Текст книги "Три нью-йоркских осени"

Автор книги: Георгий Кублицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Георгий Кублицкий
ТРИ НЬЮ-ЙОРКСКИХ ОСЕНИ

ОСТРОВ РАЗОЧАРОВАНИЙ И НАДЕЖД

– Вот около того дома, пожалуйста.

Таксист через зеркальце над сиденьем с любопытством взглянул на меня. Он резко затормозил напротив дверей посольства, где в овале был изображен лысый орел – редкая птица, сохранившаяся у себя на родине, в Соединенных Штатах, преимущественно на гербах.

Первая приемная оказалась никак не обставленной комнатой. Там уже было трое знакомых журналистов, а следом за мной с видом завсегдатая всех посольств мира влетел энергичный корреспондент ТАСС.

– Хау ду ю ду, джентльмены? Не опоздал, надеюсь?

Я не был с ним знаком раньше. Он с силой сжал мне руку и, смеясь, повлек в угол.

– Первый раз здесь? Тогда, может, тиснем на память?

В углу стоял железный стол, испятнанный жирной черной краской, напоминавшей типографскую. На нем лежали валики для намазывания пальцев. Тут же были чистые бланки с отделениями для всей пятерни и клетками для каждого пальца в отдельности, а также наставление, как получать вполне доброкачественные отпечатки.

Пока мы разглядывали все это, появилась мило улыбающаяся девица и пригласила нас в другую комнату. Чиновник, улыбаясь несколько официальнее, поднял пачечку наших паспортов так, как статуя Свободы поднимает свой факел.

– Господа, вы получаете визу «Си-два».

Он сказал это с таким выражением, будто получение «Си-два» – предел мечтаний каждого, кто летит за Оікеан. Затем чиновник, стараясь правильно выговаривать фамилии, вручил каждому паспорт, а в нем – отпечатанную на машинке бумажку. Он пожелал нам приятного полета и выразил надежду, что в Нью-Йорке мы застанем хорошую погоду.

В паспорте появилась печать с тем же орлом. Вложенная в паспорт бумажка разъясняла все, что нам полагалось знать о визе «Си-два». Мы прочли, что упомянутая виза разрешает владельцу паспорта въехать в город Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций и передвигаться по Нью-Йорку в пределах района, границы которого перечисляются ниже. «Выезд из указанного района, – предупреждала бумажка, – разрешается только для того, чтобы покинуть Соединенные Штаты». Значит, если «нарушишь границу», то собирай вещи?

Но что же за район отвели нам?

«Граница на севере образуется Ист 97-й стрит и Трансверз роуд № 4; на западе – 9-й авеню (между 26-й и 49-й стрит), 8-й авеню (от 49-й стрит до площади Коламбас сэркл), Сентрал парк вест (от Коламбас сэркл и Трансверз роуд № 4); на юге – 28-й стрит (от 9-й авеню до 1-й авеню), 26-й стрит (от 1-й авеню до проезда Ист-ривер); на востоке – проездом Ист-ривер».

Нумерованные авеню, стриты и роуды были для новичка загадкой. Я отправился к знакомому, который ездил в Нью-Йорк с туристской группой. У него был довольно подробный план города.

– Да-а, брат… Один Манхэттен! Обкорнали тебе Нью-Йорк, – только и вымолвил мой знакомый, прочтя посольскую бумажку.

Чтобы не возвращаться больше к географии Нью-Йорка, я выложу здесь премудрость, которую и вы можете почерпнуть из справочников. Восемь миллионов жителей Нью-Йорка расселились на больших и малых островах в дельте реки Гудзон, а также в материковой долине. Кроме того, город-гигант поглотил, привязал к себе, втянул в свою орбиту немало бывших самостоятельных городков по обе стороны Гудзона. В этом Большом Нью-Йорке живет почти 15 миллионов человек.

Так вот, виза «Си-два» превращала для нас Большой Нью-Йорк в маленький: только остров Манхэттен.

Природа основательно вытянула этот остров по меридиану. Широкий Гудзон омывает Манхэттен с одной стороны, пролив Ист-ривер (Восточная река) – с другой. Суша была в красноватых прожилках линий метро, а водную синь плана перечеркивали мосты и тоннели.

Ну что ж, Манхэттен – это все-таки центральная часть города. У причалов этого острова заканчивают путь океанские корабли. Сюда к главным городским вокзалам прибегают поезда. Здесь парадная приемная Нью-Йорка, его административный центр, его денежный мешок, его торговый прилавок, его театральные подмостки, его блеск и мишура…

– Постой, – сказал приятель. – Ведь у тебя не весь Манхэттен. Давай-ка «посмотрим еще раз твой листок.

И мы принялись обводить на плане названные в листке авеню – продольные проспекты, стрит – поперечные улицы и роуд – дороги, пересекающие зеленый прямоугольник парка в центре острова. Отведенный нам участок занимал лишь часть центральной части центрального района города. По площади это была одна шестидесятая или одна восьмидесятая всей территории Нью-Йорка.

Из продолговатой туши острова нам вырубили кусок таким образом, чтобы мы не могли попасть в места массовых собраний и митингов, например в Мэдисон сквер гарден. Возле него граница делала обходной излом, оставляя этот зал за доступными нам пределами. То же было с Колизеем. Под запретом оказалась большая часть Бродвея и… статуя Свободы!

– Вон ты из каких персон! – смеялся приятель. – Даже Маяковский разгуливал по всему Нью-Йорку, а вашего брата ограничивают. «Холодная война»… Потом, наверное, им самим будет неловко вспоминать об этом.

Потом… А каково нам сейчас? Быть в Нью-Йорке и не видеть Нью-Йорка?!

Я сложил план. На его обложке был портрет мужчины средних лет. Мужчина глядел на меня совершенно сердечно и доброжелательно. Подпись гласила, что это г-н Роберт Вагнер-младший, мэр Нью-Йорка. Под его портретом рассыпались бисерные буковки обращения к тем, кто оказывает городу честь своим посещением.

«Мы, живущие и работающие в Нью-Йорке, – писал мэр, – рады разделить все многочисленные прелести нашего великого города со всеми, кто нас посетит. Статуя Свободы в нашей гавани – это символ гостеприимства, которое распространяется на всех. Многонациональный город, население которого живет в атмосфере мира, гармонии и прогресса, Нью-Йорк – самое подходящее место для Организации Объединенных Наций… Вы найдете здесь дух подлинной дружественности… Поскорее и почаще приезжайте к нам».

– На, возьми план, – сказал мой великодушный приятель. – Жаль, конечно, все же сувенир, но тебе нужнее. В случае чего предъявляй вместо паспорта. Как же, мол, так, господа? Здесь же ясно сказано о символе гостеприимства, распространяемого на всех! Американцы – народ с юмором. Я, понятно, исключаю тех, кто придумал эту «Си-два».

Мне оставалось только поблагодарить и спрятать подарок в карман.

Утро в посольстве открыло счет моим американским дням. Их было немало. Я прожил в Нью-Йорке три осени. И если за эти три осени мне удалось повидать гораздо меньше, чем хотелось бы, то тут не столько моя вина, сколько общая беда многих людей, все еще живущих в атмосфере взаимного недоверия.

В Нью-Йорке я работал специальным корреспондентом «Литературной газеты» при штаб-квартире Организации Объединенных Наций. И мой рассказ начнется репортажем с этого международного островка посреди Нью-Йорка, с островка, где великое и смешное – рядом, где под одним куполом собираются представители большинства человечества, разделенного на два мира и множество мирков, с островка, где надежды сменяются разочарованием, а разочарование – новыми надеждами.

«Ваши Объединенные Нации»

Не нужно было развертывать на моросящем дожде карту, не требовалось расспрашивать дорогу: небоскреб секретариата ООН был врезан в осеннее небо неподалеку от гостиницы.

До чего ж похож! На что? На самого себя, тысячекратно описанного: в сероватой моросящей мути – гигантский прямоугольник стекла, разлинованный в мелкую клеточку переплетами тридцати девяти этажей.

Конные полицейские патрулировали вдоль тротуара. Лоснились мокрые крупы лошадей. Возле входа колыхались зонтики: сегодня туристы последний раз перед открытием сессии могли попасть на территорию штаб-квартиры.

«Не будем опешить, – сказал я самому себе. – Давайте, сэр, сначала обойдем все вокруг».

«Все» – это островок штаб-квартиры ООН в океане нью-йоркских кварталов. Один журналист свои впечатления от знакомства с ним озаглавил «Путешествие в космос» – столь необычным показалось ему увиденное за оградой штаб-квартиры. «Столица мира» – назвал ее территорию другой журналист, «Ваши Объединенные Нации» – написано на обложке официального путеводителя.

«Ваши Объединенные Нации» обосновались внутри вытянутого прямоугольника, ограниченного по бокам Сорок второй и Сорок восьмой улицами. Фасадом он выходит на Первую авеню, с тыла его омывает Ист-ривер.

Эти несколько гектаров – как бы международная, «ничья» территория. Она находится под властью ООН, и там должны действовать порядки, которые наиболее благоприятствовали бы работе международной организации.

Но…

Вот вам одно из многих «но»: чтобы высадиться на островке ООН, надо не только пересечь океан, но и проехать в такси по нью-йоркским улицам. А для этого последнего путешествия нужна виза на въезд в Соединенные Штаты. Такую визу американцы должны давать всем, кто едет по делам ООН. Но иногда не дают.

Патрис Лумумба, премьер-министр Конго, хотел выступить на Генеральной Ассамблее. Он не напрашивался в гости к американцам. Он требовал лишь, чтобы ему дали возможность воспользоваться его бесспорным правом. Но Генеральная Ассамблея так и не услышала героя Африки.

Я медленно иду вдоль ограды, отделенной от тротуара еще и живой изгородью коротко подстриженного кустарника. За ней поднимается полукружье мачт, на которых после открытия Ассамблеи расцветут флаги наций. Рабочие подкрашивают только что установленные дополнительные флагштоки: для молодых государств, получивших независимость.

Нарядный зеленый остров ООН раздвинул кварталы старых кирпичных зданий. Его небоскреб свысока поглядывает на соседку – дымящую трубами электростанцию, на гаражи, ресторанчики, дворы-колодцы без солнечного света, без деревца.

Лучшие архитекторы мира думали над тем, как застроить международные гектары. И, бросив вызов скученности Нью-Йорка, подняли ввысь всего один строгий прямоугольник стекла, а три других здания – зал заседаний Генеральной Ассамблеи, конференц-билдинг, библиотеку – приземлили, распластали в зелени парка, чтобы открыть дорогу ветру и солнцу.

Вот как можно показать их расположение с помощью спичечных коробков. Три я взгромоздил бы друг на друга узкой частью – вот вам секретариат. Один положил бы плашмя сбоку, выдвинув несколько вперед: зал заседаний Ассамблеи. Теперь другой коробок, положенный сзади, вплотную к секретариату, стал бы конференц-билдингом, а последний, отодвинутый в сторонку, показал бы местоположение библиотеки.

Но пора за ограду. Дождь кончился. Светлые капли висели на поздних осенних розах, высаженных вдоль аллей. В глубине, на детской площадке, резвилась ребятня, взлетали качели. Белая акация, мирта, вишня, боярышник окаймляли газоны и бассейн, посредине которого бил фонтан.

На дне бассейна змеились волнообразные черные линии. Их выложили из камня, привезенного с греческого острова Родоса. Камень не куплен: он собран по каменоломням в подарок Объединенным Нациям греческими детьми и матерями; а сам фонтан построен на деньги, скопленные американскими школьниками.

Всюду на этом островке – дары стран и народов. Японцы прислали «гонг мира». Он висит во дворике, отделанном мрамором из окрестностей Иерусалима. Югославия подарила работу знаменитого скульптора Августинчича: женщина на коне, в руках у нее – глобус и мирная ветвь оливы.

Размахнувшись молотом, перековывает у берега Ист-ривера меч на плуг наш бронзовый соотечественник, изваянный Вучетичем.

Семь дверей из никелированной стали – их прислала Канада – ведут в мраморное здание Генеральной Ассамблеи. Огромный длинный холл, всюду толпы туристов. И почти у входа, под потолком – наш спутник, тот, первый, заставивший мир призадуматься.

Подошли еще два наших журналиста. Становимся к кассе.

– Один доллар, пожалуйста. Благодарю вас. Один доллар… Благодарю вас.

Девушки в синих элегантных костюмах с нашивкой гидов на рукаве мило болтают, ожидая очередную группу «каучуковых шей» – так в Америке прозвали туристов. Одна высокая блондинка с любопытством оглядывает нас.

– Посмотрите, – говорю я. – Встретишь такую в Москве, скажешь – типичная русачка. И волосы и лицо…

– Спасибо, – чуть насмешливо кланяется девушка. – Значит, русачка?

Это – на русском, почти без акцента. И фамилия из русских русская: Иванова. Родители в Аргентине.

– Почему же не здесь?

– Так, есть причины.

– Они давно из России?..

– Господа, я хочу пожелать вам самой приятной экскурсии. Вот мисс Дирдер, она вам все покажет и расскажет.

И «русачка» передает нас тоненькой американке. Кажется, ей не очень хочется рассказывать о себе и своих родителях. Или она не хочет, чтобы ее заподозрили в симпатии к «советским»?

Итак, двинулись мы за мисс Дирдер по эскалаторам, залам, переходам, вертя шеями и скрипя перьями. Бесшумные двери пропускали нас в полуосвещенные пустые залы, где роспись стен языком красок и символов говорила о счастье и необходимости мира на земле. Мы многозначительно переглянулись, увидев коридор, в три ряда заставленный столиками с пишущими машинками для журналистской братии. Нам показывали телевизионные экраны внутренней сети ООН, по которым можно следить за выражением лица ораторов, выступающих в зале. Мы узнали, что ООН имеет свои радиопрограммы, которые передаются на 25 языках. Мы удостоились чести лицезреть мистера Джеймса Ринальди, владеющего 32 языками, правда в пределах одной фразы: «Почистим, господин?» Кроме главного чистильщика сапог, на, м показали заведующего делегатским баром ООН. Узнав, что среди экскурсантов есть русские журналисты, он счел долгом сообщить о закупке для бара нескольких ящиков «столичной», «горилки» и польской «водки люксусовой». Он добавил также, что в ресторане, кроме обычных блюд, всегда готовят дежурные национальные кушанья.

– И русские блюда?

– О, конечно, конечно! Раз в неделю бывает котлета по-киевски!

Нас спускали затем в подвальные этажи, где магазин сувениров предлагал выбор, подобный которому увидит разве что кругосветный путешественник. Тут продавались деревянные красные лошадки кустарей шведской провинции Даларна, черные фигурки музыкантов из Судана, глиняные медальоны Нефертити, изготовленные каирскими мастерами, чеканные кувшинчики из Багдада, датские игрушечные гвардейцы в шапках из нейлонового медвежьего меха и множество других диковинок. Но наших матрешек среди этого богатства не было: не завезли.

Мы присаживались на минуту в обитые голубой кожей кресла Совета Безопасности. Нам показывали другие кресла в других залах, где обычно восседают Влиятельные Особы и даже Весьма Высокопоставленные Особы, имена коих произносились с почтением в голосе. Но чем дальше продолжалась экскурсия, тем все более охватывало меня странное ощущение, будто ходим мы не по штаб-квартире всемирной организации, занятой наиважнейшими делами современности, а по великолепно обставленному музею.

Такое ощущение возникало, вероятно, не только потому, что еще пустовали все эти залы и коридоры, но и потому, что уж очень подчеркнуто-бесстрастной была речь нашего гида и текла она большей частью как бы по мелким протокам, в стороне от главного русла.

Мы узнали, что прежде, давным-давно, то место, по которому мы ходим, называлось Бухтой черепах и что именно здесь стояла ферма двух англичан, Холмса и Холла, занимавшихся выращиванием табака. Мы узнали также, что в годы войны за независимость как раз напротив нынешнего входа для экскурсантов был повешен доблестный капитан Хейл.

Мы узнали, что, если бы филантроп из филантропов, г-н Джон Рокфеллер, не внес в свое время несколько миллионов долларов за землю на берегу Ист-ривер, Организация Объединенных Наций, возможно, оказалась бы в другом месте – в Женеве, например, или в Сан-Франциско.

Мы узнали, что если все ковры, устилающие полы штаб-квартиры, вытянуть в одну линию, то она протянется на 15 миль, что здешние лифты пролетают вверх и вниз 300 миль в день, что чайные розы в парке не просто чайные розы, а победительницы конкурсов цветоводства.

Но, к сожалению, мы прискорбно мало узнали о том, что лменно» происходит среди ковров и роз. Девушка пояснила лишь, что Генеральная Ассамблея – это нечто вроде мирового парламента, куда каждая страна, принятая в члены ООН, может посылать до пяти своих представителей и еще пять запасных представителей, а экспертов и советников – сколько угодно. Но как-то из ее пояснений невольно выходило, что решают дела не столько эти представители, сколько г-н Генеральный Секретарь – даже голосом девушка как бы выделяла его титул прописными буквами. Он имеет право давать рекомендации Генеральной Ассамблее, он составляет отчеты о работе ООН, ему подчинены все 39 этажей секретариата. Он… Ну как бы это сказать? Он вроде премьер-министра «всемирного правительства».

Посмеиваясь, мы вышли во двор. Издали все представлялось другим. А тут музейная тишина, благовоспитанные служащие, аромат роз, журчание фонтана…

Это было за неделю до приезда делегаций социалистических стран на XV сессию Генеральной Ассамблеи.

На старом причале

Я дописываю эту книгу почти четыре года спустя после событий той осени. Многое рисуется теперь в несколько ином свете. Проверка временем внесла свои поправки, позволила правильнее оценить смысл и значение событий, степень их влияния на будущее.

Теперь, с известного отдаления, кажется еще более нелепой та нервозность, с которой американское правительство отнеслось тогда к приезду в Нью-Йорк глав некоторых делегаций. Кажется невероятным, что аэродромы, порты, резиденции были превращены в осажденные крепости, что вся нью-йоркская полиция и все детективы были поставлены на ноги, а в печати призывы к спокойствию и благоразумию терялись среди подстрекательств к действиям безответственным и безрассудным.

Особенно запомнилось, как Нью-Йорк встречал турбоэлектроход «Балтику», на котором находились делегации Белоруссии, Болгарии, Венгрии, Румынии, Советского Союза, Украины.

…«Балтика» должна была прийти утром. Сирены выли уже с ночи. С непривычки я просыпался, вскакивал и торопливо бежал к окну: уж не горим ли? В глубине уличного ущелья мчались черные полицейские автомобили. Красные тревожные огни пульсировали на их кузовах. Вой сирен был слышен еще несколько минут, затем растворялся в ночных шумах никогда не молчащего города.

Нет, все равно не заснешь! Так, может, не спеша пойти к причалу, занять лучшее место?

Начало шестого. Опять льет дождь. Нудный, осенний. В лужах на асфальте – радужные масляные пятна. Берег Ист-ривер закрыт мокрыми складами, заборами, кирпичными хмурыми домами. Железные наружные лестницы бросают тени на окна. Лестницы змеятся вдоль фасадов всего старого Нью-Йорка памятью о былых страшнейших пожарах.

Жалею, что выбрался так рано. На Семьдесят третьем причале, наверное, никого нет, и меня просто не пустят.

А это что? На перекрестке – огромный автофургон с подъемной площадкой на крыше и эмблемой телевизионной компании. Возле массивного штатива под непромокаемым чехлом фигурки в глянцевитых плащах, отражающих свет уличных фонарей. Значит, не я первый!

Не я первый?! Возле ворот Семьдесят третьего причала уже толпа, человек полтораста-двести.

Первая полицейская линия, рука под козырек:

– Ваш пропуск.

Вторая:

– Ваш пропуск, пожалуйста.

На третьей линии уже не просто проверка, но и сличение со описками. Потом роспись в прошнурованной книге. И, наконец, занесение в список прошедших на причал. Меня заносят уже под номером шестьсот девять.

Причал, где Нью-Йорк принимает «Балтику», не делает чести крупнейшему портовому городу мира. Он стар и запущен. В грязных окнах повыбиты стекла. Сквозь люки и дыры в крыше то капает, то льет.

Шестьсот, прошедших до меня, жмутся, где посуше. Фоторепортеры прикрыли свою технику макинтошами и пиджаками. Тусклые лампы освещают заспанные лица, посиневшие от холода. Впрочем, американский сервис действует и тут: откуда-то появляются термосы с горячим кофе. Проглатывая чашечку за чашечкой, журналисты проклинают «идиотов, устроивших все это».

Что «это»? А все, что нарастает в Нью-Йорке с каждой новой милей, остающейся за кормой «Балтики». Выбор этого захудалого причала, например; серые линии заградительных барьеров на каждом шагу; вой полицейских сирен…

А вчерашние беснования у Организации Объединенных Наций? Нет, их мои американские коллеги не осуждают, это ничего, это материальчик для газет.

Вспоминаю нашу идиллическую экскурсию по залам ООН. Когда это было? Бесконечно давно: дней пять назад.

Все переменилось с той поры! Словно после того, как ворота закрылись за последним экскурсантом, кто-то кликнул клич: «А ну, ребята, теперь дава-ай!»

С утра подле ограды ООН появились юркие молодые люди, похожие на наемных танцоров из ресторана – напомаженные волосы, безукоризненные проборы. Молодые люди всовывали прохожим изящный, вдвое сложенный лист белейшей бумаги. К бумаге был приколот художественно исполненный значок с надписью «Долой Кастро!».

Развернешь лист – целое воззвание «революционно-демократического фронта», который вот-вот, не сегодня-завтра, вернет Кубу «под сень свободы»! Подписано экс-премьер-министром, просто экс-министром, экс-президентом банка, экс-лейтенантом войск кубинского диктатора Батисты, еще какими-то эксами и профессором католического университета. Из адреса на воззвании следовало, что до поры до времени «фронт» проходит в районе Бродвея.

Какие-то кучки шевелились и около нашего представительства в ООН. За четверть часа до их появления, ни раньше, ни позже, у входа в здание поставили усиленный наряд полиции.

Потертый господин развернул рукодельный плакат «Освободим Украину от большевиков». Косясь на окна, он засеменил вдоль строя величественноравнодушных полицейских, чтобы дать газетам повод сообщить о новых требованиях массы украинских патриотов. «Масса» – человек пятнадцать – вопила и улюлюкала.

Думаю, что, если бы в Москве перед посольством США появился некто с плакатом «Освободим Соединенные Штаты Америки от капиталистов», его бы вежливо препроводили в психиатрическую лечебницу. Здесь же – ничего, и не к такому привыкли.

Позднее у ограды ООН начались выступления солистов антисоветской самодеятельности. Двое в сшитых из матрацной ткани балахонах, защелкнув наручники (благо этого добра здесь хватает), приковали себя к уличному фонарному столбу. Это, видите ли, «рабы коммунизма»! У «рабыни» накрашенные модной лиловой помадой губы, «раб» шевелит усиками и драматически закатывает глаза.

Хочу сфотографировать – полисмен предостерегающе поднимает руку: «нельзя». Показываю голубое корреспондентское удостоверение ООН. Отрицательное покачивание головой: «нельзя».

Засим полисмен нехотя приступает к высокой миссии освобождения «рабов». Ключ от наручников «рабы» забросили подальше, но многоопытный служака посылает в ближайший магазин за ножовкой для металла. Визг пилы аккомпанирует истерическим воплям и проклятьям леди.

Освобожденные «рабы», перейдя улицу, юркнули в дверь небольшого здания, которое до той поры ровнехонько ничем не выделялось. Сегодня же на все три этажа растянут глупейший антисоветский плакат. Но что помещается там, в этом домике? Оказывается… «организация порабощенных наций»!

Да, да, есть такая, и город Нью-Йорк любезно выкроил для нее местечко как раз напротив ООН. Над ней висят старые флаги несуществующих государств, народы которых давно прогнали прежних своих правителей. Когда другая сторона улицы расцветает флагами Объединенных Наций, особнячок приспускает свои обветшавшие тряпицы в знак траура.

Из щелей этого особнячка в ближайший чахлый скверик время от времени попарно выползают господа с мерзопакостными плакатиками.

Кто оплачивает их? Может, ответ дали бы чековые книжки общества «Американские друзья порабощенных наций»? А источник вдохновения господ из особняка – не закон ли № 86–90 «О неделе порабощенных наций»? Этот закон, оскорбляющий многие нации, был принят в 1959 году конгрессом страны, которая обязалась создать самые благоприятные условия для работы международного форума.

Закон принимали столь спешно, что впопыхах его составители объявили в числе порабощенных наций… Казакию и Идель-Урал! И с тех пор в особнячке так и не знают, что делать – выдумать ли флаг мифического Идель-Уральского царства или намалевать плакатик: «Освободим несчастных казакийцев мартобря 86 числа между днем и ночью…»

Но все это – и про особнячок и про закон – я разузнал после. А в тот день перед приходом «Балтики», сознаюсь, стоял возле ограды ООН растерянный, недоумевающий. Стерильная благопристойность недавней экскурсии – и этот шабаш! Да, шабаш – как иначе назвать то, что произошло дальше?

Из-за угла, ревя клаксонами, вынырнула кавалькада машин. Даже привычные ко всему полицейские лошади нервно переступали с логи на ногу, пятясь к тротуару и настороженно фыркая. Машины были переполнены орущими, беснующимися людьми. На палках, высунутых из кузовов, болтались повешенные чучела бородатого человека и американские звездные флаги. «Мирное сосуществование» – было написано на большом гробе, привязанном к крыше машины. Черносотенцы на «фордах» и «крайслерах» орали «Долой!», грозя кулаками зданиям ООН.

Вдруг я услышал:

– Братья, мы русские! Мы, русские, любим Америку! Скажем коммунистам: «Нет!»

В выкриках чувствовался изрядный акцент представителя второго поколения эмигрантов, выросшего уже на чужой земле. Другой голос выкрикивал те же слова по-английски. Это орали из машины, украшенной двумя флагами: американским и… царским русским!

Мгновенно вспомнились строки белоэмигрантского поэта, которые я слышал как-то от Александра Николаевича Вертинского:

 
Над нами трехцветным позором
Колышется нищенский флаг…
 

Ну ладно, что спрашивать с ископаемых русских монархистов. Но американский флаг! Ведь им прикрывается вся эта кавалькада, беснующаяся перед зданием, где представители многих народов собираются для решения судеб мира.

Полицейские же, вместо того чтобы защищать достоинство флага по долгу службы и присяги, лишь регулируют скорость автошабаша, прикрывшегося звездными знаменами.

Впрочем, шабаш – это ведь нечто стихийное. А тут чувствуется направляющая рука. Вот газетное объявление: «Все на массовую антикоммунистическую демонстрацию! Обор в 6 часов вечера на 67-й улице Ист между Парк-авеню и Мэдисон-авепю. Приходите с плакатами и флагами!» Другое объявление: «Все на демонстрацию! Лица, желающие принять участие в нашей демонстрации, благоволят прибыть на сборный пункт – угол 81-й улицы и Первой авеню, куда будут поданы автобусы. Владельцы автомобилей приглашаются принять участие в автакаде».

Все оговаривалось – и флаги, и плакаты, и автобусы. Позже выяснилось, что предусматривалась даже мзда за участие в пешей демонстрации – 8 долларов на персону.

Должен сказать, к чести ньюйоркцев, что затея с «автокадой» успеха не имела. Люди, проходившие мимо, посматривали на комедиантов равнодушно-презрительно. Один из организаторов «автокады» жаловался в газете, что многие сразу отказывались брать листовки, отворачивались и хмурились. В пустынном переулке его автомобиль был оплеван, а одна пожилая дама стала кричать, что она не позволит портить отношения между Россией и Америкой, и обещала пожаловаться полиции.

Это я прочел уже на причале в свежем утреннем выпуске: вчерашние беснования дали все же материальчик моим американским коллегам! А самим бесноватым сегодня заботливо отвели изрядный загон напротив выхода с причала. Всех прогоняли, а этим – честь и место. Черные зонтики сомкнулись над загоном. Пока там не орут, боятся осипнуть до прихода «Балтики».

Мутный рассвет занимается между тем над Ист-ривер. Проплывает мимо громада плавучего крана, подмигивая красными огоньками. И такие же красные огоньки – на полицейском вертолете. Сизые чайки выныривают на мгновение из тумана и снова растворяются в нем.

Нас, советских, – кучка, затиснутая полицией и международной прессой. Пролет, где опустят трап, взят под прицел сотен объективов, пол скрыт переплетением толстых кабелей и шнуров, тут и там пробуют магнитофоны, телекамеры, ссорятся, карабкаются на ящики, на портативные раздвижные лестницы…

«Балтика» подошла в начале десятого.

Что было дальше?

Решительно ничего такого, что могло бы хоть в какой-то степени оправдать все чрезвычайные приготовления на причале.

По трапу спустились люди. Они не бросали бомб, не размахивали кулаками, не грозили уничтожить Америку. Поеживаясь под дождевыми каплями, главы делегаций спокойно подходили к микрофону.

Их заявления были краткими. Главы делегаций выражали надежду, что придут времена теплых, дружеских отношений между народами, которые они представляют, и народом Соединенных Штатов Америки. Они приветствовали талантливый и миролюбивый американский народ. Они говорили, что приехали в Нью-Йорк с намерением служить доброму делу.

Я не знаю имени чиновника, который, по-видимому, был одним из главных в группе, присланной для встречи. Он слушал, опустив глаза. Возможно, ему было стыдно – я хочу верить, что это было так, – стыдно за полицейское гостеприимство, за мелкую мстительность, за булавочные уколы, недостойные не только великого народа, но даже чиновника, которому поручены обычные нехитрые обязанности официального лица при встрече гостей.