Текст книги "Три нью-йоркских осени"

Автор книги: Георгий Кублицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Ежегодно в Нью-Йорке происходит 753 съезда различных партий и обществ, включая заседания Лиги итальянских актеров и традиционное собрание – бал сводней.

Пока все.

Господин типичный ньюйоркец

Трудная задача – собрать по обрывкам разговоров, по случайно подобранным на улицах и в кафетериях черточкам характера тип осредненной человеко-единицы, сделать некую выжимку из восьми миллионов обитателей Нью-Йорка. В самом деле, попробуйте-ка сплавить в одном тигле господина, которого по утрам ждет ролл-ройс у подъезда особняка на Парк-авеню, с господином, который до рассвета покидает ночлежку на печально знаменитой улице Бауэри и шарит по тротуару в поисках обслюнявленного окурка!

А национальные различия? В осредненном жителе Нью-Йорка пришлось бы смешать кровь всех рас, достоинства, недостатки, обычаи и суеверия десятков народов. Нет, такое осреднение – задача непосильная, тем более для иностранца.

Но мои американские коллеги все же иногда берутся за нее. Правда, среди них нет единодушия. Каждый лепит типичного ньюйоркца по-своему, а закончив лепку, тут же наполовину разрушает свое творение примерами его недостаточной типичности.

Таким образом, эту главку правильнее было бы назвать: знакомьтесь с типичными ньюйоркцами, как их без достаточной, впрочем, уверенности представляют себе знатоки нью-йоркской жизни.

Для начала запомните, что типичный ньюйоркец, кочующий по кинофильмам, не более типичен для Нью-Йорка, чем апаш для Парижа. Дело в том, замечают знатоки, что рядом с каждым преуспевающим американцем в ловко сидящем костюме, с лицом, отлично выскобленным и сияющим, как полированное мраморное яичко, вы увидите человека в потрепанном пальто с изношенным воротником, со съехавшим набок галстуком, изможденное лицо которого густо заросло щетиной.

Запомните также, что издерганный неврастеник-ньюйоркец способен тем не менее терпеть муки в метро в часы «пик». Его толкают, наступают ему на ноги, в его ушах звенит от шума, его глаза тщетно ищут свободного местечка в переполненном вагоне, но, подъезжая к своей станции и проталкиваясь сквозь непроницаемую стену тел, закрывших дверь, он дюжину раз вежливо повторит: «Прошу прощения, я здесь выхожу».

Американка, говорят знатоки, которая при распродаже в магазине пробивается к прилавку с напором бульдозера, может часами спокойно выстаивать в очереди за билетами в кино на фильм, «который должны видеть все».

Действительно ли американки чересчур тщательно следят за собой? Видите ли, вы можете встретить в Нью-Йорке шикарную женщину, одетую как модель на международной выставке мод. Но и неряха, набросившая пальто поверх не первой свежести халата и направляющаяся за молоком в стоптанных домашних туфлях, не менее типична для города.

Ньюйоркец соткан из противоречий, свидетельствуют знатоки. Он может неподвижно стоять возле строящегося здания, наблюдая работу крана, но еле сдерживает злость, когда автобус, по его мнению, тащится как черепаха. Он не проявляет излишка терпения, если ему медленно подают в ресторане, но спокойно мирится с шумом, толпой, с духотой перрона подземки. Он заботится о прическе и о том, чтобы складка на брюках была как стрелка, но позволяет своей собаке гадить на тротуарах, не замечает пыль и мусор на улицах.

Он не лишен сентиментальности и готов вынуть платок при виде старой кирпичной коробки, где учился когда-то, но и пальцем не шевельнет в защиту хорошего здания, даже исторически ценного, которое сносят, чтобы построить более высокое и доходное.

