудь новое. И теперь, сидя у моря, они часами рассказывали друг другу разные истории из жизни, вспоминали прочитанное – Мария тоже была большим книголюбом, – говорили о своих планах.

Покрышкину было приятно узнать, что она не белоручка, не маменькина дочка. Жизнь ее сложилась сурово; ей приходилось и учиться и работать, чтобы помогать семье. Саша по себе знал, как трудно с юношеских лет самостоятельно пробивать себе дорогу в жизни, и теперь он проникался еще большим уважением к знаниям, накопленным Марией, – она многое успела.

Мария мечтала стать хирургом. Саша был далек от таких интересов, но, здраво рассудив, решил, что для женщины это вполне подходящее дело. Не всем же быть летчиками! В свою очередь, Мария втихомолку признавалась себе, что ей трудно понять, как можно увлекаться авиацией до такой степени, что все остальное в жизни отходит на второй план. Но ей нравилась целеустремленность Саши, и внутренне она даже гордилась тем, что с нею дружит человек, столь фанатически преданный своему делу. Не всем же в конце концов быть медиками!

И Мария не уставала слушать рассказы Саши. Она обладала трезвым, способным к обобщениям рассудком. Со студенческой скамьи у нее выработалась привычка быстро схватывать основную нить чужих рассуждений. Может быть, именно потому ей удавалось разбираться даже в иных профессионально-летных проблемах, которые иногда вдруг начинал выкладывать перед ней Саша. Конечно, ей оставались неясны детали, подробности, но она понимала, к чему стремится, чего добивается этот сильный, упрямый человек. И, видя это, Покрышкин еще крепче привязывался к Марии.

Убедив себя, что у капитана в Новосибирске осталась семья, она твердо решила держаться на определенной дистанции. Но в то же время Мария чувствовала, что капитан чем-то дорог и близок ей. «Мы товарищи, мы просто хорошие товарищи», – повторяла она про себя, слушая рассказы Саши о том, как давно ищет он новых, непроторенных путей и как трудно эти пути прокладывать. А он, увлекаясь, начинал сыпать сложными летными терминами, пока, наконец, не спохватывался:

– Ну вот. Совсем заморочил вам голову... Трудное у нас ремесло! Вот пишут: «Орлы, короли воздуха!» Какие, к дьяволу, короли? Мастеровые мы – вот кто. Или еще точнее: ломовые лошади... Говорят, летное искусство рождено вдохновением. Кое-кто из нашего брата даже щеголяет: взлетел, мол, увидел фашистов, закипела душа, ринулся и сбил! Черта с два, тут одной кипящей душой не возьмешь! Сначала пуд соли съешь за учебой, потом второй пуд соли – за работой, а тогда уж иди сбивай.

Учеба в полку шла своим чередом. Покрышкин, увлеченный своими идеями, ревностно старался вооружить ими всех летчиков эскадрильи. Ветхий рыбацкий барак был превращен в настоящий учебный класс. На стенах Покрышкин развесил чертежи маневров, силуэты немецких самолетов с указанием их наиболее уязвимых мест, таблицы наивыгоднейших дистанций стрельбы. Раздобыли столы, скамьи и даже школьную доску, на ней Покрышкин во время занятий чертил мелом свои схемы.

Занятия он проводил в виде острых полемических бесед. Когда все рассаживались за столами и раскладывали перед собой карты, капитан вдруг отрывисто говорил:

–  Ну вот вы, Голубев и Степанов, сейчас патрулируете вот здесь, – он тыкал пальцем в карту. – Голубев – ведущий. Задача: прикрытие наземных войск. Ясно? Учтите: облачность – шесть-семь баллов, высота ее – две тысячи метров. Видимость... ну, что-нибудь около шести километров. Время – часов около двенадцати. В общем неплохая видимость. Что вы делаете?

Голубев, удивительно хладнокровный парень богатырского сложения, отвечал медленно, поглаживая ладонью шершавый воротник своего свитера:

–  Хожу курсами девяносто – двести семьдесят... Солнце у меня сбоку... Высота – тысяча пятьсот... В среднем, конечно; я – маятником: то вниз, то вверх.

–  Так, – жестко говорил Покрышкин. – Значит, высота тысяча пятьсот? Ладно! – И быстро добавлял: – Слева между облаками блеснула пара «мессов»! Что вы делаете?

Голубев без запинки отвечал:

–  Разворот, перехожу в атаку.

Покрышкин медленно спрашивал:

–  Степанов, а вы что?

–  Я – под него, перехожу и перестраиваюсь.

–  А команду он вам дал?

Степанов смущался:

–  Ну, дал...

Голубев медленно начинал краснеть.

– Конечно, дал, товарищ капитан. Я ему по радио сказал: «Слева – «мессы», разворачиваемся, атакуем».

–  Это вы только сейчас сообразили, а тогда вы забыли о ведомом. Ясно? Забыли и потеряли его! Всем понятно? Ведущий Голубев, увидев, что в разрыве облаков блеснули два «месса», растерялся и повернул в атаку, забыв предупредить ведомого. Результат: ведомый оторвался и погиб. «Мессы» его съели.

В классе воцарялась напряженная тишина. А Покрышкин безжалостно, со всеми подробностями рассказывал о том, как в одном из прошлогодних боев покойный Жизневский вот так же потерял ведомого, и немцы не только сожгли отставший самолет, но и подбили машину ведущего. Голубев стоял красный как мак. Теперь Покрышкин не сомневался, что впредь он уже не забудет дать команду ведомому. Но этого было мало. И он продолжал:

–  Это – урок номер один. А теперь самое главное. Вы говорите, атаковали?

–  Да, – тихо отвечал Голубев.

–  Не слышу! Атаковал?

–  Атаковал.

– Куда атаковал? Где «мессы»?

– Так «мессы» же блеснули слева, товарищ капитан. Значит, я сейчас же на них, чтобы не дать им уйти. Я в облако выскакиваю – и прямо в хвост...

–  Ну, ну! В облако и потом в хвост? Все слышали? Теперь разберемся, Голубев, что у нас получилось. Во-первых, если Степанов после вашего внезапного разворота еще и не оторвался каким-то чудом от вас, то на этот раз он наверняка потеряется. Во-вторых, вы вслепую ходить не умеете, а толщина облака вам не известна. Вот вам шанс угробиться самому. В-третьих, пока вы облако пробивали, у вас скорость погасла, – вы еле-еле трепыхаетесь. А выскочили из облака – прямо на вас двенадцать «мессов». Ведь вы только одну пару заметили, как она между облаками блеснула, а всего их там, за облаками, дюжина. Ясно?

–  Ясно, – смущенно отвечал Голубев.

–  Ну вот... А я бы на вашем месте поступил иначе. Во-первых, с самого начала я ходил бы не на полутора тысячах метрах, а на двух тысячах – когда головой цепляешься за облако, всегда безопаснее и удобнее: и вверх быстрее проскочишь, если понадобится, и внизу все видно. Во-вторых, я все время оглядывался бы на ведомого и сообщал бы ему о каждом своем маневре. Это, конечно, не значит, что сам Степанов может ворон ловить, – он тоже должен за мной все время следить. В-третьих, увидев, что между облаками блеснуло что-то подозрительное, я с ведомым тут же отошел бы в сторону солнца, выскочил за облака и посмотрел бы, что там делается. Увидел, где «мессы», и сверху нанес бы удар, да так, чтобы они на сближении меня не увидели. Вот это атака! Ясно? Вот, помню, над Кировском...

У Покрышкина был неисчерпаемый запас примеров к любому тактическому положению, и летчики слушали эти поучительные истории с особым удовольствием. Наконец, убедившись, что все поняли, как должен был поступить Голубев, увидев, что в просвете между облаками блеснули два «мессершмитта», он переходил к наиболее сложной и важной части урока – к разбору самого воздушного боя.

–  Итак, – говорил Покрышкин, вооружаясь мелом. – Продолжаем. Поднявшись за облака, Голубев и Степанов увидели шестерку немецких пикировщиков, которые быстро приближаются к окопам нашей пехоты в сопровождении четырех «мессеров»: одна пара вьется вокруг своей шестерки, вторая идет сверху...

Он рисовал силуэты самолетов на доске и указывал:

–  Вот здесь пикировщики, здесь «мессы», а вот Голубев и Степанов. Через минуту немцы лягут на боевой курс. Что вы делаете?

Голубев мнется. На языке у него слово «атакуем», но он боится, как бы опять не попасть впросак. Покрышкин, держа на ладони часы, говорит:

–  Осталось пятьдесят пять секунд. Сейчас бомбы начнут падать...

–  Атакую! – решительно говорит Голубев. – Атакую сверху головную машину шестерки. Передаю по радио Степанову: «Бей по левому ведомому!» Сообщаю на КП: «Веду бой против шести «лаптежников» [4]4
  «Лаптежники» – так называли наши летчики немецкие пикировщики, колеса которых были покрыты обтекателями, похожими на лапти.


[Закрыть]  и двух «худых» [5]5
  «Худые» – немецкие истребители-«мессершмитты».


[Закрыть], прошу помощи».

–  Так. Хорошо, – одобрительно говорит Покрышкин. – Только решение надо принимать мгновенно. Пока есть снаряды, патроны, пока палка вертится, дерись – и все тут. И прежде всего бей по бомбардировщикам. Ясно? В лоб или в хвост – все равно, бей по ведущему! Убьешь вожака – вся стая разбежится.

Он стер на доске силуэт немецкого ведущего, быстро нарисовал его чуть пониже с язычком пламени у хвоста и продолжал:

–  Ладно... Голубев ведущего сбил. Степанов пока промазал. Бой продолжается. Голубеву повезло: передовой пост наблюдения своевременно известил наш КП о приближении немецкой бомбардировочной группы, и командир, зная, что Голубев и Степанов еще не асы, поднял в воздух четверку...

Летчики облегченно вздохнули, но Покрышкин скомандовал:

–  Мочалов! Вы ведете четверку. Ведущий второй пары – Науменко. Подходя к полю боя, вы видите: на землю падает горящий «Ю-87», один «лаптежник» повернул на запад, а четверо, вытягиваясь в кильватер, ложатся на боевой курс. Один наш истребитель атакует их с хвоста, а второй зажат в клещи четырьмя «мессами». Ваше решение?

Саша Мочалов, маленький черноглазый паренек из Симферополя, неразлучный друг Андрея Труда, встал и растерянно заморгал. Такую задачу и бывалому летчику нелегко решить. Но постепенно с помощью командира он выкарабкивался и вдруг обнаруживал, что, в сущности говоря, безвыходных положений нет: если действуешь смело, напористо и решаешь быстро, всегда сумеешь перехитрить противника.

Так занимались изо дня в день. Покрышкин добивался, чтобы каждый летчик быстро находил решение и чтобы оно было не шаблонным, а свежим, оригинальным, творческим. Ради этого он готов был часами возиться с людьми, приводя примеры из своей практики, рассказывая поучительные истории из опыта товарищей. Эти занятия были как бы логическим продолжением того, что делал он с молодыми пилотами в памятные ноябрьские дни 1941 года в Зернограде. Труд, Голубев, Мочалов и другие многое успели за этот год, и все-таки он всё еще не был удовлетворен достигнутым: техника быстро шагала вперед, и летчикам надо было постоянно и много учиться.

Еще год назад, например, многие самолеты не были оборудованы радио, а качество передатчиков заставляло желать лучшего. Теперь же радио стало таким же непременным и обычным спутником летчика, как и пушка. И Покрышкин выпросил у Масленникова аппаратуру для практических занятий по радиотехнике и уговорил его в свободные часы провести с летчиками несколько бесед о том, как пользоваться передатчиком и приемником, как быстро настраиваться в полете, как устранять помехи.

Завсегдатаями в эскадрилье стали и инженеры. Покрышкин требовал, чтобы каждый летчик в совершенстве изучил мотор нового скоростного самолета. Сам в прошлом техник, он всегда с большим уважением и интересом относился к мотору – совершенство техники, созданной человеческим разумом, вызывало у него неизменное восхищение. Уважения к технике Покрышкин требовал и от своих подчиненных.

Люди понимали, что впереди еще долгая, упорная борьба, и занимались сосредоточенно, серьезно. Понуканий не требовалось. С фронта по-прежнему шли безрадостные вести: северо-восточнее Туапсе и под Владикавказом шли затяжные кровопролитные бои. Но было что-то заставлявшее людей с надеждой глядеть вперед: недаром в приказе Верховного Главнокомандования от 7 ноября 1942 года как бы ненароком была обронена фраза, которая тронула сердца всех, словно искра электрического тока: «Будет и на нашей улице праздник!»

Эти слова повторяли теперь повсюду. И как ни тяжело было здесь, в прикаспийском районе Кавказа, почти отрезанном от центра, люди напряженно ждали каких-то новых, больших и ярких вестей с фронта. Ждали, что примерно в декабре, как и год назад, Советская Армия снова перейдет в наступление. Летчики надеялись даже принять участие в этом наступлении: они думали, что полк к нему и готовится.

Но праздник наступил гораздо раньше, чем его ждали. Уже вечером 19 ноября начальник связи полка принял по радио сенсационное известие. «В последний час!» – громко и ликующе сказал диктор и прочел заголовок экстренного сообщения Совинформбюро: «Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа». Летчики, сбежавшись к Масленникову, читали и перечитывали это сообщение, досадуя, что в то время, как другие наступают, их полк все еще стоит здесь и ждет у моря погоды.

Командиры урезонивали молодежь: «всякому овощу – свое время», придет и очередь гвардейцев. Сначала надо как следует овладеть новой материальной частью, а потом уже идти в бой. Но эти уговоры слабо действовали на Андрея Труда и его приятелей: они хандрили и жаловались на свою судьбу.

А еще через несколько дней – 23 ноября – было передано по радио новое экстренное сообщение Совинформбюро: «Успешное наступление наших войск в районе Сталинграда».

–  «На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, – читал ликующим голосом Масленников, – перешли в наступление против немецко-фашистских войск. Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада и с юга от Сталинграда. Прорвав оборонительную линию противника протяжением 30 километров на северо-западе (в районе Серафимович) и на юге от Сталинграда – протяжением 20 километров, наши войска за три дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника, продвинулись на 60-70 километров. Нашими войсками заняты город Калач на восточном берегу Дона, станция Кривомузгинская (Советск), станция и город Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, сообщающие войска противника, расположенные восточнее Дона, оказались прерванными...»

–  Вот это да!.. – тихо сказал кто-то. – За три дня – на семьдесят километров!

–  Постой, постой, – вмешался Покрышкин. – Припомни-ка карту! Калач, Кривая Музга, Абганерово... Ты понимаешь, что выходит? Выходит, что немцев там окружили. Ну да, окружили! Ты понимаешь, что это значит?..

–  Обе железные дороги перерезаны! – крикнул вдруг Труд, до сознания которого тоже дошло, что совершилось нечто еще небывалое. – Обе дороги! А сколько фашистов осталось в кольце!.. – И он снова заныл: – Ну вот, а нам опять здесь сидеть...

–  И посидишь! – неожиданно сурово перебил его Покрышкин. – И посидишь, ясно? Пока не станешь настоящим истребителем, пока не изучишь новую машину на все сто, кому ты на фронте нужен? Имей в виду: теперь летчиков хватает. Раз такое дело началось – тут уж все!.. Тут таких, которые только на «ишаках» да на «чайках» летать могут, – побоку!.. Нет, ты сиди и учись. Теперь, брат, другая война пойдет, попомнишь мое слово!..

И он тут же объявил летчикам своей эскадрильи, что с завтрашнего дня за счет свободного от занятий времени набавляет лишний час на учебу.

В самом разгаре этих хлопотливых дел в полку появилась новая, несколько необычная фигура, которую заметили сразу все: это был старший лейтенант Вадим Фадеев, по кличке Борода. Сама внешность его была поразительной: высоченный, плечистый – о таких людях в старину говорили, что у них в плечах косая сажень, – с густой русой шевелюрой и бородой, отпущенной из озорства, Фадеев невольно обращал на себя всеобщее внимание, тем более что следом за ним ходили двое маленьких ростом, щуплых пилотов – словно они были подобраны специально для того, чтобы подчеркивать колоссальные объемы их предводителя. На груди у Фадеева был орден Красного Знамени.