Тут мы подходим к черте характера, которой деликатно касался еще Диккенс, находивший, что было бы куда лучше, если бы американцы меньше любили реальное и немного больше – идеальное. Знатоки признают, что любовь к материальным благам отличительная черта ньюйоркца, изображаемого в вечной погоне за долларом, или, говоря на жаргоне, за «баком». Да, подтверждают знатоки, действительно гоняется. Но при этом, представьте, остается в душе романтиком. Он мечтает не о том «баке», который может скромно заработать. Нет, ему видится блеск россыпей испанского сокровища, воодушевляющий его. Другими словами, он мечтает не о десяти или ста «баках», а о миллионе «баков». Это и есть любовь к идеальному.

Знатоки ссылаются на немецкого психолога Мюнстерберга: «Абсолютно фальшиво рассматривать американцев как материалистов и отрицать их идеализм. Американский торговец работает для денег словно великий художник – это знак оценки его способностей».

А мы вспомним в связи с этим Маяковского: «В отношении американца к доллару есть поэзия. Он знает, что доллар единственная сила в его стране. Путь, каким добыты миллионы, безразличен».

Есть люди, которые всю жизнь только и делают, что стараются постичь склонности, привычки, особенности характера типичного американца вообще и типичного ньюйоркца в частности. Это не университетские профессора психологии, нет: речь идет о господах с Мэдисон-авеню, где гнездятся главные рекламные агентства и фирмы. Цель этих господ, по определению одного американского публициста, загнать потребителя с помощью рекламы в стойло и выдоить его.

Но ньюйоркца не так просто привести на дойку. Он нелегко расстается с обожаемым «баком». Тут нужны и знания и подход.

Почему реклама прежде всего подчеркивает мощность, потом скорость, а, скажем, не долговечность и не другие технические достоинства автомашин?

Почему в нью-йоркских магазинах перед праздниками раскупают больше всего таких поздравительных открыток, где изображено одинокое деревцо на засыпанном снегом холме?

Почему ньюйоркцы предпочитают покупать большие холодильники с дорогим замораживающим устройством, если даже в их доме – открытый с утра до ночи магазин со свежезамороженными продуктами?

Вот как отвечают на эти вопросы великие знатоки человеческих душ с Мэдисон-авеню, которые загоняют ньюйоркца в стойло, то подхлестывая его эмоции, то потакая маленьким слабостям, то используя условные рефлексы.

По их мнению, большинство ньюйоркцев страдает от сознания своей неполноценности. Эта неполноценность вырождается в скрытую агрессивность, враждебность к окружающим. Быстрая же езда на мощной машине как бы возвышает такого человека над толпой пешеходов, шарахающихся прочь.

Больше всех любят получать и отправлять поздравительные карточки одинокие, неустроенные в жизни люди. Им кажется, что вид несчастного деревца на холме напомнит другим о тоскливом одиночестве того, кто не забыл отправить открытку.

А большие холодильники? Эксперты с Мэдисон-авеню установили, что спрос на них поддерживают ньюйоркцы, сравнительно обеспеченные, но неуверенные в себе, страдающие от вечного страха быть сбитыми с ног в жизненной борьбе. И вот холодильник, заполненный продуктами так, что едва закрывается дверца, создает у них, пусть зыбкое, ощущение устойчивости, даже некоторого достатка. Ради этого стоит тратить лишние доллары не только на блистающую белой эмалью громадину, но и на ненужные продукты, которые время от времени с болью в сердце выбрасываются в мусорное ведро.

Как все это было выяснено? О, путем деликатных расспросов и множества тонких психологических экспериментов. Господа с Мэдисон-авеню не зря едят «ХЭМ энд эгг» – свою яичницу с ветчиной!

В один прекрасный день магазин Мейси начинает вдруг бесплатно раздавать всем желающим по три коробки со стиральным порошком. Щедрости сопутствует всего одно условие: пусть хозяйки попробуют дома, какой порошок лучше, и сообщат свое мнение магазину.

Через неделю собирается куча отзывов. Большинство нашло, что порошок в желтой коробке слишком едок, в синей – плохо отмывается при полоскании, а в желто-синей – просто идеален. Вот и ответ, какого цвета должна быть коробка для нового сорта порошка, чтобы товар лучше раскупали. Вы догадались, конечно, что во все три коробки насыпался один и тот же порошок.

Знатоки характера типичного ньюйоркца считают, что зимой обитатель этого города замкнутее, чем летом. Осенью же он наполнен энергией больше, чем в любое другое время года. Именно осенней порой он решается приобретать в рассрочку дом, искать другое место работы, покупать акции и вообще браться за рискованные предприятия.

Типичный ньюйоркец не реже чем раз в году вспоминает, что его предки были поляки, или немцы, или итальянцы. Это бывает в день польского, или немецкого, или итальянского национального парада на Пятой авеню. С утра наш ньюйоркец достает из сундука польскую конфедератку, или напевает «Германия, Германия превыше всего», или просит жену приготовить настоящее итальянское спагетти на завтрак и обед, а также и на следующее утро. На параде он встречает своих отдаленных и близких братьев по крови, марширует, поет и затем возвращается домой в приподнятом настроении.

Никто и никогда не сказал и не скажет, что типичный ньюйоркец – поэт в душе. Это было бы сильнейшим преувеличением. Когда Боб или Джонни, подрастая, говорит, что он мечтает стать художником или писать стихи, то папа с мамой пугаются и не рассказывают соседям, что у них в семье такое несчастье. Но если папа-бизнесмен, а сынку нравится сутана пастора, то это еще не повод для семейной драмы: церковь тоже бизнес, это солидно, здесь можно добиться прочного успеха и со временем, быть может, заменить нью-йоркского кардинала Спеллмана.

Успех! Вот вожделенная цель типичного ньюйоркца! В уме он всегда ставит после слова «успех» знак равенства, за которым круглые цифры долларов, где количество нулей зависит лишь от фантазии индивидуума.

Успех любой ценой! В старом, но все еще популярном анекдоте умирающий отец говорит: «Делай деньги, сынок. Старайся делать их честно. Но если ты не сможешь делать их честно, то… все равно делай деньги!»

Один знаток утверждает, что типичный ньюйоркец часто путает такие понятия, как успех в делах и успех в любви: по его мнению, преуспевать – значит быть любимым почти автоматически.

В погоне за успехом ньюйоркец меняет профессии. Это, как утверждают, вообще типичная американская черта. Так, например, Гарри Трумэн был фермером, хорошим галантерейщиком, офицером, юристом, посредственным вице-президентом и плохим президентом. Гангстеры иногда обнаруживают в себе страсть к политике, политиканы – склонность к гангстеризму.

Считается, что средний ньюйоркец может сам починить электрический утюг, вымыть стекла в квартире, покрасить облупившуюся дверь. Это не мешает ему покупать машинку для резки хлеба, который он почти не ест, боясь располнеть, машинку для надевания башмаков и прочие технические новинки, рассчитанные в основном на ленивого, ничего не умеющего делать человека, к тому же лишившегося в молодости обеих рук, а позднее разбитого параличом.

Знатоки считают… Впрочем, ссылаясь на знатоков, я уже и так изрядно набил главку всяческим идеалистическим вздором. Однако, может быть, все же не вредно знать, как ньюйоркцы представляют себе самих себя?

Разрешите представить:
Миссис Джилборт, миссис Рингейт

Консультант по делам общественной благотворительности Джулиус Хорвитц посетил миссис Уилму Джилборт, живущую на одной из улиц Вест-Сайда, неподалеку от Центрального парка.

Миссис Джилборт встретила консультанта на пороге своей двухкомнатной квартирки. Гость протиснулся между косяком двери и углом печки в темную комнату, где на полутораспальной кровати обычно спят Леонард, Уильям и Томас, а на односпальной – Дебора и Джуди. Это младшие дети хозяйки. Г-н Хорвитц, который посещает квартирку миссис Джилборт не впервые, знает, что у Деборы астма, а Уильям – недоразвитый ребенок.

Во второй каморке, где ютится старшая дочь, Роберта, никогда не бывает солнечного света.

Г-н Хорвитц видит, что миссис Джилборт беременна.

– Где же вы поместите новорожденного? Ведь для второй детской кроватки нет места!

– В ящике шкафа, – отвечает та, – он и там отлично вырастет.

Консультант спрашивает о второй кроватке потому, что Роберта тоже беременна. Ей четырнадцать лет…

Г-н Хорвитц осведомляется затем об отцах будущих детей. Миссис Джилборт напрягает память. Вероятно, это помощник управляющего домом со Сто третьей улицы. Фамилия? Да кто же его знает! Он назывался Пимом, но это не настоящее его имя.

Инспектор записывает скудные данные в свою черную книжку и говорит прощаясь:

– Ладно, когда родится ребенок, мы выделим дополнительное пособие.

Он спускается затем на первый этаж, чтобы нанести визит миссис Рингейт. Дверь ее комнаты открывается прямо в уборную. Кухня – темная дыра с крохотным холодильничком и раковиной, опорожняемой с помощью резиновых шлангов.

В двух комнатушках миссис Рингейт – пять кроватей и две колыбели. В колыбелях семимесячные младенцы самой миссис Рингейт и ее семнадцатилетней дочери Глории, которая снова в положении.

У миссис Рингейт – следы ожогов на лице. Это ее старший сын, Лоуренс, плеснул в лицо матери жавелем. Сейчас Лоуренс в тюрьме. Мать очень беспокоится:

– Неужели и впрямь выпустят Лоуренса, мистер Хорвитц?

– Могут выпустить.

– Что же мне тогда делать?

– Сходите в полицию и добейтесь, чтобы ему запретили входить к вам в дом.

– Вы же знаете, что его это не остановит, – сокрушается мать. – Он взберется по пожарной лестнице. А однажды он выломал дверь.

Миссис Рингейт высказывает далее предположение, что если ее сына выпустят, то его либо изобьют до смерти в одной из уличных драк, либо пристрелят полицейские.

– Гоните пособие, мистер Хорвитц, – говорит миссис Рингейт в заключение их беседы.

Обойдя еще несколько квартир, г-н Хорвитц навещает г-на Шека. Он владелец пяти домов, подобных тому, в котором живут миссис Джилборт, миссис Рингейт и многие другие подопечные инспектора по делам благотворительности. За каждые две комнаты с облетевшей штукатуркой, кишащие паразитами и крысами, г-н Шек получает по 130 долларов в месяц!

– Я содержу этот свинарник в интересах города Нью-Йорка, – говорит домовладелец. – Городские власти и я в некотором роде компаньоны. Видите ли, город платит мне за то, что я очищаю улицы от этого сброда, предоставляю ему крышу над головой, чтобы он никому не мозолил глаза. Это не люди. Это вечно пьяные, грязные свиньи, плодящие кучи детей. Когда они подыхают, их место занимают другие…

Три жителя Нью-Йорка, с которыми беседовал г-н Хорвитц, кажется, не втискиваются в рамки представлений о типичных ньюйоркцах.

Я коротко пересказал выше часть журнальной статьи самого г-на Джулиуса Хорвитца. Я не добавил от себя ни единого прилагательного, нигде не сгустил краски, а, напротив, выпустил некоторые отвратительные натуралистические подробности.

Сколько в Нью-Йорке людей, подобных тем, с кем судьба постоянно сталкивает инспекторов благотворительности?

360 тысяч, ютящихся преимущественно в Гарлеме и Вест-Сайде! Их опекают 9 тысяч чиновников Управления общественной помощи Нью-Йорка, Пособие, которое назначается на одного ребенка, едва дает возможность прокормить его; но гораздо легче жить, если получаешь пособие на двоих или троих детей.

«В доме Шека каждая девочка старше 13 лет либо беременна, либо уже родила ребенка, либо делает все, чтобы забеременеть, – пишет г-н Хорвитц. – Как и все девочки мира, играющие в куклы, они представляют себе, будто их малыши – настоящие. Но их дети не настоящие! Это комочки мяса, вызревающие в темных, мрачных комнатах, чтобы быть пожранными крысами, гомосексуалистами или торговцами наркотиками, когда они придутся им по вкусу».

Консультант по делам благотворительности – человек честный, деятельный, но изверившийся, как и большинство его коллег, в пользе своего труда., Он считает, что Нью-Йорку трущобы не в новинку, что этот город превратился в гигантскую трущобу чуть ли не с момента своего возникновения. Но трущоба, существующая за счет общественной помощи, приносящая большие барыши домовладельцам, трущоба, предоставляемая только людям, получающим пособие, – это явление новое. Такую трущобу человек, проведший там детство, не забудет ни во сне, ни в наркотическом трансе после укола героина, ни в сумасшедшем доме.

Как быть с узаконенными трущобами, поддерживаемыми благотворительностью общества, где шизофрения среди детей более распространенное явление, чем детский туберкулез в трущобах XIX века?

Что делать, чтобы остановить безрассудное сползание к непроходимому царству трущоб, существующих за счет общественной помощи?

Джулиус Хорвитц не дает ответа на свои вопросы.

Рокки и его братья

У американцев в большом ходу уменьшительные имена.

Дуайт Эйзенхауэр был известен как Айк. Когда в газетной статье называются буквы Ф. Д. Р., даже самый неискушенный читатель знает, что речь идет о Франклине Делано Рузвельте. Во время президентских выборов 1960 года состязались Джек и Дик. Пост губернатора штата Нью-Йорк занимает Рок, или Рокки.

Мы долго не могли понять, почему на нашего коллегу, журналиста-международника Павла Алексеевича Наумова, иногда что-то очень уж внимательно поглядывают на нью-йоркских улицах. Некоторые даже останавливались и смотрели вслед.

Дело разъяснилось во время обеда, на котором мы встретились с репортерами крупной радиовещательной компании. Когда все расселись, но общий разговор еще не клеился, мистер, которого у нас назвали бы тамадой – он сидел во главе стола, – сказал, что все мы могли бы спокойно перебраться в великолепный ресторан, где иногда обедает губернатор Рокки. Там обед не стоил бы нам ни цента. Г-ну Наумову нужно было бы только поставить подпись на счете: г-н Наумов так похож на г-на Нельсона Рокфеллера.

– Да, но костюм… – заметил кто-то.

Тамада внимательно посмотрел на смутившегося Павла Алексеевича. В самом деле, заметил он, костюм пришлось бы, пожалуй, сменить. Губернатор Рокки ходит в изрядно поношенном.

– Скуп?

– Что вы, – рассмеялся тамада. – Так демократичнее. Скупость!.. Вся Америка знает щедрость Рокфеллеров.

Кто такие Рокфеллеры, полагаю, объяснять не надо. Имя их деда знавали еще наши деды. Дед был миллионер, внуки – миллиардеры. Рокфеллеры – это нефть, Рокфеллеры – это банки.

Но, кроме того, Рокфеллеры – благотворители. Говорят, основатель династии, в глубокой старости уйдя от дел и разгуливая по улицам, всовывал прохожим десятицентовые серебряные монетки, оттягивающие карманы его старомодного пиджака. Вместе с этой мелкомонетно-размеиной благотворительностью он занимался и крупной, основав фонд своего имени.

Должно быть, из уважения к рокфеллеровскому золоту заголовок статьи «Нью-Йорк Рокфеллеров» журнал «Лук» напечатал золотой краской. К статье прилагался план Манхэттена с шестнадцатью золотыми кружками. Эти кружки обозначали главным образом те места, где Рокфеллеры не берут, а дают. Как пояснил журнал, план показывает долю Рокфеллеров в их родном городе: каждый кружок – расположенное на Манхэттене учреждение, которое либо построено, либо финансируется, либо администрируется пятью братьями Рокфеллерами.

Получалось, что братья Рокфеллеры берут мало, а дают много, даже очень много: побольше бы, мол, таких миллиардеров! Гигантская рокфеллеровская монополия «Стандард ойл» не удостоилась золотого кружка: она ведь не на Манхэттене. Вообще то обстоятельство, что братья Рокфеллеры имеют некоторое отношение к Уолл-стриту, можно было установить лишь по одному кружку. Он обозначал Чейз Манхэттен бэнк, где президентское кресло занимает Дэвид Рокфеллер, младший брат губернатора Рокки. Остальные кружки прославляли Рокфеллеров-жертвователей, Рокфеллеров – благодетелей Нью-Йорка.

Тут были общества и фонды с самыми благородными и возвышенными названиями, вроде Совета заграничных связей, Фонда воздушной безопасности и даже Фонда сохранения мира. Золотые рокфеллеровские кружки накрыли квартал с музеями современного и примитивного искусства. Выделялся кружок Рокфеллер-центра, где даже балерин в мюзик-холле называют «роккетс»: там все рокфеллеровское.

Я бы не сказал, что общий тон статьи был восторженным: многоопытный журнал боится перехватить через край. Нельсона Рокфеллера даже деликатно упрекнули, что он жертвует меньше, чем его отец, но тут же похвалили за заботу об увеличении фондов и покровительство примитивному искусству.

Дэвид Рокфеллер, оказывается, заинтересован не только в процветании Чейз Манхэттен бэнк, но и в обновлении города. В чем это выражается?

Ну, прежде всего он построил новое шестидесятиэтажное здание своего банка…

А самый старший брат, Джон Рокфеллер Третий (основатель династии был Джоном Первым, продолжатель – Джоном Вторым), оказывается, вдохновляет строительство нового Линкольн-центра, где уже готов зал филармонии.

Лоуренса Рокфеллера называют самым консервативным из пятерки. Он руководит бизнесом в Рокфеллер-центре.

Хуже всего Уинтропу Рокфеллеру: он разрывается между каньонами Манхэттена и холмами Арканзаса. Нефть, увы, отнимает у брата Уинтропа то время, которое он мог бы посвятить благотворительности. Но все же Уинтроп Рокфеллер – член медицинского совета нью-йоркского университета. «Другие интересы его – это развитие недвижимости». Туманно! А как прикажете назвать выгодные операции с покупкой и постройкой домов?

Я не знаю, сколько именно жертвуют братья Рокфеллеры от своих щедрот. Пусть даже сотни миллионов долларов: ведь доходы их колоссальны, контролируют они фантастическое богатство, превышающее 60 миллиардов долларов. А денежки братья выкладывают не зря: благотворительность позволяет им контролировать и некоторые стороны духовной жизни своих сограждан. Если представители династии вершат дела не только в банках и нефтяной монополии, но также в музее современного искусства и даже в мюзик-холле, то, будьте уверены, они постараются оправдать поговорку: кто платит, тот и заказывает музыку.

«Лук» говорит о том, что своими собственными путями и большим влиянием братья создали свою орбиту по всему Нью-Йорку. И знаете, журнал не постеснялся включить в эту орбиту… Организацию Объединенных Наций! Да, да, золотой кружок под номером четыре красуется на берегу Ист-ривео! При этом не поясняется – построена, финансируется или администрируется международная организация братьями-благотворителями. Просто поставлен золотой кружок – и все. А что церемониться? Ведь деньги на покупку земли у берега Ист-ривер, где теперь здания ООН, когда-то дал Рокфеллер-папа. Значит, пускай и ООН вертится в орбите рокфеллеровской династии